Текст книги "Катастрофа. Бунин. Роковые годы"

В другую сторону, состав за составом, шли отборные части красных курсантов, бойцов заградительных отрядов, чекисты. Всего – как на важный фронт! – шестьдесят тысяч человек.

Петроградский гарнизон был разоружен и ждал своей участи.

Тайком, ночью, на улицах Кронштадта расклеены листы с воровским приказом:

«К гарнизону и населению Кронштадта и мятежных фортов!

Рабоче-крестьянское правительство постановило: вернуть незамедлительно Кронштадт и мятежные суда в распоряжение Советской республики. Посему приказываю: всем поднявшим руку против Социалистического Отечества немедленно сложить оружие. Упорствующих обезоружить и передать в руки советских властей. Арестованных комиссаров и других представителей власти немедленно освободить. Только безусловно сдавшиеся могут рассчитывать на милость Советской республики. Одновременно мною отдается распоряжение подготовить все для разгрома мятежа и мятежников вооруженной рукой. Ответственность за бедствия, которые при этом обрушатся на мирное население, ляжет целиком на головы белогвардейских мятежников. Настоящее предупреждение является последним.

Председатель Революционного Военного Совета Республики

ТРОЦКИЙ

Командарм 7 ТУХАЧЕВСКИЙ 5 марта 1921 года».

Милость? Милости у большевиков не бывает – восставшие это знают твердо.

7

Восставшие начали готовиться к обороне.

Пятнадцать человек, из которых девять матросов, образуют временный ревком. Председатель – матрос с линкора «Петропавловск» Петриченко – проявляет бурную деятельность. Общая надежда – восстанут матросы Петрограда, а за ними – весь город, вся Россия.

– На Петроград! – призывают кронштадтские офицеры Соловянов, Арканников, генерал Козловский. – Только в наступлении наша победа!

Но матросы не желают проливать «лишнюю кровь».

Тем временем Тухачевский стягивает к Кронштадту войска. Гришка Зиновьев не забыл испытанный дьявольский прием: в качестве заложников арестовывают семьи восставших моряков. Их запихивают в камеры «Крестов», их можно в любой момент расстрелять.

Над закованным в лед Финским заливом появляются аэропланы. Они сбрасывают и сбрасывают бомбы на взбунтовавшийся город. Едкий дым пожарища ползет по улицам крепости.

Близка кровавая развязка…

Седьмого марта, когда утомленное дымами кронштадтских пожарищ солнце скатывалось за горизонт, громыхнули с Лисьего Носа и с Сестрорецка большевистские батареи. Их поддержали тяжелые орудия Красной Горки, оставшейся верной Зиновьеву и Троцкому.

Кронштадт принял бой, полыхнули багряным отблеском военные форты. Мощно ударил линейный корабль «Севастополь» по Красной Горке, да так, что та сразу замолкла.

Осажденный ревком шлет радиотелеграмму:

«Всем! Всем! Всем! Итак, грянул первый выстрел, пусть знает весь мир! Стоя по пояс в братской крови трудящихся, кровавый фельдмаршал Троцкий первый открыл огонь по революционному Кронштадту, восставшему против правительства коммунистов для восстановления подлинной власти Советов! Мы победим или погибнем под развалинами Кронштадта, борясь за кровное дело трудового народа! Да здравствует власть Советов! Да здравствует Всемирная социальная революция!»

Радиограмма летит во все концы мира, которому, по сути дела, наплевать на дела российские. Артиллерия Тухачевского садит и садит тяжелыми снарядами по восставшим героям. Лед Финского залива все более темнеет, солнце делает его тяжелым и вязким. Еще чуть-чуть, неделя-две – и лед вскроется. Тогда кровавые фельдмаршалы не сумеют затянуть удавку вокруг восставшего острова.

* * *

Утром 7 марта истек срок ультиматума. Мятежный город не пал на колени. Он продолжал борьбу.

– На штурм! – приказывает Тухачевский.

Одетые в белые маскировочные халаты, красноармейцы двинулись по льду на штурм крепости.

Началась метель. Огнем отвечали защитники фортов. Балахоны и лед окрасились кровью. Ряды наступавших дрогнули, рассыпались. Но беспощадные комиссары гнали и гнали красноармейцев вперед. Их аргументы были вескими: позади цепей двигались курсанты с пулеметами, готовые разделаться с теми, кто побежит назад.

Сгустились вечерние сумерки.

