Текст книги "Трамвай «Желание»"

Играть в молчанку невозможно… Когда что-то мучительно тревожит память или воображение, играть в молчанку нельзя: это все равно что при виде горящего дома запираться на все запоры в надежде забыть про пожар. Но закрывать глаза на пожар – не значит тушить его. От молчания то, о чем молчат, лишь становится больше. В молчании оно разрастается, загнивает, становится злокачественным… Одевайся, Брик.

Тот роняет костыль.

Брик. Я уронил костыль. (Он уже перестал вытирать голову, но все еще стоит в белом махровом халате, держась за вешалку для полотенец.)

Маргарет. Обопрись на меня.

Брик. Нет, просто подай мне мой костыль.

Маргарет. Обопрись на мое плечо.

Брик. Я не хочу опираться на твое плечо, я хочу получить костыль! (В тоне, которым он произносит эти слова, есть что-то от внезапной вспышки молнии.) Или ты подашь мне костыль, или мне придется опуститься на колени и…

Маргарет. Вот, вот, на, возьми! (Протягивает ему костыль.)

Брик (идет, опираясь на костыль). Спасибо…

Маргарет. Мы не должны кричать друг на друга: в этом доме у стен есть уши…

Проковыляв к бару, он снова наливает себе виски.

Между прочим, Брик, я впервые за долгое-долгое время слышала, как ты повысил голос. Что это? Трещина в стене… самообладания?.. По-моему, это хороший признак… Признак того, что обороняющийся игрок нервничает!

Брик поворачивается и холодно улыбается ей, потягивая виски.

Брик. Просто не пришло еще это, Мэгги.

Маргарет. Что – это?

Брик. Щелчок, который раздается у меня в голове, после того как я выпью достаточно вот этого, чтобы почувствовать себя спокойно… Сделаешь мне одно одолжение?

Маргарет. Может быть. Какое?

Брик. Говори потише, ладно?

Маргарет (хриплым шепотом). Я сделаю тебе такое одолжение, я буду говорить шепотом, а то и вовсе умолкну, если ты сделаешь одолжение мне и больше не будешь пить до конца праздника.

Брик. Какого праздника?

Маргарет. Дня рождения Папы.

Брик. Сегодня день рождения Папы?

Маргарет. Ты же знаешь, что сегодня день рождения Папы!

Брик. Нет, не знаю, забыл.

Маргарет. Зато я вспомнила – за тебя…

Оба говорят, ловя воздух ртом, как дети после драки; они тяжело переводят дух и смотрят друг на друга невидящим взглядом. Оба так дрожат и так задыхаются, будто их только что разняли.

Брик. Ай да Мэгги!

Маргарет. Тебе остается только написать несколько строк на этой открытке.

Брик. Напиши ты, Мэгги.

Маргарет. Написано должно быть твоим почерком: ведь это твой подарок. Свой подарок я ему уже вручила, а здесь должно быть написано твоим почерком.

Напряжение опять нарастает, голоса звучат резко.

Брик. Я не покупал ему подарка.

Маргарет. Я сделала это за тебя.

Брик. Отлично. Вот ты и надпиши открытку.

Маргарет. Чтобы он понял, что ты просто забыл про его день рождения?

Брик. Я забыл про его день рождения.

Маргарет. Незачем афишировать это!

Брик. Я не хочу его обманывать.

Маргарет. Ну ради Бога, напиши только «С любовью, Брик» и…

Брик. Нет.

Маргарет. Ты должен!

Брик. Ничего я не должен, раз этого не хочу. Ты все время забываешь об условиях, на которых я согласился продолжать жить с тобой.

Маргарет (эти слова вырываются у нее непроизвольно). Я не живу с тобой. Мы занимаем одну клетку.

Брик. Ты не должна забывать наши условия.

Маргарет. Это невозможные условия!

Брик. Тогда почему бы тебе…

Маргарет. Тсс! Кто там? Кто-нибудь есть за дверью?

Шаги в холле.

Мэй (снаружи). Можно войти на минутку?

Маргарет. А, это ты! Конечно. Заходи, Мэй.

Входит Мэй, неся перед собой на вытянутых руках женский лук.

Мэй. Брик, эта вещь – твоя?

Маргарет. Что ты, Сестрица, это мой приз – «Трофей Дианы». Получила его как победительница межфакультетских состязаний лучников в старом добром Миссисипском университете.

