Текст книги "Серые братья"
Автор книги: Том Шервуд
Жанр: Исторические приключения, Приключения
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)
Ночные гости
Это произошло через несколько дней. Ночью, когда все уснули, раздался гул колокола.
– Мои компракчикосики! – подскочил Слик. – Девочек мне привезли! Мно-ого мне за них обещали…
Он, зажёгши фонарь, утопал в туннель, но вернулся оттуда не с компракчикосами. За ним, склонившись, едва протиснулся какой-то большой человек, и Пит вздрогнул, рассмотрев в свете фонаря его шишковатую бритую голову и пулевой шрам на щеке. На человеке была широченная, кожаная, крашеная в жёлто-охристый цвет куртка. Но, не смотря на внушительные размеры, куртка была-таки маловата: оба рукава вкосую лопнули на могучих руках. Второй пришедший был невысок, худощав, и глаза его были близко посаженными к переносице и странно выпуклыми.
– А вы… кто… – потерянно лепетал Слик. – А где… там…
Пит услышал, как рядом проснулся и сел Дэйл. Они изумлённо переглянулись, когда двое пришедших, не говоря ни слова, крепко связали Слику руки и ноги и заткнули скомканной тряпкой рот. После этого, стараясь не шуметь, великан подошёл к решётке и, присев на корточки, проговорил:
– Здравствуй, Дэйл. И ты здравствуй, Пит. Вставайте. Есть разговор. И разбудите Шышка, – сейчас будем снимать с него костоломку.
И Пит заплакал.
Глава 9
Жезл инквизитора
Исполнился очередной виток судьбы. Жизнь подвела наших героев к событию, которое было очень похоже на уже случившееся в их прошлом. Снова летел под всеми парусами, разрезая острым носом волну, «почтовый» клипер, и так же стояли на квартердеке, повернувшись спинами к ветру, мастер Йорге и Бэнсон. Только клипер был на этот раз не «Харон», а так хорошо знакомый Бэнсону «Марлин», и мчался он не на юг, в Адорскую бухту, а на север, в Бристоль. И пассажиров на нём, надо отметить, заметно прибавилось.
Чёртов горох
Мирный Плимут, погружённый в обыденные заботы, жил размерено и спокойно. Никто из простых горожан, равно как и никто из полиции не знал, что противостояние двух маленьких, частным образом собранных войск подошло к кульминации. Напряжение достигло предела. Сам воздух, казалось, был напоен предвестием рокового события – последней, отчаянной схватки.
Во дворе дома бывшего скупщика краденого открыто готовились к отъезду: грузили в кареты тюки и корзины. Принц Сова сам носил их, сгибаясь под тяжестью. Никто из наблюдающих со стороны не поверил бы, что вся кладь была заполнена соломой и пухом. Сова знал, что предстоит небывалая гонка, и старался облегчить кареты насколько возможно. В то же время преследователи должны быть уверенными, что перед ними – тяжёлый тихоходный обоз.
Да, Сова снова был в доме, и он не прятался, так как теперь он, в свою очередь, был ниточкой, ведущей к исчезнувшему Бэнсону.
Бэнсон же выполнял серьёзное поручение.
Петляя, проскакивая целые мили по руслам ручьёв, – чтобы сбить со следа собак, – он мчался в Лондон. Купив ещё одного крупного жеребца, он через каждый десяток миль пересаживался с одного на другого. Заезжая в постоялые дворы, он давал коням овса, чистой воды, и отдыхал ровно столько, сколько требовалось для отдыха им.
Добравшись до пригорода, он отыскал мастерскую знакомого кузнеца. На карту было поставлено многое, и Бэнсон заметно нервничал. Он понимал, что его заказ не возьмётся выполнять ни один из свободных ремесленников. Чудовищный инструмент, за которым он приехал в пригород Лондона, сейчас мог сделать лишь тот, кому он бросил когда-то в ладонь тяжёлое, хранящее жар горна, золотое ядро.
Он вошёл – и тотчас отлегло от сердца: кузнец, не скрывая радости, бросился пожимать ему руку. Бэнсон, взглянув на стоящего у наковальни помощника, устало сказал:
– Пошли своего молодца, пусть моих коней расседлает и даст овса.
