Текст книги "Тёмный лабиринт"

06.17 А.М.

Когда она открыла глаза, то обнаружила себя в уже знакомой комнате, лежащей на кровати, устланной звериными шкурами. Кто-то заменил свечи в канделябрах, снял с неё окровавленную одежду и теперь она была облачена в уютную старомодную ночную рубашечку из тонкого батиста. Несмотря на то, что её укрыли большой медвежьей шкурой, Кэти буквально трясло от холода.

– Очнулась, – констатировал сидевший рядом Эрик, и Кэти с удивлением отметила в его голосе искреннюю радость.

– З-замерзаю, – клацнула она зубами и попыталась плотнее завернуться в шкуру. Не помогло.

– Это нормально. Твоя кровь сейчас… меняется, скажем так.

– Умирает, – тихо прошептала Кэти. – Я это чувствую.

– Пойдём к огню, – Генрих поднял её на руки, завернув, как ребёнка, в тёплый, пахнущий зверем мех, и понёс к камину. Там он посадил её рядом с собой на пол, обняв за плечи. Эрик поднялся с постели.

– Я пойду.

– Нет, нет, не уходи, – встрепенулась Кэти. – Ты тоже мне нужен….

Генрих, отстранившись, пристально посмотрел ей в глаза, потом перевёл взгляд на Эрика. Кэти поднялась в сильнейшем волнении.

– Мы… Я с ним… Ну в общем тоже…. – объяснила она своим домашним туфелькам. Воцарилась долгая пауза. Первым нарушил её Генрих.

– Ну что ж… Очевидно, тебе предстоит сделать выбор, – холодно произнёс он, не глядя на Кэти.

– Но я не знаю! И вообще, почему я должна выбирать, я вас обоих люблю, – слова прозвучали прежде, чем коснулись её сознания. По прошествии минуты она всё же решилась поднять взгляд. У обоих был такой поражённый, растерянный вид, какой бывает у физика-атеиста, который воочию убедился, что земля покоится на слонах, переминающихся с ноги на ногу на огромной черепахе. Как ни странно, первым взял себя в руки Генрих.

– Почему бы и нет? – севшим голосом произнёс он, взглянув на Эрика. Тот попятился, глядя расширенными глазами то на Кэти, то на брата.

– Безумие, – выдохнул он наконец и круто повернулся на каблуках. – Я ухожу.

Но вот это ему как раз и не удалось, потому, что в следующее мгновение две тонкие руки обвили его шею и к его губам приникли губы столь нежные и сладостные, что все принципы нравственности и морали начали отступать и блекнуть перед растущим желанием. Ещё сохраняя последние остатки самообладания, он прошептал:

– Мы не можем…

– Почему? – спросил Генрих без тени улыбки, – потому, что так не принято в обществе? Но для общества мы мертвы. А у мёртвых есть одно огромное преимущество.

– Какое же?

– Свобода.

Генрих приблизился к Кэти и теперь они втроём стояли в маленьком озерке света, дрожащего на полу перед камином.

– Свобода любить, дарить тепло, идти по пути, который выбрали мы, а не для нас. Этот путь такой же бессмысленный, как и другие, но, по крайней мере, по нему можно идти с радостью.

– Уверен, это самая страшная и приятная из моих ошибок, – проворчал Эрик, разжимая ладони Кэти.

Шкура с тихим шорохом упала на пол. Кэти осталась стоять в одной рубашечке, дрожащая от холода, такая маленькая, беззащитная, трогательная в своей робости. Казалось, она была не на шутку испугана, губы побелели и тонкие руки безвольно брошены вдоль тела, стояла, не поднимая взгляда. Эрик бережно прижал к губам узкую ладонь, прозрачные, подсвеченные огнём пальцы. И в какой-то момент всё потеряло значение, осталось важным только то, что она сейчас здесь, с ним… с ними обоими. Впервые со времен детских игр он видел глаза брата так близко – всю их небесную синеву, чёрную кайму, бездонный колодец зрачка, изменяющегося в огненном полумраке. И тёплая ладонь Кэти скользнула по его щеке, к губам, большой палец нежно провёл по их соединению, заставляя открыться. Она подняла на него молящий взгляд, руки взлетели вверх и легли на его грудь. Девочка с медовыми волосами, играющая с ребёнком, истаивала в дыме восковых свечей.

Эрик чувствовал себя, как человек, выздоравливающий после долгой болезни. Вспыхнуло в памяти и рассыпалось другое прикосновение, лишь час назад казавшееся всем смыслом его жизни. Его пальцы не без труда расстегнули маленькие, обшитые тканью пуговицы на груди её тонкой рубашечки и обнажили напрягшиеся, упругие груди. Он коснулся губами шеи, превозмогая горячее, пульсирующее желание впиться, порвать зубами эту нежную, молочную кожу, чувствуя, как это болью отозвалось в паху. Словно задыхаясь, Эрик судорожно дёрнул ворот рубашки, разорвав тонкий шелк. Одежда мешала, сковывала движения, и он нетерпеливо рванул воротник. Пуговицы дождём посыпались на пол, вслед за ними последовал пояс, так стягивавший внезапно ставшие тесными штаны. Расставшись с одеждой, он почувствовал себя свободнее, смущение так же ушло, не оставив и следа. Он дотронулся до приоткрытых девичьих губ совсем легко, но она сама подалась ему навстречу, приникла с болезненным стоном к его губам, впилась в его рот отчаянно и исступлённо. Он, чуть дыша отстранился, взглянул на брата. Генрих, всё это время поддерживавший Кэти за талию, ответил чуть насмешливым взглядом, шепнув:

– Ну что же ты?

И в следующую минуту вторгся между Эриком и Кэти, рванул её к себе, взял в ладони побледневшее личико и его губы сменили губы Эрика. Так близко, так невероятно интимно открывшееся зрелище на мгновение словно парализовало его. Это жар камина или что-то другое дохнуло огнём в лицо и заставило потрясённо вздрогнуть. Губы Генриха – яростные, чётко, красиво очерченные, терзали нежный открытый ротик, язык пробивался внутрь, и Эрик услышал, как участилось дыхание девочки. Не в силах больше смотреть на этот грязный, развратный поцелуй, он перевёл взгляд на её узкую спину, с тёмным провалом позвоночника под тонкой тканью рубашки. Потянул на себя батистовый край, освобождая покатые плечи. Рубашка скользнула вниз, задержавшись там, где плоский животик оказался тесно прижат к мужскому прессу. Раздражённый этим неожиданным препятствием, он грубее, чем хотел, рванул ткань вниз, причинив Кэти боль. Она вздрогнула, жалобно застонав, отстранилась, разорвав поцелуй. Теперь она стояла совершенно обнажённая и не на шутку испуганная между двух мужчин, которых желала и страшилась больше всего на свете.

Левый бок обдало телом от огня камина, правый обожгло холодом, царившем в сумраке кабинета. Но ненадолго. Руки Генриха притянули её к себе. Обнажённая спина коснулась его прохладной кожи. Его губы коснулись израненной шеи, затем спустились ниже. Вдоль по ключицам, по гладкому плечу, по безвольно брошеной маленькой кисти. Её трясло от волнения, страха, желания и это всё сковывало сомнамбулическим бездействием, парализовало каждый член тела. Генрих неторопливо расстегнул запонки на манжетах и положил на каминную полку. И этот сухой, негромкий, в общем-то звук заставил вздрогнуть и Эрика, и Кэти, показался странно чужим и даже грубым. Эрик медленно опустился на колени, покрыв поцелуями гладкий живот, не сводя взгляда с её отрешённого лица. Прижался щекой к золотистому холмику, затем нежно поцеловал влажные губки. И Генрих внезапно почувствовал, как обмякла, отяжелела девушка, которую он держал в своих объятиях, застонала жалобно, уронив растрёпанную светлую головку ему на плечо. Он подхватил её ладонями под внутреннюю сторону бёдер раздвигая тем самым ноги, открывая доступ к самому нежному месту. Эрик вскинул голову, на мгновение оторвавшись от её розы, взглянул вверх. Поддерживаемая мужскими руками, Кэти была такой маленькой и хрупкой в сравнении с высоким, широкоплечим Генрихом, что казалась ребёнком, и это взволновало и смутило его. Но она тут же открыла свои большие, невидящие глаза, застонала просяще и жалобно, и тонкие пальцы обхватили его затылок, потянули назад, ближе, туда, где воспалённая плоть изнывала от желания.

Внезапно Генрих подхватил Кэти на руки и опустил на тёплое, пахнущее зверем ложе. Она почувствовала скольжение рук, прикосновение губ, но чьих понять уже не могла и не хотела. И через какое-то время, уже испытав апогей страсти, первую свою разрядку в этом странном соитии, Кэти слегка пришла в себя. Сжимая бёдрами Эрика, сидя сверху в позе наездницы, она провела трясущимися пальцами по изгибам его рельефа, по мраморным впадинам и подъёмам… И вдруг руки Генриха толкнули Кэти вперёд, заставляя опуститься вниз, коснуться затвердевшими сосками его прохладной груди. Её ягодицы широко раскрылись, она лежала теперь, беззащитная, послушная, ощущая, как головка его члена упирается в оставшееся свободным отверстие.

– Генрих? – она вся сжалась, цепенея от страха, не сопротивляясь, но отталкивая своей неподвижностью.

– Кэти, – жаркий шёпот на выдохе, подавленный стон, мучительная судорога рук, сомкнутых вокруг её талии и губы, прикоснувшиеся к затылку. Вибрации желания и страсти отозвались в теле волной необычной дрожи.

– Не смей, – выдохнула Кэти.

– Не бойся, – почти горячий, пьяный, с проступившим на щеках румянцем, он прижался потемневшими, блестящими губами к её узкой, покрытой алмазной россыпью пота спине. Покрыл бесконтрольными поцелуями ложбинку позвоночника, откинул голову, рваными вздохами глотая воздух. Полоска стиснутых зубов мелькнула между губами.

Кэти дрожала от страха и желания. Их руки и губы, их порывистые движения превратили её тело в сплошную эрогенную зону, и она чувствовала, как ломаются последние мыслимые барьеры, как гаснет воля, сломленная древним животным инстинктом и иссушающей жаждой наслаждения. Она всё ещё сопротивлялась, сгорая от страха, стыда и последних рубежей морали, запрещавших с головой низринуться в эту жаркую тьму порока. И любви. Самой искренней, горячей и такой невозможной, такой неправильной. Внутри её лона движения, толчки плоти мужчины, которому она сейчас отдается, но её ягодицы ощутили твёрдый член, который потёрся, размазывая по коже тёплую, липкую смазку, точно жидкий огонь, который причинит нестерпимую боль – отодвинуться бы, оттолкнуть, но нет сил. Она пыталась успокоиться, но о каком успокоении могла идти речь, когда его неожиданно хрипловатый голос тревожил, волновал, уговаривая довериться, открыться, разрешить…

И Кэти выгнулась, запрокидывая голову, закатив глаза под закрытыми веками, шумно втянув воздух через рот, чувствуя, как рот Генриха обжигает её шею нетерпеливыми, жадными поцелуями, как его грудь прижимается к спине, влажной от выступившего пота. Жёсткие и сильные мужские руки стискивают её ягодицы, прижимая к своим бёдрам, вынуждая раскрыться…

– Я хочу тебя, всю тебя хочу, не сопротивляйся…

И она зажмурилась в исступлении и испуганном смирении, замерла, уже не ощущая рук Эрика, сжимавших её плечи. Так тесно, так узко, да он просто не сможет туда войти… Словно оглушённая, она не услышала протяжный стон Генриха, дёрнулась вперёд в бесплодной попытке вырваться, убежать. Что-то твёрдое, скользкое надавило на стиснутое мышечное колечко.

– Нет! Пожалуйста! – у Кэти из глаз брызнули слёзы – ей показалось, что в неё погрузилось гигантское раскалённое лезвие. Но он уже скользнул в тесную, жаркую глубину, и взрыв неведомого доселе удовольствия, заставил её конвульсивно дёрнуться, захлебнувшись собственным криком. Она изогнулась, нетерпеливо ловя открытым ртом губы Генриха, нашла и впилась в них таким яростным поцелуем, что перехватило дыхание. Они целовались неистово, безудержно, не в силах насытится друг другом, до боли, почти раня. Эрик неожиданно потянул её вниз и Кэти упала на его грудь, задыхаясь, всхлипывая, принимая их обоих в себя целиком. Её буквально разрывало изнутри, хотя их движения становились всё более слаженными, глубокими, пронзающими, но она почти не чувствовала рук, ласкающих её, губ, целующих каждый сантиметр тела.

– Всё. Я больше не могу, – прошептал Генрих и сжал её плечи, прижал к себе и Кэти почувствовала спиной каждую мышцу его груди и живота, его содрогание, тихий стон. Кэти почудилось, что его оргазм волнами растёкся внутри её тела, по мышцам и коже. Это казалось невероятным, ошеломительным – она смотрела в глаза одного мужчины, чья плоть заполняла лоно, и ощущала острый взрыв удовольствия другого, сжимавшего её в своих объятиях.

– Мои, – выдохнула она, зажмурившись, – вы… оба…

Её пронзила сумасшедшая дрожь, внутри словно взорвался вулкан, глубинное содрогание мышц, раскалённая магма порочного, слепящего, опустошающего наслаждения вспышкой расколола сознание. Она не услышала стона Эрика, не ощутила его трепета, просто рухнула, переполненная дурманящей слабостью ему на грудь, судорожно ловя ртом будто раскалённый воздух. Истомлённая, пьяная, одуревшая от счастья, она стиснула одной рукой Эрика за шею, пальцы другой запустив в жёсткие завитки волос Генриха – иди же ко мне, ближе, ну пожалуйста. И они оба обняли её, прижавшись с двух сторон, словно пытаясь согреть. Кэти захотелось плакать от счастья, прижаться к ним обоим ещё сильнее, даже сейчас, когда удовольствие схлынуло и тело наливалось сонной тяжестью. Опухшие влажные губы Генриха расслабленно целовали её безвольную руку, пальцы Эрика гладили грудь и живот, стирая капли остывающего пота. И от нежности этих успокаивающих, умиротворяющих ласк ей еще сильнее захотелось разрыдаться.

– Я, кажется, первый раз в жизни потерял голову, – хрипло произнёс Эрик, продолжая рассеянно гладить лежащую рядом с ним девочку и любуясь её тяжело вздымающейся грудью, впалым животом, раскрасневшимися губами,

– И никак не найду.

Генрих фыркнул, но от комментариев воздержался. Глубоко вздохнул, крепче обнимая и прижимая её к себе и закрыл глаза. Кэти с трудом разлепила веки, посмотрела взволнованно на одного и другого. У Эрика уже начали отрастать волосы и в жутком красном свете камина короткие и густые, они казались золотой шерстью, покрывающей голову. Она провела по ним трясущимися пальцами, и эта приятная бархатная гладкость прикосновения почему-то её успокоила. А по телу разливалось странное оцепенение. Кэти, часто дыша, лежала, устремив невидящий взгляд в потолок. Мерцающий свет свечей преломлялся сквозь слёзы на ресницах, все члены словно бы онемели и стали чужими. Эрик бережно укрыл её шкурой, подпихнул под голову подушку и вполголоса спросил лежавшего рядом Генриха:

– С ней всё хорошо? Я никогда не видел, как это происходит.

Генрих неторопливо взял безвольную, мёртвую руку Кэти, подержал с минуту, очевидно, щупая пульс, поднёс свечу к побледневшему лицу.

– Смотри. Радужка изменила цвет, но зрачки пока реагируют, как обычно. Ещё час и всё будет кончено, – он ласково провёл пальцем по её щекам, вытирая слезы, убрал со лба мокрые, спутанные пряди. Кэти всё видела, как бы сквозь пелену тумана, чувства притупились, но всё же она заметила, что он о чём-то напряжённо думает. И не ошиблась.

– Эрик, – прошептал Генрих, – а знаешь, мы ведь с тобой, как два сосуда, заполненные наполовину. Ты рождён, но не был обращён, я напротив – обращён, но не рождён. У нас разные способности и возможности. Что если, так сказать, соединить огонь и лёд?

– Не предлагаешь же ты…

– Дай ей свою кровь тоже.

– Так не делают, – Эрик покачал головой. – Никто, никогда.

– А мы попробуем. И если получится, представляешь, какой огромной силой она будет обладать?

– А если не получится? Если она умрёт? Я не стану этого делать, – он хотел отстраниться, но Генрих поймал его за руку.

– У нас всего несколько минут, решайся. Другого шанса не будет. Возможно, она сможет делать такое, что мы и представить не можем.

Эрик колебался. Потом покачал головой

– Слишком высока цена ошибки. Нет.

Кэти от возмущения ненадолго лишилась дара речи. Да как они смеют решать её судьбу без всякого на то её согласия? Она собралась решительно высказать своё негодование, но голос ей отказал, и вместо решительной отповеди с губ сорвался звук, удивительно напоминающий предсмертный хрип подстреленной на охоте утки, который, разумеется, был неверно истолкован. Эрик тут же склонил к ней золотую в свете камина голову.

– Кэти? Ты хочешь?

Она замотала головой, захныкала, потом уткнулась лицом в подушку. К чему всё это? Она умирает, и так ясно. Могли бы уже проявить каплю сострадания и последние минуты её такой коротенькой жизни окружить любовью, восхищением и…

Эрик, всё ещё сомневаясь, поднял светлые глаза на брата. Тот коротко кивнул и сказал:

– Давай. Сейчас.

Острая боль огнём обдала шею, Кэти выгнулась на постели, раскрыла рот, ловя воздух, но к её губам Эрик тут же приложил разорванное зубами запястье и его кровь наполнила рот прохладной сладостью. Она сделала несколько глотков и тут же внутренности скрутило новой болью. Как будто яд медленно растекался по венам, и каждая клетка ощерилась, сопротивляясь. Ахнув, она судорожно подтянула колени к груди. Её било, корчило, и, если бы не руки Генриха, схватившие её за плечи, она бы уже давно упала на пол.

– Тише, тише. Дыши. Открой глаза, – в голосе Генриха было столько силы и глубины, что Кэти подчинилась – разлепила судорожно стиснутые веки. Комната менялась – на несколько секунд она стала чёрно-белой, потом рассеклась на мозаичные фрагменты, затем, слабо вспыхнув, стала словно сделанной из цветного песка, все предметы составились из красно-зелёных крупинок.

– Смотри, – услышала она тихий шёпот Генриха. Обращенный не к ней.

– Зрачки меняются, – одними губами ответил Эрик. – Овал, крест… Она выживет?

Новый спазм заставил Кэти протяжно закричать, дугой выгнувшись на постели. Вены на теле проступили тёмно-синими узловатыми ветвями, широкими, тугими, они приподнялись над кожей, и так же мгновенно опали, и вздулись вновь.

– Ей больно. Очень, – Эрик почти умолял. – Можешь усыпить её хотя бы минут на двадцать?

– Нет, – жёстко отрезал Генрих, – это может нарушить необходимые процессы, которые сейчас происходят.

Он бережно подхватил её тело на руки, обернув шкурой, поднял, как ребенка и прижал к груди.

– Буду носить тебя и петь тебе колыбельные, как мама. На каком языке тебе пели?

На каком языке? Мама? Никогда не пела. И вообще на руки не брала. Не помню… Кэти обняла его шею, крепко, до боли. И Генрих носил на руках, минуты, час. Его низкий, глубокий голос напевал незатейливые, старинные песенки на английском, французском, немецком, валлийском… Многие языки она не знала, но словно бы чувствовала, как через её мысли текут, вплетаясь в них цветной канвой старые, позабытые сказки минувших лет. Боль отступала, истаивала, как нестойкий колдовской туман, мышцы крепли, становились послушными. Она задышала спокойно и ровно. Страшный, парализующий члены холод ушёл, уступив место спокойному, ровному теплу, постепенно заполнившему тело. Через некоторое время Генрих посадил её на постель, подложив под спину подушки и укрыв шкурами.

Стоун принёс на подносе куски сырого мяса, глиняные плошки в которых были грубая каменная соль и нарезанные травы, а также толстокорые, слезящиеся ломтики лимона. Неожиданно сквозь пылающий камин в комнату проник Спарки, прыгнул на кровать и в упор посмотрел на Кэти суровым взглядом. «Знает» – подумала она и виновато почесала кота за ушком. Пальцам стало холодно и влажно. Как будто снеговика погладила.

– Ну Спарки, – тихонько зашептала она коту в пушистое ухо, – это же потому, что я тебя очень люблю, понимаешь? И вообще, неизвестно ещё, как бы там было. Ну, там. А вдруг ты попал бы в какой-нибудь кошачий ад?

Кот презрительно зажмурился, и сердито дёрнул толстым хвостом. Но потом примирительно ткнулся круглой головой в плечо Кэти. Инцидент был исчерпан, и Спарки отправился мародёрствовать. Обнюхал стейки, отведал вина из высоких, серебряных кубков и занялся странной игрой – толкаясь пушистыми лапами от каменного пола, запрыгал вверх по книжному шкафу и обратно.

– А вот интересно, – невинно поинтересовалась Кэти, наблюдая за ритмичными скольжениями кота – вверх-вниз вдоль резной колонны красного дерева, – Спарки ведь заботится только о хозяевах замка? Почему же он тогда меня спасал?

– Спектр его обязанностей передо мной и Эриком весьма широк, – принялся объяснять Генрих, – в первую очередь он приглядывает за имуществом – мебель, домашний скот… Не попала, – миролюбиво прокомментировал он туфельку, врезавшуюся в стену в дюйме от его головы.

– Кстати, – продолжал он, поймав вторую туфельку и отправив её в обратный рейс. Кэти взвизгнув, выставила диванную подушку на манер щита, – Эрик, ты что-то поднял с пола. Там, в гроте.

– А, да, – Эрик порылся в карманах и принёс на ладони маленький, тускло поблескивавший предмет. – Осколок глаза ведьмы.

– Потрясающе! – Генрих бережно взял маленький мутный камешек. – Теперь можно будет выяснить – природного он происхождения или был сделан.

– Ну, выяснишь, и что?

– Если он, так скажем, рукотворный, можно же новый создать! И если процесс не слишком сложный, то их можно будет сделать много.

– Зачем?

– Да ты только представь – любой человек его купивший, сможет в любое время по своему выбору и желанию погружаться в мир своих самых сладких грёз.

Но Эрик был настроен скептически:

– Да какой псих на это польстится? Только наш безумный дед был способен сутками гоняться за вымышленными драконами и таращится на прекрасных дам, вместо того, чтобы их… Ну, вы поняли.

– Конечно, гораздо полезнее и рациональнее тратить время и здоровье на пьянки и дам полусвета, – как бы невзначай заметил Генрих.

Любознательная Кэти встрепенулась.

– Что за дамы полусвета?

Эрик лениво зевнул, вытягивая пробку из запылённой бутылки.

– Мой брат имел ввиду проституток, не так ли? – он с удовольствием отметил слабый румянец, проступивший на бледных скулах Генриха.

– Прос-ти-тутки? А что это? – звонкий голосок Кэти громко отчеканил новое для неё слово.

– Вот теперь сам и объясняй, – злорадно ухмыльнулся Генрих.

– Не переводи тему, – Эрик явно смутился, – думаешь, кто-нибудь добровольно купил бы проклятие?

– Конечно, – живо отозвался Генрих. – Человек что угодно готов отдать за мечту. Даже самое дорогое. Время. Ну и тем более деньги.

– Ни пенни это не будет стоить.

– Ты это уже говорил, когда я покупал Хальса. Ничего не понимаешь ни в бизнесе, ни в искусстве.

– И сейчас не понимаю, как несколько граммов краски, нанесённые на текстиль, могут стоить такую кучу денег. – Эрик демонстративно повернулся спиной и занялся мясом – нанизал кусок филе на позаимствованную со стены шпагу, полил лимонным соком и пристроил в камин.

И тут Кэти допустила роковую ошибку.

– А ты можешь объяснить, почему одни картины со временем становятся дороже, а другие нет? – поинтересовалась она у Генриха.

Генрих мог. Когда прошло минут десять, а он только миновал средневековье и приблизился в своем рассказе к возрождению, Эрик решил прийти Кэти на помощь.

– Генри, оставь девочку в покое, – улыбнулся он, взглянув на увлёкшегося брата.

– Что плохого я ей делаю? Всего лишь помогаю формированию и становлению её ума.

– Сизифов труд.

– Ну не сравнивай. Сизиф был осужден на вечные муки в загробной жизни и страдал, вновь и вновь поднимая камень в гору. Я же надеюсь на плоды…

– Вот это зря.

– …. и получаю удовольствие, помогая становлению этого ещё не расцветшего интеллекта. Это всё равно, что наблюдать, как распускается робкий, поздний цветок, прежде не знавший забот садовника.

– Никакой садовник не способен вырастить из репейника розу.

Тут уже Кэти не выдержала и возмутилась:

– Да как ты смеешь сравнивать меня с репейником?!

– А что в нём плохого? – Эрик развёл руками, – национальный цветок Шотландии.

– Серьёзно? Я не знала. Ну, тогда ладно.

– И раз уж речь зашла о загробном мире, – Эрик примирительно обнял Кэти за плечи, – то напомню тебе, Генри, табличку, которая висит там на входе, по крайней мере, по утверждению господина Данте: «Оставь надежду, всяк сюда входящий». Вот сколько лет ты пытался сделать из меня приличного человека. Удалось тебе? К счастью, нет.

Пока Кэти размышляла, скверно ли, что её сравнивают с преисподней, или напротив, современно и по-декаденсовски, Генрих решил всё же прервать краткое введение во всемирную историю искусства.

– Дикарь, – вздохнул он, глядя на брата.

Эрик только ухмыльнулся, достал уголёк из камина и начал раскуривать извлечённую из недр брошенного на стул сюртука старую трубку вишнёвого дерева.

– Ты ещё и куришь? – ужаснулась Кэти.

– Редко, – он с любопытством взглянул на неё. – А что?

– Курение убивает, – серьёзно процитировала маму Кэти. – И алкоголь.

– Сегодня ночью меня трижды могли убить двое весьма респектабельных джентльменов. Общение с которыми, кстати, не принесло мне особой радости. А эти ребята, – сжимая зубами трубку, он разлил по бокалам старое испанское вино, коричневатое на просвет, с густым терпким ароматом, отдававшим ванилью и чёрным перцем, – хотя бы доставляют мне удовольствие.

Кэти не удержалась, фыркнула от смеха. Мясо жарилось на огне, из него шипя, капал сок прямо в камин и по комнате заструился пленительный аромат. Эрик стряхнул себе и ей на тарелки опалённые снаружи и нежные, кроваво-розовые внутри куски мяса. Генрих жестом отказался, уединившись с бокалом рубиновой жидкости.

– Ты можешь есть? – поразилась Кэти, наблюдая, как Эрик, посыпав рубленым розмарином и крупной морской солью кровавый стейк, и помогая себе кинжалом, впился белоснежными зубами в сочное мясо.

– Да. И получаю море удовольствия. Но потом неважно себя чувствую какое-то время, – признался он. – Но это будет потом, так что наплевать.

– Пожалуй, – смеясь, согласилась Кэти.

Стейк оказался восхитительно свежим, вино не опьяняло – бодрило. Ей было так хорошо, что совсем не хотелось думать о времени. Но стрелка часов на каминной полке неумолимо продолжала свой ход. Розоватые блики подсветили чёрно-синий бархат ночи, возвещая о том, что златокудрый Гелиос уже запрягает свою колесницу. Храпят его угольно-чёрные кони и роют копытами влажную землю у кромки миров. Наступало утро.

Кэти подошла к зеркалу. Спутанные пряди волос львиной гривой лежали на плечах, смятая одежда жалкой кучкой на полу у стены. Нужно привести себя в порядок. Она решительно подтащила к зеркалу стул, вооружилась расческой. Тяжелые, непослушные локоны рассыпались, несмотря на все героические усилия собрать их хотя бы в узел. Кэти засунула в рот все шпильки, которые удалось обнаружить и продолжила неравное сражение. Минут десять педантичный Генрих с возрастающим ужасом наблюдал за бесплодными попытками Кэти. Не выдержал.

– Это чудовищно, что молодая девушка не может даже причесаться самостоятельно, – он остановился позади Кэти, и взяв расческу, быстро и ловко поймал и собрал этот скользящий водопад. Кэти с изумлением наблюдала, как его руки уверенно делают работу, с которой сама она не справилась. В голове мелькнула страшная догадка.

– У тебя… Уже была женщина?

Рука с гребнем на мгновение застыла в воздухе, не дойдя до цели. Кэти робко взглянула в зеркало. Ну чего он опять смеётся?

– М-да, надо было подождать с обращением. Лед этак пять. Или десять.

– Не помогло бы, – беззаботно отмахнулся Эрик.

– Значит, была, – упавшим голосом вынесла вердикт Кэти.

– Генри, – у Эрика опять бесенята заплясали в глазах. – Помнишь, ты как-то затащил меня в ту дурацкую оперу в Вене на премьеру спектакля про одного парня, который жил себе спокойно, и вдруг выяснилось, что у него есть внебрачный ребенок. Ты тогда расчувствовался, хотя, возможно, в том повинна бутылка вдовы Клико. И ты сказал, что тоже хотел бы когда-нибудь иметь маленького ребенка.

– И что? – поинтересовался Генрих несколько напряжённым голосом.

– Ну, так вот, боюсь, твоя мечта сбылась. Наслаждайся.

Свечи догорали в канделябрах. Стоун принёс кофе с тостами и весёлый завтрак продолжился. Кэти по неосторожности задала вопрос о виденных в гроте богах четырёх стихий, и в течении последующих пятнадцати минут получала подробные и обстоятельные объяснения о зарождении мировых религий вообще, о зороастрейцах в частности, о том, как появилось у них понятие рая и ада, и о возникновении в древнем Египте монотеизма.

Когда же Генрих залез в такие культурологические, исторические и теософские дебри, куда может залезать, не рискуя сломать шею, только очень образованный человек, сидящий за его спиной Эрик закатил глаза. Пользуясь тем, что Генрих его видеть не мог, он показал Кэти на беспечного брата, в этот момент рассуждавшего о том, как именно христианство набирало популярность в римской империи, и сделал жест, словно перерезает себе горло, затем, указав в сторону Кэти, медленно провёл пальцем по губам. Та беззвучно рассмеялась, отрицательно покачала головой. Эрик вздохнул, развёл руками, мол, ладно, решу проблему сам. Поднялся, абсолютно бесшумно, двинулся вдоль стены. Пальцы обняли и сжали тот самый двуручный топор, так поразивший воображение Кэти несколько часов назад. Эрик картинно замахнулся этим топором и Кэти, которая уже не могла больше сдерживать смех, замахала руками – не надо!

– Что такое? – растерянно спросил Генрих, выныривая из крестовых походов. Но в следующее мгновение к его губам приникли губы Кэти, ещё горячие и пахнущие кофе. Эрик, улыбнувшись, вернул топор на стену. Поцелуй был долгим, но наконец Кэти отстранилась, ласково проведя кончиками пальцев по его щеке, и хотела было подняться. Но Генрих удержал её за плечо, взглянул в глаза с весёлым изумлением.

– Ты правда думаешь, что я отпущу тебя теперь? – и он рывком перевернул, повалил её на спину, задрал рубашечку до груди, прижался лицом к разгоряченному, нежному животу. Кэти, смеясь, откинулась навзничь, запустила пальцы в его уже причёсанные волосы, взлохматила их, потом потянула за ремень на брюках.

– Ну зачем было его одевать? – она вытащила с усилием длинную, кожаную ленту и бросила на пол, к ногам Эрика. Тот вальяжно развалился в кресле, налил себе виски и расположился как театрал в королевской ложе. Кэти скосила на него взгляд, но в следующее мгновение почувствовала, как Генрих разводит в стороны её ноги, прикосновение его прохладной кожи и эту восхитительную тяжесть мужского тела, такую желанную.

Он легко вошёл в ещё разнеженное, горячее лоно, почувствовал, как ноги судорожно охватывают его бедра, как она вся раскрывается. принимая его в себя с жаром и страстью юности, но вдруг её руки обвили шею и срывающийся голос шепнул:

– Ну нет. Я возьму тебя.

И он подчинился. Послушно перевернулся на спину, позволив ей оседлать себя сверху и какие же неожиданно сильные у неё оказались ручки, сжавшие ему запястья! В первый раз чувствуя, что мужчина в её власти, цепенея от сознания собственной дерзости, Кэти взволнованно погладила раскрытыми ладонями его живот. Неожиданно для самой себя притянула его руку к губам и поцеловала раскрытую жёсткую ладонь, коснулась языком тонких вен на запястье. Руки Генриха взлетели и накрыли мягкие грудки, но она сердито сбросила их.