Текст книги "Как стать астронавтом? Все, что вам следует знать, прежде чем вы покинете Землю"

До удара в кабине не было слишком много места. Мы были в громоздких и неудобных скафандрах, втиснутые в кресла размером примерно с переднее сиденье автомобиля, каждый свободный сантиметр пространства был занят оборудованием. Ударом меня подняло вверх так, что моя ступня оказалась между лицом и панелью управления. Правая рука была прижата к стенке капсулы. Колени уперлись в грудную клетку – нельзя было вытянуть ноги, им мешала стенка капсулы. Я был так хорошо привязан, что не мог шевельнуться. В правой руке был джойстик, который ничем не управлял, но его присутствие давало первобытное утешение от мысли, что у меня есть некоторое подобие контроля, а на коленях лежал перечень проверочных операций. Я подумал про себя: «Как хорошо, что у меня нет клаустрофобии, но если бы в моей жизни был повод для паники, то сейчас было самое время». Я решил, что было два варианта: а) паниковать, но в этом случае я буду привязан, не получится двигаться, и сделать ничего не смогу, или б) не паниковать, и в этом случае я буду привязан, не смогу двигаться и абсолютно ничего с этим поделать не смогу. И я выбрал вариант б).

Последние несколько минут перед приземлением прошли в тихом ожидании. Руки лежали на контрольном списке, который я прижимал к груди. Контролировать дыхание. Следить за тем, чтобы язык не торчал между зубами, потому что я не хотел бы, чтобы при ударе он был укорочен вдвое. Смотреть на высотомер, но не доверять его показаниям, потому что он может иметь погрешность в несколько сотен метров. Больше ничего для нашего командира Антона мы бы не смогли сделать; мы беспомощно плыли под парашютом, ожидая приземления. Российские ВВС уже ждали нас на своих вертолетах Ми-8; они получили визуальный сигнал очень рано, вызывая нашу высоту по радио.

А потом все произошло внезапно и сразу. Громкий звук, взрыв, сильный грохот, который, казалось, отскакивал от моего сиденья и резко уходил в сторону. На дне капсулы «Союза» есть так называемые «ракеты мягкой посадки», которые отстреливаются за долю секунды до столкновения капсулы с поверхностью Земли, но я предлагаю переименовать их в «ракеты менее аварийной посадки», потому что «авария» – это именно то, что они заставляют почувствовать. Я представляю, как автомобиль врезается в телефонный столб рядом с вами, вот на что примерно будет похожа посадка «Союза». Но сочетание удобных сидений, подобранных по форме тела, ракет мягкой посадки и амортизаторов в креслах сделало посадку совершенно безопасной. Мы отделались несколькими небольшими ушибами. Вскоре после того, как приземлились и повернулись на 360 градусов, вернувшись в вертикальное положение, кто-то из нашей команды спросил: «Мы живы?» Мы втроем взялись за руки – мы выжили и вернулись на нашу родную планету!

Выход из космического шаттла был некоторым образом похож на выход из «Союза». У меня как у пилота «Индевора» было много задач, которые нужно было выполнить сразу после посадки: провести подробную проверку системы управления полетом и гидравлической системы, отключить двигатели и т. д. Это означало, что я был последним, кто выбирался из шаттла. Это стало тенденцией; пять лет спустя я тоже был последним, кто вышел из «Союза». И сейчас, когда я нахожусь в переполненной машине или самолете, я, как правило, всегда выхожу последним.

