Текст книги "Только о личном. Страницы из юношеского дневника. Лирика"

От геологических размышлений меня прервало то, что я потеряла тропинку. Очевидно, я очень долго шла, так как вокруг меня возвышался лес с очень высокими деревьями, увитыми плющом. Плющ этот, спутываясь с кустарником, преграждал мне дорогу. Я оглянулась. Со всех сторон была непроницаемая гуща зелени. Не было видно теперь ни моря, ни берега. Очевидно, я находилась где-то высоко. Я быстро начала пробираться в ту сторону, в которую был направлен скат горы, но он был крут. Сухая прошлогодняя листва шуршала под ногой, и ноги скользили вниз. Лучи солнца слабо проникали сквозь густую зеленую листву, а внизу был полумрак и тишина, напоенная запахом гниющих листьев. Я шла уже не прямо вниз, а стараясь наискось пересечь гору, и в то же время спускаясь. Идти было очень трудно. Колючие ветки рвали платье, кололи и царапали голые руки и ноги, они хлестали по букету, и красные лепестки летели во все стороны, беспомощно кружась. Я встретила выступ серой скалы, и мне надо было на нее влезть. Пришлось бросить свой букет, чтобы двумя руками держаться за выступ камня. Неожиданно пришла мне мысль: что было бы, если бы я, поскользнувшись, упала и вывихнула или сломала себе ногу? Я могла бы здесь пролежать много дней, пока кто-нибудь случайно не нашел бы меня в этой чаще. Я остановилась. Кругом было так тихо, что мне стало страшно. Видимо, ни одна дорога не проходила по этой покрытой лесом горе. Я решила, ни о чем не думая, продолжать искать путь, который привел бы меня к морю. Шла я долго и, наконец, вся исцарапанная, вышла на дорогу, но она была заброшена и поросла травой. Я по ней пошла наудачу, думая, что она меня куда-нибудь приведет. Теперь не хлестали колючие ветки по телу и не хватали платье своими цепкими шипами, мешая идти. В одном месте я остановилась. Дорога здесь прерывалась и начиналась снова ниже в стороне. Это был ярко выраженный сброс-сдвиг, очевидно следствие землетрясения. Мне стало понятно, почему дорога заросла травой. Во мне проснулся геолог, и я с интересом осмотрела это место. Наконец я спустилась к морю в Ореанде, где я выкупалась, и пошла в «Жемчужину». Оказалось, я бродила в горах больше 6 часов и пропустила обед. На столе в комнате меня ждали письма от мамы, Бори и Павлуши. Боря писал об окончании школы, о выпускном вечере. Павлуша – о своем новом месте службы на Урале. Как далеко он от меня. А если бы мы встретились? Я не позволю себе думать об этом. Это слишком больно.

12 июня. Эти дни и вечера я провожу чаще всего с Поповым. Он немолод, некрасив, но умен, хорошо воспитан и не пристает, как другие. Он много читал, много видел интересного в своей жизни, и я с ним с удовольствием разговариваю. Здесь его все называют «профессором». Вчера вечер был особенно теплый, тихий, пряно пахли цветы. Солнце спускалось все ниже и ниже к морю, золотая лента на воде делалась короче и убегала далеко-далеко, а небо все больше голубело, и когда солнце коснулось своим огненным краем моря, оно зажгло его золотым пламенем. Мы долго шли по берегу моря, которое с легким шумом ударялось о берег. «Товарищ инженер! Скажите, правда ведь здесь хорошо? Какой чудесный вечер!» – сказал мой спутник задумчиво. – «Да, так хорошо, что мне кажется, будто я живу в сказке, настолько окружающее захватывает меня своей красотой». – «Да, это, правда, похоже на сказку. В жизни, вообще, много бывает разных сказок. Сказки приходят в жизнь, ярко ее озаряют и потом быстро исчезают, потому что всякая сказка имеет свой конец», – сказал он с грустью в голосе. Мы шли по аллее парка, стройные кипарисы застыли черными стрелками, четко выделяясь в красной угасающей полосе вечерней зари. Он продолжал говорить: «Но на смену старым сказкам всегда приходят новые, например любовь. Не лучшая ли это из всех сказок? Подумайте, разве это не сказка? Не один поэт рассказывал о ней, но слова не всегда могут выразить полностью тот восторг и радости, которые она дает, приходя в жизнь. Это величайшая из сказок. И вы, может быть, уже испытали ее?» Я слушала, молча следя за движением вспыхивающих звезд в потемневшем небе. «Скажите, может быть, у вас и сейчас есть эта сказка?» – повторил он. – «Нет, эта сказка была, но она ушла из моей жизни, – сказала я, повернув к нему лицо, – ведь каждая сказка имеет конец, – с усмешкой повторила я его слова. – Она делает жизнь, звезды, листья, землю, все особенным, полным неуловимого, необычного значения. И когда она уходила, было очень больно. Ведь когда сказка кончается, всегда бывает грустно, потому что она больше не вернется. Но придут новые сказки… Может быть, у меня еще много будет сказок». – Он пристально посмотрел на меня и, улыбаясь, сказал: «В вас что-то есть, внутренний какой-то, неуловимый свет. Я теряюсь, не знаю, как это назвать, он горит в ваших глазах, озаряя ваше лицо. Я могу сказать вам одно, – не бойтесь жизни, она часто бывает занятной, идите смело вперед, она вас не обманет».

