Текст книги "Как стать астронавтом? Все, что вам следует знать, прежде чем вы покинете Землю"

Но, несмотря на всю осторожность, однажды, сидя на корточках, я почувствовал ужасную дергающую боль в спине. Я сразу же прекратил заниматься, но в течение следующих двадцати четырех часов боль продолжала нарастать. В итоге я провел две недели, занимаясь по сокращенной программе физических упражнений, чтобы боли прекратились. В целом все закончилось совсем даже неплохо; к счастью, я прекратил интенсивные тренировки в момент, когда почувствовал боль, иначе процесс выздоровления занял бы гораздо больше времени. Но эта ситуация дала мне понять, что в космосе не следует слишком усердствовать с тренировками, потому что невозможность тренироваться из-за невольной травмы может негативным образом сказаться на общем состоянии здоровья. Тренажеры существуют не только для того, чтобы вы хорошо выглядели на пляже; они также нужны для борьбы с непрерывным, безжалостным, дегенеративным воздействием нулевой гравитации на ваш организм.

Все медицинские вопросы, о которых я упоминал до сих пор, довольно интересны, и, несмотря на то, что иногда вызывают раздражение, с ними можно разобраться. Но есть одна проблема, гигантская и всеобъемлющая, которая делает полеты в космос опасными для людей. Ионизирующая радиация. Галактическое космическое излучение. Экзотическое излучение, которого нет на Земле. В таких количествах излучения вообще нет на нашей планете.

Когда вы говорите о том, что экипажи следует отправить к другим планетам Солнечной системы (а я считаю, что мы должны это сделать), радиация – это слон, который сидит на диване в вашей гостиной, а вы не знаете, как убрать его оттуда. Это проблема, которую мы еще не знаем, как разрешить, и масштабов которой не понимаем.

Я ощутил радиацию интуитивно, увидев «белые вспышки», когда глаза были закрыты, а станция находилась над ЮАА (Южно-Атлантической аномалией), слабой точкой в магнитном поле Земли и областью с высоким уровнем космического излучения. Я впервые обратил внимание на это явление в пятую ночь моего пребывания в космосе, когда закрыл глаза, чтобы уснуть. На мгновение появилась сверкающая белая вспышка. И я подумал: «Круто, вот о чем рассказывали ребята с "Аполлона"!» Тогда я понял, что происходит. Если одна частица задела мой зрительный нерв, это означало, что тысяча других частиц бомбардировали другие части тела, и каждая из них могла нанести потенциальный вред ДНК клеток моего организма, что гипотетически могло привести к развитию рака. И тогда мне это уже не показалось таким крутым.

Потом я видел эти белые вспышки десятки, если не сотни раз. И каждый раз, когда видел их, я проверял, где над поверхностью Земли мы находились, и это всегда была Южно-Атлантическая магнитная аномалия. Такой вот был неожиданный и зловещий метод навигации.

По-настоящему страшные последствия воздействия радиации незаметны. Ее частицы, возникающие на Солнце или других планетах нашей Галактики и иногда даже в других галактиках, движутся со скоростью, близкой к скорости света; некоторые – массивные атомы или молекулы, которые на большой скорости проносятся сквозь стены МКС и беспрепятственно оказывают воздействие на клетки моего тела. Иногда они убивают клетки, а иногда просто проносятся через мое тело. Но бывает, что они воздействуют на ДНК клетки, изменяя их на молекулярном уровне. Отсюда и термин «ионизирующее излучение». И когда это происходит, одним из возможных результатов может стать раковая мутация клетки.