Запуск в космос, ускорение от 0 до 282 000 км/ч, полет на ракете, извергающей пламя, дрожащей, ревущей и вдавливающей вас в кресло во время восьмиминутного полета на орбиту – это потрясающий опыт, не похожий ни на что на Земле. Но возращение на землю, замедление от 282 000 км/ч до нуля, еще более удивительно. Многие страны запустили ракеты в космос, но лишь немногие успешно доставили людей оттуда домой, и на это есть причина. Обратный вход в атмосферу – трудный процесс. Это невероятный, но опасный опыт. И если когда-нибудь у вас появится шанс сделать это, и вы почувствуете, что умрете, поверьте мне, этого не случится, все закончится хорошо…

46. Адаптация к Земле
Вы пытаетесь ходить после шести месяцев, проведенных в невесомости

Хотя попасть в космос – с ускорением от 0 до 282 000 км/ч – невероятно трудная задача, вернуться домой из космоса – с замедлением от 282 000 км/ч до нуля – задача еще более трудная. Технические особенности тепловой защиты, контроль высоты, управления и навигации делают возвращение на Землю очень сложным процессом. Я знал об этом еще до того, как отправился в космос, по крайней мере, о технических аспектах. Но я также был обеспокоен предстоящими мне физиологическими и духовными изменениями. Как мое тело приспособится к гравитации? Буду ли я скучать по космосу? Буду ли я чувствовать себя не в своей тарелке в мирской повседневной жизни после возвышенного опыта космоса? Буду ли я рассеянно ронять вещи, забыв, что они уже не плавают в невесомости?

Мой первый космический полет продлился две недели. Но это было достаточно долго, чтобы оказать воздействие на экипаж: у всех появились головокружение и ощущение тяжести. Адаптация к гравитации началась, когда мы еще только наполовину вошли в плотные слои атмосферы.

Замедляясь до скорости в 20 Махов (в двадцать раз больше скорости звука, или около шести с половиной км/с), шаттл получал значительное ускорение от атмосферы, с силой врезавшейся в тепловой щит «Индевора». В результате мы снова начали чувствовать свой вес, и вместе с этим вестибулярный аппарат мозга начал спрашивать: «Что, черт возьми, здесь происходит?» Возможно, он был менее вежлив, потому что то, что происходило, было очень дезориентирующим!

Один из уроков, который преподали нам астронавты, уже летавшие в космос, заключался в применении методики быстрой адаптации к гравитации, чтобы избежать головокружения при посадке. Во время фазы повторного входа в атмосферу, после того как сила тяжести уже начала действовать, но примерно за двадцать минут до приземления, Замбо и я начали медленно вращать наши головы вверх-вниз, влево-вправо. Таким образом мы заставляли наш мозг привыкать к «новому» ощущению гравитации в нескольких плоскостях. Вращения ускоряли адаптацию. Поскольку на борту было два пилота, было важно, чтобы мы оба смогли посадить шаттл, будучи минимально дезориентированными. Я уверен, что со стороны это выглядело странно, мы оба кивали и качали головами, но не беспокоились о том, чтобы выглядеть круто, мы хотели быть готовыми к посадке. У меня это получилось. У меня не было никаких проблем с дезориентацией, и, принимая во внимание наше идеальное приземление, думаю, что у Замбо тоже. Некоторые из наших товарищей испытывали проблемы с дезориентацией после приземления, и мне интересно, если бы они делали упражнения, которые я описал выше, помогло бы им это или нет.

Другой острой проблемой во время повторного входа в атмосферу было обезвоживание, вызванное тем, что жидкость начинала скапливаться в ногах, а это могло привести к ортостатической неустойчивости, то есть к головокружениям при внезапном вставании. Когда вы впервые попадаете в космос, нужно много мочиться, чтобы уменьшить количество жидкости в вашем теле. В невесомости такой проблемы нет, она возникает внизу, «в стране» силы притяжения. Для борьбы с этим у нас была очень продуманная система загрузки жидкостью. Один из специалистов, участвовавших в подготовке миссии, помог нам, подготовив набор напитков, которые мы должны были пить через каждые пятнадцать минут, начиная с момента, когда до посадки останется полтора часа. Мы могли выбрать воду с соляными таблетками, «Поверад»[10]10
  Powerade – изотонический спортивный напиток.


