Текст книги "Только о личном. Страницы из юношеского дневника. Лирика"

Мы еще долго сидели на окне, о многом говоря и споря. Начались танцы, и коридор опустел. Проходя, Люда Яшумова[196]196
  Люда Яшумова – Людмила, школьная знакомая автора.


[Закрыть] сказала: «Удивляюсь, неужели вам не холодно?» – «Нет, мы пылаем, – ответил Павлуша и, сняв пиджак, накинул мне его на плечи. – Знаете что, Таня, я уверен, что года через два у вас будет очень много поклонников, вами будут увлекаться очень многие, но эти увлечения будут во много раз серьезнее, чем теперешние. Я бы хотел тогда встретиться с вами». К нам подошел Витя, и я пошла с ним танцевать. В этот вечер мне совсем не было весело, несмотря на то, что я целый вечер танцевала, стараясь веселым смехом всех обмануть.

6 мая. У Абрамовых есть белый шпиц Чарли, который мне напоминает нашего Пушка, только у Пушка мордочка красивее. Чарли – любимец Бори, а потому и Тася от него приходит в восторг, когда его видит. По вечерам, когда Павлуша собирается от нас уходить домой, он с хитрой улыбкой на лице заявляет всем, что следовало бы погулять с Чарли. Всем понятно, что это значит: я должна взять белого шпица и под предлогом прогулки с ним пройтись с Павлушей. Особенно забавно, когда Чарли вовсе не хочет гулять и Павлуша под общий смех бегает за ним по всем комнатам и, вытащив его из-под дивана, ведет на прогулку, уверяя всех, что мы идем только ради Чарли.

Начались белые ночи. Мы ходим по опустевшим улицам, встречая гуляющих с гитарами. И каждая улица, каждый дом имеют особую прелесть в этот поздний час. В садах расцветает сирень, аромат разносится в теплом воздухе белой ночи.

Проводив меня домой, Павлуша идет к себе. Катя недовольна нашими прогулками и старается меня уколоть. В последнее время я замечаю, что при мальчиках она старается сделать мне неприятность, задевая мое самолюбие. Я знаю, что она меня любит, и мне ее поведение непонятно. Она старается задеть самые больные мои места с невинным видом, будто не подозревает о том, что это может быть мне неприятно. Из самолюбия я не показываю вида, что меня это трогает и обижает. В своем характере я заметила новую черту – я не могу легко забыть обиду. Обычно я мало обращаю внимание на дружеские насмешки и не люблю, когда за это обижаются на меня. Но когда задевают самолюбие с предвзятой целью, тогда обида всегда живет во мне, часто скрытая. Катя же часто обижается на простую невинную шутку, быстро забывая настоящую обиду. Один раз она сказала, что у меня тяжелый характер, и я нахожу, что она была права. Несмотря на все ее капризы и избалованность, у нее характер мягче и лучше. Мне наши размолвки портят настроение, и я по возможности стараюсь их избегать. Я давно поняла, что внутренней, глубокой близости между нами быть не может.

10 мая. В наш парк пришла весна, солнечная, яркая, радостная. Она все деревья покрыла зеленой листвой и по лужайкам разбросала первые весенние цветы. Что скрывать? Я так часто пропускаю теперь уроки в школе и так мало занимаюсь, несмотря на приближение выпускных экзаменов.

Вчера у меня был последний урок с мисс Робертс. Пожелав друг другу всего самого лучшего, мы тепло расстались навсегда. На днях она уезжает на свою родину, в Англию. Сегодня, придя из школы, мы с Катей поссорились. Начали с отвлеченного спора, а потом, не находя доказательств, она перешла на личности и наговорила мне дерзостей, задев мое чувство к Павлуше. Повторять ее слова не стоит. Я почувствовала, что бледнею, и, не сказав ни слова, ушла из дома. Мне было обидно и тяжело. Катя потом плакала, ей влетело от Марии Ивановны, которой она заявила, что давно замечает, что Мария Ивановна любит ее меньше, чем меня, и в конце концов пришла со мной мириться. Я с ней помирилась, но разве могло все после этого остаться по-старому? Когда вечером к нам пришел Павлуша, он позвал меня с ним в парк. Мы сели на скамейку у пруда. Я была расстроена и сидела молча, скучная. «Это ваше примирение до нового удобного случая, когда она может снова вас обидеть, – сказал он. – Может, было бы с ней хорошо поговорить, да не хочется связываться с девчонкой, будут слезы, да и вам от этого будет хуже. Когда она спорит, то никогда не считается с теми средствами, которыми пользуется. Это я заметил давно». Он старался переменить мое настроение к лучшему, уговаривая не придавать всему большое значение. Он шутил, смеялся, и я еще больше поняла его и оценила его чуткость.