14 июня. Вчера был вечер самодеятельности в Кичкине. Я еще ни разу не ходила туда на вечер, но в этот раз решила пойти. Я одела белое платье, светлые чулки и туфли и нитку мелкого жемчуга на шею. Когда я, уже одетая, вошла на террасу, Попов взглянул на меня и улыбнулся, а потом, подойдя ко мне, сказал: «Вы, инженер, сегодня очаровательны, и к тому же будто даже это и не вы. Был мальчишка, бегающий по аллеям и карабкающийся по камням, а сегодня мальчишка исчез, и появилась изящная маленькая леди. Вы настоящая маленькая леди, в вас все выдержанно и стильно, ничего нет лишнего в вашем наряде. Даже ваши движения стали другими, столько женственности в вашей фигурке. Когда я увидел вас, моя рука потянулась к шляпе, чтобы почтительно с вами раскланяться».

Вечер в Кичкине был неинтересен и скучен, а световая газета была глупа по содержанию. Она вызвала целый ураган недовольства, потому что в ней оскорблялась «Жемчужина». Идут собрания два дня, и редколлегии влетело. Все страшно волнуются, но меня это мало касается, я в стороне от жемчужинских дел.

15 июня. Вдруг за мной стал неожиданно ухаживать молодой шофер 22 лет, татарин Ваня. Как-то он, когда я сидела у моря, подошел ко мне и, сев рядом, начал со мной разговаривать. Он долго рассказывал о здешних нравах и поведении отдыхающих, и хотя я многое видела сама и слышала из разговоров отдыхающих женщин, но его рассказы удивили меня. Здесь нет намека на увлечения, это просто грубый разврат. Но Ваня привык к этому и говорит, что в домах отдыха всюду так принято. Он попробовал меня обнять, но я спокойно заявила, что терпеть не могу, когда ко мне лезут с объятьями или с поцелуями, что я рассержусь и сейчас же уйду. После этого он сидел со мною смирно, был вежлив и разостлал на камне свою куртку, чтобы я не запачкала платье. Мы начали говорить о другом, а когда солнце склонилось к западу, он проводил меня на нашу дачу.

17 июня. Вчера была на вечере в Хараксе. Сидела с отдыхающим из Днепропетровска. Он был похож в черном длинном халате на средневекового монаха, и я подсмеивалась над ним. Он слегка насмешлив, холодноват, и это мне в нем понравилось. Ваня, увидев меня с ним, долго смотрел на меня. Он почему-то думал, что на этот вечер я пойду с ним, и был обижен, о чем мне намекнул при встрече. Концерт в этот раз был хороший, но он кончился поздно, и я на танцы не осталась. В «Жемчужину» меня провожал после концерта мой новый знакомый, который отдыхает в санатории Кичкине. Мы шли с ним по аллее под руку, перебрасываясь словами. Он кавалерист, любит, как и я, лошадей, и у нас нашлась общая тема для разговора. Было немного прохладно, тихо, и в воздухе разносились ароматы цветущих роз и далекий шум моря. Выглянула луна, придавая всему таинственность, заливала природу серебряным светом, еще более подчеркивая ее красоту.

