Текст книги "Океан в изгибах ракушки или Синяя рыба"

Глава 15. Слёзы Глассэоны.

Это было в те времена, когда люди вели себя с богами, как с равными. Не было тогда ни идолопоклонства, ни бесконечных просьб и жалоб в виде молитв. Человек тогда был слишком горд, чтобы считать себя рабом высших сил. И уж тем более горд для того, чтобы возложить всю ответственность за судьбу и проступки на плечи покровительствующих ему сил. Люди были в те века очень высокого о себе мнения. С попустительства богов, слишком высокого. Поэтому, они и создали столько всяких вещей, к которым вселенная не была готова. Не были готовы и первородные её обитатели – создатели того мира, каким ты видишь его сейчас. Конечно, они не были до возникновения вселенной – они родились на стыке бурь, ветров. И они первые, кто подчинили себе мировые ветра и создали порядок, материю, форму.

Так длились тысячелетия. Пока из материи не вышли люди. Создания, наделённые разумом. Сердца, наполненные творчеством. Они быстро покорили внимание богов. В вещах и предметах, случайно созданных богами, они находили новые стороны, свойства, красоту. Они стали углубляться в суть вещей, постигать основы, а потом критиковать их, пытаться исправить, усовершенствовать созданный некогда мир. Боги были поражены такой дерзостью, но это удивление рождало скорее любовь, нежели презрение. Высшие существа поняли, что им самим многому можно поучиться у этих созданий, и даровали они людям мудрость. Приравнялись тогда люди к богам, и стали дополнять они друг друга.

Но дары те были расценены по-разному. Если в земле и воде человечество увидело созидание, то огонь был ими воспринят, как сила разрушающая. Как ни старалась богиня огня Глассэона поведать им все стороны пламени, главную его суть они видели в деструктивном. Увы, смотрели они на это далеко не поверхностно и не примитивно. Напротив, человек так усовершенствовал мощь пламени, что остальные боги ужаснулись ему. Опасаясь за жизнь других существ, да и мира в целом, всеми ими созданного, они создали совет, на котором сослали нашу королеву с Земли в небо – подальше от людского быта. Земля тогда ещё не была шаром.

Отсекла тогда Глассэона от Земли самый большой, самый богатый и самый светлый остров, который назвала Солнцем, и улетела на нём далеко-далеко, пока не превратилась для всего мира в яркую светящуюся точку. Ей было обидно за то, что её дарами так пренебрегли. Так человечеству доставались лишь малые крохи всей той красоты и того величия, что таились в её стихии.

Такое гнусное использование силы огня было первым предательством нашей царицы. Но, как и всё, до чего прикасается огонь её души, становится мягким, так мягким было и её сердце. Поэтому, находясь далеко в небе, Глассэона не обозлилась на людей, а, наоборот, прониклась к ним чрезмерной заботой и любовью. Чтобы согреть их, чтобы осветить им путь, она горела для них что есть силы.

Но в благонамеренность Глассэоны больше никто не верил. Главным недовольным и зачинщиком скандалов был бог тени Шоу. Он разозлился, что от его владений из-за слишком яркого света почти ничего не осталось. Вновь собрался совет, на котором боги требовали от царицы огня ослабить свои чары. Но та была непреклонна. Долго они пытались решить свои разногласия, пока не пришли к соглашению, что остров будет появляться над землёй лишь в определённые часы. Так разделилась на земле ночь ото дня.

Но и тогда любовь богини к человечеству не угасла, как не угасло в ней и любопытство. Поэтому создала она из своих волос белую птицу – луну. И пустила она её пролетать над землёй всякий раз, когда скрыта она от взора. Эта птица была глазами Глассэоны. Она дарила миру спокойный прохладный свет, согревающий не землю, но души. Этот свет рождал в людях вдохновение, любовь, романтику – все те тёплые чувства, которые огненная царица в ещё больших количествах выливала на мир днём. Но пылкость чувств и их чрезмерность порой испепеляют, нежели вдохновляют. Поэтому временем страсти была признана именно ночь. Так, все лавры доставались богу тени, который приписывал заслуги нашей королевы себе. Но, как это не парадоксально, её это совсем не тревожило. Она творила счастье и знала, что больше для неё ничего не имеет значения.