Защитники крепости открыли по белеющим пятнам балахонов ураганный огонь. «Взвихрились, взрывались в темноте массы льда и огненные воронки снега. С громовым „ура!“ бросились было курсанты на форт № 7, но под матросским огнем смешались, дрогнули, и началось паническое отступление всех войск Тухачевского. Ночная атака не удалась. Когда стихла метель, утро осветило на огромном ледяном пространстве Финского залива тысячи лежащих трупов в белых саванах».

К тому же в Ораниенбауме красноармейцы отказались идти против восставших. Комиссары расстреляли каждого пятого. Тухачевский сгоняет под стены Кронштадта чекистов, отряды, полностью составленные из башкир и киргизов. Тут же и бойцы заградительных отрядов, привыкшие ходить по колено в крови.

Тухачевский взывает к Москве: «Пришлите для поднятия духа ораторов-партийцев».

Чего-чего, а этого добра – косноязычных горлопанов – в Советском государстве всегда хватало.

В те дни как раз проходил X съезд партии (наметивший, к слову сказать, пути перехода к нэпу). Три сотни делегатов направляются к красноармейцам – «для идеологической работы!»

Теперь – решительный штурм! Сейчас – или никогда! Против природы даже с партийным билетом в кармане не попрешь – вот-вот лед Финского залива сделается непроходимым.

Тухачевский отдает страшный приказ: идти на штурм не цепями, а сомкнутыми колоннами – несмотря на губительный огонь.

Штурм намечен в ночь с 16 на 17 марта.

Хлюпая водой, кое-где проступившей на лед, тысячи людей пойдут на приступ крепости. С воздуха аэропланы будут сбрасывать на жителей Кронштадта бомбы.

Сам Тухачевский, разумеется, останется на берегу. Он будет сидеть в бывшем великокняжеском поезде, попивая кофе со свежими булочками и ожидая сведений по телефону. Зиновьев эту ночь проведет, как всегда, в особняке в Петрограде. Троцкий будет спать в царских палатах Московского Кремля. Во сне он увидит свое детство, строгого папу Бронштейна в седых пейсах, Пасху и мацу.

…Уже получив второй орден Красного Знамени, Тухачевский признается:

– Пять лет на войне, а такого боя не могу припомнить. Это был не бой, это был сущий ад. Местами даже вплавь добирались до крепости. Еще два-три дня – и тю-тю, не видать нам Кронштадта. Моряки били нас, как озверелые. За что они нас так ненавидят?

8

За что они так их ненавидели?

Победа в Гражданской войне с новой остротой поставила вопрос о самом существовании партийной диктатуры.

Ненависть к бандитам, захватившим власть в октябре 1917 года, переполняла сердца, была всеобщей. Земля, казалось, горела под ногами большевиков. Восстания полыхали по всей стране – ярославское, путиловское, тамбовское, пензенское, хакасское, якутское, ижевское, восстания по всему Дону и по всей Сибири. Но все они были залиты кровью, задушены без всякой жалости и снисхождения. Ленинцы-троцкисты думали не о благе народа, они желали властвовать – любой ценой. И еще была жажда уничтожения, маниакальная жажда крови. Ненависть к россиянам облегчала эту задачу. Когда ненавидишь – убивать проще: детей, подростков, стариков, дворянство, интеллигенцию.

Этих последних Ульянов-Ленин ненавидел особенно люто. Во многих городах отстреливали гимназистов – чтоб перевести русского интеллигента на корню. И переводили, да так усердно, что уже много десятилетий нация испытывает интеллектуальную ущербность.

Про офицерство, казачество, духовенство и говорить нет нужды. Всем известно, что военная и религиозная опора старой России была почти полностью уничтожена.

Максим Горький на потребу кремлевским уголовникам поспешил тиснуть брошюрку «О русском крестьянстве», в которой бесстыдно лгал на народ – «полудиких людей»: «Жестокость форм революции я объясняю исключительно жестокостью русского народа», но «когда в зверстве обвиняют вождей революции… – я рассматриваю это обвинение как ложь и клевету».

До такой степени бесстыдства никто из русских писателей, кажется, не опускался.

* * *

Тирания большевиков была всегда отвратительна. Пока шла Гражданская война, ее как-то терпели. Большевистские лозунги заманчивы, а возвращения помещиков крестьяне не хотели. Но как только война завершилась и реставрация старого строя стала эфемерной, зашатались и основы новой власти.

