Текст книги "Методологическое пространство трансдисциплинарности, синергетики и постнеклассики"

Нетрудно представить, что все это должно было создавать вызов проблематичности не только конкретных вариантов «внешнего» пути, но и «внешнего» пути как такового. Можно считать, что описанный вызов является одним из тех, что конституирует «постмодернистское» мышление. Модерн верил во «внешний» путь. Эта вера задавала пафос авангарда ХХ века. Кризис авангардных реализаций создал «постмодернистский» тип отношения к проектам-реализациям. Постмодерн утверждает скорее «внутренний» путь, чем «внешний». Это и демонстрирует Автор. Для Автора (как и для Сталкера) «обычный» мир является продуктом борьбы различных антропологий. Это еще и мир борьбы различных версий «расколдовывания». Что надо сделать, чтобы выйти из этой борьбы? Нужно превратить мир в Зону. Нужно ее заново «заколдовать», нужно сделать из нее негатив «обычного» мира. Там, где в обычном мире искали истину (вдали от «трещин» и «дыр»), нужно перестать ее искать. А там, где ее не искали (в «трещинах» и «дырах»), нужно начать поиск.

3. «Диалектический» модерн, тоталитарные системы и путь Сталкера

Следующим в списке тематизаций Автора является «человек становящийся». Автор рассматривает концепцию Б.Г.Юдина.

«Отмечу, вопрос «что есть человек?» для Б. Г. Юдина фундаментальный. Но фундаментальность он мыслит не онтологически, а прагматически. Вначале было дело, которое различало существующую материю вещи (пространство возможностей ее преобразования) и желаемую получить в результате преобразования (идеальную) форму (идею). Эта интерпретация связана с дискуссией в советской философии 60-х гг. ХХ в. вокруг смысла 11-го тезиса К. Маркса о Л. Фейербахе. Оригинальное истолкование этот тезис получил в работах Э. Г. Юдина (старший брат Б. Г. Юдина) и Г. П. Щедровицкого, в семинаре которого Б. Г. Юдин делал первые философские шаги. <…>

Классическая философская антропология пыталась так или иначе усмотреть инвариантную сущность человеческого в человеке. Его бытие в стихии становления. Сегодня этот поиск тематизируется в логике субстанциальных отношений как проблема человеческой идентичности (тождественности). Предмет революционной практики сдвинут из устойчивого есть в пространство становящегося может быть. Законы природы для научного сообщества есть, и их истинность доказывается в спорах теоретиков и экспериментаторов между собой. Однако, попадая в сферу практического применения, они начинают предъявлять не устойчивое бытие (естествование), а то, что в классической философии называлось материей – бесформенной возможностью стать тем или иным, стать другим. Не есть, а может быть. Не устойчивое (вечное) бытие (тождественность, или идентичность) себе, а неудержимое технологически провоцируемое становление иным. В этом смысл революционности практики. <…>

Постоянное преобразование образа человека происходит, по Б. Г. Юдину, в зонах онтологической проблематизированности, нестабильности и неопределенности. Он выделяет четыре зоны неопределенности или перманентной проблематизированности, в которых границы человеческого существования постоянно ставятся под вопрос (сдвигаются из есть в может быть) успехами в развитии новых технологий, постоянно переопределяются. В принципе, таких зон много, но четыре им рассматриваемые наиболее принципиальны. Он пишет: «Итак, каковы же эти зоны? Первая – это зона, которая располагается между жизнью и смертью индивидуального человеческого существа. Вторая зона предваряет рождение индивидуального человеческого существа. Третья разделяет (или, может быть, соединяет?) человека и животное. И четвертая – это зона, тоже, может быть, разделяющая, а может быть, объединяющая человека и машину»»7070
  Там же. С. 290.


[Закрыть].

Проанализируем сказанное.

Во-первых.

Самое первое, на что я хотел бы обратить внимание, – это отделенность проблематики «человека становящегося» от социокультурной проблематики. Позиция Юдина, по Автору, противопоставляется «классической философской антропологии», которая «пыталась так или иначе усмотреть инвариантную сущность человеческого в человеке». С моей точки зрения, это является неадекватным теоретическим ходом. Это размывает социокультурные границы представления о «человеке становящемся». Надо вполне определенно утвердить позицию Юдина как ту, которая располагается в модерне в целом и в «диалектическом» модерне в частности.