18 мая. И в свободное и не в свободное время, убежав из школы, мы ходим гулять в парк. Чаще всего, конечно, я хожу с Павлушей, и с нами белый шпиц Чарли. Эта весна – самая яркая весна моей жизни. Неужели она скоро промелькнет безвозвратно, как радостный сон, полный надежд? Парк, опьяненный солнцем, проснувшийся, наполненный щебетаньем птиц, зазеленевший, – прекрасен. Мы ходим с Павлушей по широким аллеям парка, а над нами сплетаются зеленые ветви, и в их просветах нам улыбается синее небо, посылая золотые лучи, играющие светлыми бликами в молодой листве. В аллеях белеют статуи, и их красота подчеркнута зеленым фоном распустившейся листвы. Я опьянена весной, счастлива, бездумно наслаждаюсь радостью жизни. О чем мы говорим, гуляя по парку? Мы делимся каждым впечатлением, привлекшим наше внимание, нам хорошо и радостно. Иногда наш разговор состоит из одних улыбок, шуток и смеха, становясь серьезным, когда мы затрагиваем вопросы о жизни, о книгах. Как хорошо мне знакома эта аллея, ведущая к пруду, с которой у меня теперь связано так много улыбок, доверчивых слов, ласкающих взглядов! Неужели это скоро для меня останется только воспоминанием? Когда я думаю об этом, мне становится невыносимо. Может быть, смешно влюбиться так рано и так сильно? Я готова смеяться над собой, но этот смех во много раз больнее слез.

20 мая. Когда Павлуша сегодня уходил к профессору, он попросил меня проводить его. Мы шли по широкой аллее, а заходящее солнце, скрываясь за деревьями, окрашивало все кругом красноватым светом. Вся земля дышала покоем, незаметно засыпая. Пройдя аллею, мы шли по улице, и все встречные предметы отражали розовые цвета. Меня охватывала тихая, нежная радость.

Было так приятно идти вдвоем при закате солнца, вдыхая вечерний, чистый воздух. Я, идя, подсмеивалась над своей преданностью и покорностью. Где это видано, чтобы провожала девочка? А Павлуша заметил с обычной насмешливостью: «Ничего, пусть это вас не смущает, постепенно привыкнете в будущем к обязанностям хорошей жены».

Бывают случаи, когда мы спорим и я не соглашаюсь с ним, отстаивая свои взгляды, Павлуша тогда становится неожиданно далеким и холодным. Такие минуты мне тяжело переживать, но они непродолжительны, и я снова встречаю его ласкающий взгляд.

23 мая. Вчера пришел Павлуша и предложил мне с ним поехать в Филармонию послушать «Реквием» Берлиоза[197]197
  «Реквием» Берлиоза – сочинение для оркестра и хора (1837) французского композитора Гектора Берлиоза (1803–1869).


[Закрыть]. Я опять вошла в белый зал, в котором я не раз бывала вместе с ним. Более грандиозного и величественного музыкального произведения, чем «Реквием», я еще не слыхала. С изумительной яркостью, полной глубокого драматизма, звучали траурные звуки в оркестре, и я ниже опускала голову, боясь выдать наполнившее меня волнение и всю глубину моего чувства. А после концерта, когда еще в ушах звучали отголоски музыки, мы в ожидании поезда гуляли по улицам Ленинграда, делясь своими впечатлениями, увлеченные разговором, не замечали, куда шли, и, остановившись, со смехом спрашивали друг друга: «Где мы теперь?» А потом Павлуша шутливо поучительным тоном говорил: «Никогда не думайте так много, это вам вредно, это приводит к плохим результатам».

