Текст книги "Методологическое пространство трансдисциплинарности, синергетики и постнеклассики"

Приложение 1. Искусство цифровой эпохи и логика социокультурного развития

В этой статье анализируются проблемы, которые, с одной стороны, связаны с такими феноменами цифровой эпохи, как NFT-технология и нейросети, а с другой стороны, имеют непосредственное отношение к искусству. В качестве точки отталкивания автор статьи опирается на ролик Н. Добрякова «Эстетика будущего: NFT и искусство нейросетей». Развертывая аналитическое движение, автор актуализирует ряд фундаментальных проблем и феноменов. В числе их находится проблема перехода к новым технологическим платформам, проблема актуализации массовых контингентов, которая создает основу для массового производства и потребления, проблема «потери и восстановления уникальности», связанная с этим. Сюда также относится проблема символического выделения элитного существования, которая в цифровую эпоху может поддерживаться технологией NFT. В качестве фундаментальной рассматривается проблема перехода от «субстанциально-контр-инновационного» общества традиционных культур к «функционально-инновационному» обществу модерна. Рассматривается возникающая здесь проблема утраты «культурных» контекстов в логике развертывания «посткультуры» модерна. Рассматривается проблематика искусства новейшего времени, а также того искусства, которое является продукцией нейросетей.

1. Какие проблемы связаны с технологией NFT и искусством нейросетей?

Написание этой статьи инициировано просмотром ролика Н. Добрякова «Эстетика будущего: NFT и искусство нейросетей»9090
  URL: https://www.youtube.com/@nikitstvovanie (дата обращения: 19.03.23)


[Закрыть]. Буду называть Н. Добрякова Автором. Какие задачи ставит перед собой Автор?

Во-первых. Автор предлагает рассмотреть современное искусство и попробовать нарисовать перспективу искусства будущего. Под современным искусством он предлагает понимать то, которое создается здесь и сейчас. Конкретным объектом рассмотрения он предлагает сделать «искусство NFT» и «искусство нейросетей». Автор предлагает найти связь между ними и эстетические категории, с помощью которых об этих искусствах можно говорить.

Во-вторых. В качестве предпосылки Автор предлагает связь между искусством и технологиями. Эта связь утверждается как факт: развитие технологических возможностей влияет на искусство, предоставляя ему новые возможности для выражения. Автор отвергает утверждение, что технологии разрушают искусство. Более того, технологии берут на себя те функции искусства, которые были скорее «техническими», чем иными. В качестве примера этого проводится фотография. Это, по мнению Автора, определило развитие искусства конца XIX – начала ХХ века в направлении развертывания возможностей символического выражения. В этом смысле фотография не только не убила живопись, но и придала ей второе дыхание. Автор предлагает ответить на вопрос: получается ли у современных технологий дать новые возможности для искусства?

В-третьих. Начиная разговор об NFT-искусстве, Автор показывает, что оно основано на технологии NFT, которая позволяет делать цифровые объекты уникальными за счет прикрепления к ним цифровой подписи. Все цифровые объекты одного типа взаимозаменяемы (примерно так же, как взаимозаменяемы продукты массового производства: один образец массовой продукции по своему функциональному назначению можно заменить на другой). Но с помощью цифровой подписи объекту можно придать уникальность. Таким образом, взаимозаменяемые объекты, которыми исходно являются цифровые копии, можно превратить в невзаимозаменяемые. NFT-технология позволяет не только сделать какую-то копию «оригиналом» для всех остальных копий, но и реализовать тем самым право интеллектуальной собственности. Причем это не зависит от содержания объекта. В этом смысле NFT-искусство является не каким-то особым видом искусства, а способом существования цифрового объекта.