[Закрыть], куриный бульон или любую другую подсоленную жидкость. Не очень вкусно, но это неважно. Когда мы немного задерживались с принятием напитков, коллега напоминал нам: «Окей, ребята, время открывать следующую сумку с напитками» – и так через каждые пятнадцать минут. Однако, когда все уже было закончено, он заставлял меня пить еще. И в результате я дошел до такого состояния, что уже был готов лопнуть – и не забывайте, мы были в наших скафандрах цвета спелой тыквы, пристегнутые к сиденьям, в состоянии готовности для повторного входа в атмосферу, и только с одним подгузником. Я сдался, потому что не хотел, чтобы при снижении что-то пошло не так, и, наконец, мы приземлились. Когда снова оказался на Земле, я чувствовал себя хорошо, у меня не было головокружения или иных болезненных ощущений. А потом я узнал, что товарищ случайно заставил меня пить жидкость по неправильному графику. Я говорю «случайно», потому что он мог, а может быть и нет, кто знает, отплатить мне за определенного рода шутку, которую я сыграл с ним на стартовой площадке; но меня все устраивало, потому что я чувствовал себя хорошо, когда вернулся на Землю, особенно после посещения туалета. Итак, мой совет: в следующий раз, когда вам понадобится вернуться на нашу планету из космоса – пейте как можно больше жидкости.

После посадки шаттла нам с Замбо предстояло выполнить множество процедур как командиру и пилоту. Связаться с Центром управления полетом, привести в безопасное состояние гидразиновые гидравлические насосы, привести компьютеры и электрические системы в соответствующее состояние и т. д. Пока мы были заняты отключением «Индевора», наши товарищи по команде выходили, один за другим. Когда настала моя очередь, я схватил шлем и попытался передать его наземной команде со словами: «Будьте осторожны, эта штука весит более двухсот килограммов!» Это наилучшим образом описывало «прекрасное» состояние, в котором я находился в последующие несколько часов и даже дней – тяжелым казалось все! Когда я наконец-то вернулся в свою комнату и лег спать, всю ночь мне казалось, что одеяло было свинцовым, а я был супергероем, прижатым к кровати гигантским магнитным силовым полем.

Через день, когда я наконец-то вернулся домой, мы с сыном вышли на подъездную дорожку к нашему дому, чтобы немного поиграть в баскетбол. И каждый раз, когда я бросал мяч, я не мог даже добросить его до края кольца, уже не говоря о том, чтобы забросить в него мяч. Я готов был поклясться, что кто-то заполнил наш баскетбольный мяч свинцом в период двух недель моего отсутствия на Земле: возможно, тот самый специалист миссии, который помогал мне с загрузкой жидкости. Я хотел рассказать эту историю президенту Обаме, потому что он такой же фанат баскетбола, как и я, но она вылетела у меня из головы, когда я встречался с ним несколько недель спустя.

Чувство тяжести было не единственной проблемой: я также страдал от головокружений. Через час после приземления мы сняли оранжевые скафандры и надели более удобные синие летные костюмы. После медицинского осмотра мы построились на взлетно-посадочной полосе под «Индевором», а потом начали ходить по кругу. Это был основной послеполетный осмотр, который проходит каждый пилот после приземления. О боже, у меня кружилась голова. Я мог пройти весь круг, но хотел, чтобы рядом со мной был кто-то, на всякий случай, если я вдруг начну спотыкаться и упаду. К счастью, этого не произошло, но ощущения были довольно неприятными. Я заметил, что некоторые из нас чувствовали себя неважно в начале полета в космос (и я был среди них), а по возвращении на Землю плохо себя чувствовали уже другие (не я, спасибо технике «загрузки жидкости). Летный врач всегда говорил мне, что невозможно предсказать, кого будет тошнить при подъеме вверх, а кому станет плохо по возвращении на Землю. Это предположение в некотором роде было случайным. Но, исходя из моего довольно ограниченного опыта, могу подтвердить, что он был прав.