Мэй. Очень опасно оставлять подобную вещь неубранной в доме, где полно нормальных, живых детей, которых тянет к оружию.

Маргарет. Нормальным, живым детям, которых тянет к оружию, следовало внушить, что чужое трогать нельзя.

Мэй. Мэгги, золотко, если бы у тебя у самой были дети, ты бы знала, как смешно то, что ты говоришь. Будь так добра, запри это и убери подальше ключ.

Маргарет. Сестрица, дорогая, никто не покушался на жизнь твоих деток. У нас с Бриком есть специальное разрешение на охоту с луком. Как только начнется охотничий сезон, мы махнем на озеро Мун – охотиться на оленей. Люблю бежать вслед за гончими, вдыхать лесную прохладу, бежать, бежать, перепрыгивать через препятствия… (Заходит с луком в большой стенной шкаф.)

Мэй. Как твоя щиколотка, Брик?

Брик. Не болит. Просто чешется.

Мэй. Подумать только! Брик… слушай, Брик, вы много потеряли, что не были внизу после ужина! Ребятишки устроили целое представление. Полли играла на пианино, Бастер и Сонни – на барабанах, а потом потушили свет, и Дикси с Трикси в газовых платьицах исполнили танец на пуантах с бенгальскими огнями! Папа прямо-таки сиял! Он так весь и светился!

Маргарет (из шкафа, с ироническим смехом). О, еще бы! Я безумно огорчена, что мы пропустили это зрелище! (Выходит.) Но вот чего я не пойму, Мэй: зачем ты дала всем своим деткам вместо имен собачьи клички? (С этими словами она идет поднять бамбуковые шторы, так как яркий закатный свет уже померк. По пути она подмигивает Брику.)

Мэй. Собачьи клички?

Маргарет (ангельским голоском). Дикси, Трикси, Бастер, Сонни, Полли! Звучит так, словно это четыре собачки и попугай… цирковой номер с дрессированными животными!

Мэй. Мэгги!

Маргарет оборачивается с улыбкой на губах.

Почему ты такая злющая – царапаешься, как кошка?

Маргарет. Потому что я кошка! А вот почему ты, Сестрица, шуток не понимаешь?

Мэй. Ошибаешься, остроумные шутки я просто обожаю. Тебе хорошо известны настоящие имена наших малышей. Настоящее имя Бастера – Роберт. Настоящее имя Сонни – Сондерс. Настоящее имя Трикси – Мэрлин, а настоящее имя Дикси…

Голос Гупера снизу: «Эй, Мэй!» Она бросается к двери со словами: «Антракт окончен!»

Маргарет (в момент, когда Мэй закрывает дверь). А какое же настоящее имя у Дикси?

Брик. Мэгги, нет смысла злиться и цапаться…

Маргарет. Знаю! Ну а почему… я стала такой злючкой?.. Не потому ли, что меня гложет зависть, снедает страсть?.. Брик, я приготовила твой красивый чесучовый костюм, тот, что привезли из Рима, и шелковую рубашку с монограммой. Я вдену в манжеты запонки – те дивные звездочки-сапфиры, которые я так редко вижу на тебе…

Брик. Я не смогу натянуть брюки на эту гипсовую повязку.

Маргарет. Сможешь, я помогу тебе.

Брик. Нет, я не буду одеваться, Мэгги.

Маргарет. Ну хоть надел бы тогда белую шелковую пижаму?

Брик. Хорошо, надену, Мэгги.

Маргарет. Спасибо тебе, большое тебе спасибо!

Брик. Не за что.

Маргарет. О Брик! Сколько же это будет длиться? Сколько еще мне терпеть это наказание? Неужели я не до конца испила горькую чашу, неужели я не отбыла весь срок? Неужели мне нельзя просить… о помиловании?

Брик. Мэгги, ты портишь мне удовольствие от виски. В последнее время твой голос постоянно звучит так, словно ты влетела сюда наверх с сообщением, что весь дом в огне!

Маргарет. Ничего удивительного. Знаешь, как я себя чувствую, Брик?

Внизу хор детских и взрослых голосов громко, но нестройно декламирует стихотворение.

Я все время чувствую себя кошкой на раскаленной крыше!

Брик. Ну так спрыгни с крыши, возьми и спрыгни, кошки ведь прыгают с крыши и благополучно приземляются на четыре лапки!