Объясняя причины популярности NFT-искусства, Автор прежде всего указывает на то, что такая технология отвечает на запрос современной культуры, которая «истосковалась» по оригинальности, по опыту обладания уникальной вещью. Мы живем в мире множества массового растиражированных вещей. Даже искусство в современном мире не стесняется быть повторяемым (Автор приводит пример шелкографии Э. Уорхола). Но в мире копий человек теряет ощущение оригинальности. В последние годы наблюдается движение к поиску и приобретению оригинальности. Например, через интернет продаются вещи, сделанные как оригинальные. Человек устал жить в мире копий. NFT-технология дает человеку возможность обладать уникальной цифровой вещью. Это показывает, что NFT-искусство отвечает на «боль современной культуры». Последние несколько лет показывают волну интереса к NFT-искусству (хотя эта волна начинает схлопываться). NFT-объекты начинают продаваться за десятки миллионов долларов.

Другой причиной популярности NFT-искусства, по Автору, является взрывной рост информационных технологий, которые создают особую цифровую реальность. Погружаясь в эту реальность, человек тянет туда искусство.

Далее Автор анализирует «эстетику» NFT-искусства. Последнее оказывается не каким-то видом искусства, а способом существования современного искусства. NFT-искусство может быть любым по содержанию. Но оно очень редко предлагает уникальный эстетический опыт. Есть немного примеров, в которых искусство рефлексирует свой эстетический опыт. Именно здесь заложен потенциал современного искусства. Простое оцифровывание аналоговых картин не дает нового эстетического опыта. Позитивный пример здесь показывает цифровая картина, показывающая набор кристаллов. При каждой новой продаже этот набор меняется. При этом NFT-технология убирает все проблемы, связанные с правом собственности и логикой купли-продажи.

В качестве особого примера Автор рассматривает цифровой проект Эрмитажа, который предоставляет возможность через интернет входить в мир виртуального музея, в котором (как и в реальном музее) есть множество комнат с развешенными на стенах картинами. Автор критикует этот проект, показывая, что он реализует строение аналогового музея вместо того, чтобы создать специфическое цифровое пространство, развернув потенциал виртуальности. Это показывает проблему: NFT-искусство еще не нашло специфической формы своего представления. Пока оно копирует аналоговые формы. Позитивную перспективу развития этого искусства Автор видит именно на пути построения своего специфического способа демонстрации. Именно здесь можно ожидать создание нового эстетического опыта.

2. Цифровая эпоха и проблема воспроизводства содержаний в мире уникальностей. NTF-технология и логика элитарного существования

Автора можно поблагодарить за актуализацию этой темы и ряд проблематизаций, который он предлагает. Тем не менее, можно увидеть явные противоречия в его позиции. И в целом проблемное поле выглядит не разработанным. Со своей стороны, я предлагаю сделать ряд общих прорисовок в направлении разработки проблемного поля, связанного с понятиями: «искусство», «технология», «цифровая эпоха», «унификация», «уникальность» и др.

Первую прорисовку можно сделать в направлении, которое Автор актуализирует в связи с «проблемой уникальности». Современный мир, с его точки зрения, погружен во множество массовых производств, массовой продукции и «истосковался» по уникальному. Начать можно с различения между уникальностью художественного образа и уникальностью артефакта, через который этот образ выражен (например, картины). Художественный образ является путем в особый смысловой мир. В этом качестве он не имеет отношения к тому артефакту, на котором он размещен. Если один и тот же образ будет расположен на множестве артефактов, то это не нанесет ему никакого ущерба. Тысяча копий Джоконды, абсолютно равных оригиналу, не нанесут этому образу вреда, в то время как каждая из копий уже не сможет иметь той уникальной исторической и материальной ценности, которую имеет картина-оригинал.