Чтобы не терять связи с родной Землёй, Глассэона построила мост на свой остров. Днём им была радуга, а ночью – лунная дорога. Совершенно неприметные, замаскированные под природную диковинку тропинки позволяли прекрасной богине тайком посещать те места, которые успели ей полюбиться.

И вот, в одну из ночей, когда царица возвращалась в свои владения, её увидел один человек – Великий Мастер, которого звали Интериус. Он последовал за неё на Солнце, и она приняла его, как желанного гостя. Мужчина показал ей множество интересных и удивительных вещей, которые можно вытворять с пламенем. Он показал богине огонь с таких сторон, о которых она даже не подозревала. Будучи алхимиком, он совмещал плазму с различными комбинациями материалов, обращая губительную стихию в невообразимую красоту. Так он заслужил истинную любовь богини – любовь на равных.

Их чувства разгорались, а судьбы сплетались. Они стали неразлучны, и вскоре от их брака на свет появилась новая раса – огненный народ, именуемый Девонтами. Огромные бледные титаны. В них было величие от матери и холодность и расчётливость от отца. Им открывались все тайны пламени, но разрушительная её сторона – лишь в самом конце и с большим предостережением. Слишком много «но» и слишком много «должно» воспитали из них гордый и могучий народ. Правила и законы для них всегда стояли на первом месте, а многолетнее и беспрекословное соблюдение этих законов привило им понимание этих законов. Сейчас можно с уверенностью сказать, что они чувствуют и понимают эти законы лучше, чем те, кто эти законы писал. Чувство долга, как прочный стержень, пронизывало каждого из гигантов, соединяло их, превращало в одно целое. Это чувство было настолько ярким и сильным, что материализовалось в длинные нерушимые связи, вплетая каждого члена семьи в большой рисунок. Этот рисунок стал определяющим в их расе. Всё их общение, их отношение, мысли, чувства – всё это отражение связей и узоров этого огромного рисунка, который соединяет их всех, и каждую из их конечностей. Они общаются между собой движениями, изменяя рисунок, они помнят своё прошлое из-за сплетения мистических связей, они чувствуют свой долг, потому что именно этот иероглиф и вырисовывается, если смотреть на нити их светящихся уз.

Но Девонты жили своей жизнью, а любовники – своей. Интериус проводил много времени в своей лаборатории, построенной в глубинах острова, а Глассэона наблюдала за Землёй. Как-то, возвращаясь из недр своей мастерской, алхимик увидел её взгляд, направленный на любимую планету через птицу-луну. Он был полон грусти. Тогда муж спросил, что тревожит её. Она поначалу хотела уйти от неприятной беседы, но потом рассказала, как остальные боги изгнали её. Та история была задолго до рождения Интериуса, и не знал он, что некогда и Солнце, и Земля были едины. Услышав правду из уст возлюбленной, алхимик пришёл в ярость.

– Как могли они поступить так низко и подло с самым светлым и добрым созданием – с тобой?

Интериус возмущался, Глассэона пыталась успокоить его, убедить, что решение то было правильным, и что она уже не сердится. Но её супруг был неумолим. Раз за разом он доказывал своей жене всю низость и подлость остальных богов. День за днём он внушал ей чувство, что её предали. И предали не за то, что боялись или опасались за созданный всеми ими мир, а из завести.

Мало-помалу, да и признала Глассэона истину в словах мужа. И истина эта сделала её несчастной. С болью, а не с грустью, взирала уже она на народ, оторванный от неё. Когда же супруг возвращался из своей лаборатории, она делилась наболевшим с ним.

