Текст книги "Трамвай «Желание»"

Картина вторая

«Лаура, неужели тебе никто никогда не нравился?»

Вместе с этой надписью на экране посреди затемненной сцены появляются голубые розы. Постепенно вырисовывается фигура Лауры, и экран гаснет. Музыка стихает. Лаура сидит на хрупком стульчике из пальмового дерева за маленьким столом с гнутыми ножками. На ней кимоно из легкой лиловой ткани. Волосы подобраны со лба лентой. Она моет и протирает свою коллекцию стеклянных зверушек. На ступеньках у входа появляется Аманда. Лаура задерживает дыхание, прислушивается к шагам на лестнице, быстро оставляет безделушки и усаживается перед схемой клавиатуры пишущей машинки на стене – прямая, словно загипнотизированная… С Амандой что-то стряслось – на лице у нее написано горе. Тяжело переступая, она поднимается на площадку – мрачная, безнадежная, даже абсурдная фигура. Одета она в вельветовое пальтецо с воротником из искусственного меха. На ней шляпа пятилетней давности – одно из тех чудовищных сооружений, какие носили в конце двадцатых годов; в руках огромная, переплетенная в черную кожу тетрадь с никелированными застежками и монограммой. Это ее выходной наряд, в который она облачается, отправляясь к «Дочерям американской революции». Перед тем как войти, она заглядывает в дверь. Потом скорбно поджимает губы, широко раскрыв глаза, закатывает их к небу, качает головой. Медленно входит. Увидев лицо матери, Лаура испуганно подносит пальцы к губам.

Лаура. Здравствуй, мама, а я как раз… (Испуганно показывает на схему.)

Аманда (прислоняется к закрытой двери и устремляет на дочь мученический взор). Обман? Кругом обман? (Медленно снимает шляпу и перчатки, сохраняя все тот же кроткий страдальческий вид. Потом чуть театрально роняет шляпку и перчатки на пол.)

Лаура (неуверенно). Ну, как прошло собрание «Дочерей американской революции»?

Аманда медленно раскрывает сумочку, достает белоснежный платочек, изящно встряхнув, разворачивает и так же изящно прикладывает к губам и ноздрям.

Ты разве не была на собрании «Дочерей», мама?

Аманда (тихо, едва слышно). Нет… не была. (Чуть повышая голос.) У меня не было сил пойти к «Дочерям». Скажу больше, у меня не было мужества! Я готова была сквозь землю провалиться! (Медленно подходит к стене и снимает схему пишущей машинки. Грустно смотрит на схему, держа ее перед собой, затем закусывает губу и рвет лист надвое.)

Лаура (тихо). Зачем ты это делаешь, мама?

Аманда повторяет ту же операцию с алфавитом Грегга.

Зачем ты…

Аманда. Зачем? Лаура, сколько тебе лет?

Лаура. Ты знаешь, мама.

Аманда. Я считала тебя взрослым человеком. Кажется, я ошиблась. (Медленно подходит к дивану и садится, не спуская глаз с Лауры.)

Лаура. Почему ты так на меня смотришь?

Аманда (закрывает глаза и опускает голову. Длительная пауза: счет до десяти). Что ты собираешься делать, что с нами будет, как нам жить?

Такая же долгая пауза.

Лаура. Что-нибудь случилось, мама?

Аманда тяжело вздыхает, снова вынула платок, прикладывает к уголкам глаз.

Лаура. Мама, что случилось?

Аманда. Не волнуйся, через минуту я приду в себя. Просто меня огорошила… (пауза, счет до пяти) жизнь…

Лаура. Мама, я хочу, чтобы ты все-таки сказала, в чем дело!

Аманда. Ты же знаешь, сегодня мне предстояло вступить в должность в нашей организации «Дочерей».

На экране – комната, полная машинисток.

По пути я завернула в Торговый колледж Рубикэма – сообщить, что у тебя простуда, и узнать, как ты успеваешь.