Маргарет. О да!

Брик. Так сделай это! Ради бога, сделай это…

Маргарет. Сделай – что?

Брик. Заведи любовника!

Маргарет. Мне только ты нужен! Один ты! Даже с закрытыми глазами я вижу тебя! Хоть бы ты подурнел, Брик, что ли. Ну пожалуйста, растолстей или стань некрасивым, чтобы я могла вынести эту пытку. (Подбегает к двери в холл, открывает ее, слушает.) Концерт все продолжается! Браво, бесшеие, браво! (Со стуком захлопывает дверь и яростно поворачивает ключ.)

Брик. Зачем ты заперла дверь?

Маргарет. Чтобы мы могли немного побыть наедине.

Брик. Будь благоразумна, Мэгги.

Маргарет. Нет, я не буду благоразумна… (Бросается к дверям на галерею и задергивает их розовыми портьерами.)

Брик. Ты ставишь себя в глупое положение.

Маргарет. Мне все равно. Я не боюсь поставить себя в глупое положение из-за тебя!

Брик. Мне не все равно. Мне за тебя неловко.

Маргарет. Пусть неловко! Только перестань меня мучить. Я не могу жить так до бесконечности.

Брик. Ты согласилась…

Маргарет. Знаю, но…

Брик. …принять это условие.

Маргарет. Я не могу! Не могу! Не могу! (Впивается пальцами в его плечо.)

Брик. Пусти! (Вырывается, хватает низкий будуарный стул и держит его перед собой, словно дрессировщик в цирке, укрощающий большую кошку.)

Проходит пять секунд. Она пристально смотрит на него, прижимая стиснутые в кулак пальцы ко рту, затем разражается резким, почти истерическим смехом. Он еще какой-то момент сохраняет угрожающую позу, потом усмехается и ставит стул на место.

Из-за запертой двери доносится зов Мамы.

Мама. Сынок! Сынок! Сынок!

Брик. Что, Мама?

Мама (за дверью). Ах, сынок! Какая замечательная новость! Насчет Папы. Я просто не могла не подняться к тебе. Послушай, что я тебе скажу… (Гремит дверной ручкой, пытаясь открыть дверь.) Что такое? Почему эта дверь заперта? Уж не думаете ли вы, что в доме есть воры?

Маргарет. Мама, Брик одевается, он еще не одет.

Мама. Ну и что тут такого? Как будто я не видела Брика неодетым! Откройте поскорее эту дверь!

Маргарет, сделав гримасу, идет к двери, ведущей в холл, отпирает и отворяет ее. Тем временем Брик быстро ковыляет в ванную и захлопывает за собой дверь.

Мамы в холле нет.

Маргарет. Мама?

Мама появляется с противоположной стороны – через двери на галерею, за спиной у Маргарет, ворча и пыхтя, как старый бульдог. Это полная женщина невысокого роста. Из-за возраста – ей шестьдесят – и излишка веса она почти все время слегка задыхается. Она находится в постоянном напряжении, как боксер на ринге или, скорее, как борец-дзюдоист. Она, возможно, несколько «выше» по происхождению, чем Папа, но ненамного. На ней черно-бело-серебристое кружевное платье и безвкусные драгоценности общей стоимостью по меньшей мере в полмиллиона. Ей свойственна крайняя прямота.

Мама (громко, напугав Маргарет). Я тут… прошла через комнату Гупера и Мэй на галерею. Где Брик? Брик! Поскорей выходи оттуда, сынок, я отлучилась сюда на одну секунду и хочу сообщить тебе новость насчет Папы. Терпеть не могу запертых дверей в доме…

Маргарет (с деланой беспечностью). Я это заметила, Мама, но должны же люди иногда побыть одни, правда?

Мама. Нет, душечка, только не в моем доме. (Без паузы.) Зачем ты сняла с себя то платье? Мне казалось, ты выглядишь в кружевном платьице так нарядно…

Маргарет. Мне тоже так казалось, но один из моих очаровательных соседей по столу воспользовался им как салфеткой, поэтому…

Мама (поднимая с полу чулки). Что-что?

Маргарет. Знаете, Мама, Мэй с Гупером так обидчивы, когда дело касается их деток… спасибо, Мама…

Мама ворча сунула поднятые чулки в руку Маргарет.