Так, в один из дней, жалуясь Интериусу на свою судьбу, обронила богиня слезу. Чуть коснувшись пламени, исходящего тонким слоем из земли острова, слеза преобразилась в пар, создавая в воздухе агрессивный узор. Капельки пара впитывали в себя жар огня, разгорались внутри и взрывались, освобождая мощный поток света и энергии. Вспышка отбросила Интериуса в другой конец зала, изрядно поранив Мастера. Глассэона, преисполненная сожалением и стыдом, кинулась к супругу, извиняясь и раскаиваясь за содеянное. Она клялась, что никогда больше не заплачет при нём, но муж остановил её. Он увидел в тот миг в огне величайшую силу, о которой раньше и не догадывался. И сила эта была в разрушении. Он внушил богине, что её переживания напрасны, а клятвы неуместны. Наоборот, она не должна стесняться своих чувств при нём, а это досадное недоразумение… он просто не был готов. Больше он такого не допустит.

Оправившись, он засел в своей лаборатории, создавая в подземельях Солнца страшные оружия, подпитываемые огнём. Но не было в его машинах той мощи, что в короткий миг изверглась из слезы Глассэоны. Мастер применял самые разнообразные материалы: и порошки, и настои, и экстракты. Но ничто не давало того эффекта, как наполненные горечью солёные капли супруги.

Когда всё было перепробовано, но не дало желаемых результатов, Интериус выбрался из лаборатории и направился к жене. Но не для того, чтобы скрасить её одиночество, а чтобы сделать его невыносимым. Изо дня в день он внушал Глассэоне её униженное положение, будоражил в её памяти обиды. Слова его были так остры, что могли поразить сердце богини, проливая из него кровь. Но вместо крови из матери пламени лились рубиновые слёзы, которые Интериус очень аккуратно собирал под тем предлогом, чтобы не допустить несчастного случая. Жена верила ему.

Собрав необходимое количество, Великий Мастер вновь отправлялся в своё подземелье проводить нечеловеческие опыты. Но, каким бы великим он не был, он всё равно оставался человеком. А каждый человек рано или поздно обречён на ошибки.

Так, не рассчитав всего ужаса и силы пламени, наполненного божественной болью, орудие Интериуса вышло из под контроля, и дикая вспышка озарила Солнце. Конечно, Глассэона, её супруг и Девонты были защищены от силы огня, но Земля в буквальном смысле потонула в потоке жара. Льды растаяли, и равнины, луга и горы погрузились под воду. Бог океана, Лаотон, мог бы гордиться тем, что весь мир теперь покрыт его стихией. Но вместо этого он защитил города людей на то время, пока народ не погрузился на корабли и не покинул свои дома.

Гневу богов в то время не было предела. Они требовали, чтобы Глассэона ушла навсегда в глубины неба, где нет ни звёзд, ни планет, ни памяти, которая позволила бы скучать богине огня о прошлой жизни. Для неё это был удар. Озлобленность богов никогда не сравнится с тем горем, которое вылилось из слёз нашей прародительницы. Хоть и выплакала она несравненно меньше, нежели воды, захлестнувшие землю, её слёзы были куда более ценными для нас, нежели тонны растопленных льдов.

Ценил их и Интериус, но иначе. То был пир для его коварного ума, жаждущего всё новых экспериментов, ведь для добычи драгоценной влаги ему не приходилось прилагать ни капли усилий. В конце концов, он сжалился над ней. Видимо, в сердце его всё же таилась любовь, но какая-то своя, особая, слишком человеческая, чтобы быть всеобъемлющей. Эта любовь сподвигла его исправить свою ошибку.

