Текст книги "Серые братья"

Юное чудовище

И Вениамин Солейль, юный аббат, отбыл в Рим, по высочайшему требованию Ватикана. А его недавний друг и попутчик остался в Массаре. С первых минут своего пребывания в епархии он был замкнут и молчалив, – иногда даже не замечал здоровающихся с ним и не отвечал на вопросы: мелькающие чётки в его подвижных, аристократически тонких пальцах сообщали всем окружающим, что он непрестанно читает молитвы. Юный иезуит тоже побывал на приёме у епископа, и был облагодетельствован так, что ему позавидовали бы тысячи и тысячи «родственников», – все те, кто из панического страха перед инквизицией неустанно помогали ей – с рвением, напоказ. Да, Иероним Люпус сменил балахон иезуита на чёрное инквизиторское одеяние и получил должность секретаря трибунала – не где-нибудь, а в Массаре. Но он не был счастлив! То есть совершенно не был, ни на йоту. Он мало ел и почти не спал. Он исправно посещал молельные службы, исправно вёл протоколы допросов, – и ждал, ждал. После аудиенции у епископа он подал письменное прошение о встрече с главой инквизиторского трибунала. Муравей, букашка осмелился написать льву. День за днём проходили без какого-либо ответа, и молчун-секретарь измучился так, что вокруг глаз его легли чёрные тени. Он приобрёл даже некую скорбную трагичность аскета, – и это заметил случайно оказавшийся рядом Сальвадоре Вадар, прелат Ватикана, глава инквизиторского трибунала в Массаре. Оцарапанный затаённым неистовством, блеснувшим из чёрных глазниц, он поинтересовался у служащих, кто этот молодой инквизитор. Его тотчас уведомили, – и он вспомнил о письме, на которое до сих пор не собрался ответить. И самое трудное, почти непреодолимое в том, что задумал новичок Иероним, свершилось: его пригласили к Вадару.

Солнце садилось за городом, выкрасив алым верхушки мельничных крыл. Окна кабинета прелата Вадара были раскрыты настежь, – хоть какое-то спасение от жары.

– Какое дело заставило тебя обратиться ко мне, сын мой? – сурово спросил Вадар у вошедшего в кабинет Иеронима.

– Позвольте мне сесть, падре, – вдруг сказал молодой секретарь.

Глава трибунала даже открыл рот, но не нашёл достойного ответа на внезапную дерзость. А секретарь звонко простучал сандалиями по лакированному паркету, взял стоящий у стены стул, подошёл с ним к столу, поставил напротив Вадара, и сел – лицом к лицу. Сел и стал молча смотреть прямо в глаза главе трибунала. И Вадар, отточенным за много лет чутьём уловивший необычность происходящего, не говорил ничего, а так же молча смотрел; – и не выдержал первый: моргнул. Тогда секретарь, на миг отчётливо улыбнувшись, стал говорить. Тихо, размеренно, с непринуждённой неучтивостью.

– Вы знаете, сколько молодых инквизиторов, падре, направил епископ в ваш трибунал за последние полтора месяца? Не трудитесь припоминать. Я знаю: троих. Штат заполнен по всем должностям. Что епископ будет делать дальше? Он будет освобождать некоторые должности. А именно те, которые занимают ваши, падре, доверенные люди. Преданные вам, работающие с вами уже много лет. Как он это будет делать – примерно ясно: в некоторых провинциях он удвоит налоги, и, едва лишь там проявятся волнения простолюдинов, он объявит это ересью и потребует постоянного присутствия там одного из ваших людей. Обязательно – с опытом, ветерана. А на его место, здесь, в Массаре, пристроит ещё одного, вроде меня: молодого, голодного, с неутолённым честолюбием и азартом. А главное – безусловно преданного епископу, благодетелю, второму отцу. Таким образом, мы с вами стоим перед фактом: епископ создаёт свою собственную гвардию в вашем собственном трибунале. Зачем ему это нужно? Ответ ясен даже мне, новичку: он сознаёт, что отнял у вас ваше место. Должность епископа – золотая мечта любого инквизитора: пожизненная слава, власть, деньги. А власть инквизиторов временна: они лишаются своих мест с приходом нового Папы. Ведь каждый вновь избранный Папа немедленно назначает во все трибуналы своих людей. Старый епископ умер, вы уже примеряли на себя его тиару – и вдруг этот выскочка. Родственник кого-то из Ватикана. Но выскочка умный. Он не стал ждать, во что выльется и какие формы приобретёт ваша затаённая ненависть. Он предпринимает точные и беспощадные действия, и, вполне можно ожидать, что скоро он вас уничтожит.