Самым главным здесь нужно удерживать представление, что до-модерновый мир (условное мировое средневековье) – это культура «закрытого» общества-универсума, культура «мостов к трансцендентному» и позитивно понимаемого «человека пассивного». При этом надо четко иметь в виду, что такое представление является ответом на вызов негативно понимаемой человеческой активности. Это располагает представление о «человеке активном» в той части мирового социокультурного пространства, которое связано с культурной революцией модерна и глобализацией этой революции. Модерн стал новой мировой «освобождающе-объединяющей революцией». Он утвердил «открытое» общество-универсум и позитивно понимаемого «человека активного». Развертывание этой активности в конечном счете превратилось в представление о бесконечном «открывании» общества и универсума. Человек стал пониматься как бесконечно совершающий шаги преодоления своих определений.

Это представление надо постоянно удерживать, так как главными антагонистами для него являются остатки до-модернового самосознания. Если понимать, что это сознание отвечает на вызов негатива человеческой активности, то логично предполагать актуализацию этого сознания во всех контекстах, которые показывают погружение человека и мира в слишком непредсказуемое состояние, напрямую связанное с человеческим преобразованием самого себя и природы. В ситуациях стратегической неопределенности и опасности создается ответ, направленный на восстановление «человека пассивного» и культуры «мостов к трансцендентному». Эту фундаментальную развилку надо все время иметь в виду, так как она постоянно создает контр-модерновое направление мирового самосознания. Она постоянно актуализируется в ситуациях негативной интерпретации глобализирующегося модернового мира. Чем более сомнительной и негативной в своих результатах становится глобализация этого мира, тем более негативной становится восприятие принципов культуры «человека активного».

Во-вторых.

Далее следует иметь в виду, что представление о «человеке становящемся» является продуктом ответа на вызов самой же модерновой социокультурной реальности, так или иначе фиксирующей суть человеческой природы. Автор указывает на то, что мировоззрение Б.Г.Юдина сформировалось в рамках Московского методологического кружка (ММК), руководителем которого был Г.П.Щедровицкий. Этот кружок был тем местом, в котором, с одной стороны, утверждались принципы марксистской философии, а с другой стороны, реализовывались направленности на преодоление инерции и консерватизма Советской системы. С одной стороны, эта система была тем, что реализовывала авангардный пафос ХХ века. Но, с другой стороны, она оказалась и тем, что этот авангард сдерживает. Создавалась ситуация, когда утверждаемые на идеологическом уровне принципы осознанно сдерживаются на практике. ММК был вынужден проводить постоянную методологическую работу, суть которой заключалась в «денатурализации», обнаружении созданности различных представлений, которые утверждались естественными и несозданными. Методологическая работа оказывалась наполненной множеством деконструкций и нового конструирования. В той мере, в какой эта деятельность осознавалась как фундаментальная, возникало представление о методологии как базовой активности человека второй половины ХХ века. В моих терминах, методология разрабатывала логику «диалектического» модерна.

При этом надо обратить внимание на то, что это в целом экзотерический, «внешний» путь. Здесь нет никакого стремления к тому, чтобы быть Сталкером, который заново «заколдовывает» мир. Сталкером можно становиться только в том случае, когда социокультурная система является той конструкцией, которая называется «тоталитарной». На идеологическом уровне, система вроде бы утверждает «открытый» универсум и «человека активного», но в реальности она превращает каждого отдельного субъекта в существо, которое должно действовать по строгим шаблонам. При этом система строго следит, чтобы действия субъектов не выходили за заданные им шаблонные траектории. В таком мире предельно мало контекстов, в которых субъект может проявить свою несанкционированную активность. Субъект поневоле становится Сталкером. Он ощущает социокультурное пространство как пространство принуждающих генерализаций, которые вместе составляют то, что является «небытием». Он вынужден искать «трещины» и «дыры», через которые можно было бы приобщиться к «бытию».