Примерно такова логика цифровой реальности в отношении копирования множества уникальных художественных образов. Эта реальность предлагает другую форму существования этих образов. Здесь даже можно провести параллель с предложениями перевести человеческий разум с биологического субстрата (каким является «человек биологический») на машинно-информационный субстрат. Предполагается, что новый субстрат даст разуму новые (более широкие или даже безграничные) возможности и перспективы. Если предполагать, что человеческий субстрат имеет ряд фундаментальных ограничений (биологического, психологического и социально-культурного характера), то перенесение разума на машинно-информационный субстрат должно снять эти ограничения. Примерно такое же освобождение от ограничений можно видеть в перенесении имеющихся аналоговых произведений искусства в цифровую форму. При этом суть художественных образов не изменится (если копия будет неотличима от оригинала). Они будут оставаться уникальными художественными образами. Другое дело, что изменится форма «субстратного» существования этих образов: аналоговый субстрат сменится цифровым.

Проблемы, связанные с этим, в той или иной мере касаются соотношений старого субстрата и нового. Также они касаются соотношения реализации определённых человеческих интересов и форм существования. То, что здесь лежит на поверхности (и что не раз упоминается Автором), это реализация права собственности и возможности накопления этой собственности. Цифровая эпоха дает возможность освободиться от логики «аналогового мира», касающейся существования уникальных объектов. Оцифровывание этих объектов освобождает их, переводит их из формы «аналогового продукта» в форму «цифрового продукта». Такое перенесение в фундаментальном отношении можно рассматривать как освобождение от «приговоренности к миру уникальностей», которым является аналоговый мир. Эта уникальность проявляется, в частности, в том, что существа и предметы приговорены к уничтожению. Все, что рождается в аналоговом мире, приговорено к смерти в этом же мире. В той мере, в какой смертное существо хочет бессмертия, оно должно заниматься проблемой выхода из мира уникальных объектов, приговоренных к смерти. Одной из форм решения этой проблемы можно считать религии спасения, которые переводят человеческое «я» из земного мира в сверхземной. Но если оставаться в логике земной реальности, то решением проблемы смерти будет воспроизводство. Воспроизводство в широком смысле. Это воспроизводство деятельностей и артефактов. Человеческое «я» в логике воспроизводства может реализовывать свое стремление к бессмертию через создание таких продуктов, которые будут воспроизводиться социокультурными системами вечно.

Если сделать обобщение от логики оцифровывания культурных содержаний при переходе к цифровой эпохе, то получаем логику культурного воспроизводства как таковую. Человеческая культура существует как постоянный процесс воспроизводства определенных содержаний и принципов существования. Внутри этого процесса воспроизводятся и те артефакты, которые можно отнести к искусству в самом широком смысле. Причем развитие человечества в логике воспроизводства можно видеть как прогресс в развитии технологий воспроизводства. Каждый шаг такого прогресса освобождал человека от необходимости осуществлять какие-то технологические действия по созданию и сохранению артефактов. Причем при каждом революционном шаге в этом отношении можно увидеть контр-тенденции, которые актуализировали прежнее состояние сращённости человека с технологическим аспектом создания-воспроизводства. Переход от устного воспроизводства содержаний к письменному был технологической революцией, которая существенно расширила возможности существования и сохранности литературных артефактов. И логично предполагать, что были те, кто видел в этом наступление «холодной» технологии на «теплый» мир устного существования. Но с высоты нашего времени мы видим, что революция письменности открыла новую эру в развитии человечества. Причем не только в отношении художественной литературы, но и в отношении всего, что можно фиксировать и воспроизводить в письменной форме. Примерно ту же самую логику можно видеть в переходе от письменности к книгопечатанию. Это тоже можно назвать глобальной технологической революцией, принципиально расширившей возможности человеческого существования и существования культурных артефактов. Как и при переходе к письменности, были те, кто видел в этом наступление «холодной» технологии. Однако современный мир (ХХ века), немыслим без тех возможностей, которые принесло книгопечатание. Точно в такой же логике происходит цифровая революция. Она выглядит началом новой эры в истории человечества и предоставляет новые возможности для создания-воспроизводства всего множества культурных содержаний. Как и в прежних революциях можно видеть позицию, утверждающую, что цифровая эпоха является наступлением «холодной цифры» и уничтожает «теплый аналоговый мир».