Протянул благодарно поклонившемуся «молодцу» серебряную монетку.
– Опять небывалый заказ? – обнажив зубы в широкой улыбке, спросил кузнец.
– Догадлив ты, мастер, – подойдя вплотную, проговорил Бэнсон. – Мне нужен инструмент, за изготовление которого палач отрубает руку. А за применение – голову.
– Понадобилась-таки кулевриновая аркебуза?
– Нет, кузнец. Мне нужно то, что русские разбойники называют «чеснок». (Кузнец побледнел.) Испанцы – «колючий виноград». Голландцы и немцы – «коврик». А в Англии он зовётся…
– «Чёртов горох», – прошептал кузнец, отступая.
– Чёртов горох. Нужно немного, но срочно. Я взялся помочь тем, кому неоткуда ждать помощи. Будет погоня. И – ты либо веришь мне, либо нет.
Кузнец, отирая пот, присел на скамью, расправил на коленях кожаный фартук. Помолчал. Потом, глядя в сторону, поинтересовался:
– Инструмент для человека или для лошадей?
– Для лошадей.
– Значит, крупный.
– Снова помолчал. Вздохнул. Взглянул Бэнсону в лицо.
– Тебе разве лошадей не жаль?
– Лошадей можно вылечить. А у меня за спиной будет живых людей десятка два с половиной, и детишек человек тридцать.
– Откуда дети-то?
– Из рабства.
Кузнец встал, взял совок, звеня, поддел из ларя угля, всыпал в малиновый огонь горна. Разложил на наковальне молоты и щипцы. Распорядился:
– Закрой дверь на засов. И вставай помогать, если дело срочное.
Бэнсон вышел, осмотрел коней, сказал помощнику кузнеца:
– Можешь сходить выпить. Мы часок-другой поболтаем.
Вернулся в кузницу, запер дверь и встал к горну.
Почти час был потрачен на то, чтобы нарубить коротких стержней из толстой проволоки и изготовить шаблон – две сваренные металлические пластины, образующие тупой угол.
Час прошёл, и кузнец бросил на наковальню первую «чёртову горошину». Металлический паучок в пол-ладони величиной прокатился по иссечённой ударами молотов поверхности наковальни и замер, хищно выставив вверх острый, в три грани кованный шип.
– Четыре шипа, – хмуро сказал кузнец. – Между любыми из них – угол в сто двадцать градусов. Как «горох» ни бросай – он на три шипа встаёт, четвёртый – обязательно торчком к небу. Лошадь, наступив на него, летит через голову, и всадник, конечно, всмятку…
– Сотни на две железа у тебя хватит?
– Хватит и на три. Только попрошу тебя, контрабандист…
– Всё, что смогу.
– Конечно, если сможешь… Привези его обратно ко мне. Перекую.
– При плохом ходе дела мне уже ничего возить не придётся. При хорошем – «горох» подберут те, кого он остановит. – Бэнсон улыбнулся, взял в руку паучка и добавил: – Но тогда у меня будет повод вернуться за ним.
Кузнец добавил в горн угля, взялся за рычаг мехов. Проговорил, ухмыляясь:
– Странно, что «чеснок» у тебя не из золота!
Погоня
Всё рассчитали до деталей. Была найдена укромная бухта, в которой встал на якорь «Марлин». Также нашли и частично расчистили подход с берега к бухте.
Подход этот был не вполне удобен: неширокая ложбина, заваленная камнями-окатышами, стиснутая с боков отвесными каменными стенами, круто поднималась вверх и, если бы здесь нужно было пробежать Сове или Бэнсону – они бы легко преодолели опасный подъём, но среди тех, кого в назначенную минуту должны были домчать сюда кареты, были дети и несколько женщин…
Наверху, на гребне – площадка шагов семь на десять, и затем – ещё более крутой спуск вниз, к берегу, где уже покачивались шлюпки «Марлина».
Хорош был только подъезд к ложбине – твёрдый скальный грунт, вполне подходящий для каретных колёс.