К сожалению, у нас есть данные о воздействии мощного излучения, которые получены в результате наблюдения за выжившими в Хиросиме и Нагасаки. Многие из них заболели раком, одной из наиболее распространенных разновидностей которого стала базальноклеточная карцинома, менее серьезный вид рака кожи. После двух моих космических полетов дерматологи обнаружили карциному на моей коже, совсем немного. К сожалению, немногим больше после моего длительного полета. Но, к счастью, угроза не была серьезной, тем не менее это было отрезвляющее напоминание об этом риске. Гораздо хуже, когда предпосылки для развития серьезного ракового заболевания могут быть заложены во время космического полета, и потребуются годы, прежде чем проявится серьезная болезнь, которая в конечном итоге может оказаться смертельной.

На самом деле, есть два способа защиты от радиации. Первый – минимизировать время пребывания в космосе, это снижает риск. Астронавты должны быть на МКС 365 дней в году, поэтому мы мало что можем с этим поделать, кроме как ограничить время пребывания на станции для отдельных лиц. В соответствии с правилами НАСА, общий срок нахождения астронавта в космосе не может быть более одного– двух лет, в зависимости от дозы облучения, полученной каждым конкретным человеком. Второй вариант – установить экранирование. Наши спальные места на МКС окружены пено-облаками, которые, как утверждают, снижают уровень радиации, и я уверен, что так оно и есть. До некоторой степени. Сомневаюсь, что они так уж сильно помогают. Лучшее экранирование – это вода, но наши жилые отсеки на МКС не окружены водой. Поэтому мы, в каком-то смысле, испытываем судьбу.

Когда работал в НАСА, я время от времени спрашивал наших врачей о том, что известно о радиации и раке. Несколько тем были общими. Во-первых, космонавты умирают от рака чаще, чем обычные люди в целом, что удивительно, принимая во внимание тот факт, что здоровье у астронавтов должно быть лучше. Во-вторых, нельзя сказать, насколько эти факты значимы в статистическом выражении, потому что слишком мало астронавтов побывало в космосе. На сегодняшний день всего лишь несколько сотен. Чтобы получить данные на перспективу, а затем препарат, одобренный Администрацией по контролю продовольствия и медикаментов, зачастую требуются данные после наблюдения за десятками тысяч испытуемых. Стандартный ответ НАСА был следующим: «Мы не можем доказать, что раковые заболевания были спровоцированы нахождением в космосе; возможно, они являются следствием генетической наследственности или других экологических факторов на Земле».

И они правы, нельзя с научной точностью утверждать, что раковые заболевания у астронавтов вызваны нахождением в космосе. Но вы, конечно, можете привести анекдотический случай о том, что несколько в принципе здоровых людей, которые просто провели некоторое время в сильно облученной среде, полной высокоэнергетических частиц, которых нет на Земле, болеют раком: возможно, есть какая-то взаимосвязь.

Для меня самым удивительным медицинским экспериментом был тот, который так и не был осуществлен. После того, как я вернулся из второй миссии и мне повторно был поставлен диагноз «карцинома», я начал спрашивать: «Оказали ли радиация и невесомость воздействие на мою ДНК?» Я был просто летчиком-истребителем и не был квалифицированным генетиком. Но я полагал, что, поскольку были в наличии все образцы крови и результаты медицинских тестов, которые я прошел, кто-то наверняка проверил мою ДНК до и после полета. В конце концов, тест «23andMe» стоит меньше сотни долларов. Но нет. Ничего не было. Никто не проверял мою ДНК ни до, ни во время, ни после полета, насколько я могу об этом судить. Я разговаривал с некоторыми научными работниками из различных медицинских институтов, а также из национальных институтов здравоохранения и Центра по профилактике и контролю заболеваемости, которые были шокированы отсутствием основных генетических исследований. На самом деле не было даже попыток изучить влияние радиации на ДНК астронавта.