Если сделать обобщение от логики воспроизводства культурных содержаний, то можно говорить, что развитие человечества выглядит как множество технологических революций, которые в том или ином отношении отрывали человека от сращённости с прежним способом существования и переводили его в новый способ существования и новую эру. Логично предполагать, что при каждом из таких переходов человек получал возможность существовать по-новому, переходить на новую технологическую платформу. И при каждом таком переходе должно было возникать ощущение потери «теплоты», органичности того мира, который подлежал перестройке. Человек уже сжился с тем, от чего ему предстояло отказаться. Каждый технологический переход должен был восприниматься как потеря органичности существования. Только впоследствии, когда человек оказывался «удобно» расположенным в новом технологическом укладе, появлялась ощущение новой органичности. Классическим примером здесь может быть эпизод в промышленной революции модерна, связанный с переходом к машинному производству. Те, кто был встроен в прежний, до-машинный мир, оказывались в неопределённой и необеспеченной ситуации. Создавались движения за уничтожение машин. Это показывает остроту проблемы перехода от одного уклада к другому. При таком переходе должна осуществляться технологическая перестройка деятельностной системы. Эта перестройка могла быть связана с катастрофическими и драматическими последствиями для каких-то контингентов, которые были неотторжимо встроены в прежний технологический уклад. Если переход осуществлялся жёстко, как разрушение прежнего мира, не учитывающее социальные последствия, то логика перехода должна была восприниматься (теми, кто оказались брошенными в «зоне разрушения») именно как разрушение.

Если именно так посмотреть на революцию цифровой эпохи, то она в определенных отношениях должна выглядеть как переход к новой технологической эре, в которой перестают существовать множества тех деятельностей, в которые человек органически врос. Это может быть одним из ракурсов того ощущения «утраты уникальности», о котором говорит Автор. До-цифровые контексты и артефакты могут восприниматься как обладающие особой уникальностью, которая разрушается при их оцифровывании. Если смотреть на процесс развертывания цифрового мира с этой точки зрения, то он будет выглядеть именно как разрушение органичности (а значит, и уникальности) прежнего мира и его артефактов. NFT-технология (как способ имитировать уникальность артефакта в цифровой реальности) будет выглядеть попыткой компенсировать принципиальную абсолютную воспроизводимость цифрового объекта.

Если перевести это в общую форму, то получим проблему воспроизводства аналоговой реальности в цифровом мире. С одной стороны, мы видим, что цифровая форма существования снимает те ограничения, которые налагались на мир вещей и образов аналоговой формой. С другой стороны, видно стремление воспроизвести в цифровой форме те отношения, которые существуют в аналоговом мире. В нем существует понятие собственности. Для реализации этого понятия как раз подходит невоспроизводимость аналоговых артефактов. Эти артефакты можно накапливать и обменивать. Но невозможно воспроизводить. Так, определенные артефакты приобретают материальную стоимость, которая превращает их в объекты престижа. Их можно продавать на аукционах за огромные деньги. Для реализации такой же логики можно видеть использование NFT-технологии. С NFT-объектами можно проделывать те же самые манипуляции купли-продажи-накопления, которые можно было проделывать с аналоговыми объектами. Тот ажиотаж в использовании NFT-технологии для подобного использования артефактов, о котором говорит Автор, является прямой проекцией определенных социальных отношений из аналогового мира. Но нужно обратить внимание на то, что к содержанию NFT-объектов (например, к восприятию художественного образа) это не имеет отношения. Художественный образ, его восприятие не зависит от NFT-технологии. Прослушиванию записи уникального пианиста не мешает то, что эта запись существует в миллионах экземпляров. То, что происходит на аукционах с NFT-объектами, можно назвать покупкой престижа. Здесь максимально наглядно видно, что покупается не «произведение искусства» (как это можно было бы считать в отношении аналогового продукта), а объект социальной значимости. Через покупку такого объекта приобретается сама социальная значимость.