…что просто язык не поворачивается намекнуть, что их поведение оставляет желать…

Мама. Брик, выходи скорее! Брось, Мэгги, ты просто не любишь детей,

Маргарет. Я очень люблю детей! Обожаю их! Хорошо воспитанных!

Мама (мягко, ласково). Почему бы тебе тогда не нарожать своих собственных? Вот и воспитывала бы их как надо, вместо того чтобы все время цепляться к детям Гупера и Мэй.

Гупер (кричит снизу). Эй, Мама, Бетси и Хью уходят, хотят с тобой попрощаться!

Мама. Скажи им, чтобы обождали минутку, я сейчас спущусь! (Поворачивается к двери ванной и окликает Брика.) Сынок! Ты слышишь меня?

Слышен приглушенный ответ.

Мы только что получили заключение из лаборатории Очснерской клиники. Они ничего не обнаружили, сынок, все результаты отрицательные, во всех анализах – сплошные «нет»! Он совершенно здоров, если не считать небольшого функционального расстройства, оно называется – спастический колит. Ты меня слышишь, сынок?

Маргарет. Слышит, слышит, Мама.

Мама. Так что же он никак не отзывается? Боже ты мой, услышав такую новость, он должен был бы закричать от радости. Когда я это услышала, я завопила во все горло, уж поверь мне. Я завопила и разрыдалась и бухнулась на колени – смотри! (Поднимает юбку.) Видишь, какие синяки набила? Обоим врачам пришлось попыхтеть, прежде чем они поставили меня на ноги! (Смеется; она всегда громко смеется над собой.) Папа убить меня был готов! Но какая замечательная новость, а? (Снова повернувшись в сторону ванной.) После таких волнений, после всего, что мы пережили, получить такое заключение как раз в день рождения Папы! Папа старался не показать, как обрадовала его эта новость, но я же вижу: у него гора с плеч свалилась. Он и сам едва сдерживался, чтобы не заорать на радостях!

Снизу доносятся прощальные возгласы, и она бросается к двери.

Задержите их там внизу, не отпускайте! Вот что, одевайся живее, сейчас мы все поднимемся сюда и отпразднуем Папин день рождения в этой комнате, раз у тебя повреждена щиколотка. Как его щиколотка, Мэгги?

Маргарет. Сломана, Мама.

Мама. Знаю, что сломана.

В холле звонит телефон. Кто-то снимает трубку и говорит с негритянскими интонациями: «Дом мистера Поллита».

Я спрашиваю, все еще сильно болит?

Маргарет. Боюсь, я не смогу ответить на этот вопрос, Мама. Лучше спросите у него самого, сильно еще болит или нет.

Суки (из холла). Звонят из Мемфиса, миссис Поллит, это мисс Салли из Мемфиса.

Мама. Хорошо, Суки. (Устремляется в холл, и слышно, как она кричит в трубку.) Алло!.. Мисс Салли?.. Как поживаете, мисс Салли?.. Да, я как раз собиралась звонить вам, чтобы сообщить новость… Не слышно?.. (Кричит во весь голос.) Мисс Салли, никогда больше не звоните мне из вестибюля «Гейозо»! В вестибюле этой гостиницы слишком шумно, слишком много людей разговаривают, неудивительно, что вы меня не слышите! Так слушайте, мисс Салли, у Папы нет ничего серьезного. Мы только что получили медицинское заключение, у него все в полном порядке, если не считать расстройства, которое называется… спастический… спастический колит!.. (Появляется в проеме двери, ведущей в холл, и зовет Маргарет.) Мэгги, пойди-ка сюда и поговори с этой дурой. Я с ней глотку сорвала!

Маргарет (выйдя в холл, мелодичным голосом разговаривает по телефону). Мисс Салли?.. Это Мэгги говорит, жена Брика. Как приятно слышать ваш голос. А вы меня слышите?.. Вот и славно! Мама только хотела сообщить вам, что получено медицинское заключение из Очснерской клиники и что у Папы нашли спастический колит… Да, спастический колит, мисс Салли… Совершенно верно, спастический колит. До свидания, мисс Салли, надеюсь, до скорой-скорой встречи! (Кладет трубку на мгновение раньше, чем мисс Салли смогла бы открыть рот, чтобы продолжить разговор. Возвращается через дверь, выходящую в холл.) Она меня прекрасно слышала. Я давно обнаружила, что, когда говоришь с глухими, надо не кричать, а лишь четко произносить слова. Моя богатая родственница, старая тетушка Корнелия, была глуха как пень, однако я научилась говорить так, чтобы меня она слышала: каждое словечко выговаривала медленно, внятно, близко к ее уху. По вечерам читала ей «Коммерческий вестник» – все подряд, даже страницы объявлений, она ни строчки не давала пропустить. И так каждый божий день. Но какая же подлая оказалась старуха! Знаете, что она оставила мне после смерти? Подписку до конца года на пять журналов и библиотечку дешевых изданий, полную самых скучных книг, которые когда-либо были написаны! Все остальное досталось ее сестре, ужасной стерве, еще подлее, чем она!