Секретарь умолк, откинулся на спинку стула и стал метать из руки в руку сухо потрескивающие чётки. Глава трибунала, как будто очнулся от оцепенения, опустил напряжённо поднятые плечи, шумно выдохнул. Посмотрел на стоящий на золотом пьедестале золотой колокольчик. (Секретарь со снисходительной улыбкой тоже посмотрел на него.) И – да, звонить падре Вадар не стал. Он наклонился, открыл дверцу в тумбе стола. Достал из тумбы и установил на столешнице графин с тёмным вином, два хрустальных полуфужера, хрустальное блюдечко, нож и лимон. Налил полуфужеры на треть. Порезал лимон. Взял свой бокал, кивнув секретарю, как равному. Тот взял, поднёс к лицу. По запаху определил, что в бокале – не вино, а коньяк. Благодарно кивнул – но не стал пить, поставил бокал на стол. Точно так же отставил свой полуфужер бог и ужас Массара, глава инквизиции города, Сальвадоре Вадар. Положив руки на стол и подавшись вперёд, он тихо спросил:

– Чего ты хочешь, юное чудовище?

– Я хочу стать главой инквизиторского трибунала. Вместо вас. А для этого я сделаю вас епископом.

– Но… Но… Нет, говори, говори.

– Да, я помню. Папа Климент пятый установил минимальный возраст для инквизитора: сорок лет. Но за три века многое изменилось. Вот мне двадцать – и я уже инквизитор. Кто помешает мне стать главой трибунала в двадцать один? Да, это было бы трудно, если бы случай не свёл меня с моим новым другом – аббатом Солейлем, который весьма близок к самому Папе.

– Я понял, – произнёс так же тихо Вадар. – Главой трибунала тебя сделать можно. Но место епископа…

– Тоже можно. Будем действовать быстро и незаметно. Сначала – приобретём индульгенцию Ватикана. Персональную для вас благодарность. Для этого нужно резко увеличить…

– Количество сожжённых еретиков.

– Нет. Количество отправляемых в Ватикан контрибуций. Что для канцелярии Папы важнее – сто сожжённых еретиков, у которых взята одна тысяча лир, или один, у которого взяты сто тысяч? Вот наше, падре, главное направление. Деньги. Мы должны втрое увеличить денежные отчисления Ватикану.

– Мудро. Мудро. Но как мы соберём столько денег?

– Нужно приобрести своего человека в канцелярии епископа. Подкупить или запугать. И, как только епископ увеличит налоги в провинции, мы должны отреагировать первыми. Смотрите. Мы первыми сообщаем в Ватикан об увеличении сборов, а также немедленно направляем в возмущённую провинцию постоянного представителя. Опередив «просьбу» епископа, направляем одного из юнцов его «гвардии». А на его место заранее подбираем преданного вам человека. Здесь епископ дважды попадает в волчью яму: теряет своего человека в трибунале, и вызывает негодование большого количества крестьян. Ведь в той провинции он предполагает вернуть прежний уровень налогов, как только «пристроит» туда вашего человека. Но он уже не сможет этого сделать, так как мы отправим в Ватикан хвалебное сообщение о его действиях в этой провинции. Весьма вероятно, что дело дойдёт до бунта. Епископ вынужден будет затребовать у светских властей войска. И тогда вместе с войсками мы пошлём всех его «гвардейцев» с простым и понятным заданием: жечь всех подряд и отнимать деньги. Если они справятся – Ватикан поблагодарит нас за контрибуции. Если не справятся – Ватикан накажет епископа за отсутствие контрибуций.