Бэнсон, мастер Йорге и несколько матросов с «Марлина» расхаживали по площадке. Они натянули канат от гребня вниз, до самого берега – но всё равно для женщин этот путь был весьма сложен. Если бы не такая удобная бухта, и не такой удобный подъезд…
Бэнсон спустился к ряду камней, сложенных в виде вала, за которым были разложены несколько мушкетов и пистолеты, в который раз проверил пули, порох, арбалет и болты. Вернулся наверх, к Йорге. Постояли в молчании.
– Сколько осталось? – спросил кто-то из матросов.
– Четыре минуты, – сказал мастер Йорге и раздвинул цилиндр подзорной трубы.
Мучительно медленно тянулись секунды. Вдруг Йорге негромко сказал:
– Молодцы. Всё точно.
И передал трубу Бэнсону. Тот схватил её, поднёс к глазу. Далеко внизу, между скал, слева, вдоль берега двигались три кареты. «Это Стэнток с семьёй и домочадцы скупщика краденого». Бэнсон перевёл трубу и увидел, как справа, навстречу им, ползут ещё четыре кареты. «Это Сова и дети из крепости». Вдруг Бэнсон недобро оскалился: за обоими кортежами, чуть превышая дистанцию прицельного выстрела, ехали чёрные всадники. Девять слева и пять справа. Они не гнались, просто ехали следом, старательно держась на расстоянии полёта пули. Каждая компания знала, что всех нужных им людей в преследуемых каретах нет. Они – только след, ниточка…
– Четырнадцать, – сказал Бэнсон, отнимая трубу от глазницы и вытирая запотевший окуляр. – Хороший учитель – Ван Вайер. На всю жизнь запомню теперь, как важен тайный резерв.
– Пора! – проговорил Йорге и матросы, цепляясь за канат, растянулись вдоль спуска, встав в наиболее опасных местах.
Приготовился и Бэнсон. Подсыпал нового пороха на полки мушкетов и пистолетов, взвёл арбалет. «Как только кареты встретятся – чёрные всадники увидят друг друга и поймут, что вот теперь мы все – в одном месте. Вот тогда будет гонка…»
Этот миг пришёл. Выехав из-за скал к далёкому подножию ложбины, кортежи резко повернули и возницы взмахнули кнутами. Лошади рванули. Семь карет ходко покатили в сторону моря, всё больше забирая в подъём. Увидели друг друга и всадники, и две чёрные стаи рванулись навстречу. Пришёл их час. Бойцов у Совы – втрое меньше, чем их, все остальные – просто живое мясо. Вот она, минута награды за многодневное терпение. Хэй, загонщики, хэй!
Но кареты помчались совсем не так, как подобает тяжело нагруженному обозу, да и под колёсами у них были не ухабы и ямы, а твёрдое каменное плато. Выжали все силы из лошадей и всадники. Они уже настигали последнюю из карет, когда сверкнул в воздухе блескучий коротенький дождик, лёг частыми каплями под копыта мчащихся лошадей. Сразу четыре из них, подминая всадников, рухнули, кувыркаясь; резко осадили своих лошадей задние всадники, а кареты всё мчались вперёд, и раз за разом вылетал из окон последней блескучий металлический град.
Кортежи домчались до первых крупных камней. Дверцы карет распахнулись, из них стали выпрыгивать мужчины, женщины, дети – и все торопливо стали карабкаться вверх, вверх, – на гребень, откуда призывно махали им Бэнсон и Йорге.
Да, можно было предположить, что от этих загонщиков уйти будет непросто. Оставив лежать четверых лошадей и троих человек, десять всадников двинулись дальше. Двое спешились и, склонившись, со всей возможной проворностью работали руками, и от них в стороны разлетались колючие «горошины». Расчистив узкий проход, «чистильщики» вспрыгнули на лошадей и, доскакав до следующего «коврика», спешились и снова склонились над ним.
Все беглецы были уже наверху и, помогая друг другу, спускались, цепляясь за канат, к шлюпкам. Но преследователи преодолевали россыпи «гороха» неописуемо быстро! Они могли бы спешиться и бежать по каменистым склонам, но лошади должны были сэкономить им две, а то и три минуты. И чёрные всадники тратили время, расчищая для них путь, чтобы потом с лихвой наверстать упущенное.