Лаура. Боже мой…

Аманда. Я подошла к преподавательнице машинописи и представилась. Она тебя не помнила. Уингфилд, говорит… у нас в списках такой не числится. Я стала уверять, что она не может не знать тебя, что ты ходишь на занятия с самого начала января. «Уж не имеете ли вы в виду, – говорит она, – ту ужасно робкую крошку, которая перестала посещать школу после нескольких занятий?» – «Нет, – говорю, – моя дочь Лаура посещает школу каждый день вот уже шесть недель!» – «Одну минутку», – говорит. И достает журнал. Там черным по белому твое имя и дни, когда тебя не было, пока они не решили, что ты бросила школу. Я ей: «Тут какая-то ошибка! Что-нибудь перепутано в записях!» – «Нет-нет, – говорит. – Теперь я ее вспомнила. У нее так тряслись руки, что она никак не могла попасть по нужной клавише. А когда я в первый раз устроила испытания на скорость, ей сделалось дурно. Пришлось почти нести вашу дочь в туалет. С того дня она и не показывалась. Мы звонили на дом, но телефон не отвечал…» – ведь я как раз в те дни работала у «Фэймуса и Барра», демонстрировала эти… О, боже! Я почувствовала такую слабость, что едва держалась на ногах. Я села, принесли воды. Пятьдесят долларов за обучение, наши планы, мои надежды поставить тебя на ноги – все в трубу.

Лаура тяжело вздыхает и неловко поднимается. Подходит к граммофону, заводит его.

Что ты делаешь?

Лаура. А что? (Однако выпускает ручку, возвращается на место.)

Аманда. Где ты пропадала, ведь ты же не ходила в колледж?

Лаура. Гуляла.

Аманда. Неправда!

Лаура. Правда. Просто гуляла.

Аманда. Гуляла? Зимой, в этом пальтишке? Это же верное воспаление легких! Где ты гуляла?

Лаура. Как когда. Чаще всего в парке.

Аманда. И с простудой – тоже?

Лаура. Я выбирала меньшее из двух зол, мама.

На экране – парк, зимний пейзаж.

Я не могла пойти в колледж. Меня вырвало там прямо на пол!

Аманда. Так ты хочешь сказать, что каждый день с половины восьмого утра до пяти вечера болталась в парке? Я думала, что моя дочь посещает Торговый колледж Рубикэма.

Лаура. Это не так страшно, как кажется. Я заходила куда-нибудь погреться.

Аманда. Куда ты заходила?

Лаура. В художественный музей или в птичник в зоопарке. Я каждый день ходила к пингвинам. Иной раз вместо завтрака я брала билет в кино. А потом, я чаще всего бывала в «Жемчужине» – это большой стеклянный дом, где выращивают тропические цветы.

Аманда. И все только для того, чтобы обмануть меня?

Лаура опустила голову.

Зачем ты это делала?

Лаура. Мама, когда ты огорчаешься, у тебя такой страдальческий вид, как у Божьей Матери на картине в музее.

Аманда. Молчи!

Лаура. И я боялась сказать тебе.

Пауза. Едва слышны звуки скрипки. На экране надпись: «Черствая корка унижения».

Аманда (машинально вертит в руках тетрадь). Так что же нам делать дальше? Сидеть дома и смотреть, как маршируют солдаты? Забавляться стеклянным зверинцем? Всю жизнь крутить старые пластинки, которые оставил отец как горькую память о себе? Мы отказались от попытки обеспечить себе какое-нибудь деловое положение… из-за несварения желудка на нервной почве. (Устало усмехается.) Что же нам остается – всю свою жизнь от кого-то зависеть? Уж я-то знаю, каково незамужним женщинам, которые не сумели определиться на работу. Сколько я видела таких на Юге – несчастных старых дев… их едва терпит из жалости зять или невестка… Отведут им какую-нибудь конуру, они и маются… водятся только с такими же, как они сами… Маленькие птички, женщины, не имеющие своего гнезда и всю жизнь грызущие черствую корку унижения! Ты понимаешь, какое будущее мы себе уготовили? Клянусь, это единственная перспектива, иной я не вижу! Не очень приятная перспектива, согласись? Правда… бывает ведь, что удается выйти замуж…

Лаура нервно трет руки.

Неужели тебе никто никогда не нравился?

Лаура. Нравился… один мальчик. (Встает.) Здесь как-то я наткнулась на его фотографию.

Аманда (с проблеском надежды.). Он подарил тебе карточку?

Лаура. Нет, это снимок в ежегоднике.

Аманда (разочарованно). А… выпускник средней школы.

На экране Джим, кумир школы, с серебряным кубком.

Лаура. Да… его звали Джим. (Берет со столика на гнутых ножках тяжелый том.) Вот он здесь в «Пиратах из Панзанса».

Аманда (рассеянно). Где?

