Текст книги "Вне закона"

Глава 1

«Деревья умирают стоя», путаны умирают лежа, и только зеки, как правило, умирают сидя! Редко когда на бегу…

Сегодняшним ослепительно-ярким зимним днем один зек решил пожелать администрации СИЗО № 1 долгих лет жизни и всех разрешенных режимом содержания благ, но только без него. То есть любовь к свободе, свежему воздуху и вольной воле оказалась сильнее страха попасть под свинцовый дождь.

Иными словами, бывший человек, а ныне зек решился на побег.

Тюрьма была старая, с толстыми стенами, как поговаривали, постройки времен еще Екатерины. Во втором корпусе камеры были небольшие, как монашеские кельи, а на первом – огромные, общие. Зимой в них было сыро и холодно, а летом невыносимо жарко. Зека звали Игорь Тумановский. Соответственно и погремуха была «Туман». Как-то не складывалась у него жизнь. Казалось бы, живи и радуйся, но ни жизни, ни радости что-то не получалось.

Может, потому что рос без отца? Отец был летчиком (в середине прошлого века выйти замуж за летчика было престижно), в пьяной кабацкой драке он убил знатного стахановца-комбайнера, и, наверное, этот реактивно-турбовинтовой фарт генетически передался сыну. Неизвестно.

Но это был уже третий залет. Игорь был образованным (четыре курса истфака), умным и всесторонне развитым человеком. Хотя какой умный?! Умные сажают, а не сидят. Но как бы там ни было, в этот раз за него взялись очень серьезно, и побег, как ему казалось, оставался единственным выходом. Когда один раз в неделю камеру выводили в баню, контролер закрывал зеков и уходил, чтобы увести уже помывшихся. При этом никогда их не пересчитывал. Если удастся спрятаться в этот промежуток и влезть на крышу бани, то с нее можно по другим крышам добраться до «запретки», а там, если повезет, перепрыгнуть колючку. Солдатам на вышках снятся дембельские поезда…

* * *

Попасть под пулю вертухая или сломать себе шею Игорь не боялся. Лучше умереть на бегу, по дороге к цели, чем сидя на параше или лежа возле нее. Побег может быть счастливым или трагическим. Счастливым – если приведет на волю. Трагическим – если убьют при попытке к бегству. Но только не смешным…

Дело в том, что тюрьма одной своей стороной примыкала к 18-й колонии усиленного режима. Один раз двое умников из хозобслуги решили убежать. Зачем этой козлоте понадобился побег, было неясно. Срока у них не больше трех лет. Администрации они служили верой и правдой (иначе бы в хозобслугу не попали). Все поголовно стучат на оперчасть. Режим содержания у них по сравнению с остальными сидельцами льготный. Казалось, сиди и жди первую льготу – либо отправку на УДО, либо в колонию поселения на расконвойку. Ан нет, рванули в бега! Ночью перелезли через высокий забор, который меньше охранялся, чем другие высокие заборы, и очутились на территории каких-то рабочих мастерских. Зима, холодно, страшно.

– Эй, мужик, как нам до вокзала добраться? – спросили они у первого встречного.

– А вы, хлопцы, кто будете? – с любопытством поинтересовался прохожий, кутаясь в камуфляжную телогрейку.

– Мы из тюрьмы сбежали! – с гордостью ответили беглецы.

– Тогда идемте, я провожу вас до вокзала, – тоже с радостью сказал зам по режиму 18-й колонии. Все посмеялись и пошли; одни – за дополнительным сроком, другой – за премией. Такого побега Туман не хотел.

Банщик из хозобслуги согласился помочь. Но в самый последний момент, когда все было готово, Игорь попал под административный пресс. Его перед самой баней заказали с вещами и без видимых на то причин перевели из общей камеры первого корпуса в подвал второго. Тут следует немного рассказать и об архитектуре тюрьмы, и о ее нравах. На входе во второй корпус имелось две двери: левая вела в небольшой боксик, правая – в так называемую козлодерку, где в обычные дни сидел старший по корпусу и где перед сменой собирались на инструктаж контролеры. А в понедельник либо хозяин, либо кто-то из его замов в этой комнате вели прием зеков, отправляемых в карцер. Прямо располагалась лестница, ведущая на второй этаж, где были камеры. А под лестницей был незаметный проход. Он вел на так называемые посты № 8 и № 9.