Я не знаю, почему этот вопрос задают так часто, но… «Роняли ли вы вещи после возвращения на Землю?» Моим ответом было громкое: «Да!» Утром, на следующий день после посадки шаттла, я находился в местной гостинице в Коко-Бич вместе с семьей. Я держал в руках бутылку с водой, и когда пошел, чтобы отдать ее кому-то, отпустил ее, чтобы она поплыла по прямой, не учтя, конечно, гравитации. Она упала прямо на землю. Я сделал это рефлекторно, мой мозг привык к тому, что вещи плывут по прямой. К сожалению, здесь, на Земле, это не работает…

После 200-дневной миссии состояние было похожим, но чувство тяжести было менее интенсивно, а головокружение – более сильным. Первый день был очень тяжелым. Состояние было такое, будто я выпил пару бутылок вина. Я мог ходить и передвигаться, но ненавидел это. НАСА изобрело мучительный тест: мы должны были ложиться на живот, а затем как можно быстрее вставать, чтобы проверить свою ортостатическую неустойчивость. Меня также заставляли закрывать глаза и идти по прямой, ставя одну ногу впереди другой, при этом пальцы ног должны были касаться пяток. Это достаточно сложно сделать даже сейчас, но попробуйте выполнить это после почти семи месяцев в космосе! Я сделал это, несмотря на все мучения, которые испытывал, и смог пройти самостоятельно, в тот первый день на Земле, но я действительно хотел, чтобы рядом со мной был человек или хотя бы поручень.

На самом деле то, чего я действительно хотел, это лечь в кровать. Наша капсула «Союз» упала в казахстанской степи и перевернулась на 360 градусов, встав вертикально. Это было гораздо лучше того, как если бы она упала на бок, как это обычно бывает, потому что тогда крепкие рослые парни из русской наземной команды проникли бы внутрь «Союза», вытащили нас и втиснули в «Лей-зи-Бой» (товарный знак раскладного кресла для военных самолетов и космических кораблей), установленный вертикально прямо в пустыне. Однако в редких случаях, когда «Союз» останавливается в вертикальном положении, как это произошло с нами, астронавтам придется вылезать из капсулы самостоятельно через верхний люк. Затем рослые русские парни подхватили нас и усадили в шезлонги. Примерно в течение тридцати минут мы отдыхали, звонили домой по спутниковому телефону, а затем отправились на медицинское обследование. Это был один из самых унизительных моментов за время всего моего полета. Мы были в совершенной глуши, поэтому туалета поблизости не было. Я вылез из скафандра, спустил вниз мои длинные подштанники и помочился в бутылку, в то время как два летных врача держали меня под руки. Впервые два врача удерживали меня в вертикальном положении, пока я мочился. Затем они сделали превентивную внутривенную инъекцию, чтобы восполнить жидкость в моем организме и избежать обезвоживания, как при «загрузке жидкости». Далее был перелет в аэропорт на старом советском вертолете МИ-8 на закате солнца – как же это было красиво!

После двадцатичетырехчасового перелета в Хьюстон на бизнес-джете НАСА Gulfstream, оборудованном специально модифицированными кроватями для ослабленных астронавтов, я прямиком отправился в спортзал, чтобы начать программу реабилитации.

Там Брюс Нишвиц, мой ASCR (аббревиатура NASA от слова «специалист по силе и кондиционированию»), выполнял со мной все задачи, которые я описал в главе 11. Благодаря Брюсу через неделю после приземления я почти вернул себе прежнюю физическую форму и уже мог тренироваться в полную силу. Я посещал в спортзал и проходил курс реабилитации каждый день, даже по выходным. Я совершенно убежден, что ежедневные тренировки в космосе, а затем ежедневные реабилитационные занятия на Земле – это ключ к минимизации дегенерации костей и мышц. Находясь на МКС, я пропустил только четыре тренировочных дня – три из них были посвящены выходам в открытый космос, а еще один день мы провели в российском сегменте, когда была угроза утечки аммиака, и мы думали, что станция погибает.

Помимо наблюдения за нашим физическим состоянием НАСА также производило тесты нашей способности сохранять равновесие. Перед запуском я прошел несколько нейро-вестибулярных исследований, стоя в двигающемся коробе (представьте себе павильон смеха на Хэллоуин), привязанный ремнем безопасности, чтобы предотвратить падение. Мое зрение ухудшилось, поэтому я мог видеть только движущуюся стену передо мной. Исследователи резко дергали коробку и измеряли силу, с которой дергалась нога, когда я пытался остаться в положении стоя и не упасть. Это очень раздражало, как будто кто-то пытается выдернуть из-под ног коврик, на котором вы стоите. Если нога беспорядочно нажимала спереди, сзади и сбоку, быстро меняя распределение сил, это означало, что ваше чувство равновесия было плохим. Если после смещения коробки вы делали быстрое движение ногой и также быстро стабилизировали ваше положение, это означало, что внутреннее ухо, мозг и все его «программное обеспечение» для балансировки работали нормально. После каждой тренировки мне выставляли числовой балл, оценивая мой баланс.

Оказалось, что в целом у меня было неплохое чувство равновесия. Но что меня совершенно шокировало, так это то, что я сделал этот тест через неделю после приземления. Я набрал за него больше баллов, чем раньше – до запуска, почти семь месяцев назад! Ученые никогда раньше такого не видели, и я был шокирован, но такими были данные. Мое тело очень быстро приспособилось к Земле. Первый день выдался очень тяжелым, следующие – уже в меньшей степени, последующие – еще меньше, а через неделю после возвращения домой из 200-дневного космического полета оценка моего баланса была даже лучше, чем до этого. Можно было сказать, что я наделен телом, созданным для полета в космос и обратно.

Помимо физического аспекта существует психологический, связанный с покиданием Земли и возвращением обратно. Это меня обеспокоило. Буду ли я скучать по времени, которое провел в космосе? Буду ли я чувствовать себя «не на своем месте» дома, в предсказуемой вселенной встреч, детских игр, транспортного движения и счетов? Буду ли я страдать от депрессии, как другие астронавты? Я смотрел на полет в космос как на победу в Суперкубке Мировой серии или на награду киноакадемии. Это потрясающее событие, которое может произойти один раз в жизни, ну, в крайнем случае несколько раз, если вам действительно повезет; а потом, когда все закончится, что вы будете делать? Ответ на беспокоивший меня вопрос пришел на второй день моего пребывания на земле. Я приземлился в Казахстане, совершил 24-часовой обратный путь в Хьюстон, прошел курс реабилитационных тренировок и, наконец, был свободен. Мой сын, которому только что исполнилось шестнадцать лет, получивший водительские права, пока я был в космосе, сказал: «Папа, давай поедем в магазин по продаже автомобилей». Я сел с ним в машину (он был за рулем), и мы отправились к местному дилеру Ford. Я отчетливо помню первый красный свет, на котором мы остановились, когда я подумал: «Ну, я вернулся на Землю. Это похоже на переключатель в моем мозгу, который переместил меня из положения „в космосе“ в положение „на Земле“, и это было хорошо! На Земле хорошо на все 100 %, и я совсем не скучаю по космосу. Я только что вернулся на планету, и это здорово».

С того момента я не оглядывался назад. Полеты в космос были потрясающими, это было невероятным благословением. А теперь я вернулся на Землю, и это отлично. У нас прекрасная планета, и на ней живут замечательные люди. У нас много проблем, но это наша планета. Теперь, когда я дома, я хочу жить своей жизнью, смотреть в будущее, а не быть застрявшим в славных днях прошлого, и, к счастью, именно таким было мое психическое состояние с тех пор, как я вернулся на Землю.