Когда мы шли через Аничков мост мимо фигур всадников, у меня искренно вырвалось: «Как прекрасен мир! Как хорошо жить на свете!» Он, остановившись, пристально взглянул на меня, слегка улыбнувшись, и ничего не сказал. Но разве не действительно было хорошо в эту белую ночь идти с ним под руку, любуясь прекрасным Ленинградом, забыв обо всем, живя только красивым кусочком настоящей минуты? Неужели никогда больше не вернуть нам этих минут, как не вернуть и моего восторженного восклицания?

26 мая. Ослепительно яркий день, парк весь в цвету, все лужайки покрыты цветами, и белые подснежники дрожат у меня в руках. В такой день в парке прекрасно. Птицы поют, не смолкая, и воздух особенный. Мы идем по аллее – я, Павлуша и белый шпиц. На солнце ослепительно играет золотыми бликами вода в озере. Павлуша, шутя, ворчит, что он уже давно устал бегать за мной, и, дойдя до лавочки, мы садимся на любимом месте, продолжая разговаривать. Неожиданно к Павлуше на руку села красивая стрекоза, и мы, нагнувшись, рассматривали на ее крыльях причудливый узор. «Я очень люблю стрекоз», – сказала я. – «У стрекоз я имею большой успех», – посмотрев на меня, сказал Павлуша. – «Это верно, но только у одних стрекоз. Я сама ведь тоже стрекоза». Он засмеялся. К нам подошли Катя с Мишей, и мы пошли в Александровский парк[198]198
  Александровский парк – пейзажный парк при Александровском дворце в Детском Селе, основан в 1820-х годах.


[Закрыть].

29 мая. Иногда Павлуша неожиданно, безо всякой причины, становится холодным, невнимательным ко мне, и я тогда теряюсь в догадках. Один раз мы поссорились, мне стало обидно, и я подумала, что он меня не любит. Был хмурый дождливый день, я ушла в парк, такой неприветливый, пустынный, и долго сидела одна на той скамейке, у пруда, где я так еще недавно весело смеялась. А теперь я плакала так, как не плакала еще никогда в жизни. Это были обжигающие слезы, которых раньше в детстве я не знала. Я оплакивала первую любовь, надежды на возможность большого счастья. Мне мир казался таким холодным и пустынным, как этот серый неприветливый день, для меня все было безрадостно, сердцу было ничего не нужно. Ведь скоро я должна уехать навсегда из Детского, и, возможно, мы больше никогда не встретимся в жизни. Зачем же эта холодность, когда для меня так дорог каждый час и день свидания?

1 июня. Начались экзамены, и некоторые прошли у меня хорошо, хотя я так мало занималась последнее время. Теперь остался самый страшный – математика. Готовиться нам помогают Павлуша и Миша, решая задачи. За это время я очень устала от напряжения в школе и от своих личных переживаний. Мне иногда кажется, что я живу двойной жизнью в тяжелом сне. Пишу свой дневник урывками, часто бессвязно, не перечитывая и не проверяя. Но мне не хочется бросать его, я привыкла поверять ему себя, [чтобы] если не сейчас, то позднее было мне легче разобраться самой в себе.

2 июня. Недавно я шла в библиотеку, и со мной пошел Павлуша. Мы медленно шли по широкой аллее. С каждой минутой угасая, солнце спускалось все ниже к горизонту, и когда оно коснулось своим огненным краем горизонта, все окружающее зажглось золотым пламенем. Постепенно на западе осталась только маленькая золотая полоска, которая быстро погасла. Наступил вечер, он был светел, прозрачен, тих. В небе показался месяц, очень бледный в сумерках наступающей белой ночи. Мне было грустно, и незначительные слова замерли в тишине. Мы медленно шли вдвоем, и луна смотрела сквозь листья деревьев. Когда я взглянула в лицо Павлуши, мои глаза прочли скуку в его лице, и темные тени легли на моем пути. Он сказал рассеянно и равнодушно, взглянув на луну: «Что такое пучок лучей и свет?» – «Не знаю», – ответила я. Мне было холодно, тяжело и больно. Хотелось признаться во всем. Но вместо признанья у меня сорвалась простая шутка, и мы распрощались, подойдя к дому.

