Текст книги "Начало России"

41. Как завершились гражданские войны

К середине XV в. «эпоха возрождения» дошла и до Польши. Дошла, в общем-то, своеобразно. Художников и скульпторов здесь еще не было, а европейскую культуру к полякам привозили католические священники и купцы-евреи. Паны брали за образец тех и других. Зубрили латынь – вся западная литература писалась на латыни: богословская, псевдонаучная латынь была языком международной дипломатии, поэтому ее знание считалось главным признаком образованности. Идеалы рыцарской доблести отходили в прошлое. Сабли стали цениться не столько по качеству стали, сколько по украшению ножен. В моду вошли распущенность и изнеженность.

Польская знать старалась наряжаться побогаче, навешать на себя побольше золотых колец, обручей, цепочек. Часами завивала бороды и кудри, чтобы были как у евреев. А самым почетным занятием стали считаться словоблудие. Пышные наряды и прически паны демонстрировали на заседаниях сенатов и сеймов. Важно надували щеки, выжидая возможность что-нибудь сказать, обратить на себя внимание. А перемежались заседания неуемным обжорством и пьянством на пирах, танцами, охотами.

Подобное времяпровождение требовало денег, их выжимали из крестьян. У короля правдами и неправдами вымогали пожалования, доходные должности. Но жить покультурнее и покрасивее хотелось всем, а пожалования урывали лишь избранные. Те, кто победнее, подрабатывали обычными грабежами, устраивали «наезды» на соседей, ловили путников на большой дороге. Среди шляхтянок появились даже женщины-разбойницы, промышлявшие таким способом [56].

Литовские аристократы презирали поляков. Подчеркивали, что между ними существует только «личная уния» – король общий, а государства и правительства разные. Но, невзирая ни на что, Польша исподволь приращивала к себе Литву. Королевские чиновники приезжали в Вильно, Киев, Минск, Полоцк, потомки русских и литовских князей, бояр, ездили по делам в Краков, попадали в гости к польским вельможам. Многое из увиденного им нравилось. Они обзаводились польскими поварами, музыкантами, гувернерами, любовницами.

Польские дворяне силились выдать дочек замуж за литовцев – они были богаче, владели большими имениями. Но и литовские паны охотно женились на шляхтянках. Солидное приданое за ними давали редко, зато они впитали в себя «возрождение», умели быть веселыми, возбуждающими, блеснуть признаками «культуры». К ним пристраивались и мужья, начинали изучать латынь, польский, итальянский – тоже хотели блеснуть, прочесть модные стихи и игривые книжки. А поляки и католическое духовенство проталкивали на ключевые посты в Литве те кандидатуры, которые проявляли к ним наибольшие симпатии.

Но отношения у Казимира с Москвой завязались весьма сложные. Объединение Литвы с Польшей значительно усилило их. Приходилось опасаться, как бы вслед за Ржевом панам не захотелось прибрать к рукам Козельск, Калугу, Можайск.

А уж Шемяка с новгородцами запросто мог выкинуть очередной кульбит, передаться под власть короля. Между Василием II и Тверью тоже пробежала кошка. Князь Борис надулся на союзника за то, что Темный счел более важными свары с Шемякой, не помог против литовцев. Однако и у Казимира положение было далеко не безоблачным.

Литовскую знать раздражало засилье поляков, а православное население будоражили разговоры об объединении церквей. Даже в Византии униатские патриархи Митрофан и его преемник Григорий Мелиссин не пользовались уважением. Их настолько презирали, что в 1450 г. Григорий Мелиссин испугался самосуда и сбежал из Константинополя в Рим. В Литву доходили труды поборников Православия св. Марка Эфесского и Григория Схолария. Доходили решения Иерусалимского собора, проклявшего унию. Казимир не на шутку боялся, как бы подданные не восстали. Свергнутый Свидригайло был еще жив, скитался где-то по Валахии. В Новгороде сидел другой соперник, Александр Чарторижский…

Распутать узел противоречий между Москвой, Тверью и Литвой сумел митрополит Иона. Он-то был избран и поставлен только русским собором, но Константинопольская патриархия, по сути, прекратила существование, во владениях Казимира духовенство не имело главы и получить его стало неоткуда. Святитель учел это, в 1451 г. отправился в путешествие по Литве. Ездил целый год. Встречался и беседовал с королем, посещал епархии. И еще раз стало ясно, насколько же незаурядной личностью был первый предстоятель независимой Русской Церкви! Литовские епископы давно уже отвыкли обращать внимание на Москву, но Иону оценили по достоинству – да, это настоящий митрополит!