Обострились оппозиционные настроения внутри самой партии.

Среди радикально настроенных рабочих-коммунистов росло недовольство практикой использования беспартийных «спецов» после провала попытки организовать пролетарский контроль над производством. Заметим, что «спецов» поддерживал сам Ленин. Возмущала сложившаяся практика назначения сверху руководителей профкомов, игнорирование партийной демократии.

К концу 1920 года оппозиционно настроенные профсоюзные работники потребовали, чтобы вся промышленность была поставлена под контроль центрального органа, выбранного непосредственно союзами.

Были и другие причины, вызывавшие брожение в рядах партии, в ее низах, откуда оно перекинулось в верхние эшелоны. Непосредственной причиной явилось массовое недовольство политикой Троцкого, который, все еще сохраняя за собой руководство армией, с неуемной энергией набросился на «подъем» народного хозяйства.

Он являл прямую противоположность Ленину или Сталину, которые все более набирали авторитет среди командиров партии. Если эти двое всегда говорили меньше, чем собирались сделать, то Троцкий отличался многословием и прямолинейной откровенностью, слишком часто неуместной.

Троцкий постоянно твердил, что главный метод пролетарской революции – железная дисциплина, полное подчинение всех – партийных, беспартийных, профсоюзов решениям вождей. Формула проста: вождь повелевает быдлом! Коммунистический фашизм.

Назначенный наркомом транспорта, Лев Давидович начал внедрять свои теории в жизнь.

– Транспорт находится в катастрофическом состоянии, – заявил он, – и я требую сверхчеловеческих усилий по его подъему. Тот, кто не согласен с нашей политикой, с железной дисциплиной, – враг революции, и с ним будет то, что бывает с врагами, – расстрел!

Естественно, что эти методы руководства вызвали шквал негодования на всех уровнях – от сцепщиков до профсоюзных лидеров. Последние, кстати, пытались добиться самостоятельности и большей свободы внутри партии.

Споры докатились до ЦК. И здесь произошел раскол. В более либеральную фракцию вошли десять наиболее влиятельных членов Политбюро (из 19). Это Ленин, Сталин, Зиновьев, Каменев, Томский, Рудзутак и другие. Но и Троцкого поддержали такие авторитеты, как Бухарин, неожиданно вставший на сторону Льва Давидовича Дзержинский, Серебряков, будущий академик, которого партия позже бичевала за его пятитомную «Русскую историю…», Михаил Покровский…

Разногласия вызвало предложение Ленина о немедленном упразднении Центрального комитета по транспорту, учреждения откровенно диктаторского, возглавляемого Троцким.

Спорили до судорог в горле – согласия не было. Слишком сложным узлом были стянуты личные интересы каждого из спорящих, каждый боролся за место под партийным солнцем.

«Известия» ВЦИК 27 января преподнесли на своих полосах суть этого спора как разногласия между умеренным крылом и крылом диктаторским.

Особенно досталось Троцкому от верного адъютанта Ленина Гришки Зиновьева, который награждал вчерашнего меньшевика самыми нелестными характеристиками и эпитетами. Троцкий огрызался, но это еще больше распаляло Гришку.

Теперь он каждую свою речь посвящал узурпатору Троцкому, который являлся «главным тормозом на пути к светлому будущему».

– Его не интересует успех дела! – обличал Троцкого Зиновьев. – Этого политикана увлекают лишь собственные вождистские амбиции. Распоясавшийся сатрап!

– Сам сатрап! – отбрехивался Лев Давидович. – Склочник и фракционер!

Ленин стучал кулаком по столу, картавил:

– Прекратить, товарищи, безобразие! Это вам не персидский базар!

Сталин прятал улыбку в усах. Ой как ему пригодится зиновьевский антагонизм, когда он будет расправляться с Троцким!

* * *

Все было бы это не суть важно, если бы в своей ненависти Гришка не зашел за разумные пределы. Он стал обличать своего «партайгеноссе» даже среди моряков Балтийского флота, на его главной военно-морской базе – в Кронштадте. Зиновьев сам способствовал разжиганию недовольства, из-за которого вспыхнуло восстание. Любопытно: ни одного шага своего адъютанта Ленин не осудил. Амбиции Троцкого начинали беспокоить и его.

Незадолго до этого возникшая «Рабочая оппозиция», воспользовавшись предложением ЦК, огласила свою платформу. Она заявила, что партия теряет лицо, забывает, что была первоначально пролетарской, вырождается в касту карьеристов и бюрократов.