Если, в свою очередь, перевести продемонстрированный процесс в более общую форму, то мы получим воспроизведение тех отношений, которые существуют между «элитой» и «массой». В условном аналоговом мире логика этого мира используется для демонстрации социального статуса. В архитектурном отношении для обозначения элитного существования можно строить особого размера и архитектуры здания, наполнять их особыми росписями и произведениями искусства. То же самое можно делать в отношении одежды, пищи и всего остального. При этом сама технологическая неразвитость может использоваться для отделения элиты от массы. Дефицит ресурсов, технологий и продуктов можно было использовать в логике эксклюзивности. Только элита могла себе позволить определенного масштаба и содержания продукты. Например, наличие замка или дворца (строительство которого подразумевало огромные затраты времени и ресурсов) могло быть способом выделения элитной позиции среди других позиций. То же самое могло быть в отношении каких-то эксклюзивных продуктов питания и одежды. В той мере, в какой технологическое развитие общества делало все продукты результатом массового производства и массовой доступности, способ воспроизведения элитной принадлежности должен был с неизбежностью становиться условным. Элитными становились магазины, в которых продавались такие же продукты, что и в других, но за принципиально большую цену. Элитная разметка реальности в этом случае должна была становиться принципиально условной. Если теперь представить, что цифровая эпоха (как эпоха, в еще большей степени уравнивающая производство-потребление между всеми индивида человечества) сделает это пространство количественно и качественно однородным, то способ выделения элитной позиции станет максимально условным. Именно это можно видеть во взрывном интересе к NFT-технологии. Уникальность NFT-объектов в максимальной степени условна. Настолько условна, что для непредубежденного сознания это выглядит не более чем социальной игрой в престиж.

3. Переход от субстанциально-контр-инновационного общества к функционально-инновационному и культура в эпоху ее технической воспроизводимости. Мировая «посткультурная» революция и «культурные ремиссии»

В связи с проблемой уникальности в цифровую эпоху можно вспомнить о той тематизации, которую сделал В. Беньямин в эссе «Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости»9191
  URL: https://forlit.philol.msu.ru/lib-ru/benjamin1-ru (дата обращения: 19.03.23)


[Закрыть]. Беньямин анализирует метаморфозы, которые происходят с произведениями искусства (как артефактами) в процессе технологического развития общества. Произведения искусства лишаются своей особой «ауры». В своем исходном контексте произведения искусства выполняли культурную и ритуальную функцию. В обществе массового производства и массового потребления им остается только политическая, практическая и экспозиционная функции. Если в исходном контексте искусство требовало концентрации и погружения, то в массовом обществе его главной функцией становится развлечение. Репродуцирование становится фундаментальным процессом, который превращает произведения искусства в продукт массового производства и потребления. В самой совершенной репродукции происходит отрыв образа от его исходного «здесь и теперь». В качестве примера этого Беньямин приводит переход от театра к кино. Театр существует в своем особом пространстве-времени. Театральная постановка каждый раз создается заново игрой актеров. Кинофильм создается один раз и тиражируется во многих местах однотипным способом.

Итак, Беньямин проблематизирует те метаморфозы, которые происходят с искусством в массовом обществе. Для более глубокого понимания следует сделать прорисовку логики того процесса, который приводит к этому типу общества. Такой переход я описываю как переход от субстанциально-контр-инновационного общества к функционально-инновационному. В традиционных понятиях это является переходом от до-модернового типа общества к модерновому.

