Текст книги "Тёмный лабиринт"

05.35 A.M

У старинных фамильных библиотек есть немало недостатков. Да, они мрачны и унылы. Да, суровая торжественность их темнокожих книжных рядов заронит мысли о суициде даже у фамильного привидения, бряцающего цепями в тёмном углу. Но они обладают неоспоримым преимуществом – гость сюда забредёт разве что вследствие роковой ошибки, ну а члены семьи, с архитектурой дома знакомые, вовсе избегают её, как чумное кладбище. Здесь и только здесь можно побыть некоторое время в одиночестве, наслаждаясь покоем и абсолютной тишиной.

Едва они успели войти в библиотеку, где Кэти без сил рухнула в большое кресло, обтянутое буйволовой кожей, а Генрих предпринял попытки поворошить бревно в камине, как в комнату вплыл камердинер. В одной руке он держал стопку чистой одежды, а в другой медный поднос. На подносе обнаружились два графина, наполненные амарантовой жидкостью, тарелка с масляными бисквитами и чёрный пудинг. Вообще, Кэти предпочла бы жареного мамонта или что-нибудь в этом роде, но пудинг, так пудинг. Она коснулась бокала, который Стоун незаметно ей наполнил, и тут же отдёрнула руку.

– Ой! Он горячий!?

– Это глинтвейн, мисс. Вино с пряностями и мёдом, подаётся горячим. Сейчас это именно то, что вам нужно.

– Ага, спасибо, – Кэти дотронулась до графина Генриха. – А у тебя холодный.

– А у меня не вино.

– А…? Хотя, пожалуй, не отвечай. – Кэти взглянула в его озабоченное, задумчивое лицо. – Что тебя беспокоит?

– Такое ощущение, что отец затеял всю эту игру для того, чтобы мы сделали то, что он сам не смог. Так ненавидеть женщину!

– Отец? Но ведь это мисс Блэкхилл играть предложила! И письмо к ней попало…

– Письмо попало, потому, что он так хотел. Очень надеюсь, что я ошибаюсь. – Генрих взглянул на Кэти. – Давай, выпей скорее глинтвейн, пока он не остыл. Не хочу, чтобы ты простудилась.

– Мисс Кэти, – Стоун слегка наклонился к ней и понизив голос сообщил, – мистер Клейтон желает, чтобы вы вышли на балкон. Он десять минут назад осведомился у меня, где вас можно найти.

– Но… Зачем?

– Боюсь, мисс, – в голосе у слуги появились соболезнующие нотки, – мистер Клейтон желает исполнить для вас серенаду.

– Что-о?

Вот только серенады Кэти и не хватало. Хотя ещё пару дней назад такое предложение не вызвало бы у неё ничего, кроме восторга. Выросшая вдали от светского Лондона, она тосковала по галантным кавалерам, романтическим ухаживаниям, то есть, по всему тому, о чём она так много читала в романах и никогда не видела в жизни. Конечно, последние пару лет её окружало немало кавалеров, которые вполне серьёзно рассматривали её в качестве будущей спутницы жизни, но кто они были? Богатые молодые сквайры, обожающие охоту, размеренный образ жизни и ещё раз охоту. Протанцевав с ней тур вальса, (при этом четырежды наступив на её маленькие ножки), сообщив, какого здоровенного кабана удалось пристрелить в прошлый четверг и расплывшись в не самой интеллектуальной улыбке, они считали культурную программу законченной. И ей отчаянно мечталось выйти лунной ночью на балкон, увидеть внизу кипящего от страсти, как масло на сковородке, кавалера, услышать поэтические слова любви… Воистину – бойтесь ваших желаний, ибо они могут исполнится. Ну вот. Луна, кавалер, балкон. Отчего же у неё мигрень начинается?