В 1921 году к «Рабочей оппозиции» присоединится дочь царского генерала Александра Коллонтай, урожденная Домонтович, фигура весьма колоритная. Верхушка партии хорошо знала о ее амурных развлечениях с Пашей Дыбенко, который по возрасту ей в сыновья годился.

В 1923 году Коллонтай станет первой в мире женщиной-полпредом. В декабре 1933 года пути Коллонтай и Бунина пересекутся в Стокгольме, где эта дама будет послом, а писатель прибудет туда, дабы увенчаться нобелевскими лаврами…

Но вернемся в 1921 год. Троцкий, выступая в ЦК, в очередной раз заявил:

– Успех революции принесет безусловное слияние профсоюзов с государственным аппаратом, а также военную дисциплину и принуждение для поддержания производительности в промышленности.

Все это претворится в жизнь, но тогда Лев Давидович будет уже отлучен от власти и его имя предадут анафеме.

* * *

X съезд партии был намечен на 8 марта. Но события в Кронштадте опередили его.

Для подавления восстания Ленин направил большевиков самых верных и беспощадных – Троцкого, бывшего заведующего биржей труда, а нынче члена РВС Лепсе, главкома Тухачевского, Дыбенко, Каменева.

Мир замер в ожидании очередного потока крови.

9

После поражения Врангеля в ноябре двадцатого года ничто не заставляло сердце Бунина сжиматься с такой тревогой и надеждой, как кронштадтское восстание.

С нетерпением каждое утро Бунин ждал газеты. Они пестрели крупными заголовками:

«БОМБАРДИРОВКА ПЕТРОГРАДА С КРОНШТАДТСКИХ ФОРТОВ». «БОИ НА ЛЬДУ». «ВОССТАВШИЕ НЕ СДАЮТСЯ».

Спецкор «Последних новостей» в Гельсингфорсе сообщал:

«Вчера на рассвете большевистский десант начал атаку на Кронштадт. «Аврора» и «Петропавловск» отражают атаку огнем своих орудий. Красная Горка захвачена большевиками».

Биржа – самый чуткий барометр деловой жизни – тут же среагировала. Резко возросла котировка «русских ценных бумаг». «Николаевские» сторублевые купюры, «колокольчики», «думские» – все вновь пошло в ход, получило цену. Дальновидные спекулянты, скупавшие их за гроши в далекой Галиполии или у проходной завода «Рено», куда безуспешно ходили беженцы устраиваться чернорабочими, на кронштадтской смуте и крови делали солидные барыши.

«Биржа прошла при очень нервном настроении… Под влиянием последних сообщений о кронштадтском восстании резко вырос интерес к русским ценностям. В частности, после продолжительного перерыва котировались все государственные займы: 1893, 1894, 1914 годов. Если еще 5 марта они ничего не значили, то теперь их стоимость подскочила до 20 франков и выше», – писали в те дни газеты.

Сообщалось: акции «Русская нефть» стоят 388 франков, Тер-Акопова – 251 и «Брянские» – 155 франков.

Одна из самых многочисленных русских общественных организаций в Париже – Земско-городской союз (Земгор) – приняла решение об оказании помощи восставшим. Из своих скудных средств они решили выделить 100 тысяч франков для закупки и отправки продуктов для восставших.

По мере сил помогали и другие организации, как и частные лица.

* * *

Читатель помнит дневниковую фразу Бунина, сделанную 8 марта: «…Схватился нынче за газеты». Что в тот далекий день писатель мог прочитать в них?

«Надежда русских. Еще ни разу после воцарения в России большевистских людоедов мы не были столь близки к осуществлению заветного желания – возвращению на родину. Как может сохраняться власть, которую все ненавидят? Как можем мы, несчастные дети ее, жить вдали от нее?..»

«Сегодня спецкор „Последних новостей“ выезжает на место событий в Кронштадт».

Повстанцы лили кровь, а мир продолжал жить своими законами.

«Торговый дом ювелирных изделий „Иосиф Маршак“ из Киева по высоким расценкам покупает бриллианты, золото и платину. Контора в Париже открыта от 10 часов до 5 часов».

«На парижской бирже. На бирже в связи с событиями в Кронштадте наблюдается подъем акций русских промышленных предприятий и появление вновь оживленных оборотов с русскими государственными займами, сделок с которыми на парижской бирже не было в течение продолжительного времени».