Но такой контекст расформировывается, когда расформировывается тоталитарная система. Кроме того, можно искать «внешний» путь трансформации системы. В ММК как раз разрабатывали такой «внешний» путь. Методологи от ММК утверждали новый, «диалектический» вариант самосознания модерна. Продолжать быть Сталкером можно было тогда, когда реальность модерна в целом интерпретировалась как засилье принуждающих генерализаций. Если постмодерн в одной из своих ипостасей отвечает на вызов такого засилья, то он будет удерживать идеологию Сталкера.

4. Модерн как стратегия глобального «расколдовывания» мира и контексты «нового заколдовывания»

Далее Автор рассматривает последнюю тематизацию: «карта и территория».

«Интересную модель для обсуждения смысла разрыва между локальной дисциплинарной репрезентацией и реальностью человеческого существования предлагает А. Коржибски: «Карта – это не территория (The map is not the territory)». Любые формы представления знаний… являются репрезентациями, которые не отображают напрямую реальность, а выступают ее моделями. Врачи, биологи, биотехнологи, богословы, биоэтики, юристы и другие специалисты, каждый по-своему, пытаются моделировать (предлагать свои карты) для описания территории человеческой жизни. <…> На каждой из карт существуют разрывы, которые репрезентируют несовпадение карты и территории. Эти разрывы именуются тайнами, проблемами, задачами и головоломками. Они являются формами знания о своем незнании. <…>

Осознаваемое и формулируемое в языке конкретной дисциплины незнание (проблема) является не просто пустым разрывом на карте позитивных знаний. Оно репрезентирует реальность в ее нерасчлененной неделимой целостности. Именно поэтому в научных и иных исследованиях оно обосновывает их (этих исследований) актуальность. Слово «актуальность» образовано от позднелатинского actualis в смысле реального, фактически данного. Когда проблема сфокусирована и точно локализована на конкретной дисциплинарной карте, то она в научном познании приобретает статус объекта. Этимологический смысл этого слова в английском и некоторых других языках сохраняет смысл возражения (to object – означает «возражать»). Объект как реально сущий присутствует в проблеме в качестве возражающего, сопротивляющегося нашим попыткам научно познать или философски (богословски) понять его смысл. Он репрезентирует реально сущее, не вмещающееся в позитивные описания, привязанные к конкретной карте. <…>

Парадокс научного прогресса заключается в том, что происходит не только кумулятивное накопление позитивных знаний, но и стремительное размножение проблем (разрывов на картах). При достижении определенного объема знаний и проблем, мир, представленный на научной карте, взрывается. Научные дисциплины дробятся. Появляются новые карты, на которых ученые пытаются выстраивать модели нового типа в новых попытках познать и понять реально сущее. В результате территория получает тройную множественную репрезентацию – в проблемах дисциплинарных, междисциплинарных и трансдисциплинарных»7171
  Там же. С. 292.


[Закрыть].

Проанализируем сказанное.

Я продолжаю рассматривать социокультурный смысл теоретических движений Автора. Самое главное, на что я хотел бы обратить в последней тематизации Автора, – это ее постмодернистский характер. В один ряд выстраиваются дисциплинарии, взаимодействия которых образуют «трансдисциплинарный» контекст.

Если начать генезис такого контекста, то первой фазой его формирования следует сделать условное мировое средневековье, то есть множество социокультурных систем, которые могут считаться культурами «мостов к трансцендентному», «закрытого» общества-универсума и «человека пассивного». Главная революция, которая направляет к постмодерну, является революция самого модерна. Если ее фазами считать Ренессанс, Реформацию и Просвещение, то можно видеть, как в логике этих революций утверждается индивидуализированный человеку, который становится в стратегически активную позицию и направляет свою активность на земную реальность. Реформация стала революций, которая превратила единый католический мир во множество конфессиональных миров, которые, соединившись с социальной системностью, создали архитектуру национальных государств. Должно быть понятным, что такое движение было движением, с одной стороны, позитивно понимаемой дезинтеграции, а с другой стороны – формированием общечеловеческого пространства. По отношению к религиозным идеологиям общечеловеческое пространство выступало в «посткультурной» роли. Она становилась той новой глобальной генерализацией, на основе которой можно было проводить последовательное построение пространства конструктивного взаимодействия ранее предельно религиозных культур.