Ваня сегодня со мной не разговаривает и смотрит на меня сердито. Вот чудак, очевидно ревнует. После обеда я пошла гулять в Чаир с Ханом, так я мысленно назвала одного отдыхающего из «Жемчужины». Мне хотелось еще раз посмотреть знакомые места перед своим отъездом. Я повела его по крутым тропинкам в гору. Он карабкался, отставая от меня и жалуясь, что из-за меня у него будет порок сердца, а я быстро и легко поднималась вверх и потом, обернувшись, поджидала его, смеясь над ним. Он бывший красноармеец, раненный в Гражданскую войну, теперь командир Красной Армии. Говорит очень неправильно, но у него есть природный ум, и, очевидно, он много читает. В Чаире сейчас цветет столько роз всех оттенков, что это какое-то царство роз. Заросли розовых роз, кусты белых роз, которые густо обступают озеро с золотыми рыбками. Кругом кусты темно-красных и как кровь красных роз, и я не могу налюбоваться ими. Розы дрожат у меня в руках, и я прячу в них лицо, вдыхая их аромат. По стенам дворца вьются нежные чайные розы. Мы сидим среди роз, и не хочется от них уходить, розы окутывают нас своими чарами. «Ах, как мне не хочется от них уходить, как не хочется уезжать отсюда!» – вырвалось у меня. – Он сказал: «Я бы отказался от всего, ничего бы не требовал, только бы было можно дожить свою жизнь здесь, среди этих роз. Только когда приедешь сюда, то понимаешь, как должны жить люди, и такой бледной и серой иногда кажется повседневная жизнь. В нашей жизни нет цветов, ярких красок, и трудно к ней возвращаться, а очень многие ни разу в жизни и не видели красоты. Мы счастливы, что иногда можем насладиться коротеньким кусочком жизни среди цветов на берегу южного моря. Теперь, конечно, сюда попасть простому человеку легче, но все же большинство и не мечтают об этом». Он вздохнул и продолжал: «Вот если бы жизнь была устроена так, что все могли бы жить среди таких цветов, – это была бы настоящая жизнь, прекрасная, справедливая. Человечество было бы счастливо. В мире все рано или поздно приходит в равновесие. Теперь особенно тяжелый переходный период, когда рабство, длившееся века, распадается во всем мире, но настанет время, когда жизнь, как и люди, изменится к лучшему, настанет счастливая пора». – «А вы верите, что когда-нибудь так будет?» – спросила я. – Он покачал головой: «Хотелось бы верить в полное счастье для человечества, но не верится. Мне думается, что жизнь намного может быть лучше, чем теперь, но полного идеала никогда не достигнет, к сожалению. Все люди не могут жить одинаково, потому что сами слишком различны». Мы долго еще сидели молча, погруженные в свои мысли.

18 июня. Сегодня, идя к морю, я встретила Аю. Он подошел ко мне и, лукаво улыбаясь, сказал: «Я вам, Танюша, что-то покажу. Только прежде скажите, что не будете на меня сердиться!» Он так попросил, что я улыбнулась и ответила: «Нет, не буду». Тогда он, сияя, вытащил из своего бумажника карточку, на которой были сняты я и Лида в купальных костюмах у моря. «Вам эту карточку дала Лида?» – «Лида. Но ведь и вы даете, правда?» Он, по-видимому, очень хотел иметь мою карточку, и я согласилась ему ее дать. Он улыбнулся своей ласковой улыбкой и ушел в аллею парка. Темнело… Мне было немного грустно, потому что через несколько дней я должна была уехать домой. Облокотившись на перила террасы, я задумалась. Я думала о том, сколько я увидела красивых мест, которые сохраню в своей памяти. Я слилась с горами, морем и цветами. Мимо прошел Аю и, остановившись, тихо промолвил, взглянув на меня:

«Одинокая Танюша!» Он хотел еще что-то сказать, но впереди шла его жена и позвала его идти с собой. Мне хотелось этот вечер быть не одной, потому что было грустно. Из всех мужчин мне хотелось бы этот вечер провести у моря с Аю, но это было невозможно.