Лаура. Это оперетта, которую ставили старшеклассники. У него был восхитительный голос, мы сидели в классе на соседних рядах… каждые понедельник, среду и пятницу. Он выиграл этот серебряный кубок, когда победил в дискуссии! Посмотри, как он улыбается.

Аманда (рассеянно). У него, должно быть, легкий характер.

Лаура. Знаешь, мама, он звал меня Голубой розой.

На экране появляются голубые розы.

Аманда. Что за странное прозвище?

Лаура. Помнишь, я заболела?.. А когда снова пошла в школу, он спросил, что со мной было. Я сказала «невроз», а ему послышалось «роза». С тех пор так и пошло. Как завидит меня, кричит: «Привет, Голубая роза!» Он ухаживал за одной девчонкой, Эмили Мейзенбах… Она мне не нравилась. У Эмили были самые нарядные платья в Солдане. Но она казалась мне неумной… В хронике сообщали, что они помолвлены. То есть это шесть лет назад. Сейчас уж, верно, поженились.

Аманда. Девушки, которые не годятся для деловой карьеры, выходят в конце концов замуж за хорошего человека! (Возбужденно встает.) Так мы и сделаем, сестренка! Тебе надо выйти замуж!

Лаура (неуверенно засмеялась и потянулась за стеклянным зверьком). Мама, но ведь я…

Аманда. Ну? (Подходит к фотографии мужа.)

Лаура (испуганно, словно прося прощения). Ведь я… я инвалид!

Аманда. Какая чепуха! Сколько раз я тебе говорила: не произноси это слово. Ты не инвалид, у тебя просто крохотный физический недостаток, причем едва заметный. Люди возмещают свои маленькие дефекты большими достоинствами – они стараются быть обаятельными… и общительными… Обаяние – вот чем ты должна брать! (Снова смотрит на фотографию.) Уж чего-чего, а обаяния у твоего отца хватало.

Том делает знак скрипачу за кулисами.

Музыка.

Сцена темнеет.

Картина третья

Надпись на экране: «После неудачи…»

Том стоит на площадке лестницы, перед дверью.

Том. После неудачи с Торговым колледжем Рубикэма у мамы был один расчет: чтобы у Лауры появился молодой человек, чтобы он приходил к нам в гости. Это стало наваждением. Подобно некоему архетипу «коллективного бессознательного», образ гостя витал в нашей крохотной квартире.

На экране – молодой человек.

Редкий вечер дома проходил без того, чтобы так или иначе не делался намек на этот образ, этот призрак, эту надежду… Даже когда о нем не упоминали, присутствие его все равно ощущалось в озабоченном виде матери, скованных, словно она в чем-то виновата, движениях Лауры, и нависало над Уингфилдами как наказание! У мамы слово не расходилось с делом. Она стала предпринимать соответствующие шаги. Мама поняла, что потребуются дополнительные расходы, чтобы выстелить гнездышко и украсить птенчика, и поэтому весь конец зимы и начало весны вела энергичную кампанию по телефону, улавливая подписчиков на «Спутника хозяйки дома» – одного из тех журналов для почтенных матрон, где публикуются серии сублимированных упражнений литературных дам, у которых вечно одна песня: нежная, как две чашечки, грудь; тонкая, словно ножка у рюмки, талия; пышные, упругие бедра; глаза, точно подернутые дымком осенних костров; роскошные, как этрусские скульптуры, тела.

На экране – глянцевая обложка журнала.

Входит Аманда, в руках телефонный аппарат на длинном шнуре. Она освещена лучом прожектора, сцена затемнена.

Аманда. Ида Скотт? Говорит Аманда Уингфилд! Какая жалость, что тебя не было в понедельник на собрании «Дочерей». Не можешь себе представить! У бедняжки, наверное, свищ, сказала я себе. В каком ты состоянии? Боже милосердный, какой ужас… Ты просто великомученица, право же, великомученица! Кстати, я тут случайно заметила, что у тебя скоро истечет подписка на «Спутник»! Да-да, кончится на следующем номере, дорогая… А ведь как раз сейчас они собираются печатать с продолжением совершенно чудесный роман Бесси Хоппер… Нет, дорогая, его непременно надо прочитать! Помнишь, как всех захватили «Унесенные ветром»! Нельзя было выйти из дому, если ты не прочла. Все только и говорили о Скарлетт О’Хара! Так вот, эту книжку критики сравнивают с «Унесенными ветром». Понимаешь, это «Унесенные ветром» – только послевоенного поколения! Что?.. Горит?.. Дорогая, их никак нельзя пережаривать. Пожалуйста, загляни в духовку, а я подожду у телефона… Господи, она, кажется, повесила трубку!