Опять же хочу повторить, что я всего лишь летчик-истребитель и, конечно, не разбираюсь в нюансах ДНК, и я понимаю, что это не так просто, как тест «до и после», но я знаю, что мы отправляем астронавтов и космонавтов в космос уже на протяжении нескольких десятков лет, и это стоит миллиарды долларов, и мы потеряли ценные научные данные из-за отсутствия исследований в этой области. Хотя мы фиксируем дозы излучения на станции с большой точностью, мы не измеряем ее воздействие на человеческий организм. И для меня это самый важный вопрос, когда речь заходит о будущих планах освоения космоса. Не говоря уже о моем собственном розовом теле!

После того, как я покинул отдел астронавтов, меня ожидал еще один сюрприз. До этого в 2017 году конгресс принял, а президент подписал закон о лечении астронавтов. Автор законопроекта заявил, что он «гарантирует, что наши храбрые мужчины и женщины, которые отправляются в космос, получат поддержку по медицинским вопросам, связанным с их службой».

Однако, когда после ухода из НАСА я отправился на последующее лечение от рака кожи, мне сказали, что НАСА не покрывает расходы. Мои врачи не смогли доказать, что рак был связан с космическими полетами, и не было никакого возмещения расходов на медицинскую помощь, потому что я не стоял в очереди на другой полет. Что было одновременно забавно и обескураживающе. Во-первых, обеспечение астронавтов медицинской помощью – это гораздо больше, чем просто помощь; необходимо полностью понять и изучить последствия космического полета для человеческого организма. Правительство США тратит огромные деньги на то, чтобы отправить нас в космос. А при отсутствии сбора исчерпывающих медицинских данных за всю оставшуюся жизнь астронавта любые медицинские заключения о воздействии космической среды на его здоровье основаны на неполных данных и, следовательно, недействительны. Единственный медицинский контакт, который в настоящее время остается у НАСА с отставными астронавтами – это ежегодный медицинский осмотр, когда нас спрашивают, видели ли мы каких-либо врачей в течение предыдущего года и каковы были результаты. Конечно, любые «данные», собранные с помощью этого метода, весьма подозрительны и никогда не пройдут проверку в рецензируемом научном журнале. Чтобы правильно изучить влияние космических путешествий на организм человека, вам понадобятся все медицинские данные от всех космических путешественников в течение всей их оставшейся жизни.

Есть ли у астронавтов склонность к болезни Альцгеймера, гриппу, переломам костей или шизофрении или к чему-то еще в большей или в меньшей степени, чем у всего населения? У астронавтов меньше простудных заболеваний, чем у других, или они реже страдают от ухудшения зрения и потери слуха? Я не знаю. И никто другой тоже не знает. Потому что единственный способ узнать это – обеспечить всестороннюю медицинскую помощь на всю жизнь, гарантируя, что НАСА получит все, казалось бы, безобидные медицинские данные. Только тогда, со временем, вы сможете начать обработку данных, которые будут статистически значимыми. И налогоплательщики получат истинную отдачу от своих инвестиций в медицинские исследования, а не то, что они получают сегодня – практически ничего. Последнее ироничное замечание, касающееся этой ситуации – российское космическое агентство предоставляет всем своим космонавтам пожизненную медицинскую помощь, как и другие международные партнеры, и они пригласили меня вернуться в Россию за медицинской помощью, если она мне понадобится.

Мы надеемся, что в будущем будут проведены более серьезные медицинские исследования «до и после», особенно в том, что касается ДНК и рака, и будут проведены законные, всеобъемлющие медицинские исследования, которые помогут нам понять долгосрочные последствия космических путешествий. А пока считаю, что мне очень повезло, что я смог провести семь месяцев в космосе, внося свой маленький вклад в его изучение человечеством.

44. Путешествие во времени
Эйнштейн и теория относительности

Вернувшись из своего 200-дневного космического полета, я поговорил с одним из физиков, работающих в НАСА, о последствиях радиационного воздействия, которое я испытал. Пока мы говорили о том, почему я светился в темноте (шучу), я спросил его об относительности и влиянии, которое космическая миссия оказала на внутренние часы моего тела. Он сказал, что я постарел на семь миллисекунд меньше, чем бедные земляне в течение этих 200 дней, что было забавно и в то же время наполнило меня гордостью. Несколько месяцев спустя я разговаривал с известной голливудской актрисой об этом бонусном времени, и когда я сказал ей, что процесс моего старения замедлился во время космических путешествий, она была поражена. Она хотела знать, как скоро она могла бы отправиться в космос, чтобы замедлить ход времени и процесс своего старения.