Подошел Ваня и заговорил со мной. «Вам скучно? Идемте в Харакс, там сегодня хорошее кино». – «Хорошо», – ответила я. – «Только пойдите что-нибудь на себя накиньте, вечер будет прохладный. Я вас буду ждать около веранды». Я пошла в комнату, но потом решила не идти. Ваня насвистывал мотив знакомой песенки под окном, но я вышла и даже не зажгла свет в комнате, чтобы он решил, что там меня нет. Через некоторое время он ушел меня искать в парк, и я слышала, как удалялись его шаги в аллее, усыпанной галькой, и как он встречных спрашивал, не видели ли они меня. Позднее я одна пошла к морю. По дороге меня нагнал Леша и пошел со мной. Мы сидели у моря на большом камне и говорили о Москве. Я вслушивалась в слова, а глаза мои пристально следили за маленькими светящимися точками в море, которые делались то ярче и крупнее, то исчезали. Где-то далеко на горизонте в море проплывали далекие пароходы. Куда они держали курс? К каким незнакомым странам? Мне захотелось быть на палубе одного из них и пересекать темное ночное море по направлению к чужим незнакомым странам. Море волновало меня, тревожило своим простором и звало куда-то за линию горизонта. Вдруг Леша меня обнял. Я резко отстранила его руку и холодно сказала: «Бросьте глупости! Как вам не стыдно, неужели вы не можете сидеть, не обнимаясь?» Он попробовал пошутить и снова обнял меня. Я сильно ударила его по руке, сказав: «Я, кажется, не давала вам повода приставать ко мне с объятьями и это вам ясно показала. Еще раз повторяю, что терпеть не могу такого хамства». – «Однако вы слишком злая, я этого не ожидал», – сказал он удивленно. – «Ну так вот, имейте в виду, что я могу быть еще злее», – ответила я спокойно. Леша отстал и сидел долго молча и тихо. Очевидно, решительность моего тона подействовала. Когда я встала, чтобы идти домой, он подал мне свою руку и довел до двери дома.

19 июня. Утро чудесное, море тихое, набегающие волны нежно ласкают у берега камни. Эти дни я часами сижу на высокой скале и не могу насмотреться на переменчивую красоту моря, она заполняет мои мысли, как и мои чувства. Когда соленые брызги долетают до меня и свежим поцелуем прикасаются к бронзовой от загара коже, я улыбаюсь и чувствую, что мои зубы сверкают на солнце, как белая морская пена. Хочется широко раскрыть руки, обнять необъятное море и звонко ему крикнуть: «Я люблю тебя, потому что ты воплощение жизни, красоты и правды, потому что твой простор тревожит и зовет» – и еще много-много слов хочется сказать… А белозубые волны улыбаются, и на их гребнях всплывают прозрачные медузы. Я сижу среди камней, как краб, потому что мне не хочется видеть людей, а сюда может прийти только Володька – это кусочек моря. Когда я пробую представить его себе в удалении от моря, в городе, то в памяти всплывает стеклянная банка, а в ней заспиртованная медуза, жалкий комочек живого существа. Таким же был бы и он. Когда раздается звук его прыжков с камня на камень, я не меняю позу и не поворачиваю головы. Я вскидываю на него глаза только тогда, когда слышу его голос. Между нами странные отношения. О его прошлом я знаю только, что он сын водолаза и вырос у моря, но этого вполне достаточно и это определяет его самого, как и всю его жизнь. Ему 20 лет, и в его сильной, крепкой фигуре, в его уверенных движениях есть что-то порывистое и жизнерадостное. Я понимаю, что он прямолинеен и прост и на его силу можно положиться. Мне доставляет удовольствие любоваться им, потому что в нем есть свежесть морского ветра. На меня Володька смотрит слегка пренебрежительно, – я для него только курортница из дома отдыха, не умеющая ставить паруса и не умеющая плавать. Я даже не вполне понимаю, почему он долго сидит со мной у моря и разговаривает. Возможно, что он видит мою любовь к морю, как и мой интерес к его рассказам о нем. Соленый ветер и шуршащая пена сближают нас. Он сидит на камне и как всегда небрежно роняет слова: «Мы сегодня едем на рыбную ловлю на всю ночь. Видишь, какое тихое море, и дельфины играют, улов будет хорош». Он сощуривает свои длинные густые ресницы. Я слежу за направлением его взгляда, и мои глаза тонут в голубой безбрежности горизонта. Море сливается с небом, и не отличишь, где начинается одно и кончается другое. Ветер бросает на лоб пряди волос, и я говорю: «Как бы я хотела тоже поехать на рыбную ловлю. Володя, если бы ты взял меня с собой! Лодка большая, я мешать не буду». Он поворачивает ко мне свое смуглое от загара лицо, на котором особенно белыми кажутся зубы. «Ну вот еще что выдумала, а если будет буря на море и тебя укачает? Тогда что? Ни одной из курортных женщин я не посоветовал бы ехать с рыбаками в море». – Я встала и резко говорю: «Прежде всего, я не одна из курортных женщин, и ты знаешь, что я люблю море и не боюсь его, и меня не укачает». Набежавший ветер треплет платье, волосы, и я чувствую, что я действительно ничего не боюсь, я себя чувствую сильной, гибкой, в каждом моем мускуле горит жизнь, молодость, и мне хочется бросить вызов всему миру. Володька раскрывает широко ресницы, отчего его глаза делаются простодушными. «Ну не сердись! Не видел я еще таких курортниц, как ты».