3 июня. Во время одного серьезного разговора, когда мы сидели одни на диване, Павлуша сбросил свою обычную за последнее время холодность и говорил о себе; в его голосе звучали нотки искренности, хорошо мне знакомые. Я прочла неподдельную, глубокую грусть и разочарованность в его словах. Я узнала, что невесело было у него детство, положившее отпечаток на его жизнь, сделавшее его замкнутым и много думающим. Я поняла, что в нем много благородства и гордости. Теперь я и сама более критически научилась смотреть на жизнь. Как за этот год много мною пережито! Все мои лучшие надежды и мечты, как и первая доверчивая любовь, оплаканы горькими слезами. Мне так хотелось спрашивать его еще, но я боялась своими вопросами задеть больные места. Я была благодарна ему за этот вечер, за его откровенность, и мне так хотелось, чтобы он сам поверил в свое счастливое будущее, в которое я верю, надеясь, что он со временем получит высшее образование и найдет в жизни применение своим большим способностям.

4 июня. Хмурый, дождливый, неприветливый день, когда я шла к англичанке, чтобы еще раз с ней попрощаться. 15-го она уезжает в Англию. Павлуша пошел меня проводить. Перед этим я его видела во сне. Этот сон был глупый, но я долго находилась под его впечатлением. Это был только сон, а вторая мысль заставила меня грустно улыбнуться – я подумала, что явь во много раз хуже сна. Я с горечью в улыбке сказала: «Сегодня я вас видела во сне». – «Тогда расскажите, что вы видели во сне?» – сказал он. – «О нет, для того, чтобы рассказать вам этот сон, мне пришлось бы слишком многое вам объяснить, а я этого не хочу». – «Ну, так вы и объясните мне все». – «Объяснить? Нет, это невозможно, во всяком случае теперь. Вот если бы было можно написать, это было бы во много раз легче, только это не стоит». Некоторое время мы шли молча. Капли дождя скатывались с темных, дрожащих листьев, и было пасмурно и холодно. «А почему бы вам не написать мне обо всем? Не бойтесь довериться мне, ведь вы достаточно хорошо меня знаете». – «Вы хотели бы, чтобы я разыграла перед вами роль Татьяны[199]199
  Татьяна – Ларина, героиня романа «Евгений Онегин» А. С. Пушкина.


[Закрыть]? Интересно, какую бы вы мне прочли нотацию в ответ. Думаю, что не совсем онегинскую. Ведь все же, хотя я и Татьяна, но не Ларина, а вы не Онегин». Он взглянул на меня, стараясь что-то прочесть в моем лице. Мы подошли к дому и расстались; я видела, как его высокая фигура исчезла во мраке неприветливой пасмурной улицы.

12 июня. Павлуша уезжал на неделю, и я даже не писала дневник, так мне было тоскливо. Неужели весь мир может измениться и потерять свою прелесть от отсутствия только одного человека? Впервые я это так почувствовала. А что будет дальше? Пока лучше об этом даже не думать!

Но и возвращение Павлуши принесло мне в первый момент только муки, никогда раньше мною не испытываемые. Я видела его несколько минут, когда он забежал к Абрамовым, оживленный и иронически-шутливый, как всегда. Как забилось мое сердце, когда он опять назвал меня «детским садом», спрашивая и Марию Ивановну, как я вела себя в его отсутствие и без его надзора. Я не решилась спросить его, когда он придет, боясь выдать свое нетерпение и волнение. Но он сказал Марии Ивановне, что обязательно придет вечером. И не пришел. Как я его ждала, сидя то у окна, то на крыльце! Я уже не в силах была ничем замаскировать свое мучительное настроение и потому держалась вдали от других, избегая разговоров и любопытных взглядов. Но, конечно, Алешка, которому доставляет удовольствие сплетничать и причинять всем неприятности, не преминул сказать мне по секрету, что Павлуша у Деларовых, куда приехала из Ленинграда Верочка[200]200
  Верочка – (1912–?).


[Закрыть], подруга Таси. Она моя ровесница, но никак уж не «детский сад», наоборот, это сверхмодная девица, кокетничающая и всегда привозящая самые модные фокстроты. Она изящна, но как она пуста и глупа! И к ней я испытывала такую дикую ревность в тот вечер, что готова была по земле кататься от боли. Стыдно, но это так. И сейчас, когда я думаю, что она может нравиться Павлуше, я изнемогаю.