Проведя немало времени в своём бункере, он вернулся оттуда с очередной машиной. Как и последние его творения, машина работала на слезах нашей богини. Но создавала она обратный эффект. Она извергала из себя белое пламя. Этот факел не был горячим – отнюдь. Наоборот, белый огонь впитывал в себя всё тепло, которое только мог найти. Через несколько минут в огромном зале, где алхимик рассказывал супруге о своих изобретениях и чудодейственных свойствах её слёз, стало холодно, словно это было и не Солнце вовсе, а северный полюс Земли. Так был создан антиогонь – энергия боли, направленная против энергии пламени. Гася друг друга, они создавали поток отрицательной плазмы – ветра, который впитывал в себя всю энергию мира. Но не всё рассказал в тот день Интериус своей жене. Умолчал он о том, что если скрестить поток огня, подпитываемого слезами Глассэоны, и поток антиогня, получится сила, с которой не справятся ни боги, ни шизары.

Благодаря новому изобретению, климат на Земле удалось восстановить и пустить жизнь в привычном русле. Боги простили Глассэону, а со временем и вовсе забыли об этом инциденте. Но Интериус обиды не забыл. Казалось бы, он, виновник всего произошедшего, должен был покаяться в содеянном и продолжить счастливую жизнь со своей супругой. Но сам факт того, что его любимую хотели изгнать далеко в небо не оставлял его в покое. Вскоре, мастер вновь пришёл к своей жене тревожить её душу. Теперь он говорил ей, что она – величайшая богиня в мире. Что с её могуществом не сравнятся даже все вместе взятые боги. Он говорил, что их народ – высшая раса, которая достойна большего, нежели подчинения остальному миру. И единственное, почему остальные боги так притесняют Глассэону – это страх. И наша богиня соглашалась, потому что в устах её мужа лежала истина. Но всё это имело форму безобидного разговора, пока не было произнесено одно слова: «Война».

Это прозвучало, как гром, как тысяча полыхнувших слёз, но в то же время, это прозвучало в такой пустой и глухой тишине, будто в вакууме взорвалась звезда. Дальше звуки и слова превращались в туман, обволакивающий мир белым монотонным гулом. Это слово, доселе применяемое лишь для мира людей, впервые было произнесено в отношении бога. Они, высшие существа, создавшие форму мира, были против любых разрушений. Убийство себе подобных для них было дикостью. Они ужасались, когда наблюдали подобное в человеческом мире. Но на помощь здравому рассудку, во все колокола звенящему своё громкое «нет» пришла философия, самокопание, попытки разобраться в себе и своём месте в этом мире. Это оружие острее любого ножа: можно надеть шлем, спрятаться в бункере, огородиться от всего мира, но длинное лезвие сомнения и самоубеждения рано или поздно пронзят разум, разделяя личность на части: на две… на четыре… на восемь… И чем чаще задумываться над глубинной сутью вещей и явлений, тем на большее количество фрагментов распадётся сущность. Сначала она превратиться в группу личностей, засевших в едином теле, потом дробится на мозаику и, в конце концов, душа напоминает пыль. У людей, в отличие от богов, есть преимущество: вместе с душой в прах обращаются и они сами. Бессмертным же приходится учиться соединять в себе бесчисленные песчинки многообразия «правильных» выборов.

Так для Глассэоны война стала тоже чем-то правильным. Она засыпала и просыпалась с этой мыслью. Это слово звучало в её голове и из уст супруга. Она стала ещё одним членом семьи. Словно ребёнок, который ещё не родился, но которого все уже ждут с нетерпением. Она перестала быть страшной и, что самое страшное, стала привычной.

Интериус убеждал сою жену, что сила разрушения пришла в мир естественно, и отрицать её – противоестественно.