– Ты уже наметил, кого можно подкупить в окружении епископа?

– Наметил. Но нужны деньги, не так ли? Поэтому следует немедленно увеличить и нашу казну. Раз в десять.

– Каким образом?

– Очень простым. Сегодня же распорядитесь назначить меня носителем жезла.

Жезлоносец

Ранним утром на безлюдные улицы пока ещё не проснувшегося Массара вышел молодой инквизитор. Он неторопливо щёлкал сандалиями по брусчатке. Глаза его были полуприкрыты непрестанно дрожащими веками. Сердце гремело, как главный колокол в массарском соборе. Грудь его распирала такая сила, что, – казалось ему, – он мог взглядом двигать дома.

Дойдя до самого богатого квартала в городе, инквизитор подошёл к дверям наугад выбранного дома и дважды ударил дверным молотком. Спустя какое-то время в дверях откинулся люк окошечка и в него выглянул сонный слуга.

– Кто там? – недовольно спросил слуга.

Стоящий за дверью, сильно подсвеченный с одного бока поднимающимся солнцем человек поднял средоточие распиравшей его силы – тонкий, в пол-локтя длиной чёрный гранёный жезл с маленьким серебряным крестиком на конце и произнёс:

– Инквизиция.

Слуга несколько секунд не подавал признаков жизни. Потом, опомнившись, со всем проворством начал отодвигать засовы и клацать ключом в замочной скважине. Отпер замок, открыл дверь. Не глядя на него, утренний гость уверенно, твёрдо прошёл в дом. Вдруг за его спиной раздался угрожающий возглас:

– Ты кого впустил?!

Гость обернулся. Возле онемевшего слуги стоял страж, привратник. Высокого роста, массивный и крепкий, босой, в ночных панталонах и накинутой на голое тело ливрее. В руках у него сверкала тяжёлая алебарда.

– Ты, – сказал юноша в чёрном и вытянул в сторону привратника жезл. – Подойди.

Страж дома, пряча алебарду за спину, торопливо подошёл, почтительно поклонился.

– Хозяин где спит – знаешь?

Страж поспешно кивнул.

– Веди.

Прошли вестибюль, гостиную, поднялись на второй этаж, миновали короткую анфиладу. Остановились у двустворчатых высоких дверей.

– Стучи, – сказал гость.

Страж робко стукнул.

– Громче.

Раздался тревожный, отрывистый стук.

– Что там? Кто? – послышался недовольный женский голос за дверью.

– Это… я!.. – сказал страж.

– Что случилось?

Щёлкнул ключик, дверь приоткрылась.

– Инквизиция, – бесстрастным голосом сказал появившемуся в дверях очаровательному женскому лицу стоящий рядом с привратником незнакомец в чёрной одежде.

И, не глядя на побледневшее вдруг лицо хозяйки, гость бесцеремонно прошёл в спальню. Он подошёл к громадной, под шёлковым балдахином кровати и, вытянув жезл по направлению к растерянно приподнимающемуся с подушек человеку в ночном колпаке, проговорил:

– Ты. Немедленно следуй в инквизиторский трибунал.

Повернулся и вышел.

Таким же образом жезлоносец проник и в соседний дом, а когда выходил из него, с усмешкой отметил, что хозяин первого, торопливо поправляя изысканную одежду, направляется к зданию трибунала.

Иероним Люпус целый день ходил по Массару, и вскидывал жезл, и пронзал мертвеющие сердца горожан ледяным страхом.

Он вернулся в трибунал поздно вечером, и нашёл здесь огромную толпу измученных, обливающихся потом людей. А также недоумевающих работников трибунала.

– Есть у нас в комнате для допросов какой-нибудь устрашающий инструмент? – спросил, игнорируя безмолвные вопросы, Иероним.

– Есть, есть, – отвечали ему.

– Какой?

– Железная Мэри, например.

– Это такой гроб с шипами внутри? Несите в кабинет Сальвадоре Вадара.

И прошёл сам в кабинет Сальвадоре.