Это были посты усиленного наблюдения. На посту № 8 содержалось так называемое «отрицалово», то есть зеки, не согласные с курсом и политикой администрации. А на посту № 9 находились несколько небольших камер с «вышаками», то есть приговоренными к высшей мере наказания. Во времена, о которых идет речь, страна еще не присоединилась к международным европейским конвенциям, и «вышаков» часто, так как СИЗО № 1 было не исполняющим, вывозили спецэтапом в столицу, где на Лубянском централе благополучно расстреливали.

Справа от входа на пост № 8 была еще одна дверь, и вела она в карцер. Весь этот великолепный архитектурный ансамбль назывался одним емким словом – «подвал». Камера, на сленге «хата», была под № 73. Всех ее сидельцев разбросали по другим хатам, и Игорь остался один на один со своими невеселыми думами. В юности он немного занимался плаванием и боксом, и юношеская закалка не раз выручала его в тех нечеловеческих условиях, в которых волею «небес в клетку» ему часто приходилось пребывать.

Мысли о побеге сменились другими, более приземленными. Он думал, как выжить и победить. Сложность ситуации состояла в том, что Тумановский «выжить и победить» мог не любой ценой. С детства наслушавшись во дворах блатных песен, пообщавшись с рисковыми и загадочными людьми, тела которых были украшены непонятными рисунками и надписями, Игорь проникся лихой воровской романтикой. Это не значит, что он мечтал о тюрьме. Совсем наоборот. Взрослая жизнь представлялась ему свободной и счастливой. Но в двадцать лет, впервые попав в места, отдаленные от радости и счастья, он быстро сообразил, что жить по понятиям гораздо труднее, чем по правилам внутреннего распорядка тюрьмы. Однако это правильнее и, чего греха таить, почетнее. Выдержать, не сломаться. Не пойти на поводу у лживой и коварной администрации. Не выпрашивать подачки, а довольствоваться малым. Чтобы, в конце концов выйдя на свободу, быть честным прежде всего перед самим собой. А это очень и очень нелегкий путь.

Глава 2

Боже, какой это кайф – секс с любимой женщиной! Когда чем больше отдаешь, тем больше получаешь. Когда два дыхания, учащаясь, вдруг незаметно становятся одним и в какой-то миг неожиданно замирают. Когда тела, завязанные в платоновский нереальный узел, вырываясь из жарких простынных лабиринтов, расплетаясь вопреки всем законам Камасутры, теряют и стыд, и вес, и ориентацию во времени и пространстве. Когда она – королева эротики, а ты – генералиссимус секса.

Плохо только то, что любимая женщина, как правило, – чужая жена, а счастье твое – ворованное. Андрей относился к той категории мужчин, которые после секса курят. Он прикурил сигарету себе и Лере и, затянувшись, закрыл глаза. Лера была той редкой, занесенной в красную Камасутру быстро исчезающих видов женщиной, переспав с которой сегодня, не было никакой гарантии поздороваться завтра. Она была женой надзирающего прокурора и несбыточной мечтой всех оперов города.

Они познакомились на вечеринке, посвященной Дню милиции, куда были приглашены представители всех силовых структур города. Андрей бродил по зданию театра в поисках буфета. Желание поскорее напиться довлело над всеми остальными его скромными желаниями.

Андрей был старшим оперуполномоченным по особо важным делам в отделе по борьбе с организованной преступностью. Интересный мужик тридцати двух лет, он пошел на работу в ментуру не по призванию, а в память о погибшем отце.

Об отце его, звезде районного сыска, ходили легенды. Перед ним – даже в те далекие застойные времена – открывалась блестящая карьера. Но его зарезал пьяница и дебошир, когда он вместе с нарядом прибыл по вызову соседей усмирять не на шутку разгулявшегося ханыгу. Вот так по неимоверной глупости оборвалась жизнь честного мента, майора Волкова. Поэтому с самого детства вопроса о том, кем быть, для Андрея не существовало.

Уныло осознавая, что буфет – мечта несбыточная, Андрей Волков пошел в раздевалку, чтобы взять куртку и продолжить праздновать где-нибудь в другом месте. И вдруг…

Ох уж это классическое «вдруг»! Когда в жизни человека драмы и трагедии случаются внезапно – это дело обычное и привычное. Как там у Булгакова? «Человек смертен, но самое страшное, что он внезапно смертен». А когда радости и сладости случаются внезапно, они, как правило, окрашиваются в такие ультрамариновые тона, что никакой спектральный анализ не в силах постичь эту сумасшедшую радугу.