Истоки концепции относительного времени восходят к началу XX века и малопонятному немецкому ученому по имени Альберт Эйнштейн. В детстве он не был хорошим учеником в школе. Оказалось, что проблема была не в его интеллекте, а в отсутствии мотивации. Выводы, к которым он пришел, в конечном итоге полностью изменили наше понимание физической природы Вселенной. Он дерзко заявил, что многие параметры, такие как длина, масса и даже время, относительны и зависят от конкретной системы отсчета каждого человека. Это была радикальная идея, которая, вероятно, заставила сэра Исаака Ньютона перевернуться в гробу. Относительность – это концепция, которая никоим образом не оказывает воздействия на нашу повседневную жизнь, но чрезвычайно важна для понимания космоса в межзвездном масштабе. И в конечном итоге это повлияло на меня, хотя и незначительно.

В основе общей и специальной теории относительности Эйнштейна лежит концепция, согласно которой все предметы имеют собственную инерциальную систему отсчета, которая определяет скорость движения предмета. Например, если вы стоите на месте, у вас есть своя система отсчета, отличная от системы того, кто едет в поезде. Так, Земля не стационарна, потому что 24 часа вращается вокруг своей оси в направлении с востока на запад со скоростью примерно 1700 км/ч на экваторе, но 0 км/ч на Северном или Южном полюсах по отношению к центру Земли. Но Земля не только крутится вокруг своей оси, она движется вокруг Солнца, делая один оборот за год, и летит со скоростью 106 900 км/ч по отношению к Солнцу. Но подождите, это еще не все! Солнце тоже не стоит на месте, оно движется по орбите вокруг нашей галактики со скоростью 800 000 км/ч, и ему требуется более 200 миллионов земных лет, чтобы сделать один оборот вокруг нее.

Вы уловили суть – все движется относительно чего-то другого. И из-за этого относительного движения масса, время и размер изменяются в рамках других инерциальных систем отсчета. Да, это правда. Предположим на минуту, что вы – летчик-истребитель, потому что вселенная явно вращается вокруг вас. С вашей точки зрения, вы выглядите совершенно нормально и ваши часы отсчитывают секунды с нормальной скоростью, но с точки зрения вашего друга, ваше время замедлилось, и вы стали короче и толще. Поэтому в этой главе давайте сосредоточимся на таким изменении во времени.

Одним из самых важных открытий Эйнштейна было то, что скорость света всегда постоянна, независимо от того, как быстро вы движетесь, везде во Вселенной (черные дыры остаются загадкой для некоторых законов физики, но это тема для другой книги, написанной настоящим физиком, а не летчиком-истребителем).

Чтобы проиллюстрировать эту концепцию, рассмотрим два поезда, движущиеся навстречу друг другу со скоростью 50 км/ч. Если вы едете на одном из них, то кажется, что другой поезд двигается со скоростью 100 км/ч в вашем направлении. Однако, если вы светите лучом света на кого-то в другом поезде, вы будете измерять его скорость, а она будет 300 000 км/с, и когда этот луч света от вашего фонарика попадет в него, он также измерит ее как 300 000 км/с. Он не будет воспринимать свет, как если бы он двигался со скоростью 100 км/ч. Независимо от того, где вы находитесь или с какой скоростью двигаетесь, свет всегда движется с одной и той же скоростью. Даже если оба поезда двигались бы со скоростью равной 99 % скорости света, пассажир на другом поезде все равно воспринимал бы ваш световой луч, как попадающий в него на нормальной скорости света. Странно, но это правда.