– Мисс Кэти, – деликатно напомнил о своем существовании камердинер, – лучше бы вам выйти, а то мистер Клейтон, кажется, приступил к осуществлению…

Действительно, со стороны балкона доносились душераздирающие звуки, подобные тем, что издаёт дракон, проглотивший вследствие ужасной ошибки вместо нормальной принцессы борца за права женщин, и теперь страдающий желудком.

 
Кэти, ты смогла явиться мне
Словно ангел. Чистый и небесный.
Я теперь горю в любви огне
По тебе, прекрасной и чудесной…
 

– доносилось из сада.

– Кэти, обрати внимание, ты оказала столь сильное влияние на Перси, что он даже изменил своему поэтическому стилю. Никаких горячих лобзаний холодных трупов, солёных слез, сладкой смерти, – Генрих задумчиво поставил бокал на столик.

 
…И когда сойдём под сень гробниц…
 

– Нет, всё же он верен своей творческой манере.

 
…Сладкой смерти испивая чашу…
 

К сожалению, подобный концерт просто не мог остаться без внимания. В окна начали выглядывать люди, сад наполнился голосами.

– Что случилось?

– Я слышала ужасные крики.

– Это, должно быть общественная благотворительная организация…

– Пропустите, я врач.

А Перси вошёл в раж. Не обращая внимания ни на музыку, ни на изрядную толпу невольных слушателей он перешёл, наконец, к сути.

 
…Приди в мои объятья, ангел мой!
 

Это было уже слишком серьёзным испытанием для Кэти, которая и так сегодня узнала слишком много нового. Малодушно бежав и оставив пылкого влюблённого объясняться с любопытствующими, она захлопнула окно и буквально рухнула в глубокое кресло.

– Глинтвейн, мисс? Вам сейчас не помешает, – слуга участливо протянул ей бокал.

Кэти спорить не стала. Она с жадностью залпом выпила весь бокал. А дальше произошло что-то странное. Очертания комнаты вдруг потеряли свою четкость, по телу разлилось тепло, мысли стали тягучими и медленными, и вдобавок, Кэти почувствовала, как у неё пылает лицо и уши.

– Кажется, я заболела. У меня жар.

Генрих в тревоге подошёл к ней, взял за подбородок и прикоснулся губами ко лбу.

– Мама так делала, – пробормотала Кэти и неожиданно для себя хихикнула.

Генрих внимательно посмотрел в её затуманенные глаза и вдруг рассмеялся.

– Всё в порядке. Просто кое-кто напился.

– Что!? Я!? Нет.

– Ну конечно. И, как я подозреваю, впервые.

– Да как ты… – громко икнув, Кэти потеряла нить беседы.

Генрих, смеясь и поддразнивая её, помог переодеться, потом привёл в порядок себя. Кэти ужасно расстроилась, что в библиотеке нет зеркала, и она не может как следует полюбоваться нарядом игуаны, в который была теперь облачена. В особенное восхищение её привел длинный шлейф, имитирующий хвост. Она вертелась перед зеркалом то одним, то другим боком, попыталась принять соблазнительную позу, не особенно, впрочем, удачно. Пару минут спустя Стоун, верно оценив обстановку, вернулся с большим чайником чая, тостами, черничным джемом и блюдом под крышкой.

– Я вот всё же не понимаю, – рассуждала Кэти, наливая себе четвёртую чашку горячего чёрного чая. Не помогало. В голове шумело, ватные ноги слились не то с полом, не то с креслом, было не вполне понятно. – Всё это просто пронизано античной культурой. Почему музы, фрески мистерий, богини и тому подобное?

– Всё прозаично, – Генрих уже четверть часа стоял, разглядывая картину над камином. – После смерти деда мой отец отправился путешествовать, чтобы побороть депрессию. Он побывал в Греции и был совершенно ею очарован. Вернувшись, он существенно изменил облик замка, привёз с собой статуи и картины.

– Ручаюсь, у него там был роман, – хихикнула Кэти.

– Да. В Афинах он встретил мою мать. Он привез её сюда, и четыре года они были счастливы, родился я. Но местный климат оказался губительным для неё. – Генрих отвернулся и замолчал.

