Текст книги "Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе"

Глава 41

Ровно в два часа дня окружной прокурор Денис Шэннон начал свою речь. Он изложил обстоятельства в очень простой и естественной манере, так как вообще был приятным человеком. По его словам, присутствующий здесь мистер Фрэнк А. Каупервуд – он сидел за столом перед судебным помостом – обвиняется, во-первых, в хищении, во-вторых, в растрате, в-третьих, в причастности к хищению средств, отданных на доверенное хранение, и в-четвертых, в незаконном присвоении и растрате шестидесяти тысяч долларов по чеку, выписанному 9 октября 1871 года в возмещение определенного количества сертификатов городского займа, которые он как доверенное лицо должен был внести в городской амортизационный фонд по распоряжению казначея (по соглашению, существовавшему между ними и находившемуся в силе в течение определенного времени). Вышеупомянутый фонд предназначался для приема данных сертификатов, приобретаемых на свободном рынке, по мере их предъявления к оплате, однако указанный чек так и не был использован для этой цели.

– А теперь, джентльмены, – очень тихо сказал мистер Шэннон, – прежде чем мы перейдем к простому вопросу о том, что сделал или не сделал мистер Каупервуд в день получения шестидесяти тысяч долларов от городского казначея, каковые не были возмещены как полагается, разрешите мне объяснить, что имеется в виду под обвинением в хищении, растрате, причастности к хищению средств, отданных на доверенное хранение, и наконец, в незаконном присвоении чека и последующей растрате. Как видим, в обвинении насчитывается четыре пункта, как выражаются юристы, и причина такого состава заключается в следующем. Человек может быть виновен в хищении и растрате одновременно либо по отдельности, то есть виновен в одном и невиновен в другом. Окружной прокурор, представляющий интересы народа, может сомневаться не в виновности или невиновности обвиняемого, но в том, существует ли возможность представить доказательства по одному пункту, чтобы обеспечить соответствующее наказание за преступление, включающее более одного пункта. В таких случаях, джентльмены, принято обвинять человека по различным пунктам, как и было в данном случае. Четыре пункта обвинения в этом деле пересекаются и взаимно подкрепляют друг друга. После того как мы объясним их природу и представим доказательства, вы будете обязаны рассудить, виновен ли ответчик по тому или иному пункту обвинения, или же по двум, трем либо всем четырем пунктам, в зависимости от того, насколько вы сочтете это уместным и подобающим, или, лучше говоря, насколько это позволяют доказательства. Хищение, как вам может быть известно, – это присвоение чужого движимого или недвижимого имущества, совершенное без ведома или согласия. Растрата – это мошенническое использование в личных целях разнообразных средств, вверенных на попечение или переданных под управление, особенно денег. Таким образом, хищение средств, отданных на доверенное хранение, – это лишь вид хищения, при котором человек совершает акт присвоения чужих средств без ведома или согласия другого человека, которому были доверены эти средства, то есть посреднику. Незаконное присвоение чека с последующей растратой, образующее четвертый пункт обвинения, – это лишь более четкая формулировка второго пункта обвинения, обозначающая присвоение денег по чеку, выданному с определенной целью, которая не была выполнена. Как видите, джентльмены, все эти обвинения в определенной мере являются тождественными. Они перекрывают и дополняют друг друга. Народ в лице своего представителя, окружного прокурора, утверждает, что ответчик в лице мистера Фрэнка А. Каупервуда виновен по всем четырем пунктам обвинения. Теперь, джентльмены, мы перейдем к истории этого преступления, которое, по моему личному мнению, служит доказательством того, что ответчик обладает коварным и опасно преступным умением распоряжаться финансами, что мы и надеемся доказать с помощью свидетелей.