47. Трагедия
Я присутствовал при катастрофе «Колумбии»

Мне было трудно писать эту главу. Другие главы плавно перетекли в ноутбук, и мне даже не пришлось обдумывать их: слова просто перешли из моей головы в компьютер. Но эта глава станет одной из последних в этой книге именно потому, что я меньше всего хотел ее писать. Она о том, что больнее всего, но тем не менее она о событиях, которые являются частью истории полетов человека в космос. Путешествия обходятся дорого, и иногда искатели приключений не возвращаются домой. В этой главе я расскажу о том, как своими глазами наблюдал за трагедией в космосе.

Мы находились рядом с местом посадки шаттлов (SLF) в Космическом центре им. Кеннеди, где должна была приземлиться «Колумбия» на взлетно-посадочной полосе 33 утром 1 февраля 2003 года. Во Флориде был ясный солнечный зимний день, но все чувствовали себя обессиленными. Подготовка этой миссии шла несколько лет, смещаясь время от времени по мере того, как программа «Спейс шаттл» испытывала одну техническую проблему за другой. Поскольку миссия «STS-107» была исключительно научной, ее приоритет был ниже, чем у других политически значимых полетов, предпринимаемых для сборки МКС. Это должен был быть последний полет шаттла, не связанный с МКС или обслуживанием космического телескопа «Хаббл». Экипаж «STS-107» состоял из шести американских астронавтов и одного израильтянина. Они проделали замечательную работу, выполнив научные эксперименты во время полета. Сегодня был семнадцатый день после запуска, который состоялся в 16 января, и все с нетерпением ждали их возвращения домой. Семьи были измучены после стольких стрессов, волнений и бессонных ночей; команда управления полетом НАСА уже была готова отправить всех сотрудников по домам после нескольких недель непрерывной работы в центре управления полетами. И я был уверен, что экипаж тоже уже был готов к возвращению.

Мы стояли, ожидая, под февральским утренним солнцем. Нас было около пятидесяти человек – члены семей, астронавты, технический персонал НАСА. Мы были защищены от любопытных взглядов прессы. НАСА извлекло урок после аварии «Челленджера» в 1986 году, когда шаттл взорвался вскоре после вертикального старта, когда членов семей, рядом с которыми стояла пресса, фотографировали в этот ужасный момент.

В настоящее время существует подробный план действий на случай непредвиденных обстоятельств, предусматривающий специальные меры по обеспечению безопасности семей. Они должны быть изолированы во время запуска и посадки; указаны конкретные действия, которые следует предпринять в случае катастрофы. Как официальный член семейного эскорта я знал, что буду неотъемлемой частью любого плана. Во время работы в НАСА я ознакомился с бесчисленным множеством контрольных списков и процедур и теперь знал, как эвакуировать людей из здания в случае торнадо; что делать, если на Хьюстон обрушится ураган, и т. д. И к этому плану действий на случай непредвиденных обстоятельств я отнесся серьезно.

Мы болтали друг с другом: разговаривали о детях, которые должны вернуться в школу в понедельник (в тот день была суббота); о том, какая сантехника или компьютеры сломались дома во время миссии; сплетничали о том, кто из отдела астронавтов будет назначен на следующие полеты шаттла, кто был болен, и т. д. Обычные разговоры взрослых людей, ожидающих приземления космического шаттла. НАСА перевело разговоры из центра управления на громкоговоритель, и обычная болтовня экипажа с Землей, а также описание посадки, которое транслировалось по телеканалу НАСА, заполнили пространство. Примерно за пятнадцать минут до приземления экипаж «Колумбии» замолчал. И капком[11]11
  CAPC (КАПК) – отвечающий за связь ЦУП и шаттла.


[Закрыть], которым был астронавт Чарли Хобо, сделал несколько вызовов по радиосвязи: «Колумбия, Хьюстон, проверка связи…» Ответа не было. Я не сразу заметил это, потому что мы были заняты светской беседой, но один из членов семьи подошел ко мне и спросил: «Привет, Терри, что происходит? Нет связи?» Я рассеянно сказал, что это нормально, экстремальные температуры при повторном входе в атмосферу могли заблокировать поступление радиосигнала к шаттлу, тем более что он сделал серию S-образных поворотов с креном влево и вправо, чтобы лететь к посадочной площадке. Я заверил его, что все в порядке и мы скоро получим от них известие, и вернулся к нашей болтовне.