Когда он пришел вчера, я невольно была с ним холодна, а на вопрос его сдержанным упреком выдала себя. Как обычно, он перевел все в шутку, поиздевался надо мной, говоря, что маленьким девочкам еще рано думать о ревности. Но потом, может быть, чтобы меня успокоить, весьма нелестно отозвался не только о глупости Верочки, но даже о ее поведении. «О таких девочках не думают серьезно», – сказал он жестко. И все-таки он мог провести с ней, слушая ее болтовню и фокстроты, первый вечер после своего приезда! А ведь он должен был представлять себе, как я его ждала.

13 июня. Только еще один раз я была счастлива, забыв обо всем, даже и о том, что я так скоро должна уехать навсегда из Детского и, возможно, мы больше никогда не встретимся с Павлушей. Это было, когда я поехала в Ленинград на примерку платья к моему выпускному вечеру и со мной поехал Павлуша по своим делам. В этот день мы погуляли с ним по набережной, посидели под огромными колоннами Казанского собора. Проводив меня к Елене Александровне, он ждал меня в одном из скверов, и, так как до поезда времени оставалось порядочно, мы зашли в Михайловский сад[201]201
  Михайловский сад – парк в центре Петербурга, ограничен Михайловским дворцом, Садовой ул., рекой Мойкой и каналом Грибоедова.


[Закрыть]. Он шутя ворчал, что, бегая за мною повсюду, он устал, что я его в гроб вгоню, если он будет за мной так бегать. Я смеялась над ним, и мы все время перебрасывались шутками, насмешками, но в этих шутках временами проскальзывало признание. И мне тогда казалось, что я хожу по тонкой корке льда, которая готова проломиться от одного неосторожного движения. Эта кора была создана из ласковых взглядов, слов и шуток. Достаточно было невольно изменить выражение лица или голоса, и шутка перестала бы быть шуткой. Это нас пугало, заставляло замыкаться и быть сдержанней. Я тогда поняла, что если он меня не любит по-настоящему, то во всяком случае он очень ко мне привязан, и я для него небезразлична. «Подумайте, сколько времени я верен только вам, больше года. Цените такое мое постоянство», – говорил он, ласково смотря на меня. – «К сожалению, возможно, что я более постоянна в своих увлечениях, чем я думала», – вырвалось у меня. Догадался ли он тогда, сколько горькой правды для меня было скрыто в этих словах?

Идя по Невскому, мы встретили Борю Абрамова и зашли в кафе. Они меня угостили кофе с пирожными, сами выпили пиво, и мы пошли к вокзалу. Оказалось, что у них мало денег, и им пришлось немного занять у меня. Всю дорогу смеялись, что они «бедные испанцы», а я «богатая американка». Приехав домой, мы застали у нас Витю, Сережу, Мишу. Они пришли, чтобы провести со мной этот вечер перед моим отъездом. Мальчики принесли вина, пирожных и пили за скорое окончание школы и за мое счастливое будущее. В этот вечер мы много смеялись, забыв обо всем, как и о том, что остались считаные дни до моего отъезда. Это был последний радостный день, когда я непосредственно всем своим существом отдавалась ускользающей радости, ловя яркие минуты.

14 июня. После этого вечера на другой день мы готовились в школе и дома к выпускному вечеру. Все экзамены у меня прошли хорошо, я осталась одна из первых учениц, как и раньше. Но разве не из-за своей прежней репутации и доверия к ней учителей?

Катя и я школу окончили. Оставалось очень мало дней до моего отъезда, и я укладывала свои вещи.

К нам пришел Павлуша и положил мне на колени красивую красную розу. Он пробыл у нас недолго и был для меня непонятным. Погода испортилась; незаметно придвигалась разлука. Мне было очень тяжело, и я напрягала все силы своей души, чтобы не выдать свое настроение. Мне хотелось бы забыть обо всем в крепком сне.