Поскольку судебная процедура не допускала перерыва в изложении дела со стороны обвинения, Шэннон перешел к собственной версии того, как Каупервуд познакомился со Стинером и постепенно втерся ему в доверие. Он рассказал, как плохо Стинер разбирался в финансах и каким доверчивым он был вплоть до того дня, когда Каупервуд получил чек на шестьдесят тысяч долларов. Стинер, будучи городским казначеем, не знал о выписанном чеке, что составляло основу для обвинения в присвоении чужих средств. С другой стороны, Каупервуд, получивший чек, злоумышленно распорядился сертификатами, предположительно купленными для амортизационного фонда, если они вообще были приобретены. Все это, по словам Шэннона, составляло суть преступлений, предъявленных ответчику, в которых он был несомненно виновен.

– Джентльмены, мы имеем прямые и убедительные доказательства всего вышесказанного, – энергично заключил Шэннон. – Это не слухи или домыслы, а очевидные факты. Вам будут представлены неопровержимые свидетельства, как именно это было сделано. И если затем у вас останется впечатление, что этот человек невиновен, что он не совершал те преступления, в которых его обвиняют, вы можете оправдать его. С другой стороны, если вы сочтете, что свидетели, которых мы приведем к присяге, говорят правду, то вы можете осудить его и определить, каким будет вердикт. Благодарю за внимание.

Присяжные зашевелились и расселись поудобнее. Их покой был недолгим, поскольку Шэннон назвал имя Джорджа У. Стинера, который поспешно вышел вперед, очень бледный, вялый и измученный. Когда он занял место свидетеля, положил руку на Библию и поклялся говорить правду, его глаза нервно бегали по сторонам.

Когда он начал давать показания, его голос был довольно слабым. Сначала он рассказал, как познакомился с Каупервудом в начале 1866 года, хотя он точно не помнил, в какой день это произошло. Это случилось во время его первого срока на должности городского казначея, в которую он вступил осенью 1864 года. Он был обеспокоен состоянием городского долга, бумаги которого опустились ниже номинала, но по закону могли продаваться городскими властями только по номинальной стоимости. Кто-то рекомендовал ему Каупервуда, кажется мистер Стробик, хотя он не был совершенно уверен. В затруднительных случаях у городских казначеев было принято пользоваться услугами брокеров, поэтому он лишь следовал обычаю. Подталкиваемый вопросами и подсказками Шэннона, он поведал о содержании первого разговора с Каупервудом, который запечатлелся в его памяти. Мистер Каупервуд сказал, что он может добиться желаемого результата; потом он ушел и через какоето время представил Стинеру свой план действий. Стинер в общих чертах описал эту схему, не слишком лестную для человеческой честности в целом, зато свидетельствовавшую о человеческой изобретательности и хитроумии.

После долгого обсуждения событий прошлого история отношений между Стинером и Каупервудом наконец дошла до того времени, когда сотрудничество и деловое взаимопонимание достигли выгодного для обеих сторон состояния, и Каупервуд стал распоряжаться ценными бумагами городского займа на несколько миллионов долларов, покупая и продавая их по своему усмотрению в целях городского благосостояния. Более того, была заключена сделка, в результате которой он инвестировал для себя и Стинера пятьсот тысяч долларов городских денег под чрезвычайно низкий процент в прибыльные акции городских трамвайных компаний. Было ясно, что Стинеру не хочется распространяться на эту тему, но Шэннон, понимавший, что впоследствии он будет должен выступить с обвинением в растрате против самого Стинера и что Стэджер вскоре приступит к перекрестному допросу свидетеля, не хотел напускать тумана. Ему хотелось закрепить в восприятии присяжных образ Каупервуда как хитроумного и пронырливого человека, и в определенной степени ему это удалось. Иногда, после того или иного упоминания о финансовом мастерстве Каупервуда, тот или иной присяжный заседатель поворачивался и смотрел на него. Тот замечал происходящее и старался произвести на них как можно более благоприятное впечатление, глядя на Стинера с проникновенным и понимающим видом.

Между тем допрос свидетеля подошел к событиям второй половины дня 9 октября 1871 года, когда Альберт Стайерс вручил Каупервуду пресловутый чек на шестьдесят тысяч долларов. Шэннон показал Стинеру этот чек. Видел ли он его раньше? Да. Где? В кабинете окружного прокурора Петти 20 октября сего года или около того. В тот раз он впервые увидел этот чек? Да. Он слышал об этом чеке когда-либо раньше? Да. Когда именно? Десятого октября. Не будет ли он любезен рассказать присяжным заседателям, как и при каких обстоятельствах это произошло? Стинер заерзал на стуле. Ему было тяжело признаться, как все было на самом деле; это было нелестной характеристикой для него и его нравственности, если не сказать больше. Откашлявшись, он принялся излагать свою короткую и горестную жизненную драму, когда Каупервуд, оказавшийся в стесненных обстоятельствах и близкий к банкротству, пришел в его офис и потребовал ссудить ему триста тысяч долларов в дополнение к общей сумме долга.

Здесь последовали ожесточенные препирательства между Стэджером и Шэнноном, ибо первый стремился продемонстрировать, что Стинер лжет с самого начала. Стэджер высказал протест по этому поводу и увел обсуждение в сторону от главной темы на основании того, что Стинер постоянно говорил «я думаю» или «как мне кажется».

– Я возражаю! – неоднократно восклицал Стэджер. – Я считаю, что это показание должно быть изъято из протокола как несущественное и не имеющее отношения к делу. Свидетелю не разрешается строить догадки, и это хорошо известно стороне обвинения.

– Ваша честь, – настаивал Шэннон. – Я прилагаю все силы для того, чтобы свидетель дал ясные и честные показания; надеюсь, что он так и поступает.

– Возражаю! – громогласно повторил Стэджер. – Ваша честь, я настаиваю на том, что окружной прокурор не имеет права создавать предвзятое мнение у присяжных лестными оценками насчет искренности свидетельских показаний. Мнение обвинения о свидетеле и о честности его слов не имеет отношения к данному делу. Я вынужден просить вашу честь вынести ему четкое предупреждение об этом.

– Протест принят, – объявил судья Пейдерсон. – Прошу сторону обвинения изъясняться более ясно.

В определенном смысле свидетельские показания Стинера играли важную роль, поскольку проясняли то, что Каупервуд не хотел бы предавать огласке. Речь шла о последней размолвке между ними, о том, что Стинер недвусмысленно заявил Каупервуду, что больше не даст ему денег из городской казны, о том, что Каупервуд дважды – за день до получения чека и на следующий день – говорил Стинеру о своем отчаянном положении и о том, что если он не получит триста тысяч долларов, то обанкротится и тогда их со Стинером ждет разорение. По словам Стинера, утром того дня он отправил Каупервуду предписание, запрещавшее покупку сертификатов городского займа для амортизационного фонда. Лишь после разговора в тот же день Каупервуд обманом получил чек на шестьдесят тысяч долларов от Альберта Стайерса без ведома Стинера, а потом, когда Стинер послал Стайерса с требованием вернуть чек, то получил отказ, хотя в пять часов вечера на следующий день Каупервуд произвел переуступку прав собственности. А сертификаты, в обеспечение которых был выписан чек, так и не поступили в амортизационный фонд, где им следовало находиться. Такое свидетельство не предвещало ничего хорошего для Каупервуда.

Если кто-то думает, что все это совершалось без многочисленных жарких протестов и оговорок Стэджера, сделанных тогда, а впоследствии и Шэнноном при перекрестном допросе Стинера, то он глубоко заблуждается. Иногда казалось, что зал суда начинает блистать и сыпать искрами от ожесточенных пререканий этих двух джентльменов, и судья был вынужден стучать молотком по столу и угрожать им штрафом за неуважение к суду, чтобы призвать обоих к порядку. В то время как Пейдерсон был крайне раздосадован, присяжные заседатели были удивлены и заинтересованы.

Оба юриста извинились за свое поведение, как это обычно происходит в таких случаях, но на самом деле это почти не имело значения. Их позиции и настроения оставались прежними.

– Что он сказал вам девятого октября этого года, когда пришел к вам и потребовал дополнительную ссуду в триста тысяч долларов? – обратился Шэннон к Стинеру после одного из этих досадных перерывов. – Опишите мне его слова так ясно, как можете вспомнить, по возможности, дословно.