Прошло несколько мгновений. Примерно через две минуты воцарилась тишина, все замолчали, гнетущий звук тишины в громкоговорителе преобладал надо всем. Я очень быстро перебрал в своей голове несколько возможных сценариев. Это действительно мог быть сбой системы связи. Но я знал, как много средств связи было установлено на шаттле – у «Колумбии» были радиоканалы для спутниковой связи, а также антенны на земле. Два радиоприемника УВЧ, как на военных самолетах, чтобы поговорить с землей. Обширная система телеметрии, которая обеспечивала центр управления полетом данными, даже если не было голосовой связи. Я понял, что действительно произошло что-то непредвиденное, примерно на L-12 (за 12 минут до предполагаемого приземления). У нас не было ни телевидения, ни радио, ни новостей, и, слава Богу, это были дни, когда еще не было ни смартфонов, ни «Твиттера». Итак, мы сидели там, в полном неведении, и ждали.

Гигантские часы уже показывали отметку L-3 (3 минуты до посадки). Мы знали, что в этот момент уже должны услышать двойной звук рокота орбитального корабля над нашими головами, все еще двигавшегося со сверхзвуковой скоростью на высоте 15 километров. Но не было ничего, кроме оглушительной тишины. Я знал, что радиолокаторы наземного слежения и камеры уже должны были бы передавать увеличенные изображения «Колумбии». И я понимал, что в этот день она не вернется к месту посадки шаттлов (SLF).

Джерри Росс, один из старших астронавтов, посоветовал нам собрать семьи, посадить в автомобили и отвезти в помещения для экипажей в Космическом центре им. Кеннеди. Это была гостиница для астронавтов, где мы ночевали до и после миссий, одевались перед запуском и где встречались с семьями после завершения полетов. Мы все вместе будем там ждать новостей. Когда часы уже почти приблизились к отметке L-00:00:00, я понял, что случилось. Я испытывал огромное сочувствие к людям, которые сказали, что не о чем беспокоиться, когда громадный кусок герметика нанес удар по крылу «Колумбии» через восемьдесят одну секунду после вертикального старта семнадцать дней назад. Мой мозг проанализировал это событие, и я сразу же интуитивно понял, что это и есть причина тяжелой аварии, задолго до того, как стали известны подробности и я увидел трагические кадры с обломками «Колумбии», летящими высоко в небе над Техасом.

Несколько членов семей сели в мой внедорожник, и мы поехали молча. Это были самые длинные пятнадцать минут в моей жизни. Радио было выключено, я не хотел, чтобы они слышали новостной репортаж. Через несколько минут зазвонил мой мобильный телефон. Это была жена, она плакала, увидев новости по телевизору. Я спокойно сказал: «Привет, да, мы слышали, нет связи с "Колумбией", и мы все едем в гостиницу для астронавтов. Мы пока не знаем подробностей, но я дам вам знать, как только что-то прояснится». И быстро повесил трубку, ведя себя так, как будто это все еще остается загадкой. Но после этого короткого звонка я знал, что тайны уже нет. Через несколько минут после нашего приезда, в гостиницу прибыл старший астронавт Боб Кабана и принес печальную новость членам семей и астронавтам из группы сопровождения. «Колумбия» погибла вместе со своим экипажем. Выживших не было.