Бэнсон, видя их скорость, тревожно оглянулся. Ещё десятка три человек толпились на гребне: много провозились, спуская на берег женщин. А снизу донёсся грохот копыт! Бэнсон метнул взгляд к подножью ложбины. Преодолев последнюю преграду десять человек на десяти лошадях мчались к покинутым, стоящим с распахнутыми дверцами каретам, и в отдалении к ним ковылял уцелевший после падения одиннадцатый. Бэнсон взял мушкет, прицелился. Подбежал и плюхнулся рядом Сова, тоже взял мушкет, проверил порох на полке.
– Стрелять нельзя, – скривившись, сказал он. – Их ответный залп ударит в спины тех, кто ещё не спустился.
– А что делать?
– Тянуть время. Обещать сдаться. В сущности, Вайеру нужны только мы. А вот и он!
Бэнсон взглянул. Внизу, бросив лошадей рядом с каретами, мчались вверх люди в одинаковых чёрных одеждах. В центре бежал, взмахивая тросточкой, маленький человек. Одна рука у него была на перевязи.
Подбежал и Стэнток и тоже подхватил себе мушкет, но Сова твёрдо проговорил:
– Нет. Ты нужней у каната. Так ты больше людей спасёшь!
Привыкший соблюдать дисциплину офицер кивнул, положил мушкет и побежал назад. Бэнсон взглянул ему вслед. «Проклятье! Ещё человек двадцать…»
А преследователи, сократив дистанцию до прицельной стрельбы, встали на колена. У плеч их блеснули стволы.
– Вайер, стой! – воскликнул Сова. – Мы сдаёмся!
Он отложил мушкет и встал во весь рост. Стал подниматься и Бэнсон, и в этот миг из-за их спин вышел мастер Йорге. Он ступил пару шагов и встал, подняв на уровень головы и вытянув вперёд-вверх руки с обращёнными к преследователям ладонями.
– Бэнсон, Сова, – сказал он спокойным голосом. – Помогите спустить оставшихся. Стрелять в нас не будут.
Но, словно в насмешку над ним, маленький человек внизу махнул тростью и все девять чёрных стрелков разом спустили курки. Бэнсон, взревев, подхватил мушкет и, приложившись, тоже нажал на спуск.
Это было неописуемо. Снизу не раздалось ни одного выстрела. Не выстрелил и мушкет Бэнсона. «Сдуло порох с полки!» – подумал он и, схватив другой мушкет, снова приложился и выстрелил. Вернее, попытался. Кремень высек из стальной пластины-огнива отчётливый снопик искр, и они, шипя, упали на ниточку пороха – но упали словно в песок. Выстрела не было.
– Спускайте оставшихся, – повторил Йорге. – Стрельбы не будет.
– Порох не загорается! – дрогнувшим голосом произнёс Бэнсон.
– Да, – сказал Йорге, стоя с поднятыми руками. – И не загорится.
Сова, ошалело захохотав, метнулся на гребень, схватил двоих детей подмышки и легко запрыгал вниз, вниз, мимо удерживающих канат матросов. Йорге стоял, не шевелясь. Распростёртые руки его мелко-мелко дрожали. Чёрные люди внизу, взмахивая ножами, разрезали пороховницы, меняли порох на полках. А Бэнсон уходить не спешил. Оскалив зубы, он почесал пулевой шрам на щеке и, с этим зловещим оскалом, наклонился и поднял арбалет. Вставил плечевой упор, приник глазом к прицельной раме – и нажал скобу. Внизу, среди чёрных загонщиков, нелепо взмахнул рукой и опрокинулся навзничь маленький человек. Чёрные фигурки облепили его, как муравьи. Подняли, понесли.
– А теперь иди, Бэн, – сказал, не двигаясь, Йорге. – Крикнешь мне, когда все будут в шлюпках…
Когда шлюпки отплыли, загонщики всё-таки показались на кромке высокого берега. Встали в линию, подняли мушкеты. Но проверить, будут ли они стрелять теперь – не пришлось. С борта «Марлина» залпом ударили две пушки. Заряжены они были не ядрами, а картечью. Людей, стоящих на гребне, на миг закрыло пыльным облаком, поднятым ударившим в камни свинцом. Когда облако рассеялось, на гребне уже не было никого.