– Я распорядился, – сказал он Вадару, – проводить допрос здесь, чтобы вы, падре, могли присутствовать и не мучиться в душном подвале.

– Поприсутствую с огромным любопытством, – ответил оживлённо потирающий ладони Вадар.

Словно лавина хлынула с гор – так был смят и разрушен порядок надменного кабинета. Приволокли, громыхая, «железную Мэри», и поставили вертикально, открыв для обозрения длинные иглы-клинья в её тесном чреве. Принесли длинный стол, за который, по требованию Иеронима, уселись сразу четверо записывающих протоколы. Принесли высокую кафедру, за которую встал молодой инквизитор.

Он встал, положил на верхнюю деку перенявший за день тепло руки жезл. Спросил:

– Список прибывших для допроса составлен?

– Распоряжения не было! – откликнулся один из писцов.

– Как же так? – зловеще спросил жезлоносец, мгновенно отметив, что отвечал ему один из ставленников епископа. – За целый день вы не составили список, и оправдываете это тем, что не было распоряжения? А разве вы не получили их все разом, когда надели своё чёрное облачение?

Мёртвая тишина повисла в замершем кабинете. Иероним значительно посмотрел в сторону восседающего за столом Вадара, и тот мгновенно подхватил безмолвную мысль:

– Запишите себе, – сказал он, – официальное замечание. – Вас кто рекомендовал на должность?

– Епископ… Его святейшество…

– Вы подвели его.

Иероним, подавив непрошенную улыбку, величественно произнёс:

– Список составим в процессе допроса. Давайте первого.

Вошёл первый вызванный, – растерянный, усталый, кланяющийся на три стороны.

– Имя, род занятий, светское состояние, – внятно и чётко произнёс стоящий за кафедрой.

Человек, с трудом оторвав взгляд от страшного железного ящика, ответил. Руководитель допроса кивнул крайнему писцу, и тот, склонившись, стал бегло писать.

– Перечислите своих соседей, – сказал вдруг жезлоносец. – А потом – всех друзей.

По его знаку стал писать следующий секретарь.

– Теперь, – сказал ведущий допрос, – назовите самого бедного из друзей, затем идущего за ним и так далее. Вы ведь знаете, что одно из главных достоинств верующего – это бедность?

И стал писать третий.

– Теперь уверьте нас в том, что ни вы, ни кто-либо из ваших знакомых при вас никогда не высказывал еретических взглядов или рассуждений. Произнесите уверение вслух, его запишут, подойдите и поставьте свою подпись.

Четвёртый секретарь быстро набросал несколько строк, и допрашиваемый, дёргаясь, словно кукла на нитках, подошёл и, неуклюже взяв в одеревеневшие пальцы перо, расписался.

– Всё. Идите домой, – сказал строгий юноша с кафедры. – Но будьте готовы явиться сюда по первому требованию. – И добавил, обращаясь к появившемуся на звон колокольца служителю: – проведите так, чтобы допрошенный ни с кем не обменялся ни словом.

Так, без каких-либо изменений, были допрошены все, и так прошла ночь.

Уже рассвело, когда глава трибунала и его жезлоносец остались одни.

– Но зачем ты, – спросил, сонно морщась, Вадар, – заставил рассказывать сначала про самых бедных?

– Затем, чтобы, посмотрев в конец списка, узнать о самых богатых.

Первый допрос

Сальвадоре Вадар после утомительной ночи отправился отдохнуть. Он спал до полудня. В полдень встал, наскоро умывшись, поднялся в кабинет. И замер в дверях, поражённый. Его новоявленный секретный союзник, оказалось, не позволил себе отдохнуть ни минуты. Он всё это время оставался в кабинете – и усердно работал. Вадар изумлённым взглядом окинул плоды его странной работы: к облицованной благородным орехом стене, – противоположной той, в которой сияли солнечным светом высокие окна, – были пришпилены длинные бумажные ленты. Огромный кусок стены был залеплен полотном из белеющих чешуек со слегка встопорщенными краями. И всё это белое поле покрывали чёрные ровные строки.