Кэти очень смутилась. Желая как-то сгладить неловкость, она встала, прошлась по залу. Немножко шатало. Ноги стали слегка ватными, она изо всех сил старалась идти ровно, сохраняя достоинство и осанку истинной леди. За третьим рядом книжных полок нашлась муза, изображённая на картине в склепе. Она стояла, держа в руках сферу и жезл, и взгляд её нежных, безмятежных глаз был устремлен вдаль, за пределы тёмной библиотеки. Туда, где ночи пахнут лимоном и лавром, где ветер юн и свеж, где бирюзовые волны прибоя с тихим шорохом ложатся на песок. И такими чужими и лишними казались предметы в её руках… Словно прежде их там не было.

– Ты говорил, эту музу зовут Урания?

– Да, – Генрих подошёл к ней. – Есть идеи?

– Да я тут подумала… – Кэти споткнулась и едва не упала, – а этот кристалл. Ну, который мы ищем. Он какой формы?

– Круглый. Это же шар прорицателей.

– Ну вот. А этот мячик, который она… (и чего так смеяться хочется?) ну, в руках держит…. Ой… Спасибо, что поймал меня. Вот… Может, помыть этот мячик!?

– Кэти. Ты предполагаешь, что Глаз ведьмы всё это время был на виду прямо в библиотеке?

– А чего… Забавно же? Дав-в-вай помоем?

Не особенно отдавая себе отчет в том, что она делает, Кэти подошла к статуе и без всяких усилий вынула из руки мраморной музы белый шар. Поискав подходящее место для купания, она, недолго думая, поставила его на поднос и полила содержимым кувшина. Хрупкая пленка скололась под пальцами тонкой скорлупой, отвалилась, а вино смыло нестойкую краску, и перед Генрихом и Кэти сверкнул обнажившимися полированными боками хрустальный шар.

– Поверить не могу, – Генрих потрясённо смотрел на мутный, зеленоватый шар, – он столько лет был здесь, а мне и в голову не приходило.

– Конечно, – промурлыкала Кэти, нежно сжимая в объятиях диванную подушку и любовно её поглаживая. И почему отяжелевшие веки закрываются против воли? Спа-а-а-ть.

– Выпей-ка чаю. И идём, – Генрих явно был взволнован, но Кэти сейчас его чувств не разделяла. Ну куда спешить?

От чая отказалась, замахав руками.

– Идти. Не могу….

– Может, и к лучшему, – не слишком трепетно, Генрих подхватил её на руки.

Кэти слабо запротестовала:

– Неси эту штуку в безопасное место, а я тебя здесь подожду.

Слово она своё не сдержала. В библиотеке было темно и мрачно, по углам шептались тени, скульптуры казались странно живыми в лунном свете, а скрипучий шорох за третьим слева книжным шкафом прогнал остатки хмеля и заставил Кэти бежать в коридор. Там оказалось не лучше. Свечи погасли, и зловещая темнота окутала коридор и висящие по стенам портреты. С бьющимся сердцем и стучащими от страха зубами Кэти побежала, не разбирая дороги вперёд. Коридор свернул вправо, и бегущая девушка с размаху врезалась в человека, шедшего ей на встречу в темноте.

05.50. A.M.

– Малышка Кэти! Слава богу!

Ну, это вопрос сложный. Кэти прекратила визжать. И подумала, что кузен Марк, пожалуй, составит достойную конкуренцию Стоуну на профессиональном конкурсе умеющих появляться в самом неожиданном месте в самое неподходящее время.

– Мы с Джорджем с ног сбились. К слову сказать, он тоже куда-то пропал. Собирался идти в лабиринт. Плохая идея, ты же знаешь, как он на местности ориентируется, до сих пор дорогу в клуб не может запомнить. Наверняка заблудился. Где только не искали тебя! И в саду, и в библиотеке, а одна очень милая леди в костюме волчицы подала мне нелепую идею поискать тебя в кухне! Кстати, ты не представляешь, что я там, гм, видел.