Во время этой тирады Мама наводит порядок в комнате.

Мама (закрывая дверь стенного шкафа, куда она отправила разбросанную одежду). Ох уж мне эта мисс Салли! Папа говорит, она постоянно попрошайничает. Что верно, то верно. Бедная старуха вечно клянчит. По-моему, Папа дает ей меньше, чем следовало бы…

Снизу зовут ее, и она кричит в ответ: «Иду-иду!» Направляется к выходу в холл, но в дверях поворачивается и быстро показывает пальцем сначала на дверь ванной, затем на бар, спрашивая жестами: «Брик пил?» Маргарет делает вид, будто ничего не понимает, пожимает плечами и поднимает брови, показывая, что она совершенно озадачена этой пантомимой.

(Устремляется обратно к Маргарет.) Брось! Не прикидывайся дурочкой! Я спрашиваю, много он уже хватил спиртного?

Маргарет (с коротким смешком). О, по-моему, выпил бокал после ужина.

Мама. Не смейся над этим! Одни мужчины после женитьбы перестают пить, а другие, наоборот, начинают! Брик ни капли в рот не брал до того, как…

Маргарет (выкрикивает). Это несправедливо!

Мама. Справедливо или несправедливо, но я хочу задать тебе один вопрос: ты делаешь Брика счастливым в постели?

Маргарет. Почему вы не спросите, делает ли он меня счастливой в постели?

Мама. Потому что я знаю, что…

Маргарет. Это все – обоюдно!

Мама. Что-то здесь не так! Ты бездетна, а мой сын пьет! (Ее зовут снизу, и, произнося последнюю реплику, она торопливо идет к двери; у двери оборачивается и показывает пальцем на кровать.) Когда брак расстраивается, причина здесь, вот здесь!

Маргарет. Это…

Мама с достоинством выплыла из комнаты и захлопнула за собой дверь.

…несправедливо…

Маргарет остается одна, совсем одна, и она с отчаянием ощущает это одиночество. Втягивает голову в плечи, сутулится, прижимает к лицу руки со сжатыми кулаками и крепко зажмуривает глаза, как ребенок в ожидании укола. Когда снова открывает глаза, ее взгляд падает на продолговатое овальное зеркало; она бросается к нему, скривив лицо, рассматривает себя и спрашивает: «Ты кто?» Затем слегка приседает, словно кошка, сжавшаяся перед прыжком, и отвечает себе измененным голосом – высоким, тонким, передразнивающим: «Я кошка Мэгги!» Быстро выпрямляется в тот момент, когда, приоткрыв дверь ванной, Брик спрашивает у нее: «Ушла Мама?»

Маргарет. Ушла.

Брик открывает дверь ванной и, ковыляя, направляется прямо к бару с пустым стаканом в руке. Он тихо насвистывает. Маргарет провожает его взглядом, поворачивая голову на длинной, изящной шее.

(Нерешительно подносит руку к горлу – так, словно ей трудно глотнуть.) Знаешь, если бы наша интимная жизни просто угасла, постепенно и естественно сошла на нет, но… ведь она оборвалась внезапно, намного раньше, чем это обычно бывает, и она обязательно возродится – так же внезапно. Я уверена в этом. Вот для чего я стараюсь остаться привлекательной. В ожидании того момента, когда ты снова увидишь меня так, как видят другие мужчины. Да-да, как видят меня другие мужчины! Они по-прежнему глазеют на меня, Брик, и им нравится то, что они видят. Да-да! Кое-кто из них готов многое отдать… Посмотри, Брик! (Стоя перед продолговатым овальным зеркалом, она обеими руками касается своей груди, потом бедер.) Какое еще упругое у меня тело! Ни здесь, ни здесь ничего не опустилось, ни капельки…

Она говорит тихим, дрожащим голосом, в котором звучит детская мольба. В этот момент, когда он оборачивается и бросает на нее быстрый взгляд, она должна властно завладеть вниманием публики и держать ее в неослабном напряжении вплоть до первого антракта.