Глава трибунала подошёл, всмотрелся. Строки были нанесены не пером, а кисточкой с тушью. Буквы получились толстыми, крупными, так, что можно было читать даже издали.

– Что это?! – спросил, не скрывая недоумения, Вадар.

– Вот здесь, – молодой инквизитор протянул руку, – список самых богатых людей города. Под именами – примерное состояние и род занятий. А вот там – список иудеев, принявших католичество. Они живут скрытно, и определить, сколько у кого имеется денег – трудно. Но мы определим.

– Каким образом?

– Возьмём ночью человека четыре. После знакомства с Железной Мэри или с колесом хотя бы один начнёт говорить. Он расскажет всё о своих знакомых, а потом знакомые, взятые по списку, станут наперебой рассказывать друг о друге. Камер в подвале хватит?

– Кажется, свободных камер почти десяток.

– Мало. Нужно затребовать в магистрате каменщика, двадцать возов кирпича и срочно сделать кладку в подвале. Камеры нужны крохотные, чтобы человек мог только стоять.

– Железо нужно и дерево, – подсказал Вадар, – для дверей и замков.

– Не нужно, – бесстрастно ответил Иероним. – Камеры нужно ставить вплотную друг к дружке, как пчелиные соты. Высокие. Арестованных будем опускать и поднимать на верёвке. Пусть стражники работают в полную силу. Довольно им спать.

– Подожди-ка, сын мой, – переменил вдруг тему Вадар, – это что же, выходит, ты совсем не спал? Ранним утром ты вышел в город, полный день отшагал по раскалённым улицам, ночь провёл в допросах, – и снова работаешь! А работу проделал нешуточную! И на удивление бодр. Как так?

Иероним сдвинул брови, посмотрел куда-то вниз-вбок. Ответил не без удивления:

– Я не знаю. Действительно, чувствую себя бодрым и свежим. Азарт клокочет в груди. Словно мне помогает какая-то невидимая и странная сила.

– И давно у тебя так?

– Нет. Как только приехал в Массар. Мне кажется, это следствие того, что я перенёс что-то вроде лихорадки здесь, в первые несколько дней. Не хотел спать, не хотел есть.

– Интересно, – сказал Сальвадоре, – у лихорадки обычно иные последствия: равнодушие, слабость…

– Возможно. Не хочу сейчас думать об этом. Вот кто занимает мои мысли, смотрите.

И юный Люпус, порывисто шагнув, указал на одно из написанных на стене имён.

– Винченцо Кольери, – прочёл инквизитор. – Кто это?

– Мельник, – ответил Иероним. – Местный мельник.

– Мельников много в Массаре, – завуалированно попросил объяснения глава трибунала.

– Да. Много. Как и мельниц. Но все мельницы здесь – ветряные. Кроме одной. Которая поставлена на узкой реке и работает от водяного колеса. Ветра нет уже много дней, и ветряные мельницы замерли. А к водяной выстроилась огромная очередь. Винченцо недавно купил её, за изрядные деньги. Значит, богат. И теперь, пользуясь монополией на помол, он установил высокие цены. Каждый вечер он прячет в тайник кошель с золотом. Этим золотом и этой мельницей должна владеть инквизиция. И будет владеть! Для начала.

– Да, но каким образом это обставить в приличествующем для магистратских властей виде? И для епископа, и для горожан?

– Спустимся вниз, в подвал. Сами увидите. Мельника уже должны привезти.

И два инквизитора, – один надменный и грозный, второй превратившийся, едва выйдя из кабинета, в робкого и склонённого, – прошествовали в подвал.

Они прошли дверь с караульным, ещё одну – которую Вадар отпер своим ключом. Миновали длинный изломанный коридор. Вошли в мрачное, едва освещаемое светом углей в раскалённой жаровне помещение. Тотчас кто-то, словно гигантский нетопырь, метнулся, бросил в жаровню дров, плеснул масла. Взвился яркий огонь. Защёлкали под низким потолком звуки торопливых шагов; запылали в углах четыре факела, появилась откуда-то длинная бархатная подушка и накрыла собою скамью, на которую предстояло сесть главе трибунала.