…Она стояла в раздевалке одна и получала одежду. Ее спина была открыта до такой степени, что голова Андрея закружилась, как глобус в руках у двоечника на уроке географии. Андрей сразу же узнал Леру, жену заместителя городского прокурора. Она была чем-то расстроена и с головой ушла в эту свою проблему. Красивые женщины вообще умеют смотреть на тебя так, как будто ты прозрачный. Как будто ты памятник неизвестным влюбленным на площади у метро. Бездарный и никчемный. Никакого интереса. Андрей смотрел на Леру полыхающими от желания глазами, и весь мир, кроме нее, потерял для него значение. Вернее, она стала этим миром, а все прочее было только сопутствующим, тяжелым и ненужным грузом.

Пауза затянулась и закончилась бы летальным исходом, если бы не спасительный ангельский голос пожилого борца со стриптизом: «Если надумаете одеваться, то давайте номерок».

«Что за бред?! Какой номерок?!» – разрывалось левое полушарие дрожащих извилин, отвечающих перед Андреем за речь. «Отдай номерок, дебил, иначе не получишь куртку», – проснулось правое полушарие, отвечающее за все остальное.

– Что с вами? Соберитесь. Вы какой-то потерянный, – донесся из поднебесья журавлиный гортанный голос.

– Нет, неправда, я найденный! – выдавил из себя Андрей.

– Найденный кем? – спросила Лера.

– Самим собой, – спошлил Андрей.

– Чем говорить банальности, лучше бы потрудились наклониться и поднять платок, – вернула его к действительности Лера.

Андрей резко присел, схватил «случайно» упавший на пол платок и вдруг, потеряв равновесие, чтобы не упасть, уткнулся лицом туда, откуда с этого мгновения начались все его радости и печали.

Глава 3

Бишеков Василий Павлович, известный больше в своем кругу по прозвищу Бифштекс, был крепким, лысеющим мужчиной пятидесяти лет. Герой афганской войны. Кавалер двух орденов Красной Звезды. Заместитель председателя Общества ветеранов афганских событий, он пользовался уважением и заслуженным авторитетом. В начале 90-х за жестокую драку в ресторане, где он покалечил троих беспредельщиков, пытавшихся отбить у него женщину, имени которой сейчас и не вспомнил бы, Василий угодил в тюрьму. Достаточно было одного письма, которое он отправил своему ротному командиру, начинающегося со слов «Товарищ капитан, я попал в беду», чтобы дело замяли, а его выпустили из тюрьмы на свободу. Дело в том, что его ротным был капитан Аушев, на момент Васиных неприятностей генерал-лейтенант, президент Ингушетии. Своеобразный, непокорный, с характером более чем взрывным, но в высшей степени порядочный человек. Знающий цену и мужской дружбе, и афганскому братству. Единственный, кстати, кто не встал в момент первого исполнения нового-старого гимна в Совете федерации. А это было пострашнее, чем зачистка непокорного кишлака ночью.

Но ни генерал Аушев, ни кто-нибудь другой из Васиных друзей и однополчан не знал, каким образом Васе удалось одному выбраться из плена, куда он вместе с остатками своего отделения угодил в бою под Кандагаром. В плену погибли все. Погиб даже лучший Васин друг Серега Талока. Боксер-тяжеловес, с которым Вася дружил, вместе тренировался и призывался в одну часть. А история была простая и для странной афганской войны, в общем-то, обычная. Шестерых человек, выживших в том бою, душманы генерала Дустума построили на площади посреди кишлака. Седьмому, молоденькому лейтенанту Сашке Есюку, приехавшему только неделю назад за военной романтикой, выслугой лет, двойным окладом и чеками внешторга, тут же перерезали горло, а остальных разбили на пары и приказали драться. Тому, кто выживет, пообещали сохранить жизнь.

Ребята начали вяло, ведь не каждый день приходится убивать своих друзей и однополчан. Но духи, которым хотелось настоящей корриды, сразу же расстреляли двоих, особенно заметно имитирующих драку, и дело пошло уже по-взрослому. Василию в финале достался Серега. Шансов победить было мало, так как тот был выше и физически крепче. Но жажда жизни оказалась сильнее, и, прорвавшись в ближний бой, Василий с криком: «Прости, брат, Аллах, мать его, акбар!» – вцепился зубами в горло своего друга и вырвал ему кадык. Зрелище было настолько страшным, что даже понравилось генералу Дустуму. Он лично вытер кровь с лица Василия и сказал, что если тот примет ислам, то будет славным воином Аллаха. Василий согласился, и его, покормив жирным пловом, поместили в большом доме местного муллы. Ночью Василий, зарезав двух часовых и муллу, бежал из кишлака.

Утром налетели «вертушки» и сровняли кишлак с землей. Генерал Дустум с небольшой свитой еле успел скрыться в горах. Измученного и израненного Василия подобрала десантура, и после госпиталя в Ташкенте он снова вернулся в свою часть. Но уже героем, с орденом Красной Звезды. Второй получил за пленение полевого командира, когда, будучи в самоволке, ходил в кишлак за травой и случайно один на один столкнулся с обкуренным духом. Схватка была жестокой и короткой. Василий вырубил духа и на себе приволок его в расположение части. Ротный простил самоволку и, оформив ее как разведзадание (дух оказался известным полевым командиром), представил Василия ко второй Звезде. Вот так героем он и довоевал.

Глава 4

…Яркое солнце заливало глаза так ласково и нежно, что не хотелось напрягать ресницы и возвращаться в реальность. Утро было каким-то немыслимо беззаботным и легким. Любимая лежала рядом. Тепло ее агрессивного ночного тела дразнило и звало в дорогу, конец которой означал только одно – смерть. Но поскольку конца этой дороги не было видно, жизнь походила на ультрамариновую жар-птицу. Никто ее толком не видел, не понимал смысла ее загадочного существования, но каждому хотелось растянуть эту отгадку. Тумановский открыл глаза и не сразу сообразил, что и жизнь его свободно-ультрамариновая, и любимая, и все связанные с ней грезы – это только сон. Вернее, даже не сон, а утренние эротические грезы, от которых осталась дурная утренняя эрекция и приятная эротическая ломка. «Вечером надо будет сдрочить», – злясь на самого себя, подумал Игорь.

– Что, Туман, столбняк напал? – спросил, открывая кормушку, дядя Леша, корпусной. Мент он был правильный и даже добрый. Поэтому Игорь не обиделся и не нахамил. Хотя, конечно, и покраснел слегка.

– Сны, дядя Леша, сексуальные затрахали. Вот уже месяц одно и то же.

– Что, красивая баба снится?

– Очень, дядя Леша. Мой участковый такой красивый, и жопа у него такая, что мокрый просыпаюсь.

– То-то я смотрю, тебе гревы ломовые заходят, – подхватил шутку корпусной. – Прямо царские гревы.

– Греет – значит, любит. Дождаться обещал. Жаль только, что свидание на централе через стекло. Хотя, если хозяин увидит его жопу, может, и разрешит встречаться в своем кабинете. Как думаешь, дядь Леша?

– Хватит прикалываться, Туман. А то хозобслуга уже на измене.

Перед тем как закрыть кормушку, дядя Леша незаметно опустил аккуратно запеленатый в целлофан квадратик бумаги – ксиву. Ксива была из соседней хаты. Там сидел Вася Гуцул. Путевый, стремящийся бродяга. Он смотрел за положением на централе, но уходил на этап на двадцать пятую зону. В ксиве сообщалось, что вместо себя Вася оставляет смотрящим Тумана. Что дело это реальное и вопрос согласован на самом верху, как говорили, решая кадровые вопросы, коммунисты. Это означало только то, что кандидатура Игоря Тумановского обсуждалась с самим Дедом. Дед был старейший и авторитетнейший вор в законе. Все это было очень почетно, но, как указывали те же коммунисты, ко многому обязывало. С этого момента жизнь Игоря Тумановского круто изменилась. Гревы со всего централа стекались неисповедимыми ночными дорогами в «подвал», камеру № 73. А оттуда – в карцер, на «вышаки», на больничку, на «малолетку», к бабам. В общем, туда, где в гревах этих в данный момент наиболее нуждались. Почему, всегда попадая в плен к коммунистам (то есть в тюрьму), Тумановский старался жить по понятиям? Потому что, если эти понятия не извращать, они мало чем отличались от норм христианской нравственности и морали (не обижай слабых, помогай нуждающимся, поделись с ближним, не сотвори кумира и т. д. и т. п.).

О воровском движении и о понятиях правды написано и сказано мало. Но ведь и о православии при советской власти либо старались не говорить, либо изображали попов жирными, пьяными, сластолюбцами, тем самым извращая и дух, и букву православия. Туман верил, что когда-нибудь и жить по понятиям будет не зазорно, а почетно.

Глава 5

Впервые в своей жизни Андрей встретил девушку практически без комплексов. Она ошеломила Андрея. И это не было циническое бесстыдство местечковой шлюхи. Это было скорее девичье подростковое любопытство и той же пробы непосредственность. Женой прокурора она была пять лет. Замуж вышла по воле родителей. С мужем вела себя сдержанно и где-то даже чопорно. Мужу до Андрея не изменяла.