– Посмотри на мир, – говорил Великий Мастер, – стоит людям выпустить его из рук, и он разрушится: замки превратятся в руины, мостовые будут пробиты травой и деревьями, телеги и корабли сгниют. Но на их место придёт другой порядок: порядок природы, порядок новой цивилизации – не важно. Главное лишь то, что всё меняется. Когда мы что-то разрушаем или убиваем, нам кажется, что мир безвозвратно теряет одно из своих сокровищ: уникальную личность, уникальный вид животных или уникальное произведение искусства. Но теряет не мир – теряем мы. Мы, привыкшие и прикипевшие к старому, боимся отступить от того, что нам полюбилось. Это некая извращённая форма герантофилии, где устаревшие формы ценностей, нравственности прельщают нас больше, нежели подступающие на смену ему новые идеалы. Старое не отпускает нас, не даёт нам создавать на его обломках нечто новое, лучшее. Я призываю тебя сбросить все свои оковы прошлого и настоящего. Я призываю тебя стать свободной. Ведь свобода – это огонь, сжигающий верёвки, которые привязывают тебя к твоему прошлому, это огонь, сжигающий картины памяти, приукрашивающие былое, заставляющие тебя любить то, чего никогда не было. Это огонь, обжигающий тебе руку и заставляющий проснуться и обнаружить себя взаперти в глухой тёмной пещере среди обмана и иллюзий. Это огонь, создающий новое из пепла. Свобода – это огонь, что разгорается у тебя под ногами, сжигая под тобой привычный тебе мир, но не для того, чтобы оставить от него лишь угли, а чтобы оторвать тебя от земли, чтобы помочь тебе взлететь. Мы боимся что-то терять. Но страх этот намного сильнее самой потери. Потому что в ней таится символ конечности. Каждый на земле видит сначала себя, а после – окружающий его мир. Но стоит этому миру вздрогнуть, стряхнуть с себя то, что давно уже залежалось, отбросить прочь ороговевшую кожу, и мировоззрение меняется. Ты видишь сначала мир, а только потом в нём – себя. Маленького, ничего не значащего, не способного изменить что-то глобально. Ты с горечью наблюдаешь, как мир не поддаётся твоему представлению о нём, не вписывается в твою логику, не подчиняется законам, которые ты считал нерушимыми. Он просто позволяет тебе существовать. Пока… И не важно, кто ты: простолюдин, король или бог. Рано или поздно мир раздавит тебя, разрушит, словно ветхое строение. Постучит в твою дверь молодой консьерж и напомнит тебе, что ты – всего лишь гость, а не жилец, да и выгонит из номера, не дав даже толком собрать вещи. Может, тогда не стоит бояться этого консьержа? Может, стоит стать им? И задать трёпку этому миру.

Глассэона долго молчала. Потом тишину прорезал её тихий подавленный голос:

– Зачем?

– Потому что я люблю тебя. Потому что и любовь, как всё в этом мире – явление разрушительное. Она разрушает меня изнутри, порождая во мне ненависть к тем мелким божкам, что смеют указывать тебе, хотя и взгляда твоего не достойны. Она разжигает во мне ненависть ко всему миру, спокойно принявшему твою ссылку и живущему в свою радость вдали от тебя. И пока моя любовь не разрушила меня до конца, я собираюсь разрушить этот мир, обновить его, сделать его чище, светлее. Чтобы люди, так любимые тобой, тянулись к свету. Чтобы они видели тебя такой, какой вижу я.

Глассэона молча кивнула. Она пошла на это из-за любви. Из любви к человеку, из любви к человечеству. Это было единственным, что могло убедить её, и Интериус нашёл её слабое место. Она согласилась, потому что не знала, что мир увидит не её красоту и доброту, а страшный лик её мужа.

В короткое время после случившегося разговора, алхимик создал страшную машину, которую назвал «Водопадом света». Жара мощным потоком обрушивалась на землю, превращая всё вокруг в кипящую лаву. Этот поток был способен в мгновение доставить любое количество войск с Солнца на планету людей. Так, вооружённые Девонты, оснащённые орудиями отца, стали оккупировать мир. Антиогонь, который в прошлый раз спас Землю от катастрофы, стал использоваться в войне, как основное оружие. Этим Интериус убивал сразу двух зайцев: с одной стороны, он обезоруживал основные стихии, способные дать отпор: землю и воду. С другой стороны, он показывал людям, чего они могут лишиться, если отрекутся от богини Солнца.