Как можно описать субстанциально-контр-инновационное общество? С одной стороны, это субстанциальное общество, которое предполагается созданным либо высшим существом, либо космическим порядком. Универсум и социальная система предзаданы человеку. Индивидуальный человек определенным способом оказывается размещенным и приговоренным к своему социально-культурному месту. Универсум и общество являются иерархически устроенными. И эта иерархия выражает субстанциальное различие между ее уровнями. Таким образом, индивидуальный человек оказывается приговоренным к тому «субстанциальному» место в иерархии, в котором он рождается. С другой стороны, это контр-инновационное общество, общество позитивно понимаемого «человека пассивного». Человеку «сверху-вниз» задана не только структура универсума-общества, но и жизненная программа. Человек не должен выдумывать себе такую программу. Он должен исполнять то, что ему в этом отношении предзадано. Человек не должен изменять мир. Мир предзадан ему как глобальный контекст его жизненного пути.

Функционально-инновационное общество можно описать как структурное отрицание субстанциально-контр-инновационного общества. Человек в нем утверждается как позитивно понимаемый «человек активный». Универсум и общество не предзаданы ему как система. Человек может и должен изменять общество и универсум. Они скорее являются для него строительным материалом, на основе которого человек должен создавать свои миры. Если в прежнем обществе индивид считался приговоренным к соответствующему месту в иерархии и находился в пассивной позиции, то в новом обществе он устанавливается в активную позицию. Общество становится продуктом активности, идущей «снизу-вверх». Социальная система становится способом выражения коллективных интересов. Положение индивидуального человека в таком обществе должно определяться его творческим потенциалом, объемом достигнутого. Индивидуальному человеку не предзадана его жизненная программа. Такую программу каждый может вырабатывать для себя сам.

Если теперь сделать проекцию описанных идеальных типов на европейское историческое пространство-время, то получим переход от средневековья к модерну. Средневековье в целом будет соответствовать субстанциально-контр-инновационному обществу, а модерн – функционально-инновационному. Не все в средневековье и не все в модерне соответствует описанным идеальным типам, но в целом можно принять такое деление. При этом логика перехода от средневековья к модерну может быть описана как ответ на вызов негатива прежней социокультурной архитектуры. Если архитектура средневековья описывается как субстанциально-контр-инновационная архитектура, ее негатив можно считать тем вызовом, на который отвечает модерн как функционально-инновационная архитектура. При этом ответ на вызов будет структурным отрицанием вызывающей ситуации. Развертывание модерна можно представить себе в виде множества шагов, реформ-революций в разных аспектах социокультурной реальности, которые продвигали эту реальность в функционально-инновационном направлении. Современное состояние модерна можно представить себе как кумулятивный результат этого множества шагов.

При этом важно видеть, что модерн является социокультурной трансформацией не только в рамках европейской культурной зоны. Глобализация модерна (в ее позитивной интерпретации) является глобализацией функционально-инновационной архитектуры. В этом можно видеть позитивную историческую миссию модерна. Всё до-модерновое и вне-модерновое социокультурное пространство-время можно (хотя и с разными оговорками) считать погруженным в субстанциально-контр-инновационную архитектуру. Модерн в этом смысле становится не только европейской, но и мировой социокультурной революцией.