Вадар, махнув рукой, приказал пренебречь церемониями и начинать, – и сел. В свете жаровни и факелов обозначилось мрачное четырёхугольное чрево подвала. Два стола и две длинных скамьи – у одной стены (и тут же – принесённая после ночного допроса высокая кафедра); у противоположной – колесо для ломанья костей, доска с верёвкой и блоками, стеллаж с крюками, клещами и прочими инструментами, и открывшая свою страшную пасть железная «Мэри». Свет факелов и жаровни своими багрово-янтарными бликами вывел на чёрной палитре и десяток людей: вновь прибывшие, из которых один сел на бархатную подушку, а второй прошёл и встал за уже знакомую ему кафедру; врач, обязанный следить, чтобы к допрашиваемому преждевременно не пришла смерть, квалификатор[24]24
  Квалификатор – представитель светских властей, обязанный следить за соответствием хода допроса юридическим нормам


[Закрыть], молодой инквизитор-посыльный и трое секретарей. Вся эта компания безмолвно, неторопливо устроилась за двумя столами, и их взглядам открылись ещё два действующие лица: сидящий у противоположной стены, у «инструментов», бледный, с дрожащими пальцами на сведённых коленях, мельник, и восседающий напротив него на огромной плахе, положивший руки, как на подлокотники кресла, на два воткнутые в плаху топора – обнажённый по пояс, в колпаке с прорезями для глаз, массивный и мускулистый палач.

– Подозреваемый должен встать, – отчётливо, резко прозвучал вдруг голос с кафедры. – Заседание трибунала начато.

Мельник торопливо вскочил и несколько раз поклонился.

– Имя, – требовательно спросил допрашивающий.

– Винченцо Кольери, ваша милость.

– Подойди к секретарю и распишись в том, что под страхом отлучения от церкви и всяческих наказаний ты обязуешься никому, никогда, и ни при каких обстоятельствах не открывать ни существа, ни хода проведённого над тобою допроса.

Мельник, с усилием передвигая ноги, подошёл и, склонившись, старательно расписался. Затем он вернулся на место, стараясь не смотреть на палача.

– Винченцо Кольери, – сурово произнёс Иероним. – Недавно ты приобрёл мельницу.

– Да, ваша милость. Приобрёл. Все налоги в магистратуру уплачены.

– Нас не интересуют твои налоги. Отвечай на конкретный вопрос. После покупки мельницы ты устроил большой ужин для родственников и гостей.

– Да. Устроил…

– У нас имеются показания свидетеля, что ты, опьянев, сказал ему: «Хвала богам, мельница отныне моя».

– Не припомню такого, ваша милость…

– Запишите, – немедленно сказал допрашивающий секретарям, – подозреваемый отказывается отвечать на вопрос.

– Нет, нет! – торопливо поправился мельник. – Если свидетель… Я же был в небольшом опьянении… Мог и сказать.

– Сказал или не сказал? – с нажимом спросил Иероним, и в подвале на миг повисла зловещая тишина.

– Да… Сказал.

– Запишите, – повернул голову Люпус. – Подозреваемый сознался в ереси.

– В какой же ереси?! – Испуганно воскликнул мельник. – Что вы такое говорите, ваша милость?

– В то время, как католическая святая церковь принимает, объявляет, утверждает, настаивает на единстве Бога, обвиняемый, произнеся «хвала богам», заявил при свидетелях о многобожии. Это ересь.

– Помилуйте! – мельник упал на колени, сцепил руки. – Мы же все читали… О Зевсе… Об Олимпе… Богах-олимпийцах… Это же просто легенды!

– Запишите. Обвиняемый признался в чтении еретических книг.

– Нет, нет! Я перепутал! Я не читал, я слышал. Мне в детстве эти сказки про Зевса рассказывала старушка. Какая – не помню. Был очень маленький.

– Запишите. Обвиняемый сознаётся в том, что присутствовал при еретических разговорах и не донёс о них инквизиции.

– Но это был не разговор! Я-то молчал, это старушка говорила!