Затемнение. Надпись на экране: «Неужели ты думаешь, что я без ума от «Континентальной обуви»?» В темноте слышны крайне возбужденные голоса Аманды и Тома. Они о чем-то яростно спорят за портьерой. А по эту сторону Лаура стоит, ломая руки; с лица ее не сходит ужас. На протяжении всего эпизода на нее падает яркий свет.

Том. Какого дьявола, откуда я знаю…

Аманда (повышая голос). Может быть, ты будешь…

Том. …что можно сделать?!

Аманда. …выбирать выражения! Я не потерплю их…

Том. О! о! о!

Аманда. …в моем присутствии! Ты просто с ума сошел!

Том. Вы кого угодно доведете!

Аманда. Что ты болтаешь? В чем дело?.. Идиот ты этакий!

Том. Послушай… У меня в жизни нет ничего…

Аманда. Говори потише!

Том. …ровным счетом ничего своего, понимаешь? Все, все идет…

Аманда. Перестань кричать!

Том. Вчера ты утащила мои книги! Как у тебя хватило…

Аманда. Да, я отнесла эту грязную книжонку обратно в библиотеку! Он пишет чудовищные вещи, он ненормальный, твой мистер Лоуренс.

Полубезумный смешок Тома.

К сожалению, не в моей власти запретить эти штучки больного воображения, я не могу приказать людям…

Том смеется безумным смехом.

Но я не потерплю непристойностей у себя в доме! Ни за что!

Том. Дом, дом… А кто платит за него? Кто гнет спину, чтобы…

Аманда (вдруг переходит на визг). Да как ты смеешь?!

Том. Вот именно! Мне и рта раскрыть не дают! Я только знай себе…

Аманда. Ну, вот что я тебе скажу…

Том. Я ничего не желаю слушать! (Резко раздвигает занавеси.)

В глубине сцены – неясное красноватое свечение. На голове у Аманды бигуди, одета она в старый купальный халат, слишком просторный для ее худенькой фигурки. Халат – это все, что осталось от неверного мистера Уингфилда. На раздвижном столе пишущая машинка, в беспорядке раскиданы рукописи. Ссора началась явно из-за того, что Аманда помешала Тому творить. На полу опрокинутый стул. Красный свет отбрасывает на потолок их яростно жестикулирующие тени.

Аманда. Нет, ты будешь слушать…

Том. Не буду! Я ухожу!

Аманда. Ты никуда не пойдешь.

Том. Я ухожу, потому что…

Аманда. Том Уингфилд, немедленно вернись. Я еще не все сказала…

Том. Иди-ка ты…

Лаура (в отчаянии). Том!..

Аманда. Перестанешь ты дерзить или нет? А то у меня лопнет терпение!

Том (подходит к матери). А у меня, думаешь, не лопнет? А моему терпению, думаешь, конца не будет, мама? Я знаю, тебе совсем неинтересно, что я делаю и что я хочу делать. Ты думаешь, это одно и то же?

Аманда. Я думаю, что у тебя совесть нечиста. Поэтому и грубишь, дерзишь мне. И я не верю, что ты каждый вечер ходишь в кино. Где это видано – каждый вечер в кино. Если человек в здравом уме, его не тянет в кино так часто. Кто же пойдет из дому на ночь глядя, и разве сеансы кончаются в два часа ночи? А когда ты возвращаешься, то бредешь, как пьяный, и что-то бормочешь себе под нос. Точно маньяк какой-то! Поспишь три часа – и уже на работу. Могу себе представить, как ты работаешь – вялый, сонный. У тебя же нет сил!

Том (кричит). Да, у меня нет больше сил!