Как сказанное помогает нам понять ту логику, которую актуализирует Беньямин? Если сравнить два указанных типа общества, то получим примерно тот самый феномен «утраты ауры», «утраты уникальности», о котором говорит Беньямин. Субстанциально-контр-инновационное общество можно представить себе как пространство мест, построенное иерархически и наполненное уникальностями. Такая иерархия является восхождением в качественности и уникальности. Каждый вышестоящий уровень обладает большим качественным весом и наполнен более уникальными местами. Если сравнить это с логикой функционально-инновационного пространства, то мы получим переход от закрепленной иерархии качественности-уникальности к эгалитарно-уравнительному пространству, которое не имеет закрепленного иерархического строения. Все качественно-иерархические образования должны иметь временный характер и быть связанными не с фундаментальной топологией мест, а с творческой топологией индивидуальных достижений. Если выразить это проще, то переход к функционально-инновационной архитектуре будет намеренным разрушением «субстанциальной» качественной иерархии пространства. С точки зрения ценностного фундамента модерна, это является позитивным процессом. С точки зрения ценностного фундамента обобщённого контр-модерна, это будет негативным процессом. Контр-модерновое самосознание будет говорить о модерне примерно то же, что говорит Беньямин. Только разговор примет более общий характер. То, что Беньямин говорит об искусстве, будет переложено на все феномены модерна. Будет утверждаться процесс, в котором все важные феномены теряют свою «ауру», сакральность. Те артефакты, которые когда-то принадлежали определенным местам в сакральной топологии и имели уникальный характер, стали изыматься из этих мест и помещаться в «музеи» модернового общества. Те же самые артефакты стали копироваться и тиражироваться, превращаясь в продукт массового «культурного потребления». Про-модернистское сознание будет интерпретировать этот процесс как в целом положительный, как возможность выйти за те пределы, которые устанавливает субстанциальная архитектура. Человек мыслится в этом сознании как человек принципиально активный, активно познающий себя и мир и активно перестраивающий и то и другое. В логике такой бесконечной перестройки не должно быть сакральных мест, не подлежащих перестройке. Контр-модернистское сознание будет интерпретировать то же самое в негативном ключе, как утрату не только конкретных культурных содержаний, но и как утрату субстанциально-качественной иерархичности. Вот тут и появится разговор о том, что все феномены до-модернового общества (не только феномены искусства) при развертывании модерна теряют свое уникальное место, свою уникальную «ауру». Появится разговор о том, что развертывание модерна сопровождается глобальной десакрализацией культурных миров.

Если назвать субстанциально-контр-инновационную архитектуру «культурной» (культурной в кавычках) архитектурой, а функционально-инновационную – «посткультурной», то описанный процесс перехода от до-модерновой архитектуры к модерновой можно будет назвать переходом от «культурной» архитектуры к «посткультурной». С точки зрения типа самосознания, этот переход будет переходом от господства «культурного» самосознания к господству самосознания «посткультурного». «Культурное» самосознание будет превращать социокультурный универсум во множество замкнутых на себя миров, каждый из которых мыслит себя центром мироздания, окруженным варварством, язычеством или еретичеством. Представляя себе переход к самосознанию, которое мыслит человечество как единое в своей фундаментальной природе, но разделенное на специфические «культурные» миры, мы будем описывать переход к «посткультуре» модерна. Логика этого перехода будет выглядеть как освобождение человечества от разделенности на противопоставленные друг другу, замкнутые на себя «культуры». Переход к «посткультуре» будет способом совершить «мировую освобождающе-объединяющую революцию», которая освобождает от власти «культурных» разделенности и объединяет на основе выработанных «общечеловеческих» ценностей.

«Посткультурное» самосознание будет совершать (в числе прочего) глобальную рефлексию относительно прежнего, «культурного» состояния человечества. В этом смысле все феномены «культурных» систем будут помещаться в «музеи» (в прямом и переносном смысле), будут производиться разного рода анализы относительно них. Все такого рода феномены станут объектом деконструкции-реконструкции. При этом неизбежно будет теряться сакральность феноменов, которые прежде такую сакральность имели. В этом процессе большую помощь окажут разного рода технологии копирования, преобразования и массового воспроизводства. Вся технологическая мощь модерна, которая в настоящее время символизируется понятием «цифровая эпоха», будет подключена к этому. «Посткультура» в одном из своих фундаментальных аспектов является либерально-эгалитарной революцией, поднимающей массы для активной жизненной работы, для строительства индивидуальной и коллективной жизни. Это требует массового производства, массового обеспечения в материальном и символическом смысле. Все это будет позитивным содержанием процессов омассовления и стандартизации. Для остаточного «культурного» самосознания это может восприниматься как «восстание масс», как погружение человека (и всего объема его деятельностей) в мир унификации. Негативная точка зрения на омассовление-унификацию будет воспринимать это как потерю человеком уникальности. (Именно это акцентирует Автор, когда говорит о «тоске по уникальности» как о «боли современной культуры». )