У Кэти во рту пересохло.

– И… что же?

– Даже не знаю, как сказать, чтобы не оскорбить твой целомудренный слух, – Марк явно смутился. – Какая-то безумная пара предавалась немыслимому разврату прямо там. В кухне.

– Да ты что! Не может быть!

– Да, отвратительно. Чудовищно!

– Какая мерзость!

– Да, какое счастье, что ты не могла это видеть. Для тебя подобное зрелище могло бы стать настоящим потрясением. Ты такая хрупкая!

– О, конечно.

– Полагаю, ты очень утомлена и нам нужно как можно скорее покинуть это ужасный дом.

– Нет-нет, я вовсе не устала, – Кэти беспомощно заозиралась в поисках путей отступления.

– Ты вся белая, в лице ни кровинки! – Марк поднял свой маленький железный фонарик, где за разгорячённым стеклом тускло мерцал свечной огарок, и пристально вгляделся в её лицо.

– А это аристократическая бледность, – объяснила Кэти, оглядываясь по сторонам. Из-под двери, находившейся прямо перед ней, лилась узкая полоска света и слышался приглушённый звук голосов. Там люди. И, возможно, надежда на спасение. Кэти рванула на себя тяжёлую дверь и ринулась в комнату, как Ланселот, спасающий Гвиниверу. Яркий свет на мгновение ослепил её, и не сразу позволил увидеть, куда же она попала. Увы, преуспела она не больше, чем человек, надеющийся укрыться от непогоды в пещере, где мирно обитают Али Баба и его сорок славных разбойников. Компания в комнате собралась как на подбор. На роль Али Бабы могла смело и с заведомым успехом претендовать леди Флоренс, полковник Кроу на её фоне смотрелся, конечно, скромно, но на средненького разбойника вполне тянул. Епископ пребывал в состоянии меланхолической задумчивости, иначе чем объяснить тот факт, что он, не участвуя в разговоре, вперил свой взгляд в картину, на которой была изображена купающаяся Диана?

Увидев Кэти, леди Флоренс издала рык, которому позавидовал бы и бенгальский тигр в зарослях олеандровых. Кэти мгновенно взвесив возможные риски, тут же приняла единственно верное стратегическое решение, и, воспользовавшись тем, что противник ещё не перешёл в фазу активных боевых действий, устремилась обратно в тёмный коридор. Да, двоюродный брат, безусловно, зло, но зло, однозначно меньшее и куда более безобидное. Но когда спасительная тьма свободы уже почти приняла Кэти в свои милосердные объятия, что-то рвануло её назад. Тяжёлая дубовая дверь прищемила муаровый хвост игуаны, и Кэти дёрнуло обратно, как болонку на поводке. Дверь распахнулась, и железная длань леди Флоренс легла на плечо несчастной жертвы высокой моды.

Вообще, со стороны картина удивительно напоминала рекламный плакат – умудрённая годами и жизненным опытом пожилая мать покровительственно хлопает по плечу дочь, только вступающую в жизнь, и советует ей, будущей жене и матери: «И главное, дорогая, во все блюда добавляй супервкусную суперприправу „Крексон и Пэксон“ и тогда твой супруг воспарит к небесам. (Что вероятно и в буквальном, кстати, смысле. Особенно учитывая из чего такие приправы делают). Любая гадость, которую ты приготовишь, обратится в амброзию и не`ктар при помощи чудодейственной суперприправы.» Кэти даже видела что-то такое на рекламном щите на Бонд стрит. В кабинет прошествовали всем составом, Марк захлопнул за собой дверь и звук показался Кэти похожим на тот, который издает крышка гроба, опускающаяся на свое законное место.