«Ресторан „Тройка“. Ежедневно с 12 часов ночи хор московских цыган. Кочевые таборные песни и пляски. Любимые песни старой Москвы и Петербурга. При участии любимцев публики Юрия Морфеси, Дмитрия Полякова и Галины Мерхоленко».

«Как сообщают нам из Берлина, Русское общественное собрание устраивает торжественное заседание, посвященное незабвенной памяти императора Александра II. При стечении многочисленной публики отслужена панихида по Александру III».

«Где можно в Париже выпить и закусить ПО-РУССКИ? Только у Жильбера! Водка и закуска. – Обеды по заказу. – Оркестр. – Уютные отдельные кабинеты. – Оркестр балалаечников. – Ужины после театра, не стесняясь временем. – Говорят по-русски! Входы с площади Республики, № 15 и улицы Мишле, № 4. Вас встретят с отменным радушием!»

«Всегда свежая икра! Если хотите иметь к столу астраханскую икру, требуйте во всех бакалейных лавках марку „Аврора“!»

10

Прочитав про «Аврору», Бунин сказал жене:

– Сегодня в пять часов к нам придут члены правления Союза русских журналистов. Возьми деньги, все, что есть. Сходи, Вера, в бакалейную лавку, купи два фунта паюсной… нет, лучше зернистой икры, свари картошки. Пусть картошку намазывают икрой и закусывают после водки. Еще не забудь о маринованных огурчиках. Угощение нехитрое, но… сойдет при нашей бедности. В русском духе!

Вечером 11 марта квартира Бунина была переполнена.

Сухой, ядовитый Бурцев, потрясая бумагами, гневно выкрикивал:

– Вы еще не так давно голосовали за прием в члены нашего творческого союза Кагана-Семенова. Помните, лишь я воздержался. И у меня для этого были серьезные основания. Я уже тогда знал, что Каган является платным агентом большевиков, но у меня не было документальных доказательств. Теперь они есть! Будьте так любезны, ознакомьтесь с ними и сделайте организационные выводы…

Каган, здесь же присутствовавший, вскочил со стула, с его носа свалилось пенсне, он его ловко поймал в воздухе и, брызжа слюной, закричал:

– Я вас умоляю! Прекратите-таки уже балаган! Что это такое? Что несет этот безумец? Какие документы? Дайте мне их в руки, или я стукну ваше лицо, гражданин Бурцев!

Документы все уже видели: это были рукописные свидетельства некоего Генделевича, у которого жена ушла к Кагану. Бурцев изнемогал от собственного энтузиазма…

Яблоновский стал рассказывать, что в России повсюду восстания:

– В Царицыне распято более ста пятидесяти коммунистов. Жестокость, варварство, но и народ понять можно – раскалили его, довели…

Бурцев с болезненной настойчивостью взывал к присутствовавшим:

– Господа, мы обязаны проявить принципиальность. На Кагана поступил сигнал от Генделевича…

Семен Моисеевич перестал возражать Бурцеву. Он лишь глядел на него большими и печальными глазами, и весь его вид говорил: «Что вы хотите с безумного человека?»

Влетел запыхавшийся Толстой:

– Что за шум, а драки нет?

Каган слабо улыбнулся:

– Да вот, Владимир Львович обвиняет меня в том, что я большевик.

Толстой так расхохотался, что у соседей на нижнем этаже начала лаять собака:

– Ох, уморил… Каган – агент Крупской! О-го-го!

Бурцев надулся. Маленький, седенький, узкоплечий, он был похож на сказочного гнома.

– Когда я разоблачал Азефа, то мне тоже вначале не верили!

Увидав на столике закуску, Толстой налил рюмку «Померанцевой», положил на картошку изрядную порцию икры, съел и крякнул.

– Отличная закуска! Только под нее нужна большая водка… – И налил снова.

Мирский, устав от обличений Бурцева, предложил:

– Владимир Львович, водки хотите?

Толстой уговорил его выпить, хитро подмигнул:

– Анекдот хотите? Князь Львов сегодня рассказал мне. Приходит еврей на работу наниматься, ему дают анкету заполнять. Там графа о партийности. Еврей пишет: «Сочувствующий коммунистической партии, но помочь ничем не могу». Ха-ха!

Теперь пришла очередь улыбнуться всей компании, даже серьезный и печальный Бурцев синими аскетическими губами изобразил подобие улыбки.