Медвежья шкура
– Хранишь ли ты моё письмо, Бэнсон? – спросил мастер Йорге.
– Ну конечно. В самом надёжном месте: в арбалетном футляре.
– Прошёл год.
– Даже чуть больше. Я всё помню, мастер. Через два года распечатаю. Пятого сентября.
– Слышу по голосу, – произнёс, глядя в бескрайнее море, Йорге, – что ты улыбаешься. Отчего?
– Принц Сова сказал, что мы ввязались в драку, в которой нам не уцелеть. А ваше письмо обнадёживает. Это значит, что два года я ещё проживу.
– Холодно, – зябко повёл плечами старик. – Идём-ка в каюту.
Они спустились вниз.
– А ты и вовсе легко одет, – заметил Йорге. – накинул хотя бы свою куртку. Хорошая куртка, большая.
– Да, – кивнул Бэнсон. – Такого размера одежду шьют лишь на заказ. У нашего «скупщика краденого» позаимствовал. Рукава вот только узки оказались. Лопнули рукава.
Они вошли в каюту.
– Я думаю, – улыбнулся Йорге, и глаза его блеснули из-под белых кустистых бровей, – рукава можно как-то поправить.
Он сел за свой стол, всё так же заваленный книгами. Наклонился, вытащил из-под скамьи узкий и длинный сундук. Расчистил на столе место, сложив книги в две высокие стопки, и выложил изъятый из сундука длинный свёрток – толстый, коричневый. Развязал стягивающую свёрток каболку – и подал Бэнсону. Бэнсон развернул свёрток, встряхнул. Длинный, до самого пола, кусок прекрасно выделанной медвежьей шкуры. А Йорге между тем разложил на столе хорошо знакомые любому портному предметы: бритву, ножницы, полоску войлока с утопленными в него иглами, несколько мотков ниток – конопляных и шёлковых.
– Вот тебе новые рукава, – сказал довольно старик. – Давай свою куртку, будем выпарывать старые.
Через полчаса в каюте ярко горели четыре свечи, громко хрустели ножницы, выкраивая линии будущих швов.
– Чудеса! – произнёс Бэнсон, откладывая в сторону шкуру и ножницы и подвигая к себе бритву и куртку. – Шкуры – ровно на два рукава. Как будто мерку с меня снимали!
– А я её для тебя и готовил, – бесстрастным голосом сказал Йорге.
– Это что же, – озадаченно проговорил Бэнсон. – Вы знали, что я встречусь с вами, и что у меня будет куртка с лопнувшими по шву рукавами?
– Точно не знал. Но догадывался.
Бэнсон покачал головой, улыбнулся. Принялся распарывать шов.
– Мастер Йорге, – сказал он вдруг, опустив куртку с наполовину взрезанным плечом на колени. – Помните, год назад, так же, на корабле, вы сказали Альбе «прощай»? Он ещё удивился, что не «до встречи».
– Да, помню.
– И вы сказали, что смерть подошла очень близко. Альба сказал, что это была хорошая, честная жизнь. А вы произнесли слово «бесспорно». Выходит, вы тогда видели, что дни Альбы уже сочтены? А он – не видел? И вы имели в виду его хорошую, честную жизнь, а он говорил и думал о вашей?
– Да, Бэнсон. – Именно так.
– А откуда… Если мне позволено будет спросить… Откуда такая способность предвидеть? Не могли бы вы рассказать о себе – вот как рассказывали мне о мастере Альбе?
– История долгая, Бэнсон. Расскажу, если хочешь. Только приготовься к пространным паузам: мне придётся многое вспоминать из весьма далёкого прошлого. Мне придётся даже вспомнить своё настоящее имя.
– Как же вас звали в том вашем прошлом?
– Меня звали аббат Солейль.
Молодой богослов
(Север Италии. За 70 лет до наших событий.)
Два молодых человека, верхом на осликах, неторопливо, оберегая, насколько возможно, капюшонами лица от дорожной пыли, приближались к конечной цели своего путешествия.
– Массар, – сказал негромко один из них, с трудом разлепив покрытые пылью губы.
Он был в балахоне монаха-францисканца.
– Наконец-то! – хриплым шёпотом отозвался второй, в одеянии монаха-иезуита. – Как я измучился!
– Но согласись, – улыбнулся его товарищ, – не пристало роптать, когда рядом есть кто-то измученный вдвое больше.
– Это ты, что ли?
– Нет. Ослики.
Массар, довольно большой город белел невдалеке полосками крепостных стен, дрожащих в струях знойного летнего марева. Когда-то он был размещён на плоской возвышенности между двумя реками – одной широкой, другой – поуже. Но теперь, наплодив новых людей и наставив новые – не дома даже, а целые улицы и кварталы, – выполз на противоположные берега обеих рек. Он вынес даже за границу нового, гораздо более пространного кольца каменных стен небольшую речную пристань с длинными, под одной общей крышей, складами, и унылую стайку ветряных мельниц, крылья которых, по причине отсутствия хорошего ветра, медленно покачивались из стороны в сторону, не совершая и четверти оборота.
– Какая жара, – с усилием произнёс иезуит. – Интересно, что нам дадут сейчас в приёмной епископа – воды или местного вина?
– Да, – откликнулся францисканец. – Интересно.
Он сполз со спины своего осла и пошёл, сладко постанывая, неуклюже переставляя закаменевшие ноги.
– Жалеешь осла? – не без иронии поинтересовался иезуит.
– И осла жалею. До города – не больше мили, вполне дойду и своими ногами. И перед епископом хочу выглядеть бодро. Я ведь до сих пор не знаю, зачем меня вызвали.
– А я – зачем меня вызвали – знаю. И напускная бодрость мне не нужна. Пусть видят, что я смертельно устал. Вина бы мне, – холодного, из погреба, – и в келью. Отлежаться до ужина.
В воротах их встретил опирающийся на алебарду, страдающий от жары стражник.
– Пошлину, – тяжело дыша, сказал он, – дорожную.
– Денег нет, – сказал францисканец. – Я – нищенствующий монах. Вот грамота епископата. Я вызван в Массар, я не путешествую.
– Осла оставишь в залог, – с досадой махнул рукой стражник, привыкший такие объяснения выслушивать десятками в день. – И ты тоже!
Он повернулся к юноше-иезуиту. Но тот, явно не намереваясь слезать, тоже достал и развернул свою грамоту. Он держал её не вертикально, когда можно читать написанное, а боком, разведя в стороны и придерживая руками два свивающихся края. В этом был вызов, и стражник, наливаясь сердитостью, шагнул, и протянул уже руку, чтобы выхватить грамотку и прочесть – куда и к кому едет этот невежливый юный монах. Шагнул – и вздрогнул вдруг, как ошпаренный, и отдёрнул испуганно руку. Да, ему и не нужно было читать чернильные чёрные строки. Достаточно было увидеть инквизиторскую печать.
– Прошу, прошу, – торопливо забормотал он, – святые отцы! Проезжайте! Простите, что допустил заминку… Что задержал… Приёмная епископа – розовый дом в самом центре города… Проезжайте!
В молчании двое монахов добрались до приёмной. Передали ослов выбежавшему расторопному конюху, и вошли в прохладный и тёмный и, на первый взгляд, бескрайний, с колоннами, высокий и гулкий холл. Здесь молчаливый секретарь взял их бумаги и, жестом предложив сесть, удалился. Путники, доковыляв до скрывающихся в тени лавок, сели и, с одинаковым блаженным стоном вытянув ноги, взглянули друг на друга и обменялись улыбкой. Как нелёгок был путь! Как хорошо, что он наконец-то закончен!
Зная, как велик и важен тот, к кому они приехали, юноши приготовились ждать и час, и два. Но события пошли не так, как предполагалось. Послышались звуки торопливых шагов – и в холл вышел сам епископ! В мантии с золотой отделкой, полный, с мясистым и красным лицом – и, на удивление, отнюдь не старый. Приехавшие торопливо вскочили и, упав на колени, коснулись лбами холодного мрамора.
– Встаньте, дети мои! – величественно произнёс епископ, протягивая руку для поцелуя. – Кто из вас – Вениамин?
– Я, ваше преосвященство, – ответил, целуя пухлую длань, францисканец.
Да, здесь было иначе, – не так, как у ворот. Качнулись весы, определяющие значительность персоны, в обратную сторону. Епископ, не обращая внимания на снабжённого инквизиторской печатью иезуита, прикоснулся к плечам и поднял с колен францисканца.
– Вениамин Солейль! – сказал он преувеличенно-радостно. – Так вот ты каков!
И, отступив на шаг, положил одну руку поперёк объёмного живота, а вторую поднял от локтя вверх и выставил палец:
– Следуй за мной.
И увёл нищего францисканца в свои кабинеты. К иезуиту же подошёл невзрачный служитель и поманил куда-то в сторону, в низенькую, неприметную дверцу.
Холл был настолько высок, что вверху, под потолком, по всему периметру тянулся балкон – и не один, а в два яруса. На нижнем из них, невидимые, – в тени, вверху, – стояли двое людей и молча наблюдали церемонию встречи.
– Кто этот юный Солейль? – поинтересовался один из них, когда холл опустел.
– Ты имеешь в виду, почему наш епископ так к нему ласков? Редко посещаешь библиотеку, брат Гуфий. Ты ведь имеешь доступ к переписке. И, если бы ты, вместо того, чтобы направлять свои стопы вниз, к палачу, в подвалы, устремлялся бы вверх, в библиотеку, к бумагам – ты б сейчас знал, что Вениамин Солейль – молодой богослов. Образованный. Одарённый. Имеющий блестящую манеру изложения. Его компилляции[21]21
Компилляция – исследовательский труд, составленный из цитат
[Закрыть] из ранних римских философов, а главное – комментарии к ним наделали много шума два года назад. Стали искать, кто этот премудрый Солейль, этот старец полузабытого маленького монастыря, и нашли – семнадцати лет юношу. Повосхищались бы и забыли – но вдруг недавно пришло из Ватикана письмо. Сам Папа обратился к епископу с требованием прислать к нему юного богослова – и незамедлительно.
– Ах, вот как?! Подожди, подожди… А епископ назначен в Массар недавно, и, между нами, мечтать не смел о таком счастье, – и между нами же – это место мечтал занять главный инквизитор Массара, – так епископ теперь лижет ватиканскую руку при каждом удобном случае и с подобострастием! Думаю, что просто так он этого Солейля в Рим не отпустит!
– Совершенно правильно думаешь. Опять же – о пользе чтения епископской переписки: до того, как Солейль покинет наш благословенный город, его возведут в сан аббата.
– Аббата?! В девятнадцать лет?! И Ватикан утвердит?
– Более чем вероятно, что не просто утвердит. А вернёт его сюда с небывалым повышением. Потому что… – Открывающий тайны пригнул голову и снизил голос до шёпота: – потому что прошёл слушок, что этот Солейль – Папе сын.
– Ка-ак?! Ведь Папа девятнадцать лет назад… находился под целибатом, обетом безбрачия! Что ты говоришь, брат Марцел?
– Ну, все мы люди, брат Гуфий. У всех у нас слабости.
– Вот, значит, как… Нужно свести знакомство с этим Вениамином. А кто второй?
– Родственник.
– Чей родственник?
– Ничей.
– Ах, родственник[22]22
«Родственниками церкви» называли добровольных помощников инквизиции
[Закрыть]! Ну, а зачем епископ его-то вызвал?
– Ты же сам сказал, что его место мечтал занять главный инквизитор Массара. Представляешь, как неуютно живётся епископу при таком «приятеле»? Вот епископ, – о, он оказался прекрасный политик! – собирает в провинциях молодых и «голодных» «родственников» и делает им завиднейшую карьеру: наделяет полноправными инквизиторскими полномочиями, да ещё с переводом в крупный город. Теперь – это его цепные псы в ведомстве главного инквизитора.
– А что же наш главный? Мирится с этим?
– Так ведь епископ увеличивает его аппарат, а не на оборот. Попробуй-ка прояви недовольство!
– А этот новый «родственник» – ведь слишком молод. Какие у него могут быть способности?
– О, он способен. Обладает мощным умом. Хитрым, коварным. Мастер полемики. Любого еретика через минуту допроса заставит оправдываться. И – волчья хватка. Знаешь, как зовут его?
– Как?
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.