Я снова сажусь на камни и жадно вдыхаю соленый запах моря и водорослей. В этом запахе чувствуется что-то свежее, радостное и тревожное. По временам ярко сверкают на солнце спины дельфинов. С шумом разбиваются волны о камни и обрывки пены, рассыпаясь, летят брызгами, но потом они снова рождаются в глубине, переливаясь шелковистой поверхностью гребня, и снова с шумом ударяются о камни. Как хорошо! Нет и не может быть слов для того, чтобы описать море. Всю жизнь хотелось бы его видеть.

Володя сквозь зубы напевает. Я невольно сравниваю с ним десятки людей умных, образованных и чувствую, что ни в одном из них нет той свежести, непосредственности и настоящей радостной молодости, которая звенит в его смехе, сквозит в эластичности его движений. «Володя, скажи, где ты учился?» – Он отвечает лениво: «Посылали меня в школу, учился я там до последнего класса. Только, по-моему, много там лишнего в ученьи. Часто я убегал с уроков, потому что всегда тянуло к морю. Сижу на парте, слушаю, и вдруг перед глазами море появится, такое серебристое в утреннем солнечном свете. Знаешь, какое оно утром? И нет сил сидеть на уроке. Убежишь из школы, сев в лодку, распустишь парус и, как птица, летаешь на просторе, забывая, что существует школа. По-моему, море во много раз лучше всего того, чему учат в школе». Мягкая улыбка трогает его губы. «А учительница не раз сердилась на меня и говорила, что из меня вышел бы толк». Что я могла сказать в защиту наук ему, являющемуся неотъемлемой частицей могучей природы, счастливому своей силой, свободой и отсутствием лишних сомнений? Я не находила для него слов возражения. Я знаю, что он не задумывается над путаницей мировых вопросов, что ему незнакомы имена величайших мыслителей, что ему чужд вопрос, для чего жить и как жить. Но я знаю, что он любит жизнь и что он счастлив.

20 июня. Вчера под вечер я, Лида и Аю ходили в Алупку. По правде говоря, уезжать из Крыма не хочется.

Сегодня утром я ходила в Массандру[261]261
  Массáндра – поселок рядом с Ялтой; с 1826 или 1828 г. имением владел граф (впоследствии князь) М. С. Воронцов (1782–1856), начавший развивать виноделие в регионе; в 1889 г. имение приобрела императорская семья, в 1897 г. в поселке построены подземные винные подвалы и винный завод, в начале XX в. – два санатория; после революции Массандра захирела (вновь самостоятельным населенным пунктом она стала только в 1929 г.), однако винный завод «Массандра» и санатории сохранились и развивались.


[Закрыть] с Аю, и он подарил мне чудный букет чайных роз. День был изумительно яркий. Тихо и лениво в голубом небе проплывали легкие облака, сплетаясь в тонкие прозрачные узоры в золотой атмосфере, запах цветов слегка кружил голову. «Взгляните, Танюша, кругом, вот в чем великая радость жизни! Вы только всмотритесь в голубое небо и там, далеко, в бегущие волны моря, где белеет белый парус. Как все чудесно и счастливо, и жизнь для человека – это большой дар. Чего стоят минуты восторга при виде природы и всего прекрасного, чем она богата!» – говорил Аю. Мы долго сидели на выступе скалы над морем и говорили обо всем, как старые друзья. Нам было хорошо. Мы вспоминали наши прогулки, и Аю жалел, что я скоро уезжаю. «Увидимся ли когда-нибудь снова? Ведь таких, как вы, я еще, поверьте, в жизни не встречал», – сказал он задумчиво, прощаясь со мной. Но ведь и такие, как он, редко встречаются, подумала я. Хотела ему сказать и не сказала. И еще подумала: как часто мне говорят приятные и лестные вещи. И я это ценю, записываю невольно… А тот, кто мне нужен, все-таки не ответил на мою любовь.