Аманда. А какое ты имеешь право манкировать своей работой и подвергать опасности наше благополучие? Как мы будем жить, если тебя…

Том. Неужели ты думаешь, что я счастлив от того, что работаю в магазине? (В ярости надвигается на ее тщедушную фигурку.) Неужели ты думаешь, что я без ума от «Континентальной обуви»? Неужели ты думаешь, что я жажду проторчать пятьдесят пять лет в этих целлотексовых хоромах с дневным светом? Знаешь, как иногда хочется, чтобы взял кто-нибудь железный лом да хватил меня по голове. Все лучше, чем каждый день тащиться в магазин! И все-таки я тащусь; каждое утро ты входишь со своим проклятым «Вставай с улыбкой!». «Вставай с улыбкой, – думаю я, – до чего счастливы мертвые!» Но – встаю. И иду! За шестьдесят пять долларов в месяц я отказываюсь от всего, о чем мечтаю и мечтал всю жизнь! А ты – «эгоист», «о себе только и думаешь…». Да если бы я думал только о себе, знаешь, где бы я был, мама? Там же, где и он. (Показывает на фотографию отца.) У черта на куличках! (Хочет уйти. Аманда хватает его за рукав.) Пусти меня, мама!

Аманда. Ты куда?

Том. В кино.

Аманда. Ты лжешь!

Том (угрожающе надвигается на крошечную Аманду. Та в испуге отшатывается). Да, лгу. Я иду в опиумную хазу – вот так! В притон, где одни проститутки и преступники. Я теперь в банде у Хогана, мама, – наемный убийца, таскаю «томми» в футляре от скрипки! А в Долине у меня несколько собственных борделей! Меня прозвали убийцей – убийцей Уингфилдом! Я веду двойную жизнь: днем – незаметный добропорядочный приказчик в обувном магазине, а ночью неустрашимый Царь дна! Я наведываюсь в игорные дома и просаживаю в рулетку целые состояния! Я ношу черную повязку на глазу и фальшивые усы! Иногда я даже приклеиваю зеленые бачки! Тогда меня зовут – Дьявол! О, я мог бы такого порассказать, что глаз не сомкнешь ночью. Мои враги замышляют взорвать наш дом. Когда-нибудь ночью нас как поднимет – прямо до небес! Я буду счастлив, безумно счастлив, да и ты тоже. Ты вознесешься кверху и помчишься на помеле над Блу-Маунтин со всеми своими семнадцатью поклонниками! Ты… ты… старая поганая ведьма!.. (Неистово дергается, хватает пальто, кидается к двери, распахивает ее.)

Женщины застыли в ужасе. Том хочет надеть пальто, но рука застревает в рукаве. Он яростно, разрывая по шву плечо, сбрасывает пальто и швыряет его. Пальто попадает в этажерку, на которой расставлены зверушки сестры. Звон бьющегося стекла. Лаура вскрикивает, будто ее ударили. Музыка. На экране надпись: «Стеклянный зверинец».

Лаура (пронзительно). Мой стеклянный… зверинец… (Отворачивается, закрыв лицо руками.)

Аманда (после слов «поганая ведьма» остолбенела и вряд ли видела, что произошло. Наконец она приходит в себя. Трагическим голосом). Я знать тебя не хочу… пока не попросишь прощения! (Уходит в другую комнату, плотно задернув за собой занавеси.)

Лаура припала к каминной полке, отвернулась. Том смотрит на нее, не зная, что делать. Подходит к этажерке и на коленях начинает собирать упавшие фигурки, то и дело поглядывая на сестру, будто хочет сказать что-то и не находит слов. Несмело возникает мелодия «Стеклянного зверинца».

Сцена темнеет.

Картина четвертая

В квартире Уингфилдов темно. Переулок тускло освещен. Басовитый колокол с ближней церкви бьет пять в тот самый момент, когда начинается действие. В дальнем конце переулка появляется Том. После каждого торжественного удара колокола на башне он трясет погремушкой, словно выражает ничтожность человеческой суеты перед сдержанностью и величием Всевышнего. Погремушка и нетвердый шаг выдают, что он пьян. Он поднимается на несколько ступенек, в квартире зажигается слабый свет. Входит Лаура в ночной рубашке, видит, что постель Тома в передней комнате пуста. Том шарит в карманах – ищет ключ, вытаскивает массу всякой всячины – пустую бутылку и пачку старых билетов в кино, которые разлетаются в разные стороны. Наконец находит ключ, пытается попасть им в замочную скважину, но ключ выскальзывает из рук. Чиркает спичкой, наклоняется около двери.

Том (обиженно). Вот наступлю, и он провалится сквозь щель!

Лаура (открывает дверь). Том, что ты тут делаешь?

Том. Ищу ключ.

Лаура. Где ты пропадал?

Том. В кино.

Лаура. Все время в кино?

Том. Понимаешь, была большущая программа… Сначала картина с Гретой Гарбо, потом Микки-Маус. Потом, значит, показали фильм о путешественниках, да, и хронику, и обзор новых картин. Еще был органный концерт, и тут же собирали на молоко для безработных. Если б ты видела, как одна толстуха сцепилась с билетером!