Произошло невероятное – под его обаяние попал даже католик Казимир. Настолько зауважал Иону, что распорядился: православные епархии в его державе должны подчиняться Московскому митрополиту. Святитель сумел провести и непростые дипломатические переговоры, подготовил три договора: между Литвой и Москвой, между Литвой и Тверью, и, соответственно, Тверью и Москвой. Три государя заключали мир, признавали друг друга равными, «братьями». Но условия показались Казимиру крайне выгодными. Русские властители соглашались считать Смоленск и Вязьму его собственностью. Король получал права покровителя Твери и Рязани, выступал арбитром в случае их споров с Василием Темным. А если дети Темного останутся на престоле несовершеннолетними, Казимир становился их опекуном. Ему предоставляли такие же права, как когда-то Витовту!

Хотя Иона был совсем не прост. За лестные предложения надо было расплатиться ответными уступками. Король отказывался от претензий на Новгород, а это очень много значило. Он возвращал и Ржев. Кроме того, московский государь тоже признавался опекуном, если Казимир умрет, а его наследники будут еще детьми. Однако литовский властитель чувствовал себя в выигрыше. Он успокаивал своих православных подданных, страховался от мятежей. Обеспечивался прочный мир на востоке – а паны давно подталкивали его возобновить войну с Тевтонским орденом. Но договоры открывали великолепные перспективы и на востоке: Тверь, Рязань. Что же касается взаимных обязательств об опекунстве, то Казимир их всерьез не рассматривал. Сам-то он был молод, полон сил. Иное дело калека Василий. Помрет, и король на законных основаниях начнет перекраивать русские земли. Договоры подписали…

Но Иона и Василий II позаботились, чтобы пункт об опеке над московским престолом почти сразу утратил силу. Иван Васильевич уже носил титул великого князя, а совершеннолетие на Руси определялось не возрастом. Оно определялось семейным положением. Самостоятельным становился женатый мужчина. Государь и митрополит наметили одним махом убить двух зайцев: произвести юношу во «взрослые» и исполнить обещание Борису Тверскому, женить Ивана на его дочке Маше. Таким образом и Тверь притягивалась не к Литве, а к Москве. Правда, жениху исполнилось лишь 12 лет, а невесте 10, но интересы государства требовали не откладывать брак.

Да и вообще ребятишкам в ту эпоху приходилось рано взрослеть. Дворяне и дети боярские начинали службу в 15 лет, ехали в первые походы со слугами-наставниками. Крестьянские и посадские мальчики и девочки включались в труды по хозяйству. Семьи тоже создавали рано, чтобы успеть произвести потомство, пока родителей не унесла война, мор или иная напасть. Иван уже показал себя воином. Он как раз возвращался из рейда на Шемяку и кокшаров, а дома узнал, что его ожидают свадебные хлопоты. В мае 1452 г. честь по чести обвенчали молодых, даже слишком молодых – если и не сразу они станут полноценными супругами, ничего страшного, подрастут.

Но дела юному мужу предстояли вполне взрослые. Едва отзвенели свадебные чаши, как он уже прощался с девочкой-женушкой. Летом, как обычно, ждали татар. А разведка из Сарая сообщала: на этот раз их возглавит сам Сеид-Ахмед, приведет всю орду. Командовать армией и встретить на Оке хана был назначен именно он, Иван. Воеводы выводили полки, наследник-соправитель объезжал и проверял ратников. Хорошо ли снаряжены? Не дрогнут ли в надвигающейся битве? Сколько их уцелеет, вот этих бородатых удальцов? А он, Иван, уцелеет ли? Доживет ли до встречи с Машей, которую и видел-то совсем недолго?

И все-таки сразиться с сарайским ханом ему не довелось. Совершенно неожиданно русских выручил крымский Хаджи-Гирей. У него продолжалась своя война с Большой ордой, он отслеживал, что творится в Сарае. Узнал, что соперник увлекся подготовкой к набегу, нацеливает мурз на север, а крымское направление оголилось, дозорные отряды ушли… Хаджи-Гирей с лавиной конницы помчался к Волге. Внезапно нагрянул на стан Сеид-Ахмеда. Сарайские татары суматошно разворачивались к бою, но их смяли, они рассыпались кто куда. Бежал и Сеид-Ахмед, бросив Сарай.