– Возражаю! – энергично вмешался Стэджер. – Его дословная речь не сохранилась нигде, кроме воспоминаний мистера Стинера, а в данном случает его память не может служить надежным свидетельством. Свидетель обязался придерживаться общих фактов.

Судья Пейдерсон скупо улыбнулся.

– Протест отклоняется, – произнес он.

– Возражаю! – вскричал Стэджер.

– Насколько я помню, – ответил Стинер, нервозно барабаня кончиками пальцев по ручке кресла, – он сказал, что если я не ссужу ему триста тысяч долларов, то он обанкротится и тогда я тоже разорюсь и отправлюсь в тюрьму.

– Решительно протестую! – Стэджер вскочил на ноги. – Ваша честь, я протестую против самой манеры расследования, предпринятой стороной обвинения. Доказательства, которые окружной прокурор старается извлечь из ненадежной памяти свидетеля, противоречат закону и прецедентному праву, а также не имеют определенного отношения к обстоятельствам дела и не могут подтвердить или опровергнуть то, что мистер Каупервуд думал или не думал о своем так называемом банкротстве. Мистер Стинер может дать свою версию этого разговора или любого другого разговора, происходившего в это время, а мистер Каупервуд приведет свою версию. Несомненно, они будут отличаться. Я не вижу смысла в линии расследования, предпринятой мистером Шэнноном, если она не заключается в том, чтобы создать у присяжных пристрастное отношение к определенным допущениям, выгодным для обвинения моего подзащитного, но не подкрепленным конкретными фактами. Полагаю, вам следует предупредить свидетеля, чтобы он излагал лишь те факты, которые помнит точно, а не «думает», будто может припомнить. Со своей стороны я полагаю, что все показания, выслушанные за последние пять минут, могут быть вычеркнуты из судебного протокола.

– Протест отклонен, – почти равнодушно откликнулся судья Пейдерсон, и Стэджер, который произнес свою речь лишь ради того, чтобы приуменьшить значимость показаний Стинера в сознании присяжных, опустился на свое место.

Шэннон снова обратился к Стинеру.

– Теперь, мистер Стинер, насколько вы можете припомнить, я прошу вас рассказать присяжным заседателям, что еще мистер Каупервуд сообщил вам во время той встречи. Ведь он не остановился на замечании, что вы тоже разоритесь и отправитесь за решетку. Какие еще выражения он использовал в разговоре с вами?

– Насколько я помню, он сказал, что разные политические махинаторы попытаются запугать меня и что если я не дам ему триста тысяч долларов, то мы оба разоримся. Он сказал: «Вас не могут больнее зарезать за то, что вы оказались бараном, чем за то, что вы всю жизнь были овцой».

– Ха! – воскликнул Шэннон. – Он так сказал, верно?

– Да, сэр, так оно и было, – подтвердил Стинер.

– Как он выразился? Вы точно воспроизвели его слова? – требовательно спросил Шэннон, направив указующий перст на Стинера во избежание оговорок.

– Да, насколько я помню, именно так он и сказал, – дрожащим голосом отозвался Стинер. – «Вас не могут больнее зарезать за то, что вы оказались бараном, чем за то, что вы всю жизнь были овцой».

– Вот именно! – опять воскликнул Шэннон и картинно развернулся перед присяжными, чтобы посмотреть на Каупервуда. – Я так и думал.

– Это выдумка, ваша честь, – заявил Стэджер, мгновенно поднявшийся на ноги. – Все это нужно для того, чтобы у присяжных сложилось предвзятое мнение. Я прошу вас предупредить сторону обвинения в необходимости придерживаться наглядных доказательств, и не лицедействовать ради своей пользы.

Зрители заулыбались, а судья Пейдерсон, заметивший это, строго нахмурился.

– У вас есть возражение, мистер Стэджер? – спросил он.

– Разумеется, ваша честь, – с энтузиазмом отозвался Стэджер.

– Протест отклонен. Ни защита, ни обвинение не ограничены специальной процедурой для словесного выражения своей позиции.

Стэджер был готов улыбнуться, но не осмелился на это.