Я все еще возбуждаю желание в мужчинах. Лицо у меня иногда бывает осунувшимся, но фигура, как и у тебя, отлично сохранилась, и мужчины продолжают любоваться ею. На улицах они как один оглядываются на меня. Не дальше как на прошлой неделе в Мемфисе всюду, куда бы я ни пошла, мужчины бросали на меня такие пламенные взгляды – сквозь платье жгло! В клубе, в ресторанах, в магазинах буквально каждый встречный мужчина пялил на меня глаза, потом оборачивался и смотрел мне вслед. А что было на вечере, который Элис задала в честь своих нью-йоркских кузенов?! Самый красивый мужчина в компании последовал за мною наверх и пытался войти вместе со мной в дамскую туалетную комнату: не отставал от меня до самой двери и сделал попытку протиснуться внутрь!

Брик. Почему же ты его не впустила, Мэгги?

Маргарет. Хотя бы потому, что я не настолько вульгарна. Пусть бы даже мне и хотелось уступить. Сказать, кто это был? Великолепный Максвелл, вот кто!

Брик. Как же, помню, помню, хороший был нападающий, но получил какую-то травму спины и сошел со сцены.

Маргарет. Теперь у него нет травмы и нет жены, и он по-прежнему ко мне неравнодушен!

Брик. В таком случае надо было впустить его в туалетную.

Маргарет. Чтобы меня застали там с ним? Я не настолько глупа. О, может, когда-нибудь я еще изменю тебе, раз уж ты так оскорбительно толкаешь меня на это! Но если я и встречусь с каким-нибудь мужчиной, то, будь уверен, я позабочусь о том, чтобы ни одна душа не узнала. Потому что я не намерена давать тебе повод развестись со мной как с неверной женой.

Брик. Мэгги, я не стал бы разводиться с тобой как с неверной женой. Разве ты не знаешь? Да я бы только рад был узнать, что ты нашла себе любовника.

Маргарет. Нет уж, лучше не рисковать. Предпочитаю быть кошкой на раскаленной крыше.

Брик. Не очень это, наверно, уютно – быть кошкой на раскаленной крыше… (Начинает тихонько насвистывать.)

Маргарет. Да, конечно, но я смогу вытерпеть столько, сколько потребуется.

Брик. Ты могла бы уйти от меня, Мэгги. (Снова насвистывает.)

Маргарет (резко поворачивается и бросает на него яростный взгляд). Не хочу! И не уйду! К тому же, если бы я ушла от тебя, ты не смог бы мне дать ни цента, кроме того, что тебе подкинет Папа, а он умирает от рака!

Заметно, что до сознания Брика наконец дошло – по-видимому, только теперь, – что Папа обречен, и он вопросительно смотрит на Маргарет.

Брик. Мама только что сказала, что он здоров и диагноз благоприятный.

Маргарет. Она так думает, потому что ей сказали то же, что сказали Папе. И оба с готовностью поверили, бедные старики… Но сегодня вечером ей скажут правду. Когда Папа ляжет спать, ей скажут, что он умирает от рака. (Со стуком задвигает ящик комода.) Опухоль злокачественная, и это последняя стадия.

Брик. Папа знает?

Маргарет. Ну что ты, разве таким больным когда-нибудь говорят об этом? Никто не говорит им: «Вы умираете». Все должны их обманывать. Они сами себя должны обманывать.

Брик. Зачем?

Маргарет. Зачем? Затем, что люди мечтают жить вечно, вот зачем! Но большинство хочет вечной жизни на земле, а не на небе.

Он реагирует на этот проблеск юмора коротким, невеселым смешком.

Вот так… (Подводит брови и глаза.) Такие дела… (Оглядывается вокруг.) Куда я положила сигарету? Не хватало еще поджечь этот дом, да еще когда здесь Мэй с Гупером и пятеркой уродов! (Нашла сигарету и жадно затягивается, выпуская дым.) Так что это его последний день рождения. А Мэй с Гупером – они знают. О, они-то отлично знают! Они первыми получили все сведения из Очснерской клиники. Вот почему они прикатили сюда со своими бесшеими уродами. Поэтому. А ты знаешь одну вещь? Что Папа еще не составил завещания? Папа никогда в жизни не составлял завещания, и они теперь из кожи лезут, стараясь покрепче внушить ему, что ты спиваешься, а я не имею детей!

Он какое-то время продолжает пристально смотреть на нее, затем, буркнув что-то резкое, но невнятное, поспешно ковыляет из комнаты на галерею, освещенную угасающим, уже сильно померкшим золотым светом.

Маргарет (продолжая говорить с распевом литургии). А ты знаешь, я ведь люблю Папу, искренне люблю этого старика, действительно люблю его. Знаешь…

Брик (тихо, рассеянно). Да, знаю…

Маргарет. Я всегда восхищалась им, несмотря на его грубые манеры, непристойный язык и тому подобное. Потому что Папа остается самим собой и не стыдится быть таким, какой он есть. Он не стал корчить из себя джентльмена-плантатора, он до сих пор остается деревенщиной с низовьев Миссисипи, таким же неотесанным деревенщиной, каким он, наверно, был, когда работал здесь простым надсмотрщиком у прежних владельцев имения – Джека Строу и Питера Очелло. Но он стал-таки хозяином имения и превратил его в самую большую и самую доходную плантацию во всей Дельте. Папа всегда мне нравился… (Выходит на просцениум.) Значит, это последний его день рождения. Жалко. Но приходится смотреть фактам в лицо. Нужно много денег, чтобы заботиться о пьянице, а именно эта высокая обязанность легла с некоторых пор на мои плечи.

Брик. Ты не обязана заботиться обо мне.

Маргарет. Обязана. Когда двое находятся в одной лодке, они должны заботиться друг о друге. Во всяком случае, тебе потребуются деньги на отборное виски, когда ты прикончишь весь запас. Или ты удовольствуешься девятицентовым пивом? Мэй с Гупером замышляют лишить нас прав наследства на имение Папы, они хотят сыграть на том, что ты пьешь, а я бездетна. Но мы можем сорвать их планы. Мы сорвем их планы! Брик, знаешь, всю свою жизнь я была ужасно, отвратительно бедна! Это правда, Брик!

Брик. Я не говорил, что это неправда.

Маргарет. Всегда должна была подлизываться к людям, которых терпеть не могла, потому что они имели деньги, а я была бедна как церковная мышь. Ты не знаешь, каково это. Так я скажу тебе: это все равно как если бы ты оказался за тысячу миль от своего виски! И должен бы был добираться до него с этой сломанной ногой… без костыля!.. Вот каково приходится, когда ты бедна как церковная мышь и должна подлизываться к родственникам, которых ты ненавидишь, потому что у них есть деньги, а у тебя нет ничего, кроме чужих обносков да нескольких заплесневевших от старости трехпроцентных государственных облигаций. Мой папочка, видишь ли, был любитель выпить, это у него стало страстью, совсем как у тебя! А бедная мама должна была делать вид, будто ничего не произошло и мы по-прежнему занимаем положение в обществе, тогда как весь наш доход составляли полтораста долларов в месяц по этим старым государственным облигациям! В тот год, когда я впервые появилась в обществе, когда состоялся мой первый выезд в свет, у меня было всего два вечерних платья! Одно из них мать сама сшила мне по выкройке из журнала мод, а другое – поношенное – дала мне противная богатая кузина, которую я не переносила! На нашей с тобой свадьбе я была в подвенечном платье моей бабушки… Вот почему я чувствую себя кошкой на раскаленной крыше!

Брик все еще на галерее. Кто-то – судя по голосу, негр, – участливо окликает его снизу: «Привет, мистер Брик, как ваша нога?» Брик поднимает стакан, словно это ответ на вопрос.

Молодой еще можно прожить без денег, но старой без денег не проживешь. В старости никак нельзя без денег, потому что быть старой и без денег – это слишком ужасно. Можно быть или молодой, или богатой, но старой и бедной быть немыслимо. Это правда, Брик…

Брик рассеянно насвистывает.