Пожалуй, сейчас ему довелось пожалеть, что поссорился с русскими. В Казани теплый прием ему также не светил. Поехал в Литву, попросил убежища у Казимира, соглашался числиться его вассалом. Но союз короля с Хаджи-Гиреем уже принес ощутимую пользу, стоило ли портить отношения, принимать его врага? Сеид-Ахмеду припомнили нападения на литовцев и заточили в тюрьму. Но и победитель не занял его место. Развращенная сарайская знать, готовая переметнуться к кому угодно, была ему противна, а ордынская столица давно потеряла всякий блеск. Хаджи-Гирей разграбил ее и возвратился в Крым, принялся строить там новую резиденцию, Бахчисарай.

Сарай остался разоренным и беззащитным. Его шерстили шайки ногайцев, разбойников, выискивали, чем бы еще поживиться. Уцелевшие купцы и прочие жители перебирались в более безопасные места. Уехал и епископ Сарский и Подонский. Прибыл в Москву, и святитель Иона поселил его на Крутицком подворье. Поэтому епископа стали называть Крутицким. Хотя епархию он сохранил прежнюю – окормлял православных на ордынской территории.

Русские смогли вздохнуть спокойно – одним врагом стало меньше. Но второй, Шемяка, по-прежнему обретался в Новгороде. «Золотые пояса» полагали, что он еще пригодится, неплохо содержали его и семью. Изгнанник породнился с таким же, как он, князем-бродягой, выдал дочку за эмигранта Чарторижского. Правда, тем самым он навредил себе. Ведь Чарторижский бежал на Русь от Казимира. Мир, заключенный с Литвой, разозлил обоих – война устроила бы их больше. А особенно разъярила Шемяку свадьба Ивана и тверской Маши. Жгуче всколыхнулось в памяти, как пять лет назад их обручением завязался альянс Темного с Борисом. Тот самый альянс, который стоил ему великого княжения.

Князя потянуло испортить радость. Собрав лихую ватагу, он исподтишка налетел на тверской Кашин. Подпустил «красного петуха», посады охватил пожар. А Шемяка со своими удальцами бросился к крепости. Но удальцов у него было мало, и сами они оказались жидковаты. Кашинский наместник поднял дружину, слуг, горожан, ударил на разбойников и обратил в бегство. Борис Тверской выслал погоню. Шемяка, как обычно, не интересовался судьбой подчиненных. Предоставил им погибать или прятаться, дал коню шпоры и растворился в «пустых и непроходимых местах». Через месяц-другой вынырнул все там же, в Новгороде.

Василий II и Борис негодовали, требовали выдать его. Митрополит обратился к новгородскому архиепископу Евфимию. Указывал, что беглец отлучен от Церкви, призывал не помогать ему, вообще «ни пити, ни ести» с ним. Настаивал – Новгород должен признать власть Темного. Куда там! Новгородские бояре и ели, и пили с мятежником. А Евфимий в полной мере разделял их настроения, от Ионы отделывался отговорками: дескать, как вече решит, так и будет. Неизвестно, сколько времени продолжалась бы свистопляска с нападениями и исчезновениями в лесных чащах. Но вмешались… женщины.

Летом 1453 г. в Москве умирала Софья Витовтовна. Она многое пережила: войны, нашествия, смерть мужа, плен и ослепление сына, сама побывала в ссылках. В почтенном возрасте эта железная женщина сохраняла острый ум, твердую волю. Для невестки, Марии Ярославны, она была весьма непростой свекровью, строгой и придирчивой начальницей, но и наставницей. А великая княгиня оказалась способной ученицей. Приохотилась умножать свои владения, рачительно вести хозяйство. Свекровь научила ее и искусству влиять на политику, подбирать верных людей.

Сама Софья Витовтовна сформировала штат надежных и умелых слуг, среди них были специалисты не только по хозяйственным вопросам. Теперь они перешли в распоряжение Марии. А с Шемякой у нее были личные счеты. Она не забыла, как рожала в тюрьме младенца Андрея, как мучилась, не зная, долго ли будет прижимать к груди ребенка. Или уже завтра их запихнут в мешок и опустят в речную тину? Один из дьяков государыни, Степан Бородатый, отправился в Новгород… Кто послал его? Решила ли Софья напоследок помочь сыну и Москве? Или Мария задумала самостоятельный ход? Уговорила ли мужа или действовала на собственный страх и риск? История об этом умалчивает.