Логика такой генерализации должна была восприниматься позитивно, как способ прекращения культурных войн на основе религиозных идеологий. Если мы будем доводить этот процесс до логического завершения, то получим Просвещение. Оно станет новой редакцией «мировой освобождающе-объединяющей революции» и формированием модерновой «посткультуры». В логике противостояния остаткам средневековья эта предельная генерализация представлений о человеке воспринималась как нечто безусловно позитивное. Но революционная эпоха конца XVIII века показала негативные последствия в виде революционного террора, который опирался на идеологию авангардных представлений о человеке. В той мере, в какой это стало глобальным вызовом (вызовом предельного «расколдовывания» мира), оно сформировало идеологию романтизма, в котором человек становился Сталкером, бродящим по пространству, заново «заколдованному». Специфической формой нового «заколдовывания» стала идеология национализма. Она актуализировала и специфические «культурные» миры и логику обособления этих миров. Национализм в качестве своего антагониста удерживал именно просвещенческое «посткультурное» представление о человеке.

Если воспользоваться схемой О. Конта, следующей фазой развертывания модерна должна была стать фаза позитивного знания, которая в качестве непосредственной области отталкивания имела метафизические способы осмысления мира. Вызовом должно было стать социокультурное пространство, наполненное системами, которые можно считать материализациями философских теорий. Религиозные формы обоснования уже отходили на второй план. На первый план выходили националистические формы обоснования и соответствующие философии. Конт, реализуя свой проект восстановления просвещенческих принципов, предлагал «религию человечества» как религию предельной генерализации.

Сделаем еще один шаг – к началу ХХ века, к мировой войне на основе националистических имперских идеологий. Это должно было создать вызов поглощения индивидуального человека социальными системами и их идеологическими программами. Ответом на это стала волна либеральных и коммунистических революций первой половины ХХ века. Противопоставление систем на основе различных идеологий стало основанием новой мировой войны. Вторая половина века должна была стать той эпохой, в рефлексии которой собралось все то множество идеологических программ (и их реализаций в виде соответствующих социокультурных систем), которые задавали свои системы представлений о человеке. С одной стороны, все идеологемы должны были оказаться рядоположенными. Это требовал дух освобождения от власти систем и идеологий. С другой стороны, все эти системы признавались имеющими смысл, но локальный смысл. Следовательно, в качестве той реальности, через которую просвечивает «подлинная» природа человека (его «целостность»), должны были становиться разнообразные «трещины» и «дыры» в этих рядоположенных представлениях. Это и есть то, что можно назвать постмодернистской позицией. Это радикальный отказ от авангардных, «знающих как» построить человека тенденций. В предельном варианте этого отказа можно оказаться Сталкером, который бродит по Зоне, в которую превращается мир после борьбы проектов. Но в компромиссном варианте можно все время актуализировать, что целое – это «дыра».

Глава 7. Синергетический подход к анализу политических процессов в зеркале социокультурной методологии

В этой главе критически осмысляется та проблематика, которая задана И. И. Мюрберг в статье «Homo politicus и проблема соотношения прокреации и контркреации»7272
  Мюрберг И. И. Homo politicus и проблема соотношения прокреации и контркреации / Человек как открытая целостность: Монография / Отв. ред. Л. П. Киященко, Т. А. Сидорова. – Новосибирск: Академиздат, 2022.


[Закрыть]. Здесь, как и прежде, я буду и анализировать позицию автора статьи, и предлагать тот взгляд на проблематику, который предоставляет разработанная мной социокультурная методология и социокультурная логика модерна. Под методологическими окрестностями я буду понимать систему представлений о человеке и мире и множество факторов, которые задают эти представления.

Буду называть И. И. Мюрберг Автором.

1. Трансисторическое представление о мировой гармонии. Трансдисциплинарный и синергетический подходы

Вот что Автор пишет в аннотации.