Каупервуд, опасавшийся весомости такого свидетельства и сожалевший о нем, тем не менее с жалостью смотрел на Стинера. Вот образец слабости и безволия; вот то, до чего может довести их обоих трусость одного человека!

Когда Шэннон покончил с извлечением этих неутешительных показаний, Стэджер сам занялся Стинером, но не смог выжать меньше, чем надеялся. О том, что касалось данной ситуации, Стинер говорил абсолютную правду, которую трудно опровергнуть хитроумными толкованиями, хотя иногда это можно сделать. Стэджер с кропотливой дотошностью пересмотрел всю немалую историю взаимоотношений Стинера с Каупервудом и попытался представить дело таким образом, что Каупервуд каждый раз выступал в роли незаинтересованного посредника, а не организатора тонко продуманного преступного замысла. Это было трудно сделать, но он блестяще справился со своей работой. Однако в умах присяжных уже поселилось сомнение. Может быть, и несправедливо наказывать Каупервуда за готовность воспользоваться благоприятной возможностью для быстрого обогащения, так они думали, но определенно не стоит набрасывать покров невинности на столь явное свидетельство человеческой алчности. Наконец, оба юриста временно завершили допрос Стинера, и для дачи свидетельских показаний был вызван Альберт Стайерс.

Он был все тот же худощавый, бойкий и добродушный молодой человек, каким был на вершине своей чиновничьей карьеры, правда, немного взволнованный, но в остальном не изменившийся. Его невеликое имущество было спасено благодаря Каупервуду, который посоветовал Стайерсу проинформировать Ассоциацию муниципальных реформ о том, что начальство пытается конфисковать его активы ради собственной выгоды, когда на самом деле они подлежали изъятию в городскую казну, если бы против него были выдвинуты реальные обвинения, чего не было и в помине. Эта бдительная организация выпустила один из своих многочисленных отчетов по поводу злоупотребления полномочиями, и Альберт с радостью увидел, как Стробик и остальные поспешили отступиться от него. Естественно, он был благодарен Каупервуду, хотя теперь он был один в поле воин. Он был готов на все, чтобы помочь банкиру, но правдивая натура заставляла его придерживаться простых фактов, которые отчасти были благоприятными для Каупервуда, а отчасти нет.

Стайерс засвидетельствовал, что он помнит слова Каупервуда о покупке сертификатов и о его праве на получение денег, что Стинер был чрезмерно испуган и что ему лично не было причинено никакого ущерба. Он подтвердил точность определенных записей в бухгалтерских книгах городского казначея, а также в отчетности Каупервуда, подтверждавшей эти записи. Его показания насчет потрясения Стинера, который узнал, что его делопроизводитель выписал чек для Каупервуда, были не в пользу обвиняемого, но Каупервуд надеялся преодолеть это впечатление с помощью собственных показаний.

До сих пор Стэджер и Каупервуд справлялись вполне неплохо, и они бы не удивились своей победе на этом судебном процессе.

Глава 42

Суд продолжался. Один свидетель обвинения следовал за другим, пока штат Пенсильвания не выстроил позицию обвинения, убедившую Шэннона в том, что он в достаточной степени обосновал вину Каупервуда. Со своей стороны, Стэджер привел многочисленные аргументы в пользу отсутствия веских свидетельств, доказывающих те или иные вещи, но судья Пейдерсон остался непреклонным. Он знал, какое значение имеет это дело для городской политики.

– Не думаю, что вам стоит и дальше вдаваться в эти обстоятельства, мистер Стэджер, – устало произнес он после очередной долгой речи адвоката. – Я знаком с городскими порядками, но суть обвинения не связана с нашими традициями. Ваши аргументы обращены не ко мне, а к присяжным заседателям. Сейчас я не хочу вдаваться в это. Вы можете подать новое ходатайство о закрытии дела вашего подзащитного. Оно будет отклонено.

Окружной прокурор Шэннон внимательно выслушал слова судьи и сел на свое место. Понимая, что у него не осталось шансов смягчить мнение присяжных, Стэджер вернулся к Каупервуду, который только улыбнулся.

– Придется уповать только на присяжных, – сказал он.

– Я тоже надеюсь, – отозвался Каупервуд.

Затем Стэджер обратился к жюри присяжных. Кратко обрисовав суть дела, как он его видел, он стал объяснять им, что он думает о представленных доказательствах.

– По сути, джентльмены, между доказательствами обвинения и нашими доказательствами, представленными со стороны защиты, нет существенной разницы. Мы не собираемся оспаривать, что мистер Каупервуд получил от мистера Стинера чек на шестьдесят тысяч долларов, на который имел право в качестве посредника, или же что он не предоставил сертификаты городского займа на аналогичную сумму в амортизационный фонд, как ему следовало поступить, по словам стороны обвинения. Однако мы утверждаем и собираемся несомненно доказать, что, будучи представителем городских интересов, он в течение четырех лет вел дела с городской администрацией в лице казначейского департамента. По соглашению с городским казначеем все денежные платежи и депозиты сертификатов городского займа в амортизационный фонд проводились до первого числа каждого следующего отчетного месяца – первого месяца после каждой конкретной сделки. По сути, мы имеем и можем привести свидетельства, что многие банкиры и брокеры, которые вели дела с городским казначейством, поступали таким же образом. Сторона обвинения предлагает задать вопрос: знал ли мистер Каупервуд на момент получения чека, что ему предстоит приостановить свои финансовые операции; что он, по его собственному утверждению, не покупал сертификаты с намерением поместить их в амортизационный фонд; и, наконец, что, заранее зная о своем банкротстве, он умышленно обратился к сэру Альберту Стайерсу, секретарю мистера Стинера, сообщив ему о покупке сертификатов, а затем в силу подразумеваемой, но не прямо высказанной ложной информации получил чек и ушел?

Джентльмены, сейчас я не собираюсь вступать в долгую дискуссию обо всех этих вещах, так как свидетельские показания весьма быстро покажут, где правда. У нас имеется ряд свидетелей, и все мы хотим выслушать их. Прошу вас помнить, что ни одна крупица свидетельств, кроме уже приведенных со слов мистера Стинера, не может доказать, что во время визита к городскому казначею мистер Каупервуд знал о своем грядущем банкротстве, либо не приобрел указанные сертификаты, либо не имел права удерживать их при себе без депозита в амортизационный фонд до первого числа следующего месяца, когда он неизменно подводил баланс своих отношений с городской казной. Бывший городской казначей мистер Стинер может давать одни показания, а мистер Каупервуд, со своей стороны, волен излагать свое мнение. Только вы, джентльмены, можете решить, кому вы предпочитаете верить: бывшему городскому казначею мистеру Джорджу У. Стинеру – многолетнему коммерческому партнеру мистера Каупервуда, многие годы лично получавшему прибыль, исключительно из-за финансовых неурядиц, пожара и паники выступающему против бывшего коллеги, – или мистеру Фрэнку А. Каупервуду, известному банкиру и финансисту, который приложил все силы, чтобы в одиночку выстоять против этой бури, буквально исполнил все соглашения, каковые до сих пор имел с городской администрацией, и даже сейчас изо всех сил старается поправить несправедливые финансовые затруднения, связанные с пожаром и биржевой паникой. Вчера он объявил, что если бы он осуществлял контроль над своими делами, то со всей возможной быстротой возместил бы каждый доллар своей задолженности (на самом деле он не единственный должник), включая спорные пятьсот тысяч долларов по делу с мистером Стинером и городской администрацией, и доказал делом, а не словами, что для подозрений в его нечестных намерениях нет никаких оснований. Возможно, вам известно, что город отклонил его предложение, причины я постараюсь объяснить позднее, джентльмены. Теперь мы приступаем к свидетельствам защиты, и я прошу вас с самым пристальным вниманием отнестись к показаниям этих свидетелей. Внимательно прислушайтесь к словам мистера У. К. Дэвисона, когда он займет место свидетеля. Постарайтесь так же внимательно отнестись к словам мистера Каупервуда, когда мы вызовем его для свидетельских показаний. Посмотрите, сможете ли вы найти оправданный мотив для обвинения. Я не могу этого сделать. Премного благодарен, джентльмены, за внимание к моим словам.

Затем он вызвал в качестве свидетеля Артура Риверса, который был доверенным агентом Каупервуда во время биржевой паники и дал показания о больших объемах ценных бумаг городского долга, которые он приобретал с целью оставаться на рынке. После него выступили братья Каупервуда, Эдвард и Джозеф, подтвердившие инструкции от Риверса покупать и продавать эти бумаги, но сосредоточиться в основном на покупках.

Следующим свидетелем был мистер У. К. Дэвисон из Джирардского Национального банка. Это был крупный мужчина, не столь дородный, сколь широкоплечий и широкогрудый. Его большая голова с ежиком светлых волос и высоким лбом говорила о рассудительности, впечатление не портил даже короткий сплюснутый нос и тонкие, властно изогнутые губы. Иногда в его жестких голубых глазах проблескивал намек на циничный юмор, но, как правило, он был дружелюбным, бодрым и благодушным без малейшего намека на снисходительность. Любой мог понять, что этот человек привык владеть твердыми фактами, благожелателен, но и строг в отношениях с Каупервудом. Когда он спокойно, но с большим достоинством занял свое место, его отношение к делу стало вполне очевидным. Он полагал, что эта юридическая и финансовая говорильня находится выше понимания среднего человека и ниже достоинства настоящего финансиста, – иными словами, одна скука, да и только. Сонный Спаркхивер, державший Библию сбоку от него для свидетельской клятвы, с таким же успехом мог бы держать деревянный брусок. Говорить правду время от времени очень выгодно. Показания Дэвисона были ясными и недвусмысленными.

Он был знаком с мистером Фрэнком А. Каупервудом около десяти лет. Практически все это время он вел дела с ним или через его посредничество. Он ничего не знал о личных отношениях Каупервуда с мистером Стинером, а также не имел личного знакомства с мистером Стинером. Что касается чека на шестьдесят тысяч долларов – да, он видел его раньше. Чек поступил в банк десятого октября вместе с другими денежными средствами для погашения кредита, предоставленного компании «Каупервуд и Кº», и банк получил эти деньги через свою расчетную контору. После этого от компании «Каупервуд и Кº» более не поступало предложений, которые могли бы привести к кредитной задолженности. Каупервуд полностью рассчитался с банком по своим обязательствам.

Тем не менее мистер Каупервуд мог иметь большую кредитную задолженность, что не говорит ни о чем предосудительном. Дэвисон не знал, что мистер Каупервуд собирается объявить о своем банкротстве, во всяком случае, не ожидал, что это произойдет так быстро. Он часто превышал свой кредитный лимит в банке; по сути, он часто поступал именно так. Он активно пользовался наличными средствами, когда дела шли хорошо. Превышение им кредита так или иначе было защищено гарантийными залогами или чеками, которые распределялись по мере надобности для поддержания баланса. Мистер Дэвисон любезно сообщил, что счет мистера Каупервуда был самым крупным и активно используемым в банке. Когда мистер Каупервуд объявил о своей неплатежеспособности, в банке хранились сертификаты городского займа на общую сумму более девяноста тысяч долларов, размещенных там в качестве залога.

Во время перекрестного допроса Шэннон, чтобы произвести впечатление на присяжных, попытался выяснить, не был ли мистер Дэвисон по какой-то причине особенно расположен к Каупервуду. Его заверили, что это невозможно. Со своей стороны, Стэджер постарался максимально прояснить для присяжных благоприятные для Каупервуда аргументы мистера Дэвисона, попросив его повторить их. Разумеется, Шэннон возражал, но не преуспел. Этот раунд остался за Стэджером.

Затем для свидетельских показаний был вызван Каупервуд; при упоминании его имени в зале заметно оживились.