Ну вот, теперь я одета, полностью одета, больше мне делать нечего. (Жалким, почти испуганным голосом.) Я одета, полностью одета, делать мне больше нечего… (Она беспокойно, бесцельно движется по комнате и говорит как бы сама с собой.) Я знаю, в чем была моя ошибка… Что же еще?.. Ах да! Мои браслеты… (Начинает нанизывать на запястья целую коллекцию браслетов, по пяти-шести на каждую руку.) Я много об этом думала и теперь знаю, в чем была моя ошибка. Да, я совершила ужасную ошибку, когда рассказала тебе правду об истории с Капитаном. Ни под каким видом не должна была признаваться, это была роковая ошибка – рассказать тебе про тот случай с Капитаном.

Брик. Мэгги, помолчи о Капитане. Я серьезно говорю, Мэгги: прикуси язык и помолчи о Капитане.

Маргарет. Да пойми же ты, что мы с Капитаном…

Брик. Не думаешь ли ты, что я шучу, Мэгги? Может, тебя обманывает то, что я говорю не повышая голоса? Пойми, Мэгги, ты играешь с огнем. Ты… ты… ты преступаешь границы, преступать которые нельзя никому.

Маргарет. Нет уж, теперь я скажу все, что должна тебе сказать. Мы с Капитаном занимались любовью, если только это можно назвать любовью, потому что в результате каждый из нас ощутил, что стал еще немного ближе к тебе. Понимаешь ты, сукин сын этакий, ты слишком много требовал от людей – от меня, от него, от всех бедных, несчастных, жалких сукиных детей, которым довелось любить тебя, а таких было немало, да, таких было немало помимо меня и Капитана; ты чересчур многого требовал от тех, кто тебя любил, ты – высшее существо! Ты, божественный и несравненный! И вот мы с ним легли в постель, и оба вообразили в мечтах, что это я с тобой. И я, и он! Да-да-да! Это правда, правда! Что тут такого ужасного? Я не вижу в этом… По-моему, все дело в том… Да, я не должна была говорить тебе…

Брик (сейчас голова его слегка откинута назад и неестественно неподвижна). Это Капитан сказал мне. Не ты, Мэгги.

Маргарет. Я сказала тебе!

Брик. После того, как сказал он!

Маргарет. Какая разница, кто…

Брик (внезапно поворачивается и, облокотясь на перила, зовет). Эй, девочка! Девочка!

Девочка (издали). Что, дядя Брик?

Брик. Скажи всем, чтобы шли сюда наверх! Пусть идут сюда!

Маргарет. Я не могу остановиться! Пускай приходят – я и при них стану говорить тебе об этом…

Брик. Девочка! Ну иди же, иди. Делай, что я тебе сказал, зови их!

Маргарет. …потому что я должна, должна высказать тебе это, а ты, ты!.. Ты никогда мне не даешь! (Разражается рыданиями, потом берет себя в руки и продолжает почти спокойно.) Это было что-то прекрасное, идеальное, о чем говорится в греческих легендах; да и не могло быть ничем другим, ведь ты же есть ты, поэтому и было все так грустно, так ужасно. Это была такая любовь, которая никогда бы не смогла ни во что воплотиться, не принесла бы никакого удовлетворения, куда там, даже откровенного признания не допустила бы. Брик, поверь мне, Брик, я понимаю это, все понимаю! По-моему, это было… это было нечто благородное! Разве ты не видишь, с каким уважением я говорю об этом? Я только в одном, одном-единственном хочу убедить тебя: нужно позволить жизни продолжаться, пусть даже с мечтой о жизни… все… кончено…

Брик сейчас без костыля. Опираясь на мебель, он передвигается по комнате туда, где остался костыль, и подбирает его.

(Горячо, словно одержимая какой-то неподвластной ей силой.) Помню, когда в колледже мы встречались вчетвером, Глэдис Фицджеральд и я, ты и Капитан, это больше смахивало на свидания между тобой и Капитаном. Мы же с Глэдис были при вас чем-то вроде компаньонок, словно вы нуждались в провожатых! Чтобы произвести хорошее впечатление на публику…

Брик (угрожающе приподнимает костыль). Мэгги, ты хочешь, чтобы я ударил тебя этим костылем? Ты что, не знаешь, что я могу убить тебя этим костылем?

Маргарет. Господи боже мой, да убивай, пожалуйста, как будто мне не все равно!

Брик. У человека раз в жизни бывает что-то большое; хорошее, настоящее. Большое, хорошее – и притом настоящее! У меня была дружба с Капитаном. А ты говоришь о ней грязно!..

Маргарет. Я не говорю о ней грязно! Я говорю о ней как о чем-то чистом.