Обычно, когда предвкушаешь что-то ужасное, на поверку всё оказывается не так уж плохо. Так вот, в случае с Леди Мэлвик это правило не сработало. Она торжественно погрузилась в кресло, улыбнувшись нежной улыбкой Горгоны Медузы, встречающей нечаянных посетителей её логова, и, бросив испепеляющий взгляд на обратившуюся в ледяную статую Кэти, приступила к делу. Голос её мог бы с успехом конкурировать с трубами иерихонскими и обрушился на будущую невестку, как снежная лавина в Альпах. Но как раз в тот момент, когда леди Флоренс более-менее закончила свои мысли по поводу хронического алкоголизма Кэти и собиралась приступить к разбору её поведения, перед которым меркнут подвиги Мессалины, дверь распахнулась. В проёме возник Генрих. И вид его заставил умолкнуть суровую вершительницу правосудия.

Если бы минуту назад в коридоре оказался сторонний наблюдатель, он был бы сильно поражён, наблюдая за странными манипуляциями лорда Рэйберна. Уже положив руку на дверную ручку, он прислушался, затем усмехнувшись и покачав головой, предпринял следующие действия – растянул безупречный узел шейного платка, расстегнул сюртук, сбил рукой прическу. Видимо, этого ему показалось мало, и зачерпнув воды из сиротливо стоявшей у стены цветочной вазы, он смочил лоб и распахнул дверь.

Так что неудивительно, что, увидев лорда Рэйберна столь взволнованным, все присутствующие в комнате застыли, как актеры японского театра «Но». Который, как известно, отличается изяществом и статичностью поз. Вообще, вестник трагедии в этом театре преподнес бы дурные новости примерно так: «О горе мне, несчастному!…» И так далее, включая обязательное посыпание волос пеплом. Генрих же перешёл сразу к делу:

– Джордж пропал. – Он выдержал необходимую драматическую паузу. – Пошёл в лабиринт и исчез.

Секундная тишина сменилась взрывом. В общем хоре голосов можно было разобрать отдельные реплики про какой-то клуб, карнавалы, являющиеся вместилищем разврата, а также про какого-то бедного ребенка. Затем всё общество резво покинуло помещение, причем леди Мэлвик, разумеется, возглавила кавалькаду. Кэти бросилась своему спасителю на шею.

– Ты потрясающе талантливо лжёшь!

Он улыбнулся.

– Самый оригинальный комплемент в моей жизни.

– Отнёс?

– Да. Осталось Эрика найти. По последним данным, полученным от Стоуна, он брёл в сторону курительной.

– Зачем?

– Там сюрприз для гостей вообще, а для него в частности. Кстати, тебе тоже будет любопытно, идём.

По дороге встретили Перси, скорбно стоявшего у портрета святой Лукреции, закалывающей себя кинжалом. Кэти не могла не отметить некоторого сходства между несчастной римлянкой, возведшей покрасневшие очи ввысь и не менее несчастным поэтом.

– Перси! – махнул ему рукой Генрих – Идёмте с нами! Там сейчас аргентинское танго исполнять будут, впервые на наших туманных землях.

Перси мгновенно приободрился и присоединился к компании. Разбито сердце, не разбито, а на аргентинское танго посмотреть интересно.

05.21 А.М.

Курительная оказалась довольно большой комнатой с высоким потолком, по стенам восточные диваны, да и сами стены декорированы с варварской роскошью – по красной поверхности вытравлены золотом гибкие узоры. Не тем, ярким, дешёвым золотом, которым встречают посетителей модные в нашем девятнадцатом веке всевозможные восточные кафе и псевдоазиатские рестораны, а благородно-тусклым, словно бы стёртым от дыхания времени. И сплетался с этими узорами тонкий слоистый дым гаванских сигар и всевозможных трубок – вересковых, вишнёвых, пенных.