15 июня. Вчера утром я получила поздравительную телеграмму из дома. Потом был выпускной вечер. Я была в красивом голубом платье и в первый раз в туфлях на высоком каблуке; мне не верилось, что это я, уже совсем большая, выпускная. Мы с Катей танцевали с нашими теперь окончившими мальчиками. Меня пригласили на танец сразу несколько человек, и я терялась, с кем мне танцевать. Я очень ценила их внимание ко мне, как и хорошее [отношение] ко мне на протяжении последних лет школьной жизни. Порой их взгляды трогали меня, и мне все это казалось каким-то сном. Я не в силах была отдаться полностью веселью, оно не захватывало меня всю, мне было грустно расставаться с Детским.

Нет, лучше не вспоминать об этих минутах. Мне надо было все время следить за собой, не терять самообладания и каждому улыбаться, отвечая на улыбку. Этот вечер был жизнерадостным, только не для меня. Я была окружена нашими выпускниками, передо мной мелькали счастливые, знакомые лица Пирогова, Петрова, Корешка, Руперта, Маторина, но, смотря на них, мне было грустно думать, что с окончанием школы мы разойдемся по жизненным дорогам, и со многими я больше не встречусь, потеряв их след. Мы вспоминали разные эпизоды из школьной жизни, говорили о своих учителях, и было жаль, что эти годы не вернутся больше…

Но главное даже и не это… Эта грусть была светлой, как сама наша молодость. Совсем другим был омрачен и испорчен для меня выпускной вечер – а ведь такой вечер бывает только раз в жизни. Мне больно и обидно писать об этом.

Алешка, как всегда, придумал пакость. Он наврал Павлуше, будто бы я, услыхав, что на вечер собираются пригласить Верочку, открыто проявила ревность к ней и просила мальчиков устроить так, чтобы ее не было. И Павлуша этому поверил, возмутился моим поведением и в течение почти всего вечера не подходил ко мне. Поверил такому лгуну, как Алешка! Впрочем, ведь и я ему верила, когда он передал мне придуманный разговор Павлуши с Наташей! Правда, это совсем другое. Мне непонятно, что Павлуша мог считать меня в данном случае такой откровенно глупой в поступках! Неужели я ему дала для этого когда-нибудь повод?

Мне было так тяжело на вечере, что в конце концов Борис Соколов, при всей его примитивности, проявил к этому горячее внимание и, уведя меня в темный коридор, спросил, почему между мной и Павлушей явная размолвка. Но я тогда еще сама этого не понимала, – что я могла ответить? Энергично взяв это дело в свои руки, Борис объяснился, несмотря на мои протесты, с Павлушей и заставил его поговорить со мной в том же темном классе. Когда недоразумение выяснилось, Павлуше было, видимо, в глубине души стыдно за свое поведение, хотя он в этом из самолюбия и не сознавался. А для меня вечер все равно пропал, оставив тоскливый след в моей памяти… Видимо, на всю жизнь. Правда, Павлуша потом провожал меня домой, а сегодня говорил мне, что я была интересной и нарядной, с его точки зрения, в удивительно удачном платье.

16 июня. Пишу ночью. Катя уже спит. Мы ездили сегодня вечером большой компанией в Павловск на концерт. В последний раз! Ведь послезавтра я уезжаю.

Когда занимали места в зале, Павлуша сказал: «Дайте мне сесть рядом с Таней!» Но мне было так тяжело, что я не смогла улыбнуться. Наверное, мои глаза слишком многое выдавали, потому что Жорж, смеявшийся сначала над тем, как я буду вытирать слезы, расставаясь с Детским и с мальчиками, стал вдруг необычно для него серьезен и бросил свои шутки.

Концерт до конца слушать не хотелось, и я согласилась, когда Павлуша предложил пойти в парк. К моему неудовольствию, к нам присоединились Боря и Тася, а когда мы зашли в буфет, навстречу нам попалась сверхмодная Верочка и, бросив свою подругу, с которой она приехала из Ленинграда, села за столик с нами, кокетничая с Павлушей. Я запаслась всей выдержкой, на которую могла быть способна. Могла ли судьба сделать для меня еще что-нибудь худшее, так испортив и отравив мне последний вечер перед разлукой? Павлуша и Боря взяли вина и пирожных, и я, чувствуя, что не в силах казаться настолько веселой, насколько это было необходимо при Верочке, выпила сразу столько, сколько не пила никогда еще в жизни. У меня закружилась голова, и я даже пошатнулась, вставая из-за стола. Против прогулки по парку я теперь возражала, и мы вскоре поехали домой. Верочка ехала ночевать к Тасе в Детское и потому тоже оказалась в вагоне с нами.