Каупервуд быстро и решительно выступил вперед. Он был спокоен и собран; ему предстояло бросить вызов жизни, но он собирался сделать это с вызывающей учтивостью. Юристы, присяжные и безвольный судья – все эти уловки судьбы не могли смирить или ослабить его дух. Он хотел помочь своему адвокату вывести Шэннона из равновесия и сбить с толку обвинение, но разум подсказывал, что этого можно добиться лишь с помощью несокрушимых фактов либо их подобия. Он был убежден в справедливости своих действий. Он имел право так поступать. Жизнь была войной, особенно в мире финансов, а стратегия была ее лейтмотивом, долгом и необходимостью. К чему беспокоиться о мелких, ничтожных умах, не способных понять это? Он изложил свою историю для Стэджера и присяжных в самых благоразумных словах и представил ее в наиболее выгодном свете. По его словам, инициатива для первой встречи с городским прокурором исходила не от него, а от Стинера. Он не побуждал мистера Стинера к каким-либо действиям. Он лишь продемонстрировал казначею и его друзьям финансовые возможности, за которые они с готовностью ухватились. В то время Шэннон еще не представлял, с каким хитроумием Каупервуд получил свои трамвайные компании, чтобы в удобный момент выпихнуть из дела Стинера и его приятелей без возможности опротестовать это, поэтому Фрэнк рассказывал об этих вещах как о деловых перспективах, которые он создал для Стинера и остальных. Шэннон не был финансистом, впрочем, как и Стэджер. Им приходилось верить на слово, хотя они сомневались в услышанном, особенно Шэннон. Он не отвечал за традицию, сложившуюся в канцелярии городского прокурора задолго до его появления. Он был банкиром и брокером.

Глядя на него, присяжные верили всему, кроме истории с чеком на шестьдесят тысяч долларов. Когда дошло до этого, объяснение Каупервуда было достаточно правдоподобным. В те последние дни, когда он несколько раз встречался со Стинером, то и представить не мог, что ему грозит разорение. Да, он просил Стинера выделить ему деньги – пятьдесят тысяч и сто тысяч долларов, небольшие суммы, с учетом обстоятельств. Но, как может засвидетельствовать сам Стинер, он не беспокоился по этому поводу. Стинер был лишь одним из его финансовых ресурсов. В то время у него было много других источников. В противоположность словам Стинера он не употреблял сильных выражений и не обращался с настойчивыми просьбами, хотя и указал Стинеру, что тот совершает ошибку, поддаваясь панике и отказываясь выдавать кредит. Действительно, средства из городской казны были для него самым доступным, но не единственным ресурсом. В сущности, он полагал, что его кредит при необходимости может быть значительно расширен с помощью его друзей финансистов и что у него будет достаточно времени, чтобы привести свои дела в порядок и продержаться, пока не пройдет буря. Он рассказал Стинеру о крупной покупке ценных бумаг городского займа с целью удержать рынок в первый день паники и о том, что ему причитается шестьдесят тысяч долларов. Стинер не возражал против этого. Возможно, в тот день казначей был слишком расстроен и не уделил его словам должного внимания. После этого, к удивлению Каупервуда, он подвергся неожиданному давлению со стороны крупных финансовых учреждений, которые по тем или иным причинам проявили жесткость в своих требованиях к нему. Это давление, усилившееся с разных сторон на следующий день, вынудило его закрыть свою контору, хотя он до последнего момента не ожидал, что дело дойдет до этого. Его обращение за чеком в шестьдесят тысяч долларов, по сути, не было запланированным. Разумеется, он нуждался в деньгах, но они так или иначе причитались ему, а его сотрудники были слишком заняты. Он попросил выписать чек и лично забрал его ради экономии времени. Стинер знал, что если бы ему было отказано в этом, то он бы подал в суд на казначея. Вопрос о размещении сертификатов городского займа в амортизационном фонде вообще-то был делом, которому он никогда не уделял личного внимания. Этим занимался его бухгалтер, мистер Стэпли. В сущности, он не знал, что они так и не были размещены на депозите. (Это была откровенная ложь.) Что касается передачи чековой суммы на баланс Джирардского Национального банка, это было случайное совпадение. При иных условиях чек мог быть предъявлен к оплате в любом другом банке.