Замёрзшие, голодные, лишённые плодородных земель, они обращали теперь взоры на далёкую светящуюся Обитель Глассэоны, вопрошая у неё помощи. В тот момент огненный народ увидел, как ничтожно человечество по своей сути, и как далеко этим смертным тянуться до богов. Тогда-то у них и родились сомнения в величии людской расы. Им показалось глупым и несправедливым приравнивание людей к богам, и они удивлялись: от чего их мать так печётся за любовь этих созданий.

Так как молитвы были посвящены царице пламени, и слышала их только она, остальные боги не догадывались, как быстро от них отреклись во имя захватчиков. Так, на земле начался ледниковый период.

Основным противником Глассэоны был бог воздуха Элоитаал. Но как бы ни были велики его силы, вести войну на земле было тяжело, а пробраться на остров Солнца было почти невозможно, ибо не могли земные существа пойти той же дорогой, что попадали на планету Девонты. Слёзы богини, ставшие основой «Водопада света», соприкасаясь с землёй, вдыхали в неё жизнь. Так, из огненной лавы вокруг моста поднимались дикие твари, названные впоследствии Ак’Тау Лэги. Рождённые болью, они пускались на поиски подобной боли – страха. Находя этот страх, они вселялись в сердца его обладателя, порождая в его сознании галлюцинации худшего из сценариев, которое только могло представить больное воображение. Тот, на кого нападали жуткие создания, вышедшие из лавы, превращался в послушную марионетку, лишённую воли и желания. Но твари магмы жили недолго. Если за несколько минут от рождения им не попадалась на пути жертва, то они разбухали, как огромные пузыри, лопались и усеивали всё вокруг себя семенами, созревшими в их чреве. Впоследствии, из этих семян прорастали цветы безумия. Одурманенный их запахом прохожий подвергался соблазну извращения – недопустимого извращения, которое не придёт в голову здравомыслящему человеку. Цветы эти способны были свести с верного пути даже самого праведного и чистого.

Так, единственный путь на Солнце был защищён дурманящим полем цветов, озером лавы, полным бешеных тварей и сторожевыми Девонтами. На расу огненного народа твари не нападали – коллективный разум титанов, сотканный из нитей, складывающихся в огромный рисунок, по сути своей исключал само понятие страха.

Прослышав о жутких тварях, обитающих на месте огненного болота, созданного «Водопадом света», Интериус заинтересовался ими. Он потребовал привести к нему одну из таких особей. Титаны предупредили отца, насколько это может быть опасно для него, но приказа не ослушались. Через несколько часов в лабораторию к мастеру привели лавового монстра. Изголодавшаяся тварь, почти мёртвая, находилась на последней минуте своей жизни, поэтому лишь ступив за порог, она с жадностью набросилась на алхимика. Тело её вздулось и начало растворяться в воздухе, испуская красноватое свечение, вихрями окружающие мастера. Лишь на мгновение стражник, приведший порождение огня, земли и слезы бога увидел на лице своего отца выражение ужаса. Дальше происходила немая сцена. Существо, окутывая ураганами алой люминесценции, кружило вокруг спокойного и сосредоточенного Мастера. Страж вышел и закрыл за собой дверь. Через несколько часов вышел и Интериус. Лицо его было изборождено морщинами, а в волосах проступила седина. В руках он держал стекляшку – окаменелую слезу Глассэоны.