Эрик обнаружился за столиком, на котором была разложена папка с рисунками, взглянув на которые Кэти смутилась. Циркачки в домино, клоунесса и танцовщица, чей наряд помимо облегающего трико составлял лишь невероятных размеров шёлковый шлейф. Кэти рисунки, пожалуй, понравились, вот только очень смутили – одно дело привычная нормальная, полностью обнажённая натура, все эти Венеры и Грации, Гераклы и Адонисы, это уместно в любой порядочной гостиной, совсем другое – эти полуодетые кокетки, с лукавым блеском в глазах, причудливыми изгибами поз, эта их одежда, скорее подчеркивающая, нежели скрывающая. А какой странный стиль! Лишь несколько линий, никаких деталей и анатомия серьёзно нарушена.

– Это новое слово в искусстве, сэр. Франция! – вертлявый джентльмен в поношенном сюртуке демонстрировал Эрику и ещё нескольким гостям рисунки.

– Я, конечно, не специалист, – чопорно заметила худая, высокая дама, рассматривавшая рисунки через лорнет, – но они выглядят как бы… незавершенными?

– О да, мадам! – просиял арт дилер, словно она сообщила ему, что он только что выиграл большой приз на благотворительной лотерее. – В этом вся соль! Прошли те времена, когда художники стремились подражать жизни! Теперь они идут по пути отбрасывания всего лишнего! Долой сюжет, пусть будут погребены под обломками устаревшей эпохи все эти пиры Валтасара и Мадонны. Долой детали и классический рисунок! Долой многообразие цвета и да здравствует мысль! Долой…

– Но если долой всё, то что останется? – поинтересовался Эрик, со свойственной ему простотой. – Не придут ли художники к тому, что поставят на выставочный стенд, скажем, унитаз, (да простят меня дамы) и скажут – вот она, мысль! Вот он предмет, сам по себе! К чему краски, кисти, холст?

– Ну, я надеюсь, до такого абсурда не дойдет. Ну а уж если обществу суждено будет впасть в безумие, надеюсь, я до этого не доживу, – заметил Генрих, протискиваясь поближе.

Надеждам его не было суждено сбыться – в 1914 году ему придётся присутствовать на торжественном открытии произведения «Фонтан», творении великого Марселя Дюшана. И представлять собой будет это творение именно обыкновенный мужской писсуар.

Неожиданно к ним подбежал Джеймс, весь вид которого лучился преданностью и восторгом. Кэти за ним такого раньше не наблюдала.

– Сэр, может, желаете чего-нибудь? Виски, кофе, сигару? – восторженно обратился он к Эрику.

– Нет-нет, благодарю, – у Эрика на лице появилось несвойственное ему страдальческое выражение. Кэти показалось, что он даже немного попятился.

– Только скажите, сэр. Я тут буду, поблизости.

– Да-да.

– Так не забудьте же, мистер Рэйберн! После десяти, – юноша взглянул на Эрика с немым обожанием.

– О чём это он? – удивился Генрих.

– Неважно! – нервно пробормотал Эрик.

В это время на маленькой, расположенной по центру сцене обосновался весьма необычно экипированный оркестр. Высокий, черноволосый скрипач был облачён в брюки, державшиеся на красных подтяжках, манжеты и воротничок при полном отсутствии рубашки, чего явно смущался. Второй музыкант держал в руках миниатюрный банданион и на шее его был повязан вполне пиратский красный платок. Третий вышел с огромным, грубо обтянутым кожей барабаном. Остолбеневшим гостям объяснили, что сейчас будут играть танго криолло. Скрипач взмахнул смычком, и музыка взорвалась у Кэти где-то в сердце. Надрывная, пьянящая, страстная, она вспыхнула пламенем и закипела в крови, рассыпалась стеклянными колокольчиками, заструилась тягучим потоком. И Кэти показалось, что запахло в комнате полынью и миртом, и что не жар свечей поднимается к потолку, а знойный воздух пустошей Аргентины ворвался в лёгкие.

– А вы знаете, как возникло аргентинское танго? – раздался знакомый певучий голос Ровенны. Она стояла прямо за спиной Эрика. Тот словно окаменел, стоял, не шевелясь, устремив внезапно потемневший взгляд на хохочущую на рисунке клоунессу.