Постоянная скорость света является одной из основ физики, потому что это имеет большое значение для того, как работает Вселенная. Скорость света является абсолютным пределом скорости, ничто не может двигаться быстрее.

Другая основа – текучая природа времени. Допустим, вы находитесь на Земле со своим приятелем и синхронизируете свои наручные часы. Он взлетает и облетает галактику со скоростью, близкой к скорости света. Когда он вернется, и вы сравните часы, ваши будут немного спешить по сравнению с его часами, которые будут опаздывать. Его часы отсчитали гораздо меньше времени, чем ваши. Он не только кажется, но и на самом деле намного моложе вас благодаря своим высокоскоростным галактическим путешествиям. В фильме «Интерстеллар» есть сцена, где экипаж спускается на планету рядом с черной дырой в очень сильном гравитационном поле, которое по физике эквивалентно ускорению. По их ощущениям они находятся там всего несколько часов, но когда возвращаются к своему товарищу по экипажу, вращающемуся далеко от черной дыры, обнаруживают, что он стал на несколько десятков лет старше из-за этой относительности.

Что именно вызывает это странное замедление времени? Эйнштейн предложил две различные теории – специальную и общую теорию относительности. Это чрезмерное упрощение, но специальная теория относительности основывается на скорости. Однако общая теория относительности основывается на ускорении, которое также может быть измерено наличием гравитационного поля. Эти теории приводят к выводу, что скорость света постоянна – возможно, это не слишком понятно, но поверьте мне, это правда.

Руководствуясь теориями Эйнштейна, можно сделать несколько противоречивых выводов о моем пребывании на орбите. Когда я вращался со скоростью 28 000 км/ч относительно поверхности Земли, для меня, по сравнению с землянами, время немного замедлилось, если принимать во внимание специальную теорию относительности. Однако я находился на высоте примерно 400 километров, где земная гравитация (она же ускорение) немного меньше, чем на поверхности планеты. Благодаря этому уменьшению гравитационного поля время для меня текло чуть быстрее, чем для людей, находящихся на поверхности Земли. Однако во время старта и посадки я находился под действием сильного ускорения, что замедляло время.

Итак, суммируя все эти эффекты, можно прийти к следующему выводу: замедление времени из-за моей более высокой скорости, ускорение из-за чуть меньшей гравитации на орбите и очень короткое замедление при ускорении во время запуска и посадки, в период с 23 ноября 2014 года по 11 июня 2015 года, привели к тому, что я действительно постарел чуть меньше, чем все, кто читает эту книгу (если только вас не зовут Антон или Саманта). По словам моего друга-физика из НАСА, всего лишь на 0,007 секунды, но эй, я согласен и на это!

Обратный вход в атмосферу

45. Катание на американских горках
Обратный вход в атмосферу – это не для слабаков

Есть несколько ключевых вещей, которые каждый космический корабль должен выполнить, если его экипаж хочет сойти с орбиты и вернуться на Землю. Наиболее очевидным является изменение траектории полета, чтобы приблизиться к атмосфере, где сопротивление воздуха захватит его и безжалостно опустит на поверхность планеты. Следующий шаг – необходимо выдержать огромные температуры при повторном входе в верхние слои атмосферы. Изменение угла траектории полета в самолете – вещь относительно простая: вы надавливаете на ручку, перемещая ее «от себя», и давление воздуха на руль высоты сдвинет нос самолета вниз, и деревья станут большими. Потяните ручку назад, т. е. «на себя», и деревья станут меньше.