Тот вечер он провёл рядом с рыдающей супругой, тщательно собирая её чудодейственную влагу. Детям же своим он приказал принести образцы той лавы, из которой выходили прислужники страха. Не заставляя себя ждать, Мастер вновь заперся в своём подвале, создавая новое оружие, вселяющее в людские души страх. К его огорчению, новое изобретение срабатывало только на людях и животных. Как ни пытался его усовершенствовать супруг царицы Солнца, высшие существа либо не были к нему восприимчивы, либо слишком быстро приводили орудия в негодность, преодолевая испытание ужасом. Поэтому в войне это орудие было почти что бесполезным.

Вскоре, Интериус остыл к этой идее и перекинулся на следующие эксперименты. Оружие же то не было забыто. После войны эту технологию начали применять дети Мастера. Пленники Обители на своей шкуре могли почувствовать, как страшно ослушаться хозяев и столкнуться лицом к лицу со своей личность, вывернутой наизнанку. Но это сейчас Девонты дают себе вольность использовать изобретение Мастера так, как считают нужным. В годы Великой Войны применять его против человечества было табу.

Мост на Солнце был надёжно защищён. Конечно, был и другой путь, по которому Интериус пришёл к Глассэоне – лунная дорога. Но алхимик строго-настрого запретил своей жене выпускать на волю птицу, чтобы наблюдать за людьми. А нет птицы-луны – нет и моста.

Остальные боги были почти повержены. Всё, что им оставалось – это только защищаться, прятаться, бежать. Отражая бесчисленные атаки, высшие существа, защищая своих богов, навсегда покидали этот мир, упокоившись не в сырой земле, а между тонких страниц былин, сказок и легенд. С их гибелью блекли краски чудес сотворённого некогда мира.

Люди, замёрзшие от вездесущих льдов, угнетённые беспробудной тьмой ночи, лишённой луны, черствели. Глассэона этого не знала. Интериус велел титанам докладывать ей только самые приятные новости, скрывая «издержки войны». Плохие вести он приберегал для себя, выдавая жене лишь отобранные порции ужасов войны, дабы заставить её плакать.

Но, несмотря на все военные удачи, счастья богине огня они не приносили. С каждым днём муж всё больше отдалялся от неё. Всё чаще он пропадал в своей лаборатории, проверяя свои новые идеи на экспериментах. Он возвращался к жене лишь за новой порцией слёз и, забирая то, за чем приходил, вновь погружался в свой подвал, в свой бункер, в свои эксперименты, в свои идеи. Погружался так далеко и глубоко, что самая далёкая точка галактики казалась ближе, чем родной супруг. Вскоре, за слезами начали приходить титаны, дабы не отвлекать алхимика от важных дел. А ещё через какое-то время нужда в плаче Глассэоны и вовсе отпала. Нет, война не закончилась. Как минимум, для нашей богини. Но для Интериуса она перестала иметь какое-либо значение. Бои, сражения, новые достижения его больше не интересовали. Для Мастера это была лишь очередная ступень его творчества, которую он переступил и пошёл дальше. Он перестал оснащать свою армию новым оружием, он перестал посещать жену. Неизвестно было даже, находится ли он на Солнце.

Так, в один день, его супруга не смогла найти ни его самого, ни его лаборатории. Он ушёл. Всё, что от него осталось – это лишь след тоски и грусти, окутавший Глассэону. Но она ждала его. Каждый день, каждую ночь она ждала его. Она плакала и собирала для него свои слёзы. Она придумывала новые представления огненного шоу, она трансформировала своё пламя в невообразимые красоты, высвобождая его высоко в небо – только бы её муж это заметил, только бы вновь восхитился красотой её стихии, только бы он пришёл. Пусть бы он и собирал с её щёк слёзы, но она бы слышала его дыхание, она бы касалась его рыжей бороды, она бы глядела в его глаза, пусть и через слёзы. Богиня приказывала своему народу бороться отчаяние и яростнее в надежде, что новые победы, удачи и, наконец, триумфальное завершение войны растопят сердце Интериуса, и они снова будут вместе.

Но его не было. И чувство одиночества, навешивающее новые замки безысходности на отчаянный разум богини, тянул её вниз, в пропасть разрушенных надежд. В один из дней, когда Глассэона, истосковавшаяся до сумасшествия, была уверена, что уж сегодня её муж точно к ней вернётся, собрала в клубок все нити, связывающие ментально их детей, и сшила из них себе платье невероятной красоты, достойное восхищения, способное соблазнить любого смертного. В томительном ожидании супруга она выпустила на волю птицу-луну, чтобы та высматривала её любимого, а, найдя, поведала бы Мастеру о том, как ждут и любят его дома. Этот поступок скользил на грани между отчаянием и безумием. Он был роковым.

Спутав рисунок коллективного разума, мать свела своих детей с ума. Все связанные между собой Девонты бросили оружие и упали на землю, как оглушённые. Многие боги сочли тот момент самым подходящим, чтобы расправиться с детьми Солнца. Но не бог моря.

Лаотон мыслил шире. Для него целью были не послушные гиганты, он собирался нанести удар в самое сердце огненного королевства – он решил убить нашу богиню. Но боги бессмертны. Их не берёт ни сталь, ни порох, ни огонь. Поэтому Бессердечный взял с собой своего верного слугу – палача, способного покарать любое живое существо – Хессера. Так они вдвоём поднялись на остров Солнца по лунной дороге, чтобы встретиться лицом к лицу с тираном, приведшим их в изгнание на долгие годы.

Глассэону они застали восседающей на троне. Она глядела вдаль через лунное свечение. Она искала любимого, но не находила. Конечно, она видела приближающихся к ней противников. Ей не составляло труда разрушить связь между луной и землёй, уничтожить белую птицу, но она этого не сделала. Для неё это уже не имело никакого значения. Когда перед ней предстали бог океана и Синяя Рыба, она лишь бросила на них усталый взгляд и вернулась к своим поискам. Лаотон смотрел на свою сестру, восхищающую его своей красотой, и думал, что мир прощается с одной из самых красивых звёзд, что когда-либо озаряла своим светом землю. Это чудесное белое платье, этот огонь жизни и любви, играющей в ней и эта бесконечная грусть, подпитываемая любовью, напомнила ему свечу. Вот и сейчас Глассэона казалась ему догорающей свечкой, по своей глупости устроившей ни один пожар. Пришло время её затушить. Для этого необходимо протянуть руки через ветры бытия и времени, приложить грубые пальцы к фитилю и остановить поток её жизни. Но это возможно лишь в том случае, когда у бога более не осталось воли к жизни. А у Глассэоны она была. Эта воля была заключена в ожидании возлюбленного, как в скорлупе горя, которую не способен проломить ни один из богов. Это ожидание было наполнено иступленным упорством, помешательством, навязчивой идеей. Не было в нём более ни надежды, ни веры, ни каких-либо других светлых чувств.

Но судьбу её решал не бог. По правую руку от Лаотона стоял Хессер. Вместе они заперли нашу царицу в зеркальном абсолютно гладком шаре, через который она не в состоянии была пробиться. Свет, исходивший из неё, отражался от бесконечного количества граней, не находя для себя приюта, в котором бы он смог раствориться, в который бы он мог впитаться, который бы он мог нагреть. Так как Глассэона могла только отдавать, не беря ничего взамен, свет проходил сквозь неё, не встречая преград на своём пути. Эта тюремная камера напоминала императрице Солнца её собственную жизнь: как всё добро и вся любовь, которую она изливала из себя, натыкались на зеркальные души людей, слепые глаза семьи, неблагодарный, всё отталкивающий от себя мир. Она жила в этом мире, отдавая себя всю, но, не замечая, как её дары с безразличием тут же отбрасывались, не задерживаясь ни на секунду. Весь мир, более многогранный и широкий, нежели её камера, слишком долго отражал от своих поверхностей её любовь, слишком поздно лучи тепла богини, так никем и не принятые, возвращались к ней в исходном виде.