Лаура (наивно). И нужно было сидеть весь вечер?

Том. А как же! Да, чуть было не забыл. Еще большое эстрадное представление. Знаешь, кто участвовал? Волшебник Мальволио, вот кто! Он показывал потрясающие фокусы. Переливал воду из графина в графин, и вода сначала превращалась в вино, потом в пиво и, наконец, в виски, чувствуешь? Самое настоящее виски, сам пробовал! Ему понадобились помощники из зрителей, и я два раза вызвался. Чистый кентуккийский бурбон! Душа-человек, он даже сувениры раздавал. (Из заднего кармана брюк вытаскивает цветастый шелковый платок.) Вот, подарил. Это волшебный платок, Лаура, возьми себе. Покроешь им клетку с канарейками, а там – банка с золотыми рыбками. Помашешь над аквариумом, а оттуда – канарейки… Но самая потрясающая штука была с гробом. Он лег в гроб, мы заколотили крышку, а он – раз! – и выбрался, ни единого гвоздочка не выдернул. Вот бы и мне – выскочить из моего гроба! (Бухается на кровать и начинает стаскивать ботинки.)

Лаура. Тише, Том!

Том. А почему тише?

Лаура. Маму разбудишь.

Том. Ничего, будет знать – «Вставай с улыбкой!». (Ложится в постель, стонет.) Оказаться заколоченным в гробу – на это ведь большого ума не надо, правда? Но, черт меня побери, если я слышал, чтобы кто-нибудь выбрался оттуда, да еще ни единого гвоздика не выдернул!

И тут же на фотографию улыбающегося отца падает свет. Затем сцена темнеет. Церковный колокол бьет шесть. С последним ударом зазвенел будильник в комнате у Аманды, и мы слышим ее голос: «Вставай с улыбкой! Лаура, Лаура, скажи своему брату, чтобы вставал с улыбкой!»

Том (медленно садясь в постели). Встать-то я встану, но улыбаться мне чертовски не хочется.

Освещение усиливается.

Аманда. Лаура, скажи своему брату, что кофе готов.

Лаура (робко входит в комнату). Том, скоро семь! Вставай, а то мама нервничает.

Том бессмысленно уставился на нее.

(Умоляющим тоном.) Том, заговори с ней сегодня. Ну, извинись перед ней. Помирись с ней и не молчи, пожалуйста!

Том. Это она не хочет разговаривать со мной.

Лаура. Если ты попросишь прощения, она будет разговаривать.

Том. Невелика беда, если и помолчит.

Лаура. Не надо, Том.

Аманда (из кухни). Лаура, ты сделаешь, что я тебя просила? Или мне самой одеваться и бежать?

Лаура. Иду, мама, только надену пальто! (Бросая умоляющие взгляды на Тома, торопливо, нервными движениями нахлобучивает на голову бесформенную фетровую шляпку. Потом неловко кидается за пальто. По коротким рукавам заметно, что оно наспех перешито из пальто матери.) Масла купить и еще что?

Аманда (выйдя из кухни). Только масла. Пусть запишут…

Лаура. Когда я прошу записать, мистер Гэрфинкел делает такое недовольное лицо.

Аманда. Подумаешь, недовольное. Нам с лица его воды не пить. И скажи своему брату, что кофе остыл.

Лаура (задерживаясь у двери). Ты ведь сделаешь это, Том, правда?

Том угрюмо отворачивается.

Аманда. Лаура, идешь ты или нет, наконец?

Лаура (выбегая). Иду, иду! (Через секунду слышно, как она вскрикивает.)

Том вскакивает с места, подходит к двери. В комнату вбегает перепуганная Аманда. Том открывает дверь.

Том. Лаура, что с тобой?

Лаура. Ничего! Я просто оступилась. Все в порядке!

Аманда (обеспокоенно смотрит ей вслед). Пусть только кто-нибудь на этих ступеньках сломает себе ногу, – засужу домовладельца, как липку обдеру. (Закрывает дверь. Вдруг вспомнив, что не разговаривает с сыном, уходит в другую комнату.)