– Повеселились, и будет, – вдруг посерьезнел Толстой. – Князь Львов сказал мне нечто важное. По всей России восстания против большевиков. В их руках остались лишь Москва и Петербург.

Лица у всех сделались сразу значительными. Только Бунин скептически усмехнулся:

– Эти басни мы много раз слыхали!

– Нет, Иван Алексеевич, – уверил Толстой. – Это начало конца.

– Значит, скоро домой поедем? – потер руки Бурцев.

Бунин подначил его:

– Да, Владимир Львович, торопитесь собрать вещи. Чтоб первым успеть на вокзал…

Мирский ехидно поддакнул:

– Конечно! Только надо не по железной дороге, следует въехать в Москву на белом коне.

– И сразу – на Лубянку, – ухмыльнулся Каган. – Реквизировать все документы ВЧК. Для пополнения картотеки Владимира Львовича.

* * *

Из дневниковых записей Бунина. Первая за 13 марта:

«Вчерашний день не принес ничего нового. Нигде нельзя было добиться толку даже насчет Красной Горки – чья она?

…Нынче проснулся, чувствуя себя особенно трезвым к Кронштадту. Что пока в самом деле случилось? Да и лозунг их: „Да здравствуют Советы!“ Вот тебе и парижское торжество, – говорили, будто там кричали: „Да здравствует Учредительное собрание!“ – Ныне „Новости“ опять – третий номер подряд – яростно рвут „претендентов на власть“, монархистов. Делят, сукины дети, „еще не убитого медведя “.»

«1/14 марта. Прочел „Новую русскую жизнь“ [Гельсингфорс] – настроение несколько изменилось. Нет, оказывается, петербургские рабочие волновались довольно сильно. Но замечательно: главное, о чем кричали они, – это „хлеба“ и „долой коммунистов и жидов!“. Евреи в Петербурге попрятались, организовывали оборону против погрома… Были случаи пения „Боже, Царя храни“».

* * *

Ранним утром 17 марта большевистские отряды ворвались в Кронштадт. Весь день шли бои. Восставшие знали, что им пощады не будет, поэтому их мужество было беспримерным. Но к вечеру все было кончено. Линкоры прекратили огонь. Экипажи помыли палубы, помылись сами, надели чистое белье и стали ждать своей участи.

В тот же день, в двадцать один час пятьдесят минут, Тухачевский подписал приказ об овладении крепостью, островом Котлин и батареей Риф. Согласно приказу «красного маршала», широко применялась в уличных боях артиллерия. Бунин не узнает, что снарядом был разрушен домик, где некогда жила Катюша Милина.

11

Возникает естественный вопрос: если по всей России потоками лилась кровь, значит, была необходима целая армия жестоких истязателей и расстреливателей. Как же удавалось вербовать этих выродков?

Владимир Солоухин так говорит об этом: «Конечно, были люди, которые за чистую монету принимали все слова и лозунги Ленина… Они искренне верили, что Москва и Петроград голодают потому, что крестьяне не дают хлеба, прячут его. В то время как мы знаем, что зависимость была обратная. Голод в Москве и Петрограде нужен был Ленину как повод отобрать у крестьян весь хлеб до последнего зерна, сосредоточить его в своих руках, а затем, распределяя, „господствовать над всеми видами труда“… Были и просто коллаборационисты. Ведь в любой оккупированной стране все равно находятся люди, сотрудничающие с оккупантами».

12

– Вот и все! – горестно вздохнул Бунин, прочитав в газетах о падении Кронштадта. – Больше ждать нечего, здесь мы останемся надолго. Страшно подумать: как жить на чужбине?

Скоро он запишет в дневник:

«Сон, дикий сон! Давно ли все это было – сила, богатство, полнота жизни – и все это было наше, наш дом, Россия! Полтава, городской сад. Екатер[инослав (?)] Севастополь, залив, Графская пристань, блестящие морские офицеры и матросы, длинная шлюпка в десять гребцов… Сибирь, Москва, меха, драгоценности, сибирский экспресс, монастыри, соборы, Астрахань, Баку…

И всему конец! И все это была ведь и моя жизнь! И вот ничего, и даже последних родных никогда не увидишь! А собственно, я и не заметил как следует, как погибла моя жизнь… Впрочем, в этом-то и милость Божия…»

Ему было суждено навсегда остаться под чужим небом.