Днепропетровск

24 июня. Вчера я приехала в Днепропетровск. В Ялту я выезжала утром автомобилем. Утро было чудесное. В легком утреннем воздухе особенно пахли цветы юга, смешивая свой аромат с запахом моря. Ко мне подошел Аю и, дружески прощаясь со мной, сказал: «Если я попаду в Днепропетровск, то непременно разыщу вас и приду к вам, хотя вы меня и не приглашаете». – «Я буду очень рада вас видеть, – улыбаясь, ответила я, – знаете, вы, сероглазый Аю, и Аю-Даг так сходны, что для меня сливаетесь в одно. Вы такой же большой и тоже Аю. Я буду думать всегда о вас вместе с Аю-Дагом; воспоминание об одном будет вызывать образ другого». – «Только, наверно, вы будете чаще вспоминать Аю-Даг, а не Аю», – с грустью сказал он, и в его серых глазах была знакомая, хорошая ласка, которая так привлекала и трогала меня.

Из «Жемчужины» нас уезжало двадцать человек. До Севастополя мы ехали из Ялты пароходом. Море было тихое, и, сидя на палубе, я любовалась живописным побережьем. В Севастополе я осмотрела город, который мне очень понравился, как и «Панорама»[262]262
  «Панорама» – панорама «Оборона Севастополя 1854–1855 гг.» создана Ф. А. Рубо в 1905 г., изображает бой на Малаховом кургане 6 (18) июня 1855 г.


[Закрыть]. Вечером я прощалась с Лидой; за это время мы хорошо узнали друг друга, и расставаться нам было грустно. Попов, прощаясь со мной, сказал: «Я все это время следил за вами, товарищ инженер, и видел, что вы жили в Крыму настоящей светлой жизнью, такой жизнью, которой должна жить истинная молодость. Вы не прикрашивали ее ничем искусственным, и в вас постоянно горел светлый огонь. Я дам вам один совет на прощанье. Не выходите замуж до окончания института; я уверен, что из вас выйдет толк. И когда станете настоящим инженером, если вспомните обо мне, напишите мне несколько строчек».

Днепропетровск приветствовал меня дождем. На вокзале меня встречал Боря. Я была ему рада, и мы всю дорогу рассказывали друг другу всякую всячину. Я приехала домой такая загорелая, что на улице на меня оглядывались и часто по этому поводу слышались замечания. Мои мысли все еще были на берегу моря. Женя мне писал, что, по его мнению, природа Крыма красива, но не глубока и не располагает к анализу добра и зла внутри своего «я»; и к тому же там скорее находишь оправдание для зла. Отчасти он прав. В красоте юга много яркости, страстности, но глубина и страстность – разные вещи. И однако, эта яркость слишком очаровывает. Я жила в Крыму безотчетной жизнью, строго не анализируя свои чувства и ни о чем не задумываясь, а просто наслаждаясь окружающим. В этом была здоровая первобытная радость, лишенная всяких сомнений и раздумья, благодаря чему я хорошо отдохнула нравственно и физически. Конечно, во мне не залечилось все то, что меня так мучило. Но у меня стало больше сил, и я чувствую себя молодой, порывистой, свободной. Все-таки еще вся жизнь впереди.

25 июня. Получила письмо от Павлуши. Он много пишет о себе, о своей работе на Урале. Письмо полно доверия и ласковой теплоты. Как он мне дорог и теперь, хотя и далеко от меня! И все-таки на этом поставлена точка и возврата к прошлому нет.

Просматривая свой внутренний багаж и перечитывая тетради своего дневника, мне в некоторых местах делается грустно, и немного смешно. Сколько детской робости, боязни сознаться перед собой в своих чувствах, непонимание их настоящего смысла! Я теперь спустилась на землю, стала старше, от прежней застенчивой девочки не осталось следа. У меня появилось много самообладания, самоуверенности, и я стала земная. По-прежнему люблю цветущую землю и жизнь – земной любовью. Я хочу содержательной, яркой, разнообразной жизни, я люблю сильные ощущения, я умею быть дерзкой. И я стала хуже, утратив то единственное, что могла бы дать мне только удача в первой любви.

Не смотрела ли я на поцелуи как на что-то священное, считая, что целовать можно только одного человека, которого любишь? Я не понимала, что поцелуям можно не придавать возвышенного значения, что можно увлекаться, беря поцелуи, и даже целовать самой тех, кто нравится и влечет к себе. Поцелуй Коли многому научил меня. И теперь, если бы меня поцеловал Мара, разве рассердилась бы я? Не знаю… Может быть, в ответ поцеловала бы сама.

Пишу о Маре потому, что два раза видела его, проведя с ним два вечера, и сейчас мои мысли вертятся около него. Возможно, я даже немного им увлечена. Но последние дни он не показывается, по-видимому, ему нет дела до меня, и это меня дразнит и зажигает желанием раскачать этого медведя. В последний вечер мы с ним смотрели футбол. Я, не поворачивая головы, скользнула глазами из-под шляпы в его сторону, и наши взгляды встретились. В его глазах с длинными ресницами промелькнула улыбка. Он быстро потом написал на клочке бумаги название книги, которую советовал мне прочесть, и передал мне. Подходя к дому, я припомнила выражение его глаз, когда он писал, и, вынув записку, прочла: «Таня, вы очаровательны! Целую вас. Мара». Я улыбнулась, вспомнив, как он говорил мне, что, вернувшись из Крыма, я очень похорошела, во мне появилась волнующая прелесть и что-то неуловимо новое. А теперь я его не вижу, он исчез. Сама я не стараюсь искать с ним встречи, но если бы он пришел, я была бы рада. Но ведь это все несерьезно, не любовь и не настоящее чувство. Я знаю, что такое любовь, это слишком большое чувство, с которым не шутят. Оно прошло через мою жизнь. А мы все, кто раз обжегся, очень осторожны: слегка увлекаясь друг другом, мы не склонны влюбляться теперь, как в первый период юности, когда любовь захватывала все чувства, заставляя страдать. Все это теперь для нас не ново, и каждый из нас – Коля, Мара, Женя, я – ценит свою свободу и покой своего сердца. Подобные увлечения могут дать радость, могут дать яркие, красивые, поэтические минуты, но разве они могут дать счастье?

27 июня. Противный Коля! Пришел вечером к нам, долго сидел со мною на балконе, говорил, что за это время я изменилась к лучшему – выросла, похорошела – и что он готов «упасть» (на студенческом жаргоне это значит полюбить). Хорошенький жаргончик? А теперь снова исчез и ухаживает за десятками «софочек», как называет их его друг Миша, и я знаю, что каждый день за новой. После истории с поцелуем, когда я рассердилась и не разговаривала с ним, он меня считает наивной девочкой. Милый Коля, как ты ошибаешься, я уже далеко не так наивна, как ты думаешь! Я только очень разборчива, мне далеко не каждый поцелуй может принести удовольствие, и я когда-нибудь докажу тебе, что я не такой ребенок, как ты думаешь. Я всегда от себя отталкиваю тех, кто мне мало нравится и кто для меня просто не интересен; для тех я не существую. Капустин, такой изумительно мягкий, все время ходил за мною, и я чувствовала, что могу завладеть всецело его любовью и привязанностью, но мне это надоело, стало скучно, и я сбежала от его ухаживаний. Лене Мозгунову[263]263
  Леня Мозгунов – (ок. 1910–?), однокурсник автора по Днепропетровскому горному институту.


[Закрыть] я все время «вешаю чайники», это тоже одно из хорошеньких институтских выражений, вполне подходящих для людей с высшим образованием. Мозгунов явно намерен серьезно обратить на меня свое внимание и много раз напрашивался, чтобы я пригласила его к себе в гости, но мне не хочется быть одной из многих, разных сортов, симпатий Мозгунова, радующейся отведенному уголку в грязноватом, любвеобильном его сердце. Вот еще Карасик[264]264
  Карасик – инициалы М. В. (ок. 1910–?), однокурсник автора по Днепропетровскому горному институту.


[Закрыть], до сих пор усиленно оказывающий мне свое внимание, а мне бывает неприятна его фигура, потому что это не мужчина, а карикатура на него. Он боится сесть на лошадь и ездит у нас в полку, хватаясь за луку. Я очень многое готова простить мужчине, но только не трусость и слабость. Карасик – заправила нашей общественной жизни и старается лучше меня узнать, потому что ко всем подходит с определенной точки зрения, а я его еще и интересую. Но от моего шутливого тона веет холодком и некоторым легкомыслием, и он ничего не может прочесть даже по отношению к самому себе.

Эти дни я много читаю, много сплю и свою голову не затрудняю никакими серьезными думами. Я все еще после Крыма продолжаю отдыхать. Студенты-геологи сейчас превратились в красноармейцев, и я их часто вижу в нашем полку, где они отбывают воинскую повинность.