Когда Том рассеянно входит туда, Аманда поворачивается к нему спиной и застывает перед окном, за которым кусок тусклого серого неба. Ее инфантильное, но далеко не молодое личико кажется фрагментом с карикатуры Домье. Доносятся звуки оркестровой музыки. Том угрюмо и неуверенно взглядывает на отвернувшуюся мать и шумно усаживается за стол. Он отпивает из чашки, но горячий кофе обжигает ему рот, и он выплевывает его обратно. Аманда затаила дыхание и повернулась было к сыну. Потом спохватывается и снова отворачивается к окну. Том яростно дует на кофе, исподлобья посматривает на мать. Та откашливается. Том тоже откашливается. Он было встал, но тут же садится снова, чешет голову, снова откашливается. Аманда тоже. Том берет чашку обеими руками, чтобы подуть на кофе, подносит к губам и пристально смотрит на мать. Затем медленно ставит на стол и неуверенно поднимается с места.

Том (хрипло). Мама, прости меня.

Аманда всхлипывает, лицо нелепо задергалось, и у нее вырываются бурные рыдания.

Прости меня за то, что я сказал… наговорил тебе… Я не хотел…

Аманда (сквозь слезы). Оттого, что я все отдаю дому, я стала ведьмой. И даже собственным детям противно на меня глядеть.

Том. Мама, не надо…

Аманда. Я не знаю, что делать, нервничаю, глаз сомкнуть не могу.

Том (тихо). Я все понимаю, мама.

Аманда. Все эти годы я бьюсь как рыба об лед, одна. А ведь ты мой козырь, ты не можешь, не должен проиграть!

Том (тихо). Я стараюсь, мама.

Аманда (увлекаясь). Тебе стоит только постараться, и ты добьешься успеха. (При мысли об успехе у нее захватывает дух.) Ведь у тебя такие задатки! Какие у меня дети – совершенно необыкновенные! Думаешь, я не знаю? Да, и я горжусь ими… и счастлива, и должна быть век благодарна Всевышнему… только… Обещай мне, сын мой!

Том. Что, мама?

Аманда. Обещай, что не будешь… что ты не сопьешься!

Том (оборачивается к ней, улыбаясь). Мама, я не сопьюсь.

Аманда. Я так боялась, что ты начнешь пить. Съешь, пожалуйста, что-нибудь.

Том. Спасибо, мама, не хочу.

Аманда. Может быть, печенья из пшеничных хлопьев?

Том. Нет, я только кофе выпью.

Аманда. Разве можно на пустой желудок работать целый день? И не пей большими глотками – у тебя еще есть десять минут. От горячего рак желудка можно нажить… Возьми сливки.

Том. Спасибо, не надо.

Аманда. Просто чтобы остудить немножко кофе.

Том. Нет, не хочу, я люблю черный.

Аманда. Я знаю, но одним кофе сыт не будешь. А нам нужно во что бы то ни стало сохранять здоровье и бодрость духа. Мы живем в тяжелые времена и можем рассчитывать только друг на друга… Вот почему так важно… Послушай, Том, я… Я отослала Лауру, потому что хотела поговорить с тобой об одном деле. Если б ты не попросил прощения, я все равно заговорила бы первой. (Садится.)

Том (осторожно). И о чем же ты хотела поговорить?

Аманда. Это – о Лауре…

Том медленно опускает чашку на стол. Надпись на экране: «Лаура», и музыка «Стеклянного зверинца».

Том. А, о Лауре.

Аманда (притрагиваясь к его руке). Ты знаешь, какая она. Тихая, смирная, но… в тихом омуте… Она все замечает и, наверно, о многом думает.

Том вопросительно поднимает глаза.

Тут как-то я пришла и вижу – она плачет.

Том. Плачет? Почему?

Аманда. Из-за тебя.

Том. Из-за меня?

Аманда. Ей кажется, тебе нехорошо с нами.

Том. Откуда она взяла?

Аманда. Оттуда и взяла! Должна сказать, ты на самом деле ведешь себя непонятно… Нет, нет, я ни в чем не упрекаю тебя, учти, пожалуйста! Я знаю, что ты не собираешься делать карьеру в магазине. Я знаю, что тебе… приходится идти на жертвы. Как и всем на свете… Но жизнь – нелегкая штука. Том, сынок… Она требует… спартанской выдержки. Если бы ты знал, как тяжко у меня на душе! Я ни разу не говорила тебе… Ведь я так любила твоего отца…

Том (мягко). Я знаю, мама.

Аманда. А ты… когда я вижу, что идешь по его стопам… Поздно приходишь… ведь ты же пил в тот вечер, помнишь, когда… был в таком ужасном состоянии? Лаура говорит, что ты уходишь по вечерам, потому что тебе тошно дома. Это правда, Том?

Том. Дело не в этом. Ты говоришь, у тебя тяжело на душе. То же самое и со мной. Знаешь, как у меня тяжело на душе? Поэтому лучше щадить друг друга…

Аманда. Но почему тебе не сидится на месте, почему? Где ты бродишь по ночам?

Том. Я же говорил – в кино.

Аманда. Но почему так часто, Том?

Том. Я хожу в кино, потому что… потому что я люблю, когда что-нибудь случается. На работе у нас почти ничего не случается, нет никакой романтики. Вот и хожу в кино.

Аманда. Но сколько же можно!

Том. Чем больше романтики, тем лучше.

Аманда растеряна и обижена. По мере того как разговор оборачивается знакомой пыткой, Том снова становится нетерпеливым и резким. А мать, в свою очередь, впадает в привычное воинственное настроение. На экране парусник под пиратским флагом.

Аманда. Молодые люди находят романтику в продвижении по службе.

Том. Значит, эти молодые люди не служат в магазине.

Аманда. На свете полным-полно молодых людей, которые служат в магазинах, или в конторах, или на предприятиях.

Том. И все находят романтику в продвижении по службе?

Аманда. Да, находят… или обходятся без нее. Не каждый же помешан на романтике.

Том. Человек должен быть возлюбленным, охотником, воином. А в магазине – где уж им развернуться, этим инстинктам?

Аманда. Каким инстинктам? Выдумал тоже… Инстинкты – это что-то животное. Взрослому человеку, христианину они ни к чему.

Том. А что же, по-твоему, нужно зрелому человеку и христианину?

Аманда. Что-нибудь возвышенное, всякие духовные интересы. Только животные потакают своим инстинктам! Полагаю, что у тебя более высокие цели, чем у них – обезьян или свиней!

Том. Боюсь, что нет.

Аманда. Не надо шутить такими вещами! Но не о том речь.

Том (вставая). Мама, у меня времени в обрез.

Аманда (взяв сына за плечи и усаживая на место). Погоди!

Том. Ты хочешь, чтобы мне записали опоздание?

Аманда. У тебя еще есть пять минут. Я хочу поговорить о Лауре.

Надпись на экране: «Подумать о будущем».

Том. О Лауре? Ну, я слушаю.

Аманда. Мы должны подумать о ее будущем. Она на два года старше тебя, а еще не начинала жить. Она ничего не предпринимает, просто плывет по течению – и все! Меня это ужасно настораживает.

Том. По-моему, она из тех, кого зовут комнатными созданиями.

Аманда. Я не знаю, что это значит. Если девушка сидит дома – это беда… Если только это не ее собственный дом с мужем под боком!

Том. Что-о?

Аманда. Мне всюду мерещатся огненные письмена. Это ужасно! Ты все больше и больше напоминаешь мне своего отца. Он тоже уходил из дому и пропадал бог знает где. А потом – «пока!». Все свалилось на меня одну… Кстати, тут я видела повестку из судоходной компании. Я знаю, о чем ты помышляешь, – не слепая. Ну что ж, поезжай. Поезжай! Но прежде кто-то должен занять твое место.

Том. Не понимаю тебя…

Аманда. Когда Лаура будет пристроена – замужем, свой дом, сама себе хозяйка, тогда – пожалуйста… в море – не в море… На все четыре стороны! Но до тех пор ты обязан заботиться о сестре. О себе не говорю: старая женщина – что со мной случится? Но Лаура молода, нуждается в поддержке. Я устроила ее в Торговый колледж – ничего не вышло. Она так напугалась, что ей сделалось дурно. Я отвела ее в «Юношескую лигу» при церкви. Снова ничего не вышло. Она там рта не раскрыла, с ней тоже никто не заговорил. Только и знает, что возится, как дурочка, с этими стекляшками и крутит старинные пластинки. Разве это жизнь для молодой девушки?

Том. Ну, а я-то чем могу?..

Аманда. Да перестань ты только о себе! Только и слышишь – «я», «я»…

Том вскакивает с места, идет за пальто. Пальто у него мешковатое, некрасивое. Надевает фуражку с наушниками.

А где кашне? Немедленно возьми свое шерстяное кашне!

Том в ярости выдергивает кашне из шкафчика и, обернув вокруг шеи, туго стягивает на концах.