Текст книги "Тёмный лабиринт"

02.50. А.М.

Аккуратно переступив лепёшку конского навоза, мистер Бэйлиш открыл неприятно скрипнувшую дверь конюшни. «Хоть бы петли смазал», раздаржённо подумал он, и крикнул в полумрак, пахнущий сеном, навозом и конским потом:

– Мэтью! Вы здесь?

– Заходите, мистер Бэйлиш, сэр, – вежливо отозвался конюх и ласково шепнул лошади, чью узкую, благородную бабку держал в своей ладони. – Ничего, милая. Сейчас мы этого старого дуралея быстренько выгоним, а там уж я тебя почищу на славу.

Лошадь фыркнула, мирно ткнулась бархатным розовым носом в его плечо. Дворецкий меж тем осторожно продвигался к ним, злясь всё больше. На то, что Мэтью остался сидеть, а не выбежал на встречу, за то, что мягкие, но уже не первой свежести опилки пачкали безупречно вычищенные ботинки, а более всего его раздражала роль письмоносца собственной племянницы, отказать которой в силу почти отеческой любви он так и не смог.

– Письмо, – чопорно изрёк он, протягивая сложенный листок бумаги Мэтью.

Покрутив ручку лампы, так, что огонёк разгорелся ярче, Мэтью пробежал глазами записку и довольно усмехнулся, прошептав:

– Ну! Так и знал. Часу не прошло.

Бэйлиш скрипнул зубами. И что только Фанни в нем нашла! Конюха он не любил. За смазливую физиономию, независимый характер, безусловную симпатию к нему любимой племянницы, а главное, за полное отсутствие должного благоговения перед ним, дворецким. Выгнать бы его. Но придраться, увы, было не к чему. Конюхом парень был, что называется, от Бога, а лошади у хозяина были совершенно необычные, кого угодно к ним не подпустишь. К тому же, Мэтью, в отличии от подавляющего большинства его профессиональных коллег практически не пил. В который раз отметив про себя эти два прискорбных факта, дворецкий величаво развернулся и собирался поскорее покинуть неприятное ему место. Не тут-то было.

– Эй, мистер Бэйлиш, постойте-ка. Щас ответик ей черкану. – Мэтью порылся в карманах и достав оттуда невероятно грязный и мятый клочок бумаги, начал быстро писать на нём огрызком карандаша, которым обычно записывал меры овса.

На высокогорных вершинах у Бэйлиша образовался лёд.

– Юноша! Я вам не почтальон!

– Спору нет, конечно. А всё ж ответик возьмите, надо ж девчонку утешить. Ревёт небось.

Увы, он был прав. И потому Бэйлишу ничего не оставалось, как подчиниться. Двумя пальцами, так, словно он держал ядовитого тарантула, он с великим омерзением взял импровизированное письмо и удалился с гордо поднятой головой.

03.20 A.M

Ветер пробежал по высокой траве, поиграл с ветвями старой сосны, нырнул под каменную арку, в тени которой, невидимые для посторонних глаз, стояли мужчина и женщина. Их взгляды были прикованы к небольшой каменной часовне, одиноко белевшей на фоне ночного леса. Оттуда доносились странные звуки – что-то среднее между блеянием заблудившегося козлёнка и заунывными вздохами осеннего ветра в печной трубе.

– Узнал? – нетерпеливо спросила женщина, повернувшись к своему спутнику.

– У нас небольшие проблемы, – ответил мужчина, – в часовне мистер Клейтон. Скорбит. Ему девица какая-то оказала в своей руке, сердце, ну и прочем. Всё это не слишком интересно, но вот часовню он покидать не желает, поскольку «лишь мрак и уединение способны пролить бальзам на его какую-то там душу». Точнее не запомнил.

– И что? – женщина крепко заматывала шёлковым шнуром мешочек, в котором был очень странный набор предметов – мужские серебряные часы и запонка.

– Ну… Не можешь же ты это делать при нём? А из этой часовни северная башня как на ладони.

– Тебе словно всё ещё десять лет, – вздохнула женщина. – Идём, покажу наглядно.

Они миновали участок леса, густо заросший дикой ежевикой. Неоднократно её колючие цепкие ветви хватали мужчину за полы длинного плаща, его же спутницу они словно сторонились – ни один шип не коснулся её серого шёлкового платья. Выйдя из леса, пара разделилась. Мужчина остался стоять в тени раскидистого дуба, женщина быстрой и лёгкой походкой пошла к маленькой каменной часовне, откуда доносились громкие горестные рыдания.

– Мистер Клейтон?

– Ах! – от неожиданности Перси едва не свалился со скамеечки, на которой он предавался вселенской скорби.

– Послушайте, что вы тут делаете? – женщина вошла в часовенку и участливо взглянула на страдальца.

– Простите мои слёзы, – Перси шумно высморкался. – Моё сердце разбито, душа страдает, и я…

– Да-да, – терпеливым и ласковым голосом, каким психотерапевт увещевает больного тяжёлой степенью шизофрении, прервала его женщина, – прекрасно вас понимаю. Но к чему страдать? Если вам отказала девушка, не лучше ли направить весь свой богатый потенциал… – она скептически взглянула на пол, щедро усыпанный обрывками исписанных листков, – …на её завоевание?

– Но её сердце отдано другому!

– Послушайте, на что вам её сердце? У женщины есть много другого, более интересного, чем этот неказистый мышечный орган.

– А?

Очевидно, с женской анатомией поэт был знаком не слишком.

– Это что же, например?

Женщина взглянула на него с искренней жалостью. Поколебалась.

– Гм. Душа. Её прекрасная, чистая душа. Послушайте, вам следует бороться. Идите к ней, раскройте сокровища вашего таланта, вы же поэт, ведь так? Спойте серенаду. Слова любви, подкреплённые музыкой… Тут, кстати по всему саду шатается изрядное количество недурных музыкантов, которые бездельничают, вместо того, чтобы развлекать гостей. Берите любого за шиворот и вперёд. Смелее, мой храбрый рыцарь!

– Но у меня совершенно нет голоса!

– А как же легендарные барды? Которые в пору мрачного средневековья ходили по дорогам и тавернам, за кружку эля развлекая благодарных слушателей поучительными историями? Думаете, они обладали выдающимися вокальными данными? Слова, вот что было их несокрушимым оружием. Так что, мистер Клейтон, если кто-то начнет вам говорить, что вы не умеете петь, говорите, что вы – бард. Всегда можно объяснить свои недостатки оригинальностью и стилем.

– Но я не уверен…

– Вот в этом все ваши проблемы, – женщина достала носовой платок, вытерла обильные слёзы на лице несчастного поэта, поправила на нем сюртук. – Если бы славный Цезарь, подобно вам, ныл и топтался у Рубикона? Стыдитесь, мистер Клейтон.

– Вы думаете?…

– Я уверена, – женщина бестрепетной рукой подпихнула всё ещё растерянного служителя муз к выходу из часовни. – Слова любви, музыкант и немного удачи. Ну, вперёд!

Что-то в её голосе заставило хранителя скорбей выпрямиться, расправить плечи и почти уверенной походкой направиться к замку.

– Восхищён, – мужчина, который незаметно, как ночная тень проскользнул в беседку, поцеловал руку женщины.

Она снисходительно улыбнулась и посмотрела на небо, с которого сошли лёгкие перистые облачка и теперь оно стало чистым, бездонным и тёмным.

– Теперь путь свободен. Заодно, этот дурачок займёт мисс Кэти, и она не будет путаться у нас под ногами. Приступим?

03.20 A.M.

В этой части лабиринта было особенно темно. Высокие кроны старых деревьев смыкались в вышине, образуя громадный купол, через который почти не пробивался слабый лунный свет.

– А почему ты о миссис Пибоди заботишься? – спрашивала Кэти Генриха.

Ум следовало немедленно занять и отвлечь от недавних событий в лабиринте. Она совсем смешалась и запуталась, идя между двух мужчин, близость которых заставляла сердце биться быстрее. Что же ей делать? Так не может, да и не должно продолжаться. Она же не такая испорченная и порочная, как негодница Сесиль из «Прекрасной куртизанки». Ну, строго говоря, в отличии от Сесиль у неё просто не было выбора…

Генрих пожал плечами.

– А я должен её гнать и отказывать в куске хлеба? Эта женщина всю свою жизнь за гроши помогала людям. Лечила, помогала советом, дарила надежду. И все к ней приходят со своей бедой. Ночью, тайком. А днём плюют ей в лицо при встрече. Как же – ведьма!

– Пришли! – весело объявил Эрик. —Я здесь впервые, а ты, Генри?

Склеп выглядел вполне традиционно – плачущие ангелы у входа, каменная арка, расцвеченная пятнами лишайника. Массивные двери заросли плющом, засовы поржавели. Эрик отодрал от поросшей мхом деревянной поверхности длинные, покрытые крупными глянцевыми листьями, лозы. Замка на двери не оказалось, однако, когда Эрик сильно толкнул их внутрь, двери даже не шелохнулись.

– Забавно, – вдруг усмехнулся Генрих, проведя ладонью по почерневшему от сырости лицу ангела. Изо рта выполз потревоженный паучок и поспешил скрыться под надёжную защиту складок ткани на груди ангела.

– Что именно? – заинтересовалась Кэти.

– Если верить, что праведные души после смерти устремляются в небеса, то почему эти ангелы так опечалены?

– Ну-у-у… Может эти конкретные души должны… ну, не в небеса, в общем?

– То есть ты имеешь в виду, что скульптор изначально предрёк всему моему роду (это же фамильный склеп, все Рэйберны нашли тут пристанище) гореть в геенне огненной?

– Нет, я вовсе не это хотела сказать…. – Кэти немного смутилась.

– Допустим так. Но тогда почему абсолютно все кладбищенские ангелы рыдают? Ты хоть одного весёлого видела?

– Сочувствуют нам, наверное, – встрял в беседу Эрик. – Ещё не факт, что там, в раю, так уж весело. Ни выпить, ни полюбить, ни подраться.

Он ещё раз потряс массивные кованые двери.

– Ключ есть? Нет? Ну и не надо. – Эрик поднажал плечом, ворота жалобно звякнули и одна створка вылетела, сованная с петель, и упала с жутким грохотом на каменный пол.

Генрих, вздохнув, приладил дверь на место, постаравшись, что бы проходящему мимо склеп казался надёжно запертым. Внутри было довольно светло. Лунный свет просачивался сквозь узкие оконца и освещал небольшое помещение, уставленное саркофагами. Мужчины и женщины, рыцари и дамы, спали здесь глубоким сном на своих мраморных постелях, которым руки скульпторов придавали то царственное величие, то небрежность и естественность. Чем современнее были надгробия, тем больше жизни и простоты старались передать резец и молоток.

– Простите, – раздался взволнованный голос Эрика, – я знаю, мы здесь не за этим, но я хочу на неё посмотреть.

Кэти и Генрих подошли. На каменном ложе лежала женщина, с поразительным реализмом выточенная из розоватого мрамора. Никогда прежде Кэти не видела такой скульптуры. Нежное, полудетское тело было едва прикрыто тонкими складками мраморного шёлка. Лежа на животе, она запрокинула голову, рот был открыт в немом крике, все члены судорожно сведены в напряжении огромной силы, ткань, весьма искусно высеченная из мрамора, смята под мечущимся телом. Над ней огромный волк, накрывший её своим телом, мощные лапы вонзили когти в нежную кожу, оскаленная пасть сжимает тонкую шею. Все ложе обвивал змей, поглощающий собственный хвост.

– Что это!? – Кэти в ужасе рассматривала странное надгробие.

Генрих и сам, казалось, был потрясён.

– Я не был тут никогда, если честно, – он с любопытством рассматривал скульптуру.

– Все эти гробы, саркофаги… Не понимаю, чем они так привлекают поэтов и юных дев.

– Как? – изумилась Кэти. – А разве ты днём не лежишь в…

Увидев расширившиеся глаза Генриха, она благоразумно прикусила язык.

– Её прокляли, как я полагаю. Смотри – этот змей, – после некоторой паузы Генрих указал на гибкую ленту, обвивающую ложе, – уроборос, он символизирует вечность, бесконечность, вселенную. Значит, то, что происходит здесь, будет длиться до скончания веков.

– Вопрос. Что именно? – Кэти обошла саркофаг. – Она страдает от боли или от страсти?

Оба мужчины с удивлением посмотрели на неё.

Кэти пояснила:

– Это ведь похоже. Внешние проявления боли и страсти почти одинаковы. А иногда и ощущения.

Она перевела взгляд на саркофаг:

– Но кто она?

– Это Мэри Рэйберн, та самая колдунья, что соблазнила моего деда. – Генрих со странным выражением вглядывался в искажённое лицо мраморной женщины.

– Хочу её увидеть. – Эрик упёрся руками в бортик верхней плиты надгробия.

– Ты чего, зачем?

Но было поздно. Каменная плита с тяжким скрипом сдвинулась, и Генрих, и Кэти, повинуясь неодолимому зову любопытства, заглянули внутрь. Там их встретила тьма и пустота.

– Совсем ничего нет! – разочарованно протянула Кэти, но Эрик покачал головой.

– Подожди, – он медленно провёл ладонью вдоль днища. Затем, усмехнувшись, жестом предложил Кэти последовать его примеру. Сначала она ничего не почувствовала, исследуя вытянутой ладонью деревянный настил, но вдруг дуновение холодного воздуха неприятно обдало кожу. Она ещё раз прошлась в том же направлении. Ветер! Слабый, едва различимый, он шёл из узкой щели между плохо подогнанными досками. Эрик поискал щель пошире, затем взялся обеими руками за дощатый настил и вырвал его. Под ветхими досками обнаружилось некое подобие двустворчатых дверей из кованого железа, покрытых изысканным, но жутковатым орнаментом – языки пламени пожирали десятки переплетённых человеческих тел. А по центру, соединяя тонкий шов дверных полотен была оскаленная волчья морда. Эрик с минуту изучал странные двери.

– Не выбью. Они механические, одно полотно входит в другое. Хотя…

– Эрик, милый. – Генрих полез в карман, – я понимаю, для тебя это странно, но иногда двери не обязательно высаживать. Их можно открыть. Например, ключом.

Он достал крохотный бронзовый ключик.

– Я что-то замочной скважины не вижу.

– Ну, это же не значит, мой дорогой, что её вовсе нет. – Генрих с минуту рассматривал двери, потом со вздохом сунул руку прямо в оскаленную волчью пасть. Кэти ахнула и вцепилась в руку Эрика. Но ничего ужасного не произошло. Раздался негромкий щелчок, и створки медленно разошлись в стороны, открыв проход в темноту. Вниз уходила крутая лестница, каменные ступеньки поросли мхом и бледными, пузырчатыми грибами. Кэти содрогнулась.

– Что-то мне туда не хочется. Что натворила эта девушка, что её похоронили ниже и глубже мёртвых, покоящихся в этом склепе?

– Есть только один способ всё это узнать. – Генрих взял её за руку, и они начали опасный спуск в кромешную темноту.

– Ничего не вижу, – пожаловалась Кэти.

– Светло, как днём, – возразил Эрик. – Держитесь за меня.

– Веди нас, Эндимион, – вздохнул Генрих, очевидно, не так хорошо ориентирующийся в темноте, как брат.

– Эндимион? Кто такой? – заинтересовалась Кэти.

– Юноша, влюблённый в Селену, богиню – луну. Он погиб, пытаясь управлять колесницей Гелиоса, кони сбросили его в пропасть. Селена просила у Зевса воскресить его, но даже он не смеет отнять жатвы бога смерти Аида. Всё же кое-что он сделал. Эндимион спит вечным сном в пещере на берегу моря, и каждый день Селена проводит с ним. Она родила от него пятьдесят дочерей. И, как ни удивительно, продолжает его любить.

– Как раз не удивительно, – вдруг промолвила Кэти.

– Почему?

– А нет никаких испытаний. К тому же ты придаёшь предмету своей привязанности любые приятные тебе черты. Я такое видела у моей подруги Джейн. Она была до безумия влюблена в своего жениха, пока они полгода не виделись. Он приехал, и они в пять минут поссорились. Поэтому и маленьких детей родители обожают всегда, а вот кода они вырастают – крайне редко. Потому что придумывают им блестящее будущее и качества, которыми те непременно будут наделены, а возразить младенец ведь не может.

Генрих посмотрел на неё, как будто видел впервые. Эрик вдруг громко расхохотался.

– Ты чего?

– Да представил себе физиономию Пигмалиона, когда он с раскалывающейся после вчерашнего посещения паба, (или как это у них там называлось), головой волочит бренное тело к завтраку, а прекрасная Галатея прыгает ему на спину, закрывает ладошками глаза и щебечет: «Угадай, кто?» Уверен, он не раз сожалел, что она не осталась хладным мрамором.

Кэти это истолковала по-своему:

– Да, не все созданы для нормальной семейной жизни.

Генрих только головой покачал.

– Ещё одна дверь, – прервал их светскую болтовню Эрик. – И она открыта. Это настораживает. Непривычно как-то.

Он первым вошёл в помещение, сделав предупреждающий жест рукой. Кэти вцепилась в Генриха, как детёныш-коала в свою мохнатую маму. Он успокаивающе обнял её.

– Стойте там, от вас всё равно никакого проку, – крикнул Эрик. – Вроде тут никого нет, я сейчас осмотрюсь и попытаюсь зажечь свет, если это тут предусмотрено.

– Почему он так? – обиделась Кэти.

– Имеет в виду, что мы в темноте не видим, в отличие от него.

– А он почему видит? Вы же одинаковые. Ну, я имею в виду вашу природу.

– Не совсем. Я стал вампиром, когда мне было тридцать. Эрик таким уже родился. Он никогда не видел солнечного света, зато даже в кромешной темноте прекрасно без него обходится.

Из погребальной камеры донёсся грохот, словно там опрокинули шкаф с кухонной утварью и тихая брань Эрика.

Кэти улыбнулась:

– Видимо, не всегда. А ты почему? Ты был смертельно ранен? Болен?

– Нет. Просто отец предложил мне выбор. В качестве подарка на день рождения. Полную ярких событий короткую человеческую жизнь, возможность иметь семью, путешествовать, встречать восходы чужих небес. Или войти под тень белого кипариса. – Он усмехнулся. – Я подумал – целая вечность передо мной, сколько можно всего узнать, создать, попробовать. Как ни смешно – я выбрал смерть, потому, что слишком любил жизнь.

– Жалеешь? – тихо спросила Кэти.

Генрих ответил не сразу.

– Да. И нет. Это огромная сила, огромные возможности… И время. Обычной жизни недостаточно, чтобы успеть хоть что-то оценить и понять. Именно поэтому я цепляюсь за традиции вроде этого дурацкого бала, чтобы сохранить хоть какие-то цепи.

Кэти удивилась:

– Но все, напротив, хотят свободы! Хотят ничего не бояться…

– Неправда. Свободны бродяги в поле под открытым вечным небом, однако ж никто не стремится последовать их примеру. Более всего человек боится самого себя. Поэтому сильнейшим испытанием становится одиночество и никто, поверь, никто его не выдерживает.

– Но как же, к примеру, отшельники?

– Они не одиноки, у них есть Бог. И не свободны уж точно. Не ты ли, молясь, называешь себя рабой божьей? Нет, жизнь без любви и веры – это жизнь без страха и цепей, она – пустыня бесплодная. Простирается до горизонта – неуязвимая, прекрасная, безжизненная, бесполезная. Ничего не создаёт, ничего не теряет…

– Что-то не пойму, – Кэти нахмурила лобик, – ты восхищаешься или порицаешь?

Он не ответил.

– Вы с Эриком росли вместе?

– Нет. Его мать умерла, и тогда отец привёз его сюда из Норвегии. Он был тогда восьмилетним мальчишкой, – Генрих понизил голос до шёпота, – и с тех пор он не вырос. Я имею ввиду в духовном развитии…

– Интересно, почему бы это, – беззлобно отозвался обладавший излишне острым слухом Эрик. – Не стало ли тому виной влияние старшего брата? Природа ведь стремится к равновесию.

Генрих засмеялся, но в это время Эрик опять чем-то звякнул и вдруг, комната, на пороге которой они стояли, осветилась мягким розово-жёлтым светом. Они находились в очень странном помещении. Посреди погребальной комнаты на постаменте стоял большой, выточенный из чёрного базальта саркофаг. Его поверхность была девственно чиста – ни имени, ни фамилии, ни даты. А по стенам висели портреты. Разных размеров, одетые в великолепные рамы, все они изображали женщину, по всей видимости, очень красивую. Об этом можно было судить по тонкому стану, гордой посадке головы и другим деталям, проступавшим то тут, то там на разрушенной поверхности полотен. Сырость не пощадила некогда великолепные картины – они были покрыты пятнами плесени, местами краска пошла пузырями, где-то вовсе отвалилась.

– Как ужасно… – прошептала Кэти. – Неужели человек, перенёсший их сюда, не знал, что так будет?

– Знал, конечно. – Генрих попытался снять плесень с лица на портрете, но добился лишь того, что она вместе с краской грязью осталась на платке.

– Знал. И, похоже, наслаждался этим.

– Интересно, а этот гробик тоже пуст? – Эрик уже привычным жестом сдвинул крышку саркофага. – Хм. Не совсем.

Внутри на грубо отёсанной поверхности лежала массивная железная цепь.

– Закалённая, – он продемонстрировал Кэти и Генриху синеватую сталь. – Идеи есть?

– Две, – мрачно ответил Генрих. – И одна другой хуже. Но к нашим поискам это отношения не имеет.

– И почему надписи никакой нет? Непонятно.

– Вот это как раз понятно. – Генрих, казалось, был немного раздражён. – Надписи делают, чтобы те, кто пришли отдать дань памяти и возложить венок, смогли найти могилу. Этого же человека хотели предать забвению. Никто не должен был о нём скорбеть, приносить цветы и вообще, в этот склеп мог входить лишь тот, кто должен был положить сюда тело. И не смог.

– Тело, говоришь? – Эрик намотал на руку массивную цепь, поднёс к пламени свечи. Металл сверкнул матово-синим. – Странная сталь. Но невероятно прочная. Такую даже я бы не смог порвать. Тебе это о чём-нибудь говорит? – он протянул цепь Генриху.

– Много. – Генрих поднёс железную змею поближе к свету. – Это низколегированная сталь, к тому же, она была подвергнута воронению, с целью предотвратить коррозию. Здесь, бесспорно, сыровато.

– И как такое делают? – Эрик настолько заинтересовался технической стороной вопроса, что совершенно забыл о цели их визита.

– Выдерживают при высокой температуре в щелочных растворах с окислителями. На поверхности металла появляется плёнка из окислов железа. По цвету можно понять какова толщина слоя. Цвета побежалости сменяют друг друга…

– Понял. – Глаза у Эрика горели, как у ребёнка, вышедшего ночью к рождественской ёлке и заставшего там Санта Клауса, развешивающего подарочные носки. – Цепь синяя, значит, пятый цвет побежалости, соответственно толщина плёнки…

Кэти решилась, наконец, прервать эту увлекательнейшую техническую дискуссию и обратить внимание на более насущную проблему:

– А меня другое интересует. Мёртвых в цепи не заковывают.

Братья смолкли и обменялись понимающими взглядами.

– Смотрите! – воскликнула вдруг Кэти. – А эту картину решили почему-то сохранить. Где-то я уже видела что-то подобное.

Она показала на висящую на стене картину, надёжно защищённую толстым стеклом. Сырость и тлен не тронули изображенные на ней тёмные травы, лесные цветы, стволы деревьев, уходящие в темноту и юную нимфу, держащую в руках большой белый шар. Она смотрела на кого-то, оставшегося за линией отреза полотна.

– В библиотеке. – Генрих повернулся к ней. – Это фрагмент большой картины над камином. Помнишь – играющие музы. Я всегда удивлялся странной композиции и того, что одной не хватает.

– И я заметила! – обрадовалась Кэти. И не утерпев спросила. – А чему она покровительствует? С мячиком?

– Какой мячик? – оторопел Генрих. – Это же Урания, покровительница астрономии.

– А. Так это не мячик, значит. – Кэти немного смутилась.

Они задули свечи, все, кроме одной, которую Генрих прихватил с собой. И пошли наверх, осторожно ступая по крутой и скользкой лестнице.

– Не понимаю. – Генрих, казалось, обращался к самому себе. – Зачем приводить нас сюда? Что он хотел этим сказать?

– Да просто тут надёжно. Ну, кому придёт в голову сюда лезть? – Эрик был настроен философски.

– Нет, тут что-то не так. – Генрих покачал головой. – Надо вернуться, я хочу кое-что посмотреть. Мне кажется, я начинаю понимать. И мне это очень не нравится.

Но Кэти взмолилась:

– Не хочу возвращаться! Там жутко! И вообще, нам в библиотеку надо.

– Вот что, вы идите наверх, а я вас догоню.

Не дожидаясь возражений, Генрих заспешил вниз, а Эрик молча взял Кэти за руку и повёл наверх в кромешной темноте. Кэти так замёрзла, что даже его ладонь показалась ей тёплой. Ей отчего-то сразу стало спокойно и хорошо, и даже почти не страшно. Выйдя из склепа, они нос к носу столкнулись с прогуливающейся парочкой.

– Мисс… – начал было Эрик. И более уже ничего не успел, потому что и молодой человек, и леди в костюме Пьеретты секунду остолбенело смотрели на его лицо, после чего юноша резво унёсся куда-то в боковой проход, а девушка, завопив не хуже ожившей мандрагоры, упала в обморок. Эрик, успев машинально подхватить её на руки, теперь озадаченно рассматривал бездыханное тело.

– Что такое? – обратился он не то к Кэти, не то к себе самому.

– Думаю, дело в твоём лице. Оно, скажем прямо, выглядит несколько неожиданно, – деликатно заметила Кэти.

– Разумеется, на карнавале-то.

– Так то на карнавале, когда на тебе хотя бы маска. А тут вываливаемся из склепа, и… – она сняла с плеча Эрика довольно длинную паутину.

– Ладно, понял, – он снял домино с лица девушки. – И куда теперь девать эту слабоумную девицу?

– О, а я её знаю! – обрадовалась Кэти. Это леди Мэйбл Талли, она тут с мужем… Интересно, что это был за молодой человек, так быстро нас покинувший.

Эрик тяжело вздохнул, разорвал корсаж на груди девушки, затем, немного примерившись, отвесил ей звонкую пощечину. Мера возымела должный эффект. Леди Талли вздохнув, открыла глаза, но увидев заботливо склонившееся над ней лицо жителя загробного мира, слабо пискнула и вновь лишилась чувств. Эрик закатил глаза.

– Всё, мавр сделал всё, что мог. – С этими словами он аккуратно уложил бесчувственное тело прямо посреди дорожки.

– Не собираешься же ты её вот так здесь бросить?! В таком виде?

– Почему нет?

– Ну, её беспомощным состоянием может кто-нибудь воспользоваться…

– Кто? Я с тобой, к тому же занят… Эрик – переступил через лежащее тело. – Идём. И так задержались.

Не успели они пройти и ста метров, как с ними поравнялся лысеющий полный господин, лицо которого выражало сильнейшее беспокойство.

– Лорд Талли!

– Простите, э-э-э… сэр Рэйберн! Вы не видели случайно мою супругу?

– Там. – Эрик лаконично ткнул пальцем себе за спину.

– Весь благодарен, сэр, э-э-э… я очень вам…

– Не стоит. Её туфли и пояс я положил под куст жасмина. Всего хорошего, лорд Талли.