Когда мы приехали, Павлуше пришлось провожать и ее, и меня, – она от нас не отходила. Он взял нас обеих под руки и старался, как обычно, острословить, поддерживая ничего не значащий разговор. Так мы дошли до бульвара, где расходились пути мои и Верочки. «Давайте сначала проводим Таню, – развязно сказала она, – а потом вы, Павлуша, проводите меня». Вероятно, выпитое мною вино опять бросилось мне в голову, потому что я вдруг сказала решительно, забывая о всяких правилах приличия и вежливости: «Нет, сначала мы проводим вас, а потом Павлуша проводит меня». Мне стыдно вспоминать, но, видимо, таков был тон моих слов, что Верочка испуганно и смущенно замолчала, а Павлуша тоже стал серьезен. Провожая Верочку, мы все напряженно молчали.

Но мы молчали и тогда, когда остались вдвоем с Павлушей. Ведь это была последняя возможность для него объясниться со мной, наконец, до моего отъезда. Его рука тепло сжимала мою руку, но он ничего не говорил. Меня же, все еще не пришедшую в себя после бокала вина, терзала мысль: что, если я попрошу его поцеловать меня на прощанье? Хоть один раз… Что ему стоит? Даже если он меня совсем не любит!

У меня кружилась голова, темнело в глазах, я ощущала слабость во всем теле. Я несколько раз еле сдерживала слова, дрожавшие на моих губах. Но все-таки смущенье и стыд победили – у меня не хватило духу их произнести. Так мы расстались у дома. Я не могу заснуть. Пишу, чтобы не плакать.

19 июня. Этот день для меня особенно тяжелый. С утра шел дождик, было холодно, сыро. Когда выглянуло солнце, к нам пришел Павлуша, и мы с ним пошли в парк. Мы долго шли по хорошо знакомой нам аллее, каждый переживая в своем сердце скрытое чувство предстоящей разлуки. Это был последний день! Как слезы, скатывались с зеленых листьев холодные капли дождя, и я болезненно ощущала свежесть ветра. «За это последнее время я по-своему привязался к вам, нас связывало много хороших минут, которые дороги мне, – сказал с грустью в голосе Павлуша, – я всегда выделял вас из среды девочек, мне было с вами хорошо. Поверьте, с вашим отъездом я много теряю, ведь вы скрашивали мою жизнь. Не надо грустить, Таня, я ваш друг, запомните это». Потом он добавил: «Не бойтесь довериться мне, я сумею вас понять до конца, как и сохранить вашу тайну». Я собрала все силы, чтобы казаться спокойной, когда ответила ему: «Да, вы правы, в наших отношениях не должно быть фальши, и если я была вам дорога, я за ваше доверие заплачу вам доверием». Сейчас ночь, и я только что кончила ему писать письмо. Мое объяснение в любви… Для чего? Если бы он любил меня, то объяснился бы сам. Но он только сказал: «Я от всего сердца желаю вам счастья. Вы юны, и впереди вас ждет настоящая большая жизнь. Я не хотел бы потерять связь с вами».

Что я могу ждать? Он любит меня как умную, понимающую его девочку, с которой ему часто бывало хорошо. Он никогда не обманывал меня, и я рада, что дни, проведенные со мной, дали немного радости и ему, такому скрытному и самолюбивому. Увижу ли я его когда-нибудь, или время выроет между нами пропасть? Все оборвалось. Но я не могу удержаться от того, чтобы не сказать ему, как я его люблю. Меня душат слезы, но я боюсь, что Катя, проснувшись, их увидит. Мне страшно. Мне кажется, что жизнь моя кончается, не успев начаться. Завтра, прощаясь, я отдам ему с письмом тетрадь своих стихов.