Однако, находясь в космосе, мы должны поблагодарить сэра Исаака Ньютона за очень полезный трюк, позволяющий космонавтам вернуться домой. Орбитальная механика – это то, что определяет движение космического корабля в космосе, и одно из ее последствий состоит в том, что для изменения курса влево или вправо вам потребуется огромное количество delta-v, или изменение скорости. Поэтому менять свой наклон или направление очень неэффективно. Большинство пилотируемых космических кораблей несут достаточно ракетного топлива, чтобы изменить направление на несколько десятых градуса влево или вправо. Но хорошая новость состоит в том, что нам не нужно двигаться в стороны, чтобы вернуться на Землю; нам просто необходимо спуститься чуть ниже. Вот здесь и пригодится этот полезный трюк – если вы замедляетесь, ваша орбита будет снижаться. И наоборот, ускорение заставляет вас набирать высоту, и, следовательно, ваша орбита поднимается. Количество delta-v, необходимое для этого трюка, намного меньше, чем для изменения наклона.

Итак, когда приходило время возвращаться на Землю как на шаттле, так и на «Союзе», мы разворачивали ракету задом наперед, запускали двигатель на несколько минут, потом сбавляли скорость на несколько сотен км/ч, и орбитальная траектория нашего полета наклонялась вниз, к планете. Таким образом, мы брали курс на неизбежное столкновение с атмосферой и нашей возможной посадочной площадкой, которая все еще находилась на другой стороне Земли. Пока у ракеты идет сжигание топлива, это пологий полет, перегрузки составляют всего лишь несколько десятых атмосфер, это совсем непохоже на то, что показывают в драматических голливудских фильмах, где астронавты кричат, когда сила тяжести вдавливает их в кресла. Это был запуск. После того как сгорание топлива прекратилось, у нас было несколько минут, чтобы расслабиться и насладиться последними мгновениями невесомости. Потому что как только мы коснулись атмосферы, что произошло примерно через двадцать минут, наступило то, что мы называем EI (точка соприкосновения с атмосферой), и расслабляться уже было нельзя.

Именно после достижения EI начались различия в полетах шаттла и «Союза». И очень существенные.

Космический шаттл представлял собой великолепную летающую машину размером примерно с авиалайнер, и как только он вернулся в атмосферу, он мог крениться, поворачиваться и маневрировать, как обычный самолет. За исключением того, что он двигался со скоростью 128 164 км/ч и был окружен коконом плазмы, горячим, как солнце. Высокая температура создавалась трением массивного шаттла, врезавшегося в ничего не подозревающие молекулы O₂ и N₂ тонких верхних слоев атмосферы.

Вид с места пилота был захватывающим. Сначала за моим окном было нежное розовое свечение, затем оно приобрело ярко-оранжевый оттенок, потом стало красным; его сопровождали мигающие белые вспышки над верхним окном, что напомнило сцену из фильма «Чужой», когда мигал проблесковый световой маячок, пока корабль готовился к самоуничтожению. К счастью, заключительный этап моей миссии проходил в темноте, поэтому я мог видеть все оттенки этой колоритной плазмы. Наконец свечение стало менее интенсивным, я поднял щиток на шлеме и наклонился к окну. Плазма медленно кружилась вокруг, как течения водоворотов на водоеме. Я потянулся, снял с руки перчатку и пощупал окно, которое на удивление совсем не было горячим. Самым странным был очень отчетливый, но слабый звук, как будто кто-то осторожно постукивал кончиками пальцев по стойке.

По иронии судьбы, когда «Индевор» продолжал замедляться из-за нарастающего давления воздуха, ход мыслей в моем мозгу начал ускоряться. Скорость полета, ощущаемая крыльями шаттла, неуклонно увеличивалась, и перегрузки возросли примерно до полутора атмосфер. Поскольку орбитальная трасса не приводила нас к взлетно-посадочной полосе Космического центра Кеннеди, нам пришлось сделать несколько S-образных оборотов, чтобы долететь до места назначения, пользуясь преимуществом, которое давали большие крылья орбитального аппарата. Наш первый разворот произошел над Центральной Америкой, когда я смотрел в окно, пытаясь разглядеть землю, проносящуюся внизу, но не смог увидеть ничего, кроме нескольких городских огней в темноте.