28 июня. Дни стоят жаркие, вечера душные. Полк в лагеря уходит частично позднее и пробудет там недолго. Нашу квартиру в Рудяках занял Мухин, который туда приехал на месяц раньше нас, и папа снял для нас новую комнату. После обеда я одеваю галифе, сапоги, кепку на голову и еду в полк, там с наездником обучаюсь всем правилам и тонкостям манежной верховой езды, а потом с ним выезжаю за город на привезенной из Венгрии Взаимности. Какая насмешка в названии этой лошади! Но все равно, очень приятно крепко стиснуть шенкелями бока лошади и одним легким ударом хлыста перевести ее в галоп. За городом чувствуется прохлада наступающего вечера, степные травы несут свои ароматы. Кругом простор, и в высокой траве не умолкая трещат кузнечики, дышится легко. Когда я сегодня возвращалась домой в трамвае, сидевшая рядом со мной девушка спросила меня: «Простите мое любопытство, почему через вашу мужскую рубашку просвечивают бретельки от женской рубашки?» – Я улыбнулась и ответила: «Потому же, что и у вас». – Она и ее соседка засмеялись, сказав: «А мы спорили, кто вы? Вы очень похожи на мальчика, но это вам идет».

Дома я нашла письмо от Жени. Он отдыхает в Сочи[265]265
  Сóчи – в 1838 г. на восточном побережье Черного моря возле устья реки Соча основан форт Александрия, в 1839 г. переименован в Навагинское укрепление, в ходе Крымской войны 1853–1856 гг. оно было оставлено, а в 1864 г. отстроено вновь с названием пост Даховский, с 1874 г. это Даховский Посад, а с 1896 г. – посад Сочи по названию реки; статус города получен в 1917 г.; в 1902 г. построен бальнеологический курорт (ванное здание) у реки Мацеста, в 1909 г. – курорт «Кавказская Ривьера»; с 1925 г. Сочи стал курортом общегосударственного значения, с 1933 г. во множестве строились здравницы в рамках 25-лет-него генерального плана реконструкции курорта Сочи – Мацеста.


[Закрыть]. А он так часто меня уверял, что не любит писать письма, за что получает выговоры от моей мамы. Я за это время от него получила третье письмо. Мне бы хотелось видеть этого «балабана», как его прозвали студенты за длинный рост. Мы бы не раз с ним поссорились, споря друг с другом, придумывая самые ядовитые названия, и я бы потрепала его густые темные волосы, отчего он бы пронзительно кричал, вырывая мои цепкие руки из волос. Можно было бы поговорить и о чем-нибудь серьезно.

Получила два письма от Павлуши, в которых он пишет, что на уральском руднике страшная глушь, но работы очень много, и потому многого, как и времени, не замечаешь. Природа Урала своеобразно красива. Он подробно описывает свои впечатления, настроения и говорит о своей работе, которая, видимо, его интересует сейчас больше всего.

За это время я много написала стихов, здесь и в Крыму. Пишу для себя, потому что это доставляет удовольствие и является даже потребностью. Я часто сомневаюсь, действительно ли в этой области есть у меня настоящее дарование? Но сейчас об этом я думать не хочу, просто потому, что у меня теперь довольно наплевательское настроение.

30 июня. Вчера была на вечере наших студентов в полку. Они принесли мне билет, хотя и знали, что я могла бы без билета с папой прийти на вечер. Из студенток я была одна и была окружена нашими мальчиками, которые были рады моему приходу. Больше всего был рад меня видеть Ваня Лескевич[266]266
  Ваня Лескевич – (ок. 1910–?), однокурсник автора по Днепропетровскому горному институту.


[Закрыть], он целый вечер не отходил от меня, смотря на меня влюбленными глазами. Весной он много раз провожал меня из института и несколько раз был у нас. Ваня неглупый, интересный по наружности, и в его улыбке много привлекательности. Мне его внимание доставляет удовольствие. Его родители крестьяне, он кончил профшколу и теперь учится со мной в Горном. Когда я смотрю на него, меня всегда трогает прямота и легкая наивность, светящаяся в его серых красивых глазах. А когда он задумывается, то в лице его есть что-то от полей и лугов, неуловимо мягкое, свежее, не тронутое пылью и дымом большого города. Вчера всех студентов выпустили из полка и они сняли военную форму. Я видела Лескевича днем на бульваре, и он сказал, что вечером придет ко мне с Витей Телеченко.