– Почему, Лера? – скрывая мужское самодовольство, спросил Андрей.

– Пожалела тебя, – тут же все просчитав, опустила его на землю Лера.

Она стояла у плиты совсем голая и варила кофе. Она могла вести себя так, что даже нагая и босая казалась одетой с головы до ног. Стыдливо кутаясь в одно-единственное обручальное кольцо, она невинно улыбнулась, обнажая ямочки на щеках, и сказала:

– Понимаешь, Андрей, когда в театре ты уткнулся в меня головой, что-то словно щелкнуло внутри. Как будто включился бешеный ускоритель чувств. Все закружилось, завертелось. И я вдруг отчетливо поняла, что до тебя не жила, а так, брела куда-то и зачем-то. А с твоим появлением все изменилось, наполнилось, окрасилось. Мозгами понимая, что эта дорога приведет нас к погибели, я сердцем знаю, что другая мне не нужна.

Она поставила на стол турку с горячим кофе и бросилась в постель, как спасатель с причала.

Глава 6

Проливая кровь в те времена, когда первичное накопление капитала стало не мечтой, а образом жизни, Василий Павлович Бишеков быстро сообразил, что нужно делать на гражданке. И там, «за речкой», и тут, «за печкой», он не сидел сложа руки.

Там он резал духов, честно выполняя свой интернациональный долг. Здесь, ясно вдруг осознав, что его война не окончилась, вступил в тяжелый и подчас неравный бой за выживание. Все его попытки честно заработать кусок хлеба разбивались, с одной стороны, о суровые правила регулируемого (на самом деле дикого) рынка, а с другой стороны – о закон, тупой и несовершенный.

Побывав и кооператором, и челноком, и еще черт знает кем, Вася убедился, что так он не заработает. Как-то раз, отнимая у жирного каплуна его барсетку, Вася ширнул упертого коммерсанта ножом. Тот умер на месте, еще не долетев до земли. И, странное дело, вместо страха за отнятую чужую жизнь, вместо угрызений совести Вася почувствовал какую-то легкость, даже облегчение, а то, что в барсетке почти не было денег, нисколько не смутило его.

В Афгане в рукопашных боях он часто пользовался одним и тем же отработанным приемом. Нападая на противника с ножом, он перебрасывал его из руки в руку. И, не будучи левшой, бил левой. Почти всегда это было неожиданно и приводило к желаемому для Васи исходу.

Вторая барсетка была полным-полна денег, и в дальнейшем Вася уже не сомневался в правильности выбранного пути.

Глава 7

Подполковник Петр Петрович Зайцев был человеком жестким и несговорчивым. Если что-то заходило в его седую голову, то переубедить его было трудно. Накануне он был вызван к начальнику УВД, и там в присутствии других силовиков его подняли и полчаса терзали, склоняя по всем падежам. Дело в том, что в городе завелся серийный убийца-грабитель, который охотился только на крупных бизнесменов. Под окнами управления вольготно раскинулся базар, а прямо напротив работали менялы. Они честно и дороже, чем в обменках, обменивали любую валюту. Так вот, их бригадира по кличке Пушкин вчера убили, похитив при этом барсетку со всей дневной выручкой. Кроме того, Пушкин был приятелем самого Зайцева, поэтому раскрытие стало для него делом чести. Короче говоря, опера получили такой заряд бодрости, который, скорее всего, напоминал разряд бесплатной, то есть шаровой молнии, внезапно угодившей прямо в голову.

Итак, начальником отдела у Андрея Волкова был подполковник Зайцев. Если добавить к этому еще двух оперов по фамилиям Дятлов и Лисицын, то картина зверинца была почти полной. Завершал этот лесной список бурый медведь Жора по фамилии Намучерян. Он был, пожалуй, самой колоритной фигурой. Армянин, не знавший по-армянски ни слова. Мент, закончивший ветеринарный институт, борец, в юности не выигравший первенство двора, а сейчас, после сорока, ставший чемпионом мира среди ветеранов. Вида он был грозного, опер – уникальный, о его методах работы ходили легенды. Поговаривали, что он крышевал даже собственную тень. Как бы там ни было, коммерсанты тянулись к нему, как подсолнухи к солнцу, и он всегда положительно решал даже самые трудные вопросы. Андрей хорошо относился к Жоре, так как знал, что при явном цинизме тот был глубоко верующим человеком и очень бережно относился к матери. Сегодняшнее совещание отдела ничего хорошего всем присутствующим не сулило.