Когда мы спускались, приборная скорость «Индевора» (по существу, аэродинамическое сопротивление) постоянно увеличивалась, в то время как высота и число Маха уменьшались (1 Мах – это скорость звука, 5 Махов – это пятикратная скорость звука и т. д.). Поскольку за несколько минут до приземления мы все еще шли на сверхзвуковой скорости, люди во Флориде услышали характерный звук двойного удара, который создавала ударная волна, исходящая от шаттла, который врезался в молекулы воздуха быстрее, чем те уходили с его пути. Как только мы начали наш последний разворот, чтобы выровняться со взлетно-посадочной полосой, Замбо (Джордж Замка, наш командир) разрешил мне на несколько минут взять на себя управление «Индевором». Для меня как летчика-испытателя это был один из самых ярких моментов в моей карьере.

Летные характеристики нашей ракеты-космического корабля-самолета были не слишком хороши. Имелась так называемая проблема гармонии, или согласованности. Этот летательный аппарат был очень медлителен при крене, но очень чувствителен при тангаже. У него также была необычная особенность, характерная для любого самолета с треугольным крылом, – если вы потянете ручку «на себя», чтобы набрать высоту, она сначала немного упадет, а затем, когда крыло наберет больше воздуха, вы в результате подниметесь. На больших высотах эта особенность не особенно значима, однако на последних метрах перед приземлением на взлетно-посадочную полосу это может стать серьезной ловушкой. Поэтому пилоты шаттлов всегда усиленно тренировались, чтобы избежать этого, потому что внезапная команда на увеличение тангажа может привести к резкому приземлению. Моя работа в те несколько секунд, пока я держал ручку управления, заключалась в том, чтобы сохранить выравнивание по центру и по пути, который рассчитал для нас компьютер. После этих кратких минут славы Замбо вернул себе командование «Индевором» для того, чтобы совершить окончательный заход на полосу и саму посадку.

Моя следующее задание в качестве пилота состояло в том, чтобы, как чирлидер, выкрикивать высоты, на которых мы находились, и скорость, когда мы выполняли 20-градусную траекторию полета с пикированием на внешней глиссаде к взлетно-посадочной полосе. Когда мы находились на высоте 600 метров над местом нашего приземления, Замбо замедлился, чтобы взять курс вниз по 1,5 градусной внутренней глиссаде на взлетно-посадочную полосу. На высоте 90 метров я выпустил шасси, это была моя самая важная задача за время этой миссии. Замбо сел как по маслу, посадка была идеальной, и я иногда напоминаю ему о том, что это была лучшая посадка шаттла, в которой я когда-либо участвовал. Хотя она была единственной. Тем не менее ему предстояло еще довольно долго пилотировать, поскольку передняя опора шасси шла точно вниз по направлению к взлетно-посадочной полосе и на правильной скорости; неверный маневр мог привести к сильному удару, который мог бы повредить фюзеляж. Он вел наш шаттл весом в 997 790 килограммов по центровой линии, когда тот мчался по взлетно-посадочной полосе на скорости почти 320 км/ч, потом я развернул тормозной парашют, чтобы замедлить движение. Все это время непрерывный поток огня извергался из задней части орбитального корабля, где гидравлические насосы, работающие на ракетном топливе, выбрасывали выхлопные газы. На видеозаписи посадка «STS-130» выглядела как сцена из фильма «Безумный Макс». Когда мы замедлились до 80 км/ч, я выпустил парашют, и вскоре после этого Замбо сделал вызов по радиотелефону: «Хьюстон, "Индевор", остановка колес». Наконец-то мы могли вздохнуть свободно.

Я сравниваю опыт посадки космического шаттла с приятной, мягкой посадкой самолета ВВС. Но вернемся к EI (122 000 километров над поверхностью Земли) и перенесемся к возвращению «Союза», потому что для описания этого опыта нужны совсем другие слова. Если прилет на шаттле можно сравнить с полетом на авиалайнере, то возвращение на «Союзе» напоминает полет на шаре для боулинга.

Первое заметное различие стало заметно вскоре после того, как мы достигли верхних слоев атмосферы и вошли в них. На этот раз все было при дневном свете. Капсулы типа «Союза», «Аполлона», SpaceX Dragon и «Боинга CST-100» используют угол крена точно так же, как и самолет, когда он разворачивается, но гораздо менее эффективно. В то время как дальность полета шаттла составляет более 1600 километров, возвращающаяся с орбиты капсула обычно может отклониться только на 80 километров влево или вправо. Когда летели над Африкой, мы повернули вправо, и я выглянул из люка, чтобы посмотреть на Землю под нами. Как же быстро мы двигались! Вы не замечаете своей скорости, находясь на орбите, на расстоянии 400 километров над планетой, но на этот раз мы были на высоте около 80 километров над пустынями и горами и все еще летели со скоростью несколько км/с. Это было настолько впечатляюще, что я попытался нацарапать несколько неразборчивых слов на своем наколенном планшете, зарисовать быстро исчезающий вид, сжавшись в крошечной капсуле в этом громоздком скафандре.

Сама фаза фактического вхождения в верхнюю атмосферу была немного другой. Хотя я видел в окне такое же красное/оранжевое/розовое свечение, «Союз» двигался гораздо стремительнее. Прежде всего, за несколько минут до вхождения в верхнюю атмосферу он с жутким грохотом разделился на три части: пустой орбитальный модуль, спускаемый модуль, в котором мы находились, и беспилотный служебный модуль. После вхождения в атмосферу внешнее тепловое покрытие «Союза» сгорело, согласно проекту. Я постоянно слышал стук и треск, наблюдая, как куски покрытия (и кто знает, чего еще) пролетают мимо моего окна. Затем появился парашют. До полета с нами проводили инструктаж члены экипажа, которым уже приходилось возвращаться на Землю на «Союзе», и вот что они сказали: «Ты подумаешь, что сейчас умрешь, но не волнуйся, этого не произойдет». И знаете что? У меня действительно было такое чувство, что сейчас погибнем. Но благодаря этому инструктажу Саманта, Антон и я испытали невероятный подъем, когда был выпущен тормозной парашют. Мы снова и снова кричали, орали и вопили по-русски: «Русские горки!», что означает «катание на американских горках». В сообществе F-16 мы бы назвали эту фазу «дикой поездкой мистера Тодда». Кувыркание капсулы продолжалось несколько минут, пока наконец-то не развернулся основной парашют. Мы снова были стабильны, спокойны, в условиях земной гравитации.

Затем последовало ожидание, поскольку мы медленно спускались с высоты в несколько сотен метров на просторы казахской степи. Как раз тогда, когда, казалось, что все уже налаживается, мое кресло дернулось, резко приподнявшись примерно на 30 сантиметров от днища капсулы. Амортизирующее устройство немного смягчило удар. У каждого члена экипажа есть свое собственное кресло, подогнанное под размеры его тела. Мое кресло было отлито около двух лет назад на подмосковном заводе «Энергия». Во время этой процедуры вы надеваете длинное белье белого цвета, чтобы закрыть всю кожу, затем при помощи крана вас опускают вниз, во влажный гипс. Как только он затвердеет, вас вытаскивают и – вуаля! – форма для сиденья, созданная специально для вашего тела, готова. Когда российские техники заканчивают изготовление кресла, они вручную вырезают дополнительное пространство над верхней частью шлема, каждую частичку которого я использовал. На Земле я вписываюсь в кресло без проблем, но после 200 дней в космосе я подрос на несколько сантиметров, и моя голова начала упираться в верхнюю часть обивки сиденья.