– Оно родилось из уличных драк на ножах, и конечно, вначале его «исполняли», так сказать, только мужчины. Ты ведь был в Буэнос Айресе? – Ровенна подошла к Эрику вплотную, и рука её словно бы невзначай коснулась ножа для разрезания бумаги, лежавшего возле папки. Им резали упаковочную бумагу.

– Тогда… Ты помнишь?

Да. Он помнил те дымные бары, босоногих продавщиц сигар и апельсинов, как был изранен утренний сон их гортанными голосами, и как тянуло с полей полынью, мятой и пылью, и падала, опускалась жестяная луна…

– Потанцуй со мной. – лезвие ножа легло на его горло.

На лице Эрика ни один мускул не дрогнул, он рывком наклонил голову вперед, затем повернулся к Ровенне, отчего на шее прочертилась алая полоса. Дамы у стола вскрикнули.

– Твой наряд не подходит для этого танца, – он криво улыбнулся, глядя на платье Ровенны.

– Да? А так? – лезвие ножа блеснуло в складках атласного платья. Ровенна выхватила треугольный клин из своей юбки, вырвала нижние, и они были отброшены в угол. Она остановилась посреди зала, отчаянно глядя на Эрика. В комнате уже никто не курил, в карты не играл и даже не переговаривался. Эрик не спеша, медленно обошел её кругом, как всего полчаса назад делала она.

– Недостаточно, – покачал он головой, подошёл к ней сзади и обнял за плечи. Рванул вниз атласные рукава, и они с треском отделились от корсажа. Ровенна качнулась, но удержалась на ногах. Эрик опустился перед ней на колени, несколько секунд со странным выражением смотрел в её лицо, затем разорвал юбку с другого бока. Теперь при любом движении шёлк открывал стройные бронзовые ноги. В комнате тишина была такой, что слышан был треск свечного фитиля. Он поднялся, шагнул ей за спину и сдвинул вниз до этих пор весьма целомудренное декольте. Ровенна улыбнулась, так, как это умела она одна. Подняла вверх изящную обнажённую руку, и Эрик принял её в свою, в которой был зажат нож. Их пальцы переплелись, охватив костяную рукоять. Генрих, до той поры хладнокровно наблюдавший за их движениями, помедлив, жестом отдал приказ оркестру. Скрипка взвизгнула, как безумная, очевидно, музыканты были фраппированы не меньше остальных гостей. Но в этой больной истерии музыки было что-то удивительно созвучное тому танцу, который расцвёл хищным цветком на паркете, прежде знавшем только плавные скольжения вальса и других целомудренных танцев.

Едва касаясь губами её шеи, Эрик провёл воздушную линию от тёмных завитков волос, вдоль, по плечу и толкнул Ровенну вперёд, разрывая их близость, освобождая её… Но ненадолго. Их имена стирались на глазах у зрителей, утопая в волнах и лентах музыки, сгорая и обращаясь в прах. Безликие и безымянные мужчина и женщина разыгрывали такую одинаковую и такую бессмертную историю любви. Она отступает, пряча за спину руки, подобно крыльям, дразня и провоцируя мужчину, теперь он идет навстречу. Сближение, слияние, её рука взлетает и обнимает его склоненную голову. Тонкая ножка чертит очо по буковой глади паркета, поддержка, и она, взлетев, опускается на его бедро, отдавая себя, подчиняясь ему, мужчине, чье имя она не знает и не хочет знать. А он берёт её, овладевает, сжимая всего на несколько секунд в объятьях, отдавая всего себя… Но лишь на мгновение. И теперь уже мужчина отступает, а женщина бросается к его ногам, её крылья сломаны, она поникла, как срезанный цветок. И он, снисходительно лаская, поднимает её из праха и небытия, влечёт за собой. Сокол и голубка. Кэти не знала, сколько силы нужно мужчине, чтобы выполнить эту фигуру, на одной руке неся партнёршу и создавая ощущение насилия и парения в хтонических небесах свободы. Сколько силы нужно женщине, чтобы невесомо скользить по паркету, словно руки её превратились в крылья. Но магия этой истерично страстной, дерзкой музыки проникла в кровь, движения партнеров, то нежно ласкающих, то ранящих друг друга настолько очаровали, подчинили её разум, что она словно маленькую смерть ощутила в своём сердце, когда танец кончился. Эрик склонился к своей партнерше, разметавшей руки вдоль выгнутого струной тела, и поднял её резким движением. Коротко поклонившись ей одним быстрым кивком головы, он вышел, шатаясь, как пьяный.