«Исследование исходит из угрожающего состояния, к которому приближается в наши дни мир политических процессов. В статье подчеркивается, что усиливающиеся глобалистские и тотализирующие тенденции встречают сопротивление в трансдисциплинарных исследованиях, противопоставляющих политическому волюнтаризму научный подход. Наука XXI в. создает теоретически осмысленный противовес политическим манипуляциям, привлекая внимание к перспективным аспектам новых социальных практик, таких как состязательность, множественность распределенных конфликтных форм и проявлений, противоречий, столкновений. Исследуя особенности современных форм социально-политической жизни, ученые используют в их анализе различные концептуальные средства, такие как понятие агона, глубоко уходящее корнями в европейскую историю. Этот подход связывает „агонистический процесс“ с его результатом – достижением состояния взаимного отдаления врагов, мирно разделивших между собой подконтрольные территории. Но выводы этого рода сужают как объем понятия, так и его значимость для понимания истории. Справиться с этим затруднением позволяет синергетический подход к анализу политических процессов. Известное приближение к синергетическому видению политики содержится в концепции идеологии М. Фридена, создающей предпосылки для введения в социально-политическую теорию фигуры homo synergeticus. В одном из современных определений „синергетический человек“ определяется наличием фактора непредсказуемости для него самого про– и контрдействий в форме преадаптивных „ответов“ на еще не заданные „вопросы“ окружающего мира. В терминах синергетики этот подход к анализу политических процессов предполагает участие парных понятий: прокреация – контркреация. В контексте изучения политико-философских тематик он позволяет предположить, что сохранение состояния целостности объектов, принадлежащих к этой области познания, нуждается в трансдисциплинарном синтетическом соединении про– и контркреативных элементов, вырывающих из мозаики опыта людей (в силу своей взаимосвязанности) некие объективно обладающие ситуационной целостностью образования»7373
  Там же. С. 247.


[Закрыть].

Проанализируем сказанное.

Что можно видеть в этом предваряющем высказывании? Прежде всего, следует посмотреть на это в логике «вызов – ответ».

На какой жизненный вызов отвечает Автор? Вызов выглядит вполне определенно. Это «угрожающее состояние, к которому приближается в наши дни мир политических процессов». Усиливаются «глобалистские и тотализирующие тенденции». Можно сказать, что это вызов «глобального тоталитаризма».

Какой ответ предлагает Автор? Указанные тенденции «встречают сопротивление в трансдисциплинарных исследованиях, противопоставляющих политическому волюнтаризму научный подход». То есть понятие «трансдисциплинарность» связывается с логикой противостояния «глобальному тоталитаризму». Наука создает «теоретически осмысленный противовес политическим манипуляциям, привлекая внимание к перспективным аспектам новых социальных практик, таких как состязательность». «Исследуя особенности современных форм социально-политической жизни, ученые используют в их анализе различные концептуальные средства, такие как понятие агона…»

Но выводы, связанные с такими понятиями, как «агон» и «агонистический процесс», оказываются сужающими понятийное пространство. Справиться с этим затруднением позволяет «синергетический подход к анализу политических процессов», введение понятия «синергетический человек». Этот человек определяется «наличием фактора непредсказуемости для него самого про– и контрдействий в форме преадаптивных „ответов“ на еще не заданные „вопросы“ окружающего мира».

Аннотация еще не раскрывает дискурсивное пространство теоретика, но тем не менее позволяет посмотреть на общую рамку его рассуждений. На что здесь следует обратить внимание? На то, что понятия «трансдисциплинарность» и «синергетика» оказываются теми основаниями, через которые возможно отвечать на вызов «глобального тоталитаризма». Автор пока ничего не сказал о трансдисциплинарности, но кое-что сказал о синергетике. Она позволяет давать «преадаптивные „ответы“ на еще не заданные „вопросы“ окружающего мира». Если мы вводим в онтологию мира такой конструктив, то мир оказывается способным давать «преадаптивные ответы» на те вопросы, которые еще не заданы. Мир начинает проявлять внутреннюю спонтанность, которая действует в направлении преодоления «тоталитаристских» тенденций (или в направлении преодоления всех тех тенденций, которые могли бы нарушить его целостность).