Рудяково

5 июля. Не могу решать задачи. Бросила геометрию на стол и взялась снова за свой дневник. Начинаю его писать опять, возможно, не так, как писала раньше. Как много изменилось! Произошли печальные события в нашей семье. Нет с нами больше бабушки, она умерла, когда я была в Детском. Умерла и тетя Тася. Но все это как-то вне меня. Я сама изменилась от боли, от страданья, от которых не могу уйти. Перевернута страница моей жизни, и я стою перед неизвестностью в недоумении: что меня ждет дальше? Немного больше недели прошло, как я живу здесь, но эта неделя для меня кажется вечностью. А сколько еще впереди таких недель, ставших томительными и ненужными? Отсчитываю дни в ожидании близкой или далекой встречи – незачем; вернее всего, что эти дни нас навсегда отделяют друг от друга. Как жестока бывает жизнь! Она стала ненужной мне. Я по-прежнему думаю и тоскую только о Павлуше. У меня больше нет слез, я их выплакала на площадке вагона, когда поезд отошел от тех мест, где я узнала столько радости и тоски. Все мои мысли и желания стремились назад, а поезд, безжалостно стуча колесами, уносил меня вперед. Какая была пустота в моем сердце! Обжигающие слезы скатывались на лепестки темно-красных роз, его роз, которые он принес мне на прощание. Как трудно овладеть собой и улыбаться спокойно всем провожавшим меня. «Эти розы, Танюша, мое олицетворение», – сказал Павлуша, отдавая мне букет. Эти розы, его олицетворение – эмблема любви! Лежа на верхней полке вагона, я вслушивалась в однообразный стук колес и плакала, плакала, припоминая все мелочи нашего расставания. Мое ожидание на вокзале, его приход, его цветы и наш короткий разговор, когда, идя с ним под руку, я сказала очень несвязно, отдавая ему пакет со стихами и письмом: «Не обращайте снимания, что в моих глазах сейчас много грусти. Счастливых и веселых минут, проведенных с вами, было больше. Поверьте, уезжать невесело, но я ни о чем не жалею, я за все вам благодарна». – «Я тоже», – сказал он тихо, взяв мою руку и крепко сжав мои пальцы. Я спрятала лицо в цветы. «Не надо плакать, Таня, не стоит. Впереди вас ждет жизнь прекрасная», – проговорил он с лаской в голосе. Я постаралась улыбнуться, и мы подошли к провожающим. Начались шутки, и было непосильно мучительно в эти минуты отвечать на шутку шуткой и казаться веселой. Я дрожала от напряжения, стараясь не выдать себя, чтобы не показаться смешной. Что было в его душе тогда, не знаю, он слишком хорошо владеет собой. В вагон входили провожающие: Сережа, Костя, Боря, Катя, Миша, Алеша. Прощаясь, все высказывали свои пожелания, жали мне руки.

Мне было нелегко расставаться со всеми, с кем у меня было так много связано хорошего в период школьной жизни, особенно с Катей, Борей, Витей. Со многими, прощаясь, я целовалась, только Павлуша опять крепко пожал с лаской в глазах мою руку. «Что же вы не целуетесь?» – спросил Алеша. Я покраснела, смутившись. Мне не хотелось тогда при всех его поцеловать в первый раз, это было бы лишним. Он это, очевидно, понял и тихо сказал мне: «Нет, нет, Танюша», – и громко добавил: «Я никогда не целуюсь ни с кем». Он взглянул на меня, и в его голосе, как и в глазах, была грусть, смешанная с лаской. Все вышли из вагона. Мы с Павлушей на минуту оставались одни, и я сказала: «Если это правда, что розы ваши – олицетворение вас, я их сохраню, даже когда они завянут». – «Не надо грустить, вас ждет впереди большая радость, от всего сердца желаю вам счастья!» Он, склонившись, поцеловал мне руку и вышел на платформу.

Эти воспоминания – самое дорогое, что осталось у меня, и мне хочется их перебирать, как лепестки. Ведь эти минуты в жизни еще раз не вернутся, как не вернется свежесть увядших роз! Как долго я старалась обмануть себя, что все это только увлечение, как часто я боялась сознаться в любви самой себе, из гордости стараясь побороть свое чувство. И все оборвалось на том месте, когда наступал самый яркий расцвет моей любви!