Я стал членом семейного эскорта для «STS-107» несколько месяцев назад. Мне передали, что со мной хочет поговорить Рик Хасбэнд. Я был новичком, одним из многих, а Рик был старшим астронавтом ВВС и командиром шаттла. Он был большим человеком, а я – никем. Поэтому я сразу предположил, что у меня возникли проблемы, когда узнал, что придется встретиться с ним. Я почувствовал облегчение, когда при встрече со мной его лицо расплылось в широкой техасской улыбке и он заявил, что рад меня видеть. Он хотел, чтобы я был одним из четырех сопровождающих для семей астронавтов его команды. У большинства экипажей шаттлов было только по два сопровождающих, но, поскольку членом экипажа «STS-107» был первый израильский астронавт Илан Рамон, команде была нужна специальная поддержка, чтобы помочь с дополнительным международным контролем. Я был потрясен огромной честью, которая мне выпала. Обычно для выполнения подобных поручений назначают более опытных астронавтов. Я сразу же согласился и взволнованно пошел домой, чтобы поделиться важными новостями. Я чувствовал, что это будет одно из самых важных заданий в моей жизни. Я и понятия не имел, насколько был близок к истине в тот момент.

Следующие несколько месяцев я потратил на то, чтобы получше познакомиться с семьями астронавтов. Моя работа заключалась в том, чтобы помочь им пройти все основные вехи полета шаттла. Сначала подготовка к запуску, потом их сопровождение в центр управления полетом для участия в видеоконференциях (своего рода космический Skype), чтобы они могли быть в курсе выполнения полета, и наконец возвращение семей во Флориду для присутствия во время посадки шаттла. Уже не говоря о том, что надо было оказывать помощь детям в школьных делах и мероприятиях, организовывать вечеринки перед запуском и после посадки шаттла, а также заниматься другими повседневными вещами. Я смотрел на это как на способ сделать все, что требовалось семьям, пока их родные были в космосе. Я знал, что моя семья была бы признательна за такую поддержку, особенно когда придет мое время отправиться в полет.

Экипаж «Колумбии» был особенным. Действительно особенным. Они все очень хорошо справлялись со своей работой. В качестве наблюдателя я присутствовал во время одного из моделирований этапа выведения на орбиту, самого сложного и трудного для астронавта. Я думал, что полеты на одноместных F-16 во время ночных атак были самыми трудными заданиями, которые мне когда-либо приходилось выполнять. Но я так считал только до тех пор, пока не начал тренировки этапа моделирования выведения шаттла на орбиту. Наблюдая за Риком на левом сиденье в роли командира и Вилли Маккулом на правом сиденье в роли пилота вместе с Дэйвом Брауном и Калпаной Чавла в роли специалистов миссии, работающих вместе во время нескончаемых адских сбоев, придуманных для них техником-руководителем системы моделирования, я был поражен. Казалось, что у меня нет надежды когда-нибудь стать таким же хорошим, как Вилли, в качестве пилота или правого пилота. Видеть такую великолепную команду было по крайней мере пугающим, но это высоко поднимало планку, к которой следовало стремиться.

Илан Рамон, ставший первым израильским астронавтом, был настоящим национальным героем. Для страны, измученной непрерывными раздорами, он стал источником надежды и объединяющей силой. В нем было что-то такое, что заставляло меня думать, что он был способен на все: в комнате на тысячу человек он мог бы стать тем, кто поднимется над толпой, которая будет доверять ему и смотреть на него как на лидера. Он был награжден как пилот F-16. Илан был восьмым номером в составе группы из восьми истребителей F-16, которые бомбили ядерный реактор в Ираке в 1981 году. Быть последним парнем – это всегда самая опасная позиция в расстановке, потому что к тому времени, когда вы будете лететь над целью, все зенитные орудия противника уже будут в состоянии боеготовности и будут нацелены на вас. Наши летчики-бомбардировщики времен Второй мировой войны дали этому сомнительному отличию название «Хвостовой Чарли». Илан пережил эту миссию над Ираком, став легендой в своей родной стране. Но для него важнее любых успехов в ВВС или в космосе была его семья. Его красивая и чудесная жена Рона была целым миром для Илана, как и его четверо прекрасных детей. Я мог сказать, смотря на них, что даже в их юном возрасте было видно, что все они вырастут прекрасными взрослыми людьми и оставят след в этом мире, как уже сделал их отец. Служить ему и его семье было честью и удовольствием для меня.