Бородатый был опытным агентом, прекрасно знал расклад в Новгороде, был вхож в дома знати. Побеседовал с посадником Исааком Борецким. Он был ярым сторонником Литвы, сперва поддержал Шемяку. Но уже осознал, что мятежник исчерпал свои возможности. Реальной пользы от него ждать не приходилось. А для наведения мостов с Казимиром пришлый князь превратился в помеху: буйный разбойник, тесть Чарторижского. С помощью Борецкого Бородатый нашел подходящего исполнителя из Шемякиных бояр. Позвенел деньгами, посулил приличное положение – не надоело ли скитаться по чужим углам и дебрям? Через боярина подкупили княжеского повара Поганку…

Вдовствующая великая княгиня Софья Витовтовна приняла схиму с именем Синклитии и 5 июля рассталась с бренным миром. Лились слезы, готовились похороны в Вознесенском монастыре. А в Новгороде в этот же день Шемяке приготовили курицу с мышьяком. С отравой рассчитали не совсем точно – князь был крупным, здоровым, не сразу помер. Болел 12 дней, но все же скончался. Подьячий Беда за три дня доскакал до Москвы, сообщил великому князю. Спешил он не напрасно, за такое известие Василий Темный произвел его в дьяки. Обрадовался ли он смерти родственника? Да уж какой родственник! Государь радовался, что исчезла старая болячка, много лет терзавшая и его, и всю страну. Вряд ли кто-то всерьез мог обвинить Василия, что он не старался по-христиански наладить отношения с двоюродным братом. Сколько раз прощал!

Но ведь не он отлучил Шемяку и от родства, и от Руси, и от Церкви. И не митрополит отлучил! Брат отлучил сам себя, демонстративно преступил все обеты, постановления церковных соборов. Святитель Иона даже запретил поминать его в храмах, и большинство священников согласились с ним. Возразил лишь один игумен, св. Пафнутий Боровский, в своем монастыре велел молиться о упокоении души князя. Узнав об этом, св. Иона рассердился, вызвал игумена в Москву и заключил в темницу. Но св. Пафнутий добился, чтобы разбирательство было вынесено на публичный суд перед лицом великого князя. Смело и аргументированно оспаривал указание Ионы, и святитель признал, что был не прав, попросил у него прощения. Что бы ни натворил человек в земной жизни, а осудить или помиловать его душу, решает Всевышний. Не нам, грешным, определять Его волю…

42. Падение Константинополя

Римский папа Николай V, сменивший Евгения IV, не оставлял попыток спасти Константинополь. Точнее, спасал унию – она держалась только усилиями греческого царя. После гибели короля Владислава германский император Фердинанд III счел за лучшее отпустить в Венгрию и Чехию своего племянника Ладислава Погробека, иначе эти страны грозили совсем отпасть от него. Ладислав вырос под его надзором тихим, забитым, привык во всем слушаться дядю. В Венгрии вокруг юноши стали кучковаться бароны пронемецкой партии. Но всемогущего Хуньяди он не рисковал задевать. А Фердинанд намекнул – если воевода признает Ладислава, Германия поможет воевать с турками.

Хуньяди прикинул, что Ладислав для него не опасен, а продолжить войну хотелось. Обидно было, сами расторгли столь выгодный мир, а дело обернулось разгромом. Воевать настраивал и папа, обещал поддержку. В результате Ладислав Погробек стал венгерским и чешским королем, а Хуньяди начал готовить новый поход. К нему пришли отряды немцев, чехов. Но после Варны желающих было мало, набралось 36 тыс. воинов. Тем не менее в 1448 г. воевода выступил. Понадеялся, что союзник, князь Бранкович, поднимет сербов, присоединятся мятежные албанцы. Сокрушить султана, конечно, не получится, но оттягать у него земли – почему бы и нет? А большего венграм не требовалось.

Но большинство сербов опять оказалось на стороне турок, а прорваться к албанцам не удалось. Мурад II двинул армию наперерез, и рыцари наткнулись на нее на Косовом поле. Узнав, