Текст книги "Тёмный лабиринт"

02.04 А.М.

– Какая ж гадость эти хозяйские праздники, верно я говорю, дядя Том? – обратился Мэтью к сидящему напротив седовласому сторожу.

Тот благодушно кивнул, отхлебнул пива из старой глиняной кружки, и, растянувшись на деревянной скамье, предался своим философским мыслям.

– Эти праздники ни отдыхать, ни работать спокойно не дают, – продолжал развивать свою мысль конюх.

– Пойду-ка я, запру дверь на засов, не ровён час, какого придур…, я хотел сказать, хозяйского гостя принесёт, – поспешно поправился Мэтью, заметив, как нахмурился сторож.

Том был консервативен и вольностей в адрес молодого господина не допускал. Хозяин на то и хозяин – ему решать, нужны гости или нет. А дело конюха заниматься лошадьми. Каждый на своём месте должен быть, а то до чего докатиться можно – эдак бабы скоро штаны начнут носить. Мэтью едва успел повесить тяжёлый дубовый засов, как в дверь громко постучали. Конюх с яростью распахнул маленькое окошко:

– Тише! – зашипел он свирепым голосом.– Ты, Джеймс? Чего шумишь?! Это вообще-то конюшня!

– Знаю, – радостно ответил слуга. – Хозяин вот меня послал мистеру Марку Бранну лошадей показать, он их купил.

Здесь Мэтью видел некоторую проблему:

– Ночь на дворе, они же спят!

Джеймс проблемы не видел:

– Так разбуди.

Чувства конюха, когда он отпирал двери передать непросто. Лошадей, с которыми он проводил практически целые сутки, за исключением того непродолжительного времени, которое выделялось невесте Фанни, он любил как собственных детей. И вот является какой-то презренный лакей и требует, чтобы он будил, а впоследствии отдал навсегда самых дорогих его сердцу существ. Что-то подобное должен ощущать губернатор, отдавая замуж единственную дочь за коммивояжёра. Но однако же выбора не было и Мэтью, скрипнув зубами спросил:

– Ну! Кого?

– Ветку сакуры, Фатума и Сапфира, – вежливо произнёс стоявший за спиной Джеймса покупатель.

– Как!? Всех троих? – тяжёлый железный засов выпал из внезапно ослабевших пальцев Мэтью и упал ему на ногу, но он даже не заметил. Теперь он чувствовал себя, как губернатор, узнавший, что его зять коммивояжёр не в ладах с законом. Все три лошади были его любимцами, а особенно огненно-золотой Фатум. Он долго умолял лорда Рэйберна оставить жеребца на племя и не продавать, но крохотный, едва заметный только опытному глазу «козинец» на передних ногах решил дело.

– Нет, только двоих. Нужно выбрать, потому и прошу показать.

Значит, надежда ещё оставалась. Мэтью вывел лошадей в леваду, засыпанную мелким речным песком, и принялся за дело.

– Знаете, – доверительно обратился он к Марку, – я бы Фатума не брал. Обратите внимание на сильнейшее искривление запястных суставов.

Марк обратил:

– Совершенно ничего не вижу. К тому же, лёгкий козинец совершенно не влияет на работоспособность лошади.

– Сэр, он может оступиться! Вы же упадёте!

– Я умею ездить верхом, – сдержанно ответил Марк. – Хочу его под седлом попробовать.

Мэтью поплёлся за сбруей, призывая все кары небесные на того, кто взгромоздит своё никчёмное тело на спину его царственного любимца. Возвращение в леваду радости не добавило – мистер Бранн глаз не сводил с Фатума, только что слюна не течёт, а вид как у дяди Тома, когда он на трактирщицу Молли смотрит. Да что его винить – это не конь, а жидкое золото, танцующее в горне, а стати какие! Мэтью его, в общем-то понимал. Надев на Фатума уздечку и испытывая чувства человека, отдающего лучший швейцарский хронометр в руки африканского бабуина, Мэтью предпринял последнюю попытку:

– Сэр, конь нервный и норовистый. То на свечку встанет, а то и спиной выбивает. Может, лучше Ветку сакуры и Сапфира возьмёте? Славные кони и покладистые, чтоб мне провалиться.

С тем же успехом Тибальд мог рекомендовать влюблённому Ромэо вместо Джульетты удовольствоваться трактирщицей Молли.

– Дайте хлыст, – в голосе Марка уже чувствовалось лёгкое раздражение.

Хлыст!? О, боги, есть же предел человеческому терпению. Право, иногда можно совершить маленькое зло ради огромного добра. Мэтью просунул шип акации между седлом и атласной золотой спиной. Шип этот он совершенно случайно сорвал пару минут назад, когда нёс седло, и конечно же абсолютно машинально спрятал в ладони. И подпругу почему-то забыл застегнуть, став так между мистером Бранном и конём, что тот не мог видеть этого вопиющего промаха. Это, очевидно, от огорчения. Но хлыст! Определённо, этот человек сам виноват, что оказался на земле вместе с седлом, а Фатум золотым облачком резво унёсся в темноту хозяйского леса. Ничего, он умница, часа не пройдёт, как вернётся в стойло. Все возвращаются в стойло.

– Ну. О чем я и говорил, сэр. Конь – ну чисто бешеный. Возьмите-ка лучше Ветку Сакуры и Сапфира, – участливо сказал Мэтью, помогая встать Марку Бранну.

02.37. A.M.

Все гости уже покинули зал, так что Кэти и Генрих шли практически в одиночестве. Они спустились вниз, по кипарисовой аллее, внутри которой было бархатно темно, лишь кое-где блистали змеиными глазами зелёные пятна лунного света. Большой, широкий лунный пруд лежал золотой выпуклостью в конце высоких кипарисовых чертогов. Узкий ледяной серп спокойно светил в той стороне, где роились розовые огни ночных звезд, отражаясь в сонной глади воды пруда. Таинственно мерцала золотистая полоса зеркальной воды в этой ещё непотревоженной тишине, так что скрип гравия от башмачков Кэти казался оглушительно громким. Только теперь она обратила внимание на то, сколь бесшумными были шаги Генриха, ведущего её под руку.

– А где же все? – удивилась Кэти.

– Сейчас придут. Их повели другой дорогой, значительно более длинной. Я хотел тут несколько минут побыть с тобой наедине.

Сердце у Кэти от этих слов сладко затрепетало. Она подняла лицо, ещё не зная, что скажет в ответ, но тут издалека послышалась музыка, тёмная масса деревьев рассеклась пламенными кинжалами света, и на сонный берег ночного пруда вышла процессия людей с факелами в руках. Это было удивительное зрелище – одетые в длинные, белоснежные одежды со скрытыми под капюшонами лицами, они, как река, разделившаяся на два рукава, разошлись в разные стороны, огибая пруд. Кэти, наконец, заметила и музыкантов. Юноши и девушки, полуобнажённые, украшенные цветами и травами, они шли, пританцовывая, играя на свирелях, рожках и еще каких-то неизвестных ей инструментах. Кэти и Генрих пошли навстречу этой процессии, как вдруг мимо них с крутого холма пронеслось с шипением и гулом горящее колесо. Его падение в пруд сопровождено было всеобщим смехом и ликованием. Генрих пояснил вполголоса:

– Это символ солнца. Колесо обматывают соломой и поджигают. Если не погаснет до того момента, как коснется воды – год будет урожайным.

По мере их приближения музыка нарастала, обдавала хмельными волнами, окутывала дурманом и волнующей радостью. Но вдруг одна из фигур в белом подняла руку, и разом все смолкло и в тишине, нарушаемой лишь стрекотом сверчков и пением цикад, безликий друид поднес руку к высокой поленнице, стоявшей у самой кромки воды, и та, как по мановению волшебной палочки вспыхнула. Взметнулся огненной ведьмой сноп искр, и загудело, заревело пламя, делая ночь вокруг себя лилово – оранжевой, а музыка вспыхнула вновь, обдав тела присутствовавших горячечным жаром. Один за другим начали вспыхивать костры по берегам пруда, с шипением и ревом, а на деревьях качались, дрожа, подобные гигантским светлякам, стеклянные фонарики, в которых колыхались, перекатывались зеленоватые огоньки.

– Это похоже на сказку – прошептала Кэти, благодарно сжимая руку Генриха.

Он не повернулся, остался стоять, наблюдая за разворачивающейся фантасмагорией, но Кэти увидела, как губы его дрогнули в довольной улыбке. Они присоединились к празднеству. Наблюдали, как вынесли молодое дубовое деревце, украшенное лентами и цветами, поставили у его изножья безобразное чучело, сплетённое из соломы, изображавшее что-то среднее между зверем и человеком. Чучело подожги и оно вспыхнуло с шипением и треском. Из пояснений Генриха Кэти узнала, что чудовище – возможный вредитель урожая и потому лучше уничтожить его заранее. Потом смотрели, как юноши и девушки берут венки, поджигают в центе просмоленный кусочек ткани и пускают на воду – чем дольше горит, тем дольше проживёт человек, ну а если прибьёт к одному берегу, значит в этом году поженятся. Кэти тоже захотела непременно попробовать, но у Генриха венок вовсе не удалось зажечь, венок же Кэти едва коснулся воды, тут же погас. Она очень огорчилась, и Генрих, едва она отвернулась, позвал жестом виночерпия, быстроного гибкого мальчика, и тот, блестя яркими, будто увлажнёнными слезами глазами, наполнил ей бычий рог вином. Мальчик будто бы случайно коснулся её плеча, сверкнув белозубой улыбкой. И Кэти очень хотелось верить, что его увитые плющом рожки – настоящие. Ей поднесли блюдо с козьим и овечьим сыром и первыми ягодами – жимолостью и земляникой, а ещё маленькие перепелиные яйца, вымоченные в соли с травами. Шесть горьких недель, вспомнила она слова старенькой няни. Да, конечно, овощи и фрукты ещё только растут, зимние запасы уже кончились, нет ни муки, ни вяленого мяса. Конечно, сейчас совсем другие времена и мы можем наслаждаться плодами далеких земель, не считаться со временем года, но здесь, на этом древнем празднике, часы словно бы остановились и стрелка начала движение в обратную сторону.

А музыка всё разгоралась. Ритм её, всё более громкий и звучный, начал соединяться с ритмом сердца, и Кэти стала в собственной крови ощущать это биение, звучание голосов, гортанных, то резких, то тягуче-плавных. Вокруг огромного костра, куда бросали охапки папоротника и лесные цветы, образовалась гибкая лента хоровода, который двигался, ломаясь и изгибаясь в танце вокруг этой исполинской, пылающей башни. И Кэти, вовлечённая в этот колдовской круг, совсем растворилась, потерялась в этой жаркой фантасмагории, ощущая ртом дымную сухость воздуха, ломкость ещё молодой травы под ногами, дурманящий запах горящих цветов и жар человеческих тел. Одну её руку держала девочка лет четырнадцати, рыжеволосая, растрепавшаяся на ветру, в простом крестьянском холщовом платье. Иногда она со смехом поворачивала к Кэти раскрасневшееся лицо с раскосыми чёрными глазами и улыбалась ей светло и радостно, как равной. Другую руку у запястья сильно сжимал Генрих, и именно его прохладное прикосновение давало единственную связь с реальностью. Пламя костра, колонны деревьев и в их темнеющих арочных сводах всполохами крылья ночных птиц, жар огня и человеческих тел, свет звёзд и тлеющих углей… Голова у Кэти кружилась, она практически перестала чувствовать собственное тело.

Но вдруг музыка вспыхнула с новой силой, изменив свое движение, как меняются тени на воде, и в круг вторглась новая фигура. Жрец. Ну, или как нужно ещё назвать то существо, двигавшееся пригнувшись к земле, увенчанное оленьими рогами, одетое в невообразимые лохмотья то ли ткани, то ли кожи. И сразу танцующая масса разделилась – вокруг жреца-оленя образовался тесный круг пар юношей и девушек, остальные, и Кэти с Генрихом в их числе отошли в темноту.

– Что происходит? – крикнула Кэти Генриху, такой невообразимый шум стоял вокруг.

– Это пары, решившие соединить свои жизни в этом году. Сейчас жрец выберет ту единственную пару, которой суждено сыграть роль короля и королевы на празднике солнцестояния и совершит обряд венчания.

Жрец двинулся вдоль круга танцующих, сжимая в руке узловатую палку, должно быть посох, резко вскидывая голову то в право то в лево, как это делают пугливые животные, но в этот момент конь цвета жидкого золота врезался в круг, разом смешав наблюдателей и участников. Он вскидывал угольно-чёрные, похожие на обгорелые спички ноги, прял ушами, косил огненным глазом. Испуганный огнями, людской толпой и музыкой, он кидался из стороны в сторону, взмётывая блестящим хвостом, как плетью. Кэти понесло волной людской толпы, она зажмурилась от страха, и, если бы не руки Генриха, вовремя сжавшие её в своих объятиях, она упала бы. Открыв глаза, она обнаружила, что корявый, узловатый посох указывает прямо на них. Вокруг стояла абсолютная тишина. Генрих чуть отступил назад.

– Это случайность, – он покачал головой, – мы не…

Но жрец (мужчина он был или женщина?) разразился лающим смехом.

– У рока нет случайностей! Или ты вправду наивно полагаешь, что управляешь своей судьбой? Сама богиня Эпона, божественная кобылица, дала нам знак.

Генрих хотел возразить, аргументировав свой протест хотя бы тем, что этот жеребец, точнее даже мерин, Эпоной быть ну никак не может, но тут взгляд его упал на Кэти. У бедняжки даже губы побелели. Волосы растрепались, медовые завитки прилипли к потному лбу, тёмные глаза широко распахнуты и смотрят с мольбой и надеждой. Понимая, каким унижением и потрясением будет для неё его отказ, он, вздохнув, опустил веки в знак согласия.

И лишь только его согласие было получено (Кэти в силу того, что она была женщина, никто и не спрашивал), их тотчас облекли в чёрные свадебные одеяния и украсили венками из дубовых ветвей. Все присутствовавшие на этой странной свадьбе перевили запястья зелёными плетёными браслетами, унизанными серебряными колокольчиками, чей нежный перезвон должен был отпугнуть злых духов. И когда полночный сон раскололся сотней этих хрустальных льдистых звонов, с ещё большей силой взметнулись в небо танцующие языки костров. Немало веселья добавил Спарки, эффектно прыгавший из костра в костер и в итоге свалившийся в озеро. Кэти дали в руки чашу с рубиново-чёрной, будто лаковой жидкостью. Генрих опустил туда покрытый рунами нож, затем поднёс чашу к губам Кэти, шепнув: «Не бойся, это вино». Но ей было уже всё равно. Как зачарованная, с бьющимся и замирающим от восторга сердцем, не помня себя, она повторяла за друидом слова, чувствовала, как их руки связали вместе на долгую жизнь «пока в ваших сердцах живёт любовь». Это ей не очень понравилось. «Пока смерть не разлучит вас» значительно надёжнее звучит. С тугим хлопком взметнулись над ними атласными змеями чёрные ленты, крест-накрест, образуя купол воздушного храма над их головами. По пути к свадебным креслам, на которые жених и невеста должны были сесть, что бы их внесли в круг женатых, на Генриха напала целая толпа юношей в соломенных масках, символизировавших инфернальных соперников жениха. На их плечах и груди были нарисованы руны, бронзовая кожа влажно блестела, и оттого их тела казались ещё более рельефными, придавая сходство с языческими божествами. Вначале нападали они на жениха осторожно, так сказать, символически, но очень скоро убедившись, что подобны котятам, пытающимся одолеть медведя, устроили вполне приличную драку, отчего все присутствовавшие, а особенно Генрих, получили огромное удовольствие. Пока Генрих разделывался с последним инфернальным соперником, Кэти, смеясь, повернулась к креслам и застыла.

На деревянном сидении её, невестиного стула, скалила острые зубы огромная крыса. По кругу гостей пролетел шёпот: «Дурная примета», «Быть беде». Кэти в ужасе смотрела в налитые кровью глазки, бурую, дыбом вставшую шерсть. Никто не решался подойти. Даже повернувшийся к ней Генрих на мгновение окаменел, но тут раздалось оглушительное шипение, будто чайник закипел. И мгновение спустя Спарки возложил к ногам побледневшей Кэти поверженного врага. Вряд ли герой, принёсший к трону принцессы голову свежеубитого дракона, удостаивался большей благодарности – Кэти наклонилась и порывисто обняла кота. Ощущение было не особенно приятное – будто сжимаешь в руках ком напитанной прохладной водой ваты. Но Спарки ласку оценил – лизнул её в щёку шершавым алым языком. А затем скользнул по тропинке, ведущей к лабиринту, бросив на них выразительный взгляд, словно приглашая следовать за ним.

По пути встретился Перси. Увидев Кэти, он набрал воздуха в грудь и ринулся в растущий поблизости розовый куст, где немедленно застрял. Острые шипы прочно удерживали его изысканный костюм, и Кэти показалось, что поэт нуждается в помощи.

– Перси? Вам помощь нужна? – в унисон её мыслям участливо спросил Генрих.

– Нет! – Перси гордо взглянул на Генриха. – Мистер Рэйберн! Могу я попросить у вас…

– Секатор?

– Нет! – оскорбился Перси. Потом сдержанно добавил. – Позволения сорвать розу в вашем саду.

– Конечно. – Генрих с весёлым любопытством наблюдал бесплодные попытки Перси хотя бы подобраться к пышным розовым цветам.

– И секатор тоже, – сдался наконец новоявленный Ромео.

Генрих, улыбнувшись, сорвал, невзирая на жалящие уколы шипов самую красивую розу и вручил её Перси. Тот важно принял цветок и осторожно, стараясь не запачкать светлые брюки, опустился на одно колено перед не ждавшей беды Кэти. Та немного попятилась.

– Кэтрин Бранн! Согласны ли вы стать моей женой?

Кэти немножко растерялась. Она, словно ища поддержки, взглянула на держащего её под руку Генриха. Тот снисходительно улыбнулся:

– Увы, нет. Мисс Кэти помолвлена, и боюсь, с двумя джентльменами.

– Нет! – Кэти возмутилась до глубины души. – Я с Джорджем рассталась!

– Да? А он об этом знает?

– Ну… Нет, вообще-то. Но я ему точно сегодня скажу!

Перси сник, как и роза в его руке.

– Что ж… Желаю счастья, – пробормотал он убитым голосом и побрёл по дорожке, уронив цветок на землю.

Кэти и Генрих продолжили путь в лабиринт.

03.04. A.M

Как правило, когда старший брат говорит о младшем, он не стесняется в выражениях. Может назвать его кретином, посетовать, что не придушил подушкой в ранние годы. Генрих сделал и то и другое.

– С ним всегда так, – жаловался Генрих, когда они покинули празднество и пошли по направлению к лабиринту. – Ещё когда он был подростком, ко мне постоянно приходили отцы девушек, которых обесчестил, юношей….

– Юношей!?

– …. Которых он убил или искалечил. К тому же скот….

– Скот?!

– Он вечно голоден, совершенно не умеет себя контролировать.… Нет, я не жалуюсь, – проговорил Генрих с видом святого Иакова, которому отрезают пятый или шестой палец, – но иногда мне кажется, что лучше бы я имел младшую сестру, а не брата.

– Юность. – Кэти проявила широту взглядов. – Когда-нибудь остепенится, повзрослеет. Женится… Возможно.

Она поплотнее закуталась в шаль, которую предусмотрительно прихватила, покидая замок, в надежде хоть немного защититься от комаров. Они её обожали. Когда вечером на улицу выбирались влюблённые парочки, преступники, поэты, бездомные и просто любители свежего воздуха, комары без дела вились в воздухе что бы быть в хорошей форме к появлению Кэти. Её же встречали со всей страстью и пылом юного любовника, стремящегося к своей суженой. Однако же в эту ночь комаров видно не было, зато на фоне лилового ночного неба был виден силуэт мёртвого дуба. Кэти украдкой на него посмотрела – какой зловещий! Тисовые коридоры то сужались, касаясь её плеч своими колючими веточками, то становились настолько широки, что лунный свет выхватывал зернистую поверхность гравия под их ногами. Они неуклонно приближались к исполинскому дубу, Кэти всё поглядывала на него, наконец не удержалась:

– А можно мы на него посмотрим? Ну всего секундочку.

Генрих со вздохом уступил. Дуб превзошел всяческие ожидания – громадный, покрытый мхом, его раздутый столетиями ствол изгибался причудливыми выступами, но казался совершенно цельным – ни щели, ни дупла.

– А как же ты там прятался? – Кэти изумлённо смотрела вверх, задрав голову.

– Там есть дупло, наверху. Что бы попасть внутрь, нужно забраться очень высоко.

– А-а-а… А это что? – Кэти подбежала к каменному сооружению, в центре чёрным глазом зияла дыра.

– Это старый колодец, он давно заброшен. Он был тут ещё до постройки замка. В деревне говорят, его построили фейри. И они будут очень недовольны, – он поймал её тонкую ручку, уже намеревавшуюся бросить в жерло колодца увесистый камень, – если всякие безобразницы будут мусорить внутри их жилища.

Генрих встряхнул ладошку над травой, растущей у тисовых корней, и Кэти послушно выронила камень. Затем украдкой, пока он не видел, вытерла руку о платье.

Капризная луна кокетливо спряталась за тучки и в лабиринте воцарилась жутковатая темнота. Кэти вцепилась в руку Генриха, как Эвридика, наверное, держалась за Орфея, когда он вёл её из мрачного Аида навстречу солнцу. Но в отличие от легендарной супружеской четы, Кэти и Генрих шли не к свету дня, а в сгущающуюся тьму. Бледное лунное сияние выхватывало косматые тисовые стены и на них россыпь густо-розовых, словно подёрнутых инеем, смертельно ядовитых ягод. Что-то завозилось, заскрипело справа от них. Генрих резко остановился, замер, прислушиваясь.

– Стой здесь. Жди меня. Я проверю, что там, хорошо?

Он бесшумной тенью скользнул в боковую галерею. Кэти осталась на месте, как было велено, но в глубине души она была готова к встрече с любым врагом в обществе Генриха, только бы не оставаться здесь одной. Луна милостиво выглянула из-за облаков, осветив длинный зелёный коридор перед ней. Но что это за тёмная фигура из глубины тисовой аллеи ломкой, странно медленной походкой приближается к ней? Кэти почувствовала себя как в кошмарном сне, когда хочешь и не можешь убежать. Ноги стали ватными и словно приросли к земле, она хотела позвать Генриха, но голос неожиданно пропал и только липкий, сковывающий члены страх крепко держал её в своих объятиях. И не слышно звука шагов… Но тут она услышала знакомый, словно надтреснутый голос:

– Ты пришла, девочка. Это хорошо. Иди за старой Пибоди, и она покажет тебе твою судьбу.

Кэти, вздохнув от громадного облегчения, слабо запротестовала.

– Очень хочу, честное слово. Но сейчас никак…

В порыве чувств, старуха схватила её за руку. Ощущение такое, будто тебя укусил аллигатор.

– Идём, маленькая госпожа. Тут, за тисовой стеной грот, где нас ждут боги четырёх стихий. Там я раскину свои руны, и ты узнаешь правду. Перед тобой очень скоро встанет выбор, важнее которого нет ничего для тебя. И ты можешь допустить очень страшную ошибку.

Кэти вздохнула. Бог с ним, с глазом ведьмы. Тут есть дела поважнее. Эрик или Генрих? Она совсем запуталась. Но едва она двинулась вслед за колдуньей, ветки справа от неё затрещали, и на дорожке возник Генрих. Он мгновенно оценил ситуацию.

– Миссис Пибоди, – голос Генриха был не то что бы сердитый, но и нежным его Кэти не назвала бы. – Не испытывайте более моё терпение. Вы, кажется, в грот собирались? Вот и идите, а то боги четырёх стихий уже заждались, ещё обидятся.

Он взял старуху за плечи и, развернув, подтолкнул в спину.

– Прямо по коридору и направо. Посмеете ещё раз забивать детские головы вашей мистической чушью, лишу возможности совершать набеги на мой парк, вам ясно?

Старуха ушла, что-то недовольно бормоча себе под нос. Кэти смотрела на её удаляющуюся спину, как смотрит сидящая на диете красотка на витрину кондитерской. После чего, тяжко вздохнув, спросила:

– Что там происходит? В лабиринте.

– Что-то очень странное. В лабиринте больше людей, чем на Оксфорд стрит в сезон рождественских распродаж. Предлагаю не ждать и не искать эту безответственную свинью, а идти к склепу.

– Безответственная свинья? – раздался сверху родной наглый голос. – Надеюсь речь обо мне?

Кэти подняла взгляд и к огромной своей досаде увидела знакомый чёрный силуэт на фоне ночного неба. Эрик сидел на гребне тисовой стены лабиринта и, очевидно, уже несколько минут наблюдал за ними. Затем бесшумно, как пантера, спрыгнул вниз.

– Эрик, – тон Генриха любви, радости и всепрощения не сулил. – Ты хоть час можешь прожить без распутства и пьянства?

Эрик с минуту серьёзно подумал.

– Пожалуй, нет.

– И где тебя носило?

– Следуя совету нашей общей знакомой, я пытался обрести мир во время войны.

– Вижу, – хмуро заметил Генрих, покосившись на бутылку бургундского, которую Эрик держал в левой руке. – Это откуда?

– Из твоих личных погребов.

У Кэти от сердца отлегло. Слабая надежда заставила её спросить:

– Так вот ты зачем ходил?

– А ключ как достал? Убил мою горничную? – невинно поинтересовался Генрих.

– Нет, зачем. Уговорил.

Надежда, поперхнувшись, тихо умерла. На сердце стало опять как-то не очень.

– Хорошее вино, – одобрил Генрих, приглядевшись к этикетке.

– И мне понравилось. Такое лёгкое фруктовое послевкусие. … И пояснил, заметив взгляд Генриха, остановившийся на запечатанном горлышке бутылки. – Их три было.

Они почти подошли к склепу, когда на повороте едва не налетели на Ровенну, шедшую в компании Рэя. Парочка пребывала в прекрасном настроении, в руках мужчины был белый круглый фонарь на длинной палке, такие используют хранители луны, когда за медную монетку провожают прохожих по неосвещенным ночным улицам. Рэй облачился в костюм летучей мыши, который ему необычайно шёл, а дерзкая Ровенна, очевидно решив подразнить хозяев замка, избрала облик фигурировавшей в легенде волчицы – маска-шапочка с серыми пушистыми ушами, на груди алая шпинель, очевидно, изображавшая рану от стрелы.

– Гуляете? – тоном, полным светской любезности осведомился Генрих.

– О, да. Погода, знаете ли, чудесная, – Рэй махнул рукой то ли в сторону грозовых туч, собирающихся на северо-западе, то ли на зловещие языки тумана, клубящиеся в глубине аллеи. – Любуемся вашим прекрасным парком.

– Ну и как впечатления?

– Очень колоритно, – Ровенна словно невзначай коснулась руки Генриха. – Великолепное, мрачное поместье, словно созданное для того, чтобы тут совершали преступления. Так и ждёшь крик ворона, возвещающего о проклятии последнего представителя рода, появления рыдающего призрака, ну или что там полагается. А ваша экономка! Один глаз косит, другой зловеще поблёскивает. Пока я тут прогуливалась, приметила примерно с десяток мест, которым явно не хватает хорошего трупа.

Эрик горячо с ней согласился, почему-то выразительно поглядывая на тонкую шею мисс Блекхилл. Помолчали. Мимо них пробежала группа хохочущих молодых людей с такой же лампой, какую держал в руке Рэй и мандолиной, как тут же выяснилось, вконец расстроенной.

– А вы случайно не знаете, отчего это вся публика переместилась из замка сюда? Как-то немного непривычно, – осведомился Генрих.

– А, так это ваш чудесный дворецкий предложил увлекательную игру – кто первый найдёт грот четырёх стихий в лабиринте, получит приз.

– Кто найдет первым грот, получит приз в виде злобной старушки – колдуньи, – ухмыльнулся Эрик.

– Это почему ещё?

– А она туда направилась. И пробудет там до рассвета, по своему обыкновению.

– Ужас какой. А что она там делает? – Ровенна явно заинтересовалась.

– Сушит травки, режет мышек, проклятья всякие насылает… Ну или чем там ещё занимаются на досуге пожилые леди.

– Неправда! – Кэти возмутилась до глубины души. – Миссис Пибоди настоящая, могущественная ведьма.

– Это ты так думаешь. А, по-моему, она сумасшедшая старуха, которая забивает тебе голову всякой чушью, – Эрик был неумолим.

– Она мне в гроте погадать обещала!

– Вот как? – Ровенна удивлённо подняла брови. – Почему же в гроте? Заглянуть в будущее, как я слышала, колдунья может при помощи магического кристалла, но ведь там его нет? А погадать по руке она могла, не сходя с места. Зачем же куда-то идти? Похоже ваша старушка не так проста.

– Вы так сведущи в знаках судьбы, Ровенна? – улыбнулся Генрих.

– Только женщины способны чувствовать дыхание иного, потустороннего мира. И понимать, что всё предопределено, – она бросила быстрый, пристальный взгляд на Кэти.

– Бред. – Эрик явно не был способен чувствовать дыхание иного мира.

Тема пророчеств была исчерпана. Обе группировки переминались на месте, бросая косые взгляды вглубь коридора, ведущего к склепу.

– А мы вот к мёртвому дубу направляемся, – вдохновенно соврала Кэти.

– Как интересно! – заметно оживилась Ровенна.

– Составите мне компанию? – галантно предложил Генрих. – Мисс Бранн, видите ли, подвернула ногу, так что они с Эриком возвращаются в замок.

– Кто? Я!? – возмутилась Кэти, но тут же опомнилась. – Да. Вообще идти не могу. Ужасно болит.

К их изумлению, Ровенна легко согласилась. Эрик, стоически вздохнув, поднял Кэти на руки, и две группы чинно разошлись.