Оркестр после некоторой заминки начал что-то пристойно-обыденное, а Кэти была столь взволнованна, что могла только смотреть и слушать. Её взгляд остановился на Ровенне, которая осталась стоять в центре зала, опустив голову и руки. Она буквально упала за стоявший поблизости столик. Низко уронила красивую голову, волосы выбились из прически и стекли на обнажённую шею и спину, покрывшуюся алмазными каплями пота. Генрих бесшумно присел к ней за стол, о чем-то думая и опустив взгляд. Его рука потянулась к руке Ровенны, безжизненно лежавшей на столе, но пальцы сжались, не дойдя до цели.

– Ровенна, – мягко и тихо промолвил он, – оставь моего брата в покое.

Она тут же пришла в себя, горделиво выпрямилась и ответила со своей обычной насмешливой улыбкой

– Он не ребёнок.

– Мы оба знаем, что это не так.

– В любом случае, я не нарушила закон тем, что пригласила мужчину на танец.

– Ну, есть ведь вещи поважнее закона. Например, совесть.

– Что?

– Никогда прежде не слышала? Я так и думал.

Подошёл официант, держа в руках поднос, уставленный маленькими фарфоровыми чашечками. Церемонно поклонившись, обратился к Генриху и Ровенне:

– Желаете кофе?

Оба нервно кивнули, и слуга начал священнодействовать, переливая кофе из крохотных медных турок в фарфоровые чашки. На подносе был так же целый набор пряностей – молотая корица, мускатный орех, дольки лимона и даже сушёный чили.

– Мне с корицей, – обратилась к нему Ровенна, сияя ослепительной улыбкой, – а джентльмену с цианидом.

– Мадам?!

– Мышьяк тоже подойдет.

Генрих улыбнулся

– Не удалось получить один трофей, так ты решила взять другой? Зачем тебе Эрик? Я понимаю, ты любишь срывать цветы удовольствий, но это же всё равно что взять уже сорванный цветок, к тому же уже слегка подвявший.

– Всё-то ты знаешь.

– Я не настолько молод, чтобы всё знать. В любом случае, игра окончена, и ты проиграла.

Ложечка прекратила своё мерное помешивание в чашке чёрного кофе. Даже в неверном свете свечей он увидел, как расширились её зрачки. Ровенна откинулась на спинку стула и губы её медленно изогнулись в сардонической улыбке.

– Так ты нашел его? Глаз ведьмы? Умный мальчик, я всегда на тебя надеялась. Что ж, надеюсь, ты позволишь составить тебе компанию за завтраком вместе с остальными гостями? А после я уеду.

Она поднялась из-за стола, и вдруг повернувшись к Генриху, добавила с приятной улыбкой:

– Ах, да. Совсем забыла. Вряд ли ты присоединишься к гостям, верно? Предпочтёшь отдохнуть в своем уютном кабинете, и насладится новой игрушкой. Элен сказала мне, что там очень мило.

И она пошла лёгкой походкой так грациозно и уверено, будто была облачена в свой лучший наряд, а не разорванное в клочья платье. И большая часть мужчин, к огромному огорчению Кэти проводили её восхищенными взглядами.

– А про какую игрушку она тут говорила? – сгорая от любопытства спросила она у Генриха.