Что в этом можно увидеть? Самое первое, что можно в этом увидеть, – это древнее представление о мировой целостности. Оно восходит к тем временам, когда человек впервые стал задавать себе подобные вопросы: о противоречиях и противопоставлениях в наличной действительности, о возможности мировой гармонии, о способе осуществления такой гармонии. В терминах Ясперса, это «осевая эпоха». Фундаментальной тематизацией в эту эпоху было, с одной стороны, осознание того, что мир, в котором живет человек, наполнен противостояниями отдельных людей, групп, миров. Это осознавалось как глобальный вызов. Фундаментальным ответом на этот вызов было постулирование мировой гармонии, которая проступает через поверхностный хаос. Поиск такой гармонии, ее выявление, присоединение к этой гармонии стали общераспространенной метафизической стратегией.

Далее вполне логично представлять, что подобного рода выявление «вызова-ответа» происходит постоянно на протяжении всей человеческой истории. Но это происходит не всегда в явном виде. В конкретном случае, эта метафизическая формула может присутствовать в рассуждениях неявно. Современный контекст (зрелого модерна) является тем, который в когнитивном смысле является контр-метафизическим. Развертывание модерна в одном из своих главных ракурсов является освобождением от символических-метафизических одежд, в которых средневековье одевало природу и человека. В той же логике происходило и освобождение от символических-метафизических одежд, в которые ранний модерн переодевал реальность. Если собрать все это в одну направленность, то она будет контр-символистская и контр-метафизическая. Эти две направленности и конституируют модерновое понятие «наука». Именно поэтому модерновый теоретик, говоря о подлинной реальности, пролагает к ней путь через «науку». Это имеет как конкретный смысл, так и идеологический. Говоря об истине, теоретик модерна говорит о «научной истине». То есть обращение к науке становится заменой обращения к истине.

Через эти разъяснения и надо понимать те утверждения Автора, которые используют понятие «наука». С одной стороны, глобальным вызовом становятся мировые тоталитаристские тенденции. Эти тенденции носят контр-истинностный характер. Они являются выражением чего-то, что можно соотносить с условным «мировым злом». С другой стороны, противопоставлением этому должны быть условные силы «мирового добра». Эти силы развертывают «ученые». «Наука» становится тем, что противостоит злу как заблуждению.

Одновременно, можно видеть присутствие в позиции Автора древней формулы, по которой видимому миру антагонизмов противопоставляется внутренняя гармония мира. Говоря о синергетике и «синергетическом человеке», Автор акцентирует «наличие фактора непредсказуемости для него самого про– и контрдействий в форме преадаптивных „ответов“ на еще не заданные „вопросы“ окружающего мира». Если сказать проще, то мы получаем некую «синергетическую» основу универсума, которая сама выплескивает на поверхность «ответы» на «еще не заданные вопросы». В глубине универсума находится спонтанность, которая действует в направлении исправления тех контр-гармонизирующих действий, которые творит человек.

Итак, мы получаем, что Автор утверждает в качестве метафизического ответа на вызов политического тоталитаризма древнюю формулу, по которой истинностная, здоровая и глубинная часть универсума сама проявляет себя в действиях людей в критические ситуации – для коррекции в позитивную сторону. Так, или несколько по-другому, Автор понимает синергетику, но важно то, что в представлении о синергетике закладывается метафизическое представление о глобальной связи всех феноменов, о глубинной целостности всего универсума. В том же направлении следует понимать и трансдисциплинарность. Автор говорит о том, что трансдисциплинарные исследования «противопоставляют политическому волюнтаризму научный подход». Если считать, что трансдисциплинарный ответ на вызов волюнтаризма идет в том же направлении, что и синергетический, то и здесь мы должны подразумевать формулу, утверждающую наличие бытийной глубины, которая должна открываться за множеством «дисциплин». Из трансдисциплинарных «трещин» и «дыр» должно просвечивать то бытие, которое каждая из «дисциплин» отражает как в кривом и ограниченном зеркале. Если «дисциплинарность» связать с проявлением политического волюнтаризма, то ответом на вызов такого волюнтаризма должна стать «трансдисциплинарность».