– Как имя старушки?

– Не помню! Да она ведь и умерла уж давно!

– Запишите. Обвиняемый отказывается назвать соучастников. Становится очевидным, что для полного признания целесообразно применить пытку.

– Одну минуту! – вдруг подал голос квалификатор. – Согласно папской энциклике номер… – он торопливо перелистал лежавшие перед ним толстые книги, – … номер не помню… В общем, к обвиняемым запрещено применять пытки.

– Это действительно так, – снисходительно ответил Иероним. – Но разрешает ли эта энциклика применять пытки к свидетелям?

– Да, – ответил квалификатор. – К свидетелям – разрешает.

– Обвиняемый! – повернул лицо к мельнику Иероним. – Во время застолья, когда ты произносил слова, в которых только что сознался, рядом было много людей?

– Да, ваша милость. Конечно. Ведь гости…

– И среди них была и твоя жена?

– Ну конечно. Рядом сидела.

– Твоя жена страдает глухотой или немотой?

– Нет, нет! Она, хвала Богу, здорова!

– Значит, она слышала эти твои слова, как и тот сообщивший о них свидетель? Если она сидела к вам даже ближе него?

– О, я не знаю, ближе ли? Не могли бы вы мне сказать, кто именно этот свидетель?

Иероним молча посмотрел в сторону квалификатора, и тот твёрдо сказал:

– Во избежание мести или давления, имя свидетеля не открывается никому и никогда. О нём знает только инквизиторский трибунал.

– Итак, – повторил допрашивающий, – слышала ли твоя жена эти слова о богах?

– Ну, наверно… наверно, могла слышать.

– Свидетель, сидевший поодаль от тебя, уверенно слышал. А твоя жена, согласно твоим словам, сидевшая рядом, и не страдающая глухотой, всего лишь «могла слышать»? Запишите. Обвиняемый отказывается давать прямые ответы.

– Подождите! Я уверен… конечно, да. Слышала.

– Запишите. Жена мельника слышала еретические слова и не донесла о них инквизиции. Тем самым она твёрдо и несомненно объявляется укрывательницей ереси. Мы начинаем новое дело по обвинению в укрывательстве. Присутствующий здесь мельник объявляется свидетелем в обвинении против его жены.

Сказал и, посмотрев с иронией на квалификатора, уточнил:

– Можем ли мы теперь применить к мельнику пытку?

– К свидетелям… – ответил, кивая, квалификатор, – применение пытки… возможно.

– Пощадите! – мельник пополз на коленях к столам.

Палач встал со своей плахи и шагнул к нему. Наступил массивным башмаком на лодыжку ползущего и заставил его остановиться.

– Пытка применяется только к упорствующим, – пояснил ведущий допрос. – Если ты признаешься полностью, и раскаешься перед церковью…

– Полностью признаю! – всхлипнул мельник. – Раскаиваюсь.

– Согласно законам, ты должен доказать раскаяние. И назвать нам имена соучастников.

– Но… у меня нет никаких соучастников!

– А твои гости? Все, кто слышал ересь о многобожии и не донёс, являются укрывателями ереси. Назови всех, кто присутствовал на твоём ужине.

Мельник, вытирая слёзы, стал произносить имена, а Иероним, сойдя с кафедры, подошёл к одному из писцов и что-то ему прошептал. Тот, кивнув, стал торопливо писать и, когда мельник закончил перечислять имена гостей, ему был предъявлен заполненный лист.

– Это, – сказал Иероним, – твоё заявление о передаче мельницы во владение инквизиторскому трибуналу. Ты действительно раскаялся? Тогда подпиши.

Сгорбив лопатки, горестно опустив голову, мельник вывел на листе своё имя.

– Вернись на место, – сказал Иероним.

Мельник снова сел напротив палача. Тогда молодой инквизитор, подойдя с бумагой в руках к жаровне, положил лист на угли и, глядя, как огонь пожирает его, торжественно проговорил:

– Инквизиции не нужно твоё презренное имущество. Инквизиции нужно твоё раскаяние. Иди, ты свободен.