Текст книги "Тёмный лабиринт"

05.42 А.М.

Когда сердце разбито, а душа повержена в прах, лишь холод равнодушных звезд, да свежий ночной воздух способны унять боль кровоточащих ран. О чём-то таком думал Перси, печально бредя вдоль замковой стены. Только сегодня впервые в жизни встретил девушку своей мечты, и так упал в ее глазах! И к тому же два этих головореза, всюду её сопровождающих. Наверняка интеллект у обоих не больше, чем у канарейки (какой именно интеллект у канарейки Перси точно не знал, но, судя по её габаритам, большим он быть в силу законов физики просто не мог.) Интеллект-то интеллект, но разве на это смотрят девушки? Разве способны они оценить тонкую поэтическую душу, полную, кстати сказать, тёмных страстей, если видят перед собой смесь племенного быка с бенгальским тигром? Нет, у него совершенно никаких шансов. Остаётся, конечно, только одно – смерть. Да! Только она, верная любовница, примет его в свои нежные, прохладные объятия. К ней, милосердной и чувственной, склонит он свою поникшую главу, и как только оборвётся его такая юная ещё жизнь, о, как она пожалеет! Всю свою жизнь будет нести она это бремя вины на своих хрупких плечах! Она – в смысле неверная кокетка, жестокая насмешница, Кэтрин Бранн. Не смерть, конечно. Перси так живо всё это себе вообразил, что самому себя жалко стало. Однако же, надо оставить предсмертную записку, чтоб не было никаких сомнений относительно причин, заставивших его пойти на такой ужасный шаг. Записка будет, конечно, в стихах. Начать можно так:

 
Пленительная, злая, моя кровь
Навек на Вашей совести лежит
Душа поэта к вечности спешит
И никогда не возродится вновь!
 

Потрясающе получилось. Только вот беда – как же все догадаются, что речь о ней, коварной искусительнице Кэтрин? Надо бы имя как-то вписать. И главное. На чём написать? Блокнот ведь он оставил в зале, на потеху ничего не смыслящей черни. Вечное перо при себе, да, а вот бумаги нет совершенно! Но ведь бумагу можно раздобыть. Перси остановился, как вкопанный, перед длинным деревянным зданием. Судя по доносившимся оттуда звукам, это была конюшня. Ржали лошади, слышался глухой перестук копыт по усыпанному опилками дощатому полу, раздавался говор и смех людей. Немного робея, он толкнул дверь и вошёл внутрь.

Керосиновая лампа освещала грубый дощатый стол и сидевшую за ним компанию мужчин, негромко переговаривавшихся и, очевидно, ужинавших. Из мятого медного чайника поднимался пар, на доске лежал ломоть ветчины, гусиные яйца и коврига деревенского хлеба. Вообще, вся картина показалась стоявшему у гробовой доски поэту такой тёплой и человеческой, что из глаз его полились крупные слёзы.

– Джентльмены! – обратился он к ним срывающимся голосом. – Не найдётся ли у вас бумаги? Не обязательно веленевая, сойдет и обычная почтовая.

Компания слегка остолбенела. Трудно сказать, что поразило их в большей степени – обращение «джентльмены», слёзы или загадочное слово «веленевая». Но молодой человек у порога явно нуждался в помощи и дружеском участии. Так что его, несмотря на сопротивление (кстати, довольно активное), затащили внутрь и усадили за стол. Когда через десять минут Перси изложил свою печальную повесть, мужчины солидно молчали. Перси же, напротив, выговорившись и будто слегка успокоившись, обратился к самому юному, розовощёкому парню, которого, как он уже выяснил, звали Мэтью.

– Вот вы скажите, если бы вам дама вашего сердца ответила отказом, когда вы положили свою любовь на алтарь к её ногам, что бы вы делали?

Мэтью немного подумал и решил уточнить:

– То есть, если бы моя тёлка, в которую я втюрился, дала бы мне пинка под зад, когда я б ей сказал: «Ну что, старушка, пошли обженимся?» А она меня послала ко всем чертям – топай, мол, парень, проспись и подыши свежим воздухом, у меня тут пацан покруче тебя есть. Не тебе с ним дубинками меряться? Так что ль?

– Да-да, вы примерно правильно поняли суть. Так что бы вы сделали в такой сложной и неразрешимой ситуации?

– Ну! Бабы они обычно брякнут чего-нибудь, а потом сами жалеют. Приползёт обратно. Моя вот сегодня взбрыкнула, ну да ничего, сама ж и вернулась в стойло. – Мэтью добродушно усмехнулся.

– О, моя точно не вернётся… – Перси снова сник. – Как вы изволили выразиться? В стойло?

– Ну, тогда б я, наверное, надрался. Я обычно не того, но тут бы непременно надрался, точно говорю. В хлам.

– Думаете, мне следует поступить так же?

– А то! – Старший конюх пошарил под столом и извлёк на свет божий пыльную бутыль с подозрительной тёмной жидкостью.

– Но я прежде не употреблял алкоголь, это же вредно для здоровья.

– Сынок, ты кажись, вешаться собирался? Тоже вредно для здоровья. Пей давай, – и старший конюх, хлопнув Перси по плечу так, что тот едва не полетел на пол, налил ему до краев щербатый стакан.

Через двадцать минут Мэтью, рассказывавшего анекдот про священника и актрису, прервал могучий храп, доносившийся из-под стола.

– Поди ж ты, заснул! – озадаченно пробормотал сторож. – Тут оставим?

– Не, не стоит, – подумав, сказал Мэтью. – Его в замке хватятся и нам по шее дадут, что парня напоили. К тому ж, он рассказывал, что мамашка его тут. Вот что, дядя Сэм, мы с Джонни его отнесём, а ты при лошадях побудь.

– Добро, – согласился сторож.

Оставшись один, он закурил длинную, прокопчённую трубку, что при парнях себе не позволял, ещё сболтнут кому. А курить на конюшне никак нельзя – не ровен час попадёт искра на опилки. Но не успел он как следует насладится крепким дублинским табаком, как в дверь резко постучали. Удивлённый, раздосадованный, (неужто так быстро вернулись?) Сэм открыл дверь. На пороге стоял незнакомец, в тёмном плаще и странной, длинноносой маске. «Вот повадились сегодня гости» – подумал сторож. Будь они неладны, эти ежегодные праздники.

– Здравствуйте, – вежливо начал незнакомец, – вы здесь один?

– Да, – несколько озадаченный странным вопросом ответил Сэм. – Парни минут через десять вернутся.

– Спасибо, – ответил загадочный гость и зачем-то взял свою трость в обе руки. Сэм хотел что-то спросить, но не успел, потому, в следующую секунду эта трость с чудовищной силой ударила его в лицо.

05.43. A. M.

До кабинета добрались без приключений. Там было очень уютно – для Кэти вообще вся обстановка показалась родной – и заваленный книгами и бумагами стол, и старое почерневшее зеркало на стене, оружие, развешенное по стенам, шкафы, забитые всякими мерзостями, привезёнными из путешествий. Как ни странно – добавлял уюта и находившийся там Эрик, сидевший с бутылкой виски у камина. Очевидно, бедняга совсем заскучал и не знал, чем себя занять – помимо логичного бокала, Кэти увидела у него в руках ещё и книгу, которая при ближайшем рассмотрении оказалась «Рассуждением о влиянии наук и художеств Руссо». Добросердечный Генрих, сжалившись, свой томик отнял и вернул на полку. Вызвали Стоуна, для Кэти заказали куропаток, тушёных в белом вине с виноградом и тимьяном, и кофе. Для мужчин загадочное «как обычно».

Пока ждали – пили шартрез цвета лайма, болтали о чём-то незначащем, смотрели на кристалл, впрочем, издали, как на что-то чужеродное и необязательное. Свечи оплывали в канделябрах, и на Кэти снизошло странное ощущение – словно она теперь лишь вправду дома. Она совершенно расслабилась, свернулась клубочком в глубоком кресле, обтянутом буйволовой кожей, чёрной, с желтоватыми прожилками, местами обтёртой и оттого такой уютной, укрылась шотландским пледом. Веки её тяжелели, всем членам стало тепло и сонно, и она уже начала было засыпать.

Эрик поднялся и исчез за маленькой дверью, которую Кэти прежде не замечала. Негромкое тиканье часов, потрескивание поленьев в камине, шелест страниц книги, которую Генрих рассеянно перелистывал…. Морфей всё дальше уносил её в своих объятиях, как вдруг…

– Дьявол!

– Где? – Кэти подскочила в кресле, растерянно щуря сонные глаза.

Эрик вышел из комнаты, сжимая в руках полотенце, мокрые волосы взъерошены, по груди стекают прозрачные дорожки воды.

– Эта краска не смывается! Вообще!

– А… Так это же водостойкая тушь была. Она и не должна смываться, – Кэти успокоилась и зевнула.

– Зачем?! Как можно в здравом уме красить глаза тем, что не смывается?

– Как зачем? Что бы плакать можно было, а она не текла.

Кажется, объяснения Эрику не помогли. Он стоял, растерянно глядя на Кэти, а Генрих, трясясь от еле сдерживаемого смеха ввернул:

– Эрик, ты цени. Кэти извела на тебя превосходную французскую тушь, которая, как я полагаю, не меньше шести шиллингов стоила.

– Семь, – оскорбилась Кэти. – И не понимаю, почему ты так беспокоишься. Тебе идёт.

– И заметь, – фыркнул Генрих, – ты видишь панику человека, который на моих глазах получив в пылу сражения топором в бок, лишь рассмеялся.

– Топор не унижал моего мужского достоинства! В отличии от туши.

– Как легко его, оказывается, унизить.

Наконец Кэти сжалилась.

– Тушь нужно специальной жидкостью снимать.

Она потянулась к сумочке, но вдруг что-то неуловимо изменилось. Генрих вздрогнул, и улыбка угасла на его губах. Эрик резко вскинул голову, невидяще глядя в темноту, стал насторожено прислушиваться. Потом резко втянул носом воздух. Генрих вскочил и бросился к двери.

– Пожар! Я сейчас вернусь, узнаю, где именно.

Вернулся он очень быстро, схватил со стола кристалл, поспешно завернул его в одну из своих рубашек, стянув узлом, так что получилась импровизированная сумка, которую можно было надеть через плечо, и передал Кэти.

– Горит конюшня. Поскольку она примыкает к башне, думаю, огонь придёт сюда минут через десять, самое большее. Эрик, спасай лошадей, а я людей организую – тушить. Судя по тому, что занялось одновременно с разных концов, не приходится сомневаться, что это поджог.

Эрик кивнул и исчез так быстро, что Кэти даже не успела заметить.

– Кэти, – Генрих взял её за руку и подвёл к зеркалу. Нажал на бронзовый завиток которыми была покрыта рама, и вдруг зеркало вздрогнуло и с глухим звуком сдвинулось в сторону. За ним оказалась источенная временем каменная арка в которой зияла чернота прохода.

– Возьми, – он вложил ей в одну руку бронзовый подсвечник с горевшей свечой и повесил на плечо тяжёлый сверток, в котором мирно покоился глаз ведьмы. – Пойдёшь прямо по тоннелю, когда появится перекрёсток тоже прямо, не перепутай, хорошо? Потому, что правый проход выведет тебя в лес, а левый к гроту в лабиринте. Пойдёшь прямо и окажешься в моей спальне. Там ты будешь в безопасности. Я очень скоро вернусь. Пожалуйста, не заблудись и не потеряй эту штуку.

Он нежно обнял девушку и помог перешагнуть широкую раму. Кэти услышала, как за спиной закрылось зеркало и в проходе стало значительно темнее. На душе тоже потемнело. Налево к гроту! А там сейчас миссис Пибоди сидит, со своими рунами. И ведь это совершенно безопасно – Джеймс её запер, никто не войдёт. И не помешает погадать с помощью глаза ведьмы. Она, с бьющимся сердцем, крепко прижимая к груди драгоценную ношу, шагала во тьме потайного хода. Свеча своим колеблющимся, неверным пламенем выхватывала из темноты земляные стены коридора. В некоторых местах корни деревьев пробивали низкий потолок и струились, и извивались подобно змеям. Один из них коварно схватил Кэти за край платья, вызвав в ней приступ паники, впрочем, не долгий.

Она стояла на перекрестке. Что же делать? Ведь такого шанса больше никогда не будет! А вдруг она узнает что-то жизненно важное, может, предотвратит ужасную, непоправимую ошибку? Но ведь Генрих ей доверился. Она же не может его обмануть! Свеча выхватила из сумрака переднего прохода ступеньки, ведущие вверх. Несколько шагов, и она будет в спальне Генриха. Но ведь такого шанса больше не будет! А ей так надо, так важно сделать правильный выбор! Ну что такое несколько минут? Она пошла налево.

Коридор тянулся и длился так долго, что Кэти начало казаться, что она прошла несколько миль под землей. И когда она совсем было уже отчаялась, и подумала, не повернуть ли ей назад, впереди засветило тусклым лунным сиянием. Кэти вошла в очень маленькое круглое помещение. Над головой звёздное небо, большая медведица сурово смотрит на неё с высоты, рядом южный крест – покровитель праведных. Вот-вот, праведных, а не тех, кто ворует доверенный ценный артефакт, пусть даже и ненадолго. Кэти в смятении покрепче сжала свою ношу. Так, наверное, вышла Юдифь к своим соратникам, прижимая голову Олоферна. И вспоминая, что накануне вечером, на ложе если не любви, то страсти уж точно, он был не плох. Весьма. И ещё вопрос, вот стоят перед ней те несколько сотен хилых, чахлых парней, которые не смогли даже приблизиться к такому славному воину, как Олоферн, стоят они того, что руки её в крови, а единственный мужчина, с кем ей было действительно хорошо, лежит сейчас мёртвый в своем шатре? А ведь, он, пожалуй, мог её полюбить. И даже, возможно… В общем, не поторопилась ли она?

Что-то подобное чувствовала и Кэти, тщетно уговаривая себя, что через полчаса, ну хорошо, быть может, чуть позже, она будет в спасительной темноте спальни Генриха. Однако, что это за место? Круглые, сложенные из грубого камня стены уходили высоко вверх, в них были вбиты проржавевшие металлические скобы, образовывавшие что-то вроде лестницы. «Да я же внутри пересохшего колодца фейри! Скорее всего, в нём никогда и не было воды. А что это за дверца впереди?» Странная, похожая на щупальца гигантского спрута тень падала на противоположную стену и маленькую, покрытую пылью и паутиной дверь. Словно многопалые руки с двух сторон тянулись к этой дверце. Кэти поёжилась. Ещё раз подняла голову. Да это же ветви мёртвого дуба! Он такой высокий, с его верхушки весь лабиринт будет как на ладони.

Конечно, хорошо воспитанная девушка не должна подобно обезьяне карабкаться по веткам, да ещё и получать от этого громадное удовольствие. Но немного поразмыслив, Кэти решила, что она и так сегодня сделала немало такого, что не слишком допустимо для хорошо воспитанной девушки. Конечно, вины в этом её никакой, так распорядился злой рок… Ну ладно, не такой уж и злой, если честно. Лазанье по деревьям всегда было её слабостью. Как приятно, к примеру, наслаждаться дивным рождественским пудингом, испечённым, как положено за месяц до праздника, сидя на ветвях старого вяза с томиком Шекспира. Ноябрьский ветерок приятно шевелит волосы, на заднем плане голосит дворецкий, ему вторит дуэтом перепуганная гувернантка, сбившаяся с ног в поисках пропавшей воспитанницы, слуги на четвереньках обследуют парковые кусты и зачем-то лезут в колодец…

Но почему полоска небосвода подёрнулась багровой пеленой? Кэти, поднявшаяся уже довольно высоко, обернулась. От неожиданности нога сорвалась, она потеряла равновесие и едва не упала. Уцепившись каким-то чудом за толстый сук, она вцепилась в ствол дерева. Ободранная нога горела болью, чулок, конечно, разорван, но огорчиться по этому поводу она не успела. Прямо пред ней была северная башня, очертания которой терялись в клубах серого дыма. Огонь, очевидно, полноправно хозяйничал на первом этаже – толстые каменные стены были непроницаемы, но узкие окошки мерцали красным, словно многоглазое чудовище лукаво помигивало. А вот деревянная конюшня была объята пламенем, и, несмотря на расстояние, Кэти услышала полные ужаса и боли крики лошадей. Да, именно крики – они были непостижимо, чудовищно похожи на человеческие. Вокруг пылавшего здания метались люди, кричали, суетились и только мешали друг другу. И только один человек стоял в стороне, и, скрестив руки на груди, спокойно наблюдал за происходящим. На фоне яркого пламени чёрным силуэтом отчетливо выделялся его профиль – длинный, хищно загнутый вниз нос и шляпа доктора Чумы.

Но тут раздался глухой удар, двери конюшни вздрогнули, выгнулись, как бок винной бочки, толстая древесина жалобно затрещала под напором огромной силы. Ещё удар, сильнее прежнего, и кованые железные засовы вылетели, подобно пушечным ядрам вместе с обломками досок и брёвен. Люди на лужайке как по команде замолчали и застыли, как в популярной игре, где по знаку ведущего все замирают в самых неожиданных позах, а из чрева пылающего здания вырвались на свободу лошади и как безумные бросились врассыпную. У некоторых пылали гривы и хвосты, и они падали, и катались по траве, силясь потушить пламя.

Вход в конюшню изрядно напоминал врата ада, ну, по крайней мере, нечто подобное было нарисовано в чудесной детской библии, оправленной голубым сафьяном и подаренной кузеном Марком на именины Кэти. И из этого адского пекла, окутанный дымом и объятый пламенем, неспешно, словно он прогуливался по Реджент парку, вышел Эрик. Кэти им залюбовалась. Остатки сгоревшей одежды опадали с него, как осенние листья с векового дуба, открывая лунному свету мощное тело борца. Литой торс, и мышцы, вздувшиеся под обычно мраморной, а теперь покрытой хлопьями сажи кожей. Не пощадил огонь и его белоснежные волосы, они полностью сгорели, впрочем, теперь созданный Генрихом облик казался полностью завершённым.

Немая сцена на лужайке повторилась. Только доктор Чума напротив, ожил и поспешно удалился в сторону лабиринта. Невольно залюбовавшаяся этим эпическим зрелищем Кэти тоже засуетилась и огляделась по сторонам. Да вот же грот! Всего в нескольких ярдах отсюда. Так может, та маленькая дверь… Через минуту Кэти стояла перед ней. Она уже положила руку на бронзовую ручку в виде когтистой лапы, но тут что-то блеснуло гипсово-белым в углу, привлекая её внимание. Она подошла ближе.

В углу лежали жалкой кучкой выбеленные временем кости животного. Повинуясь своему извечному властелину – любопытству, Кэти нагнулась, чтобы рассмотреть. Скелет кошки! Ошибиться она не могла. В детстве, её учитель естественных наук пытался объяснить ей близость биологических видов как раз на примере скелета зайца и кота. И сейчас, рассматривая кости, она могла поклясться, что перед ней скелет кошки. Ну, или кота. И какой огромный! Такого большого ей никогда не доводилось видеть, ну разве что Спарки.

Спарки!? Как же ты…? Она подняла голову. Прямо над ней чернел шипастым силуэтом мёртвый дуб, и даже в неверном лунном свете Кэти увидела толстый обломленный сук. Поросший мхом и лишайником, он выглядел очень старым и очевидно, много лет назад сломался под чьим-то весом. Бедняга Спарки! Так вот почему ты не возвращался четыре дня. На два ярда вверх по каменной кладке Кэти увидела неглубокие царапины, словно бы от когтей. Он пытался и не мог выбраться. А теперь его дух ищет и не находит упокоения, вот почему он осуждён призраком ходить по замку и лабиринту! Вытирая бегущие по лицу слёзы, Кэти вынула кристалл и собрала в импровизированную сумку все-все его косточки и повернула назад. Она похоронит его как следует и освободит от вечного плена несчастную душу. И ему не придётся больше скитаться по замку в поисках упокоения, еженощно приходить в кухню к миске молока, которую ему ставят, появляться в комнатах хозяев…

Стоп-стоп. Кэти остановилась. А если бы Спарки не было сегодня в лабиринте? И вообще, его милая клыкастая морда успела ей полюбится. Упокоится его душа, и что – не увидим его больше? Аккуратно, стараясь ни о чём не думать и не глядеть по сторонам, она высыпала кости в тот же угол, где нашла их, пристроила сверху череп, погладила дрожащей ручкой. Ну что поделать? Если я люблю тебя – хочу, чтоб ты был рядом. Прости, Спарки.

Забудем об этом. Однако, что же это за дверь? Поколебавшись, она нажала бронзовую ручку в виде когтистой птичьей лапы. К её удивлению, дверь совершенно бесшумно распахнулась. Проход, за ней открывшийся, был гораздо шире, но легче от этого не стало. Рука искусного резчика превратила каменные своды в фантасмагорию из персонажей древних легенд. При достаточном освещении они, несомненно, радовали глаз, но во тьме, освещённые трясущимся огоньком свечи, казались просто жуткими. Сатиры кривили рожи и смеялись над вконец оробевшей путешественницей, нимфы смотрели пустыми бельмами глаз, кентавры тянули свои длинные руки… Кэти решила смотреть только вперёд. А ещё лучше вниз. Хорошо бы вообще не смотреть. Тишина была такой, что давила на уши, а звук собственных шагов казался оглушительно громким. Она шла, пока не уперлась в очень странную стену. На расстоянии чуть выше человеческого роста располагались два окошечка, забранных рубиновым стеклом, перед ними горели в нишах две толстые свечи. А справа пробивалась узкая полоска золотистого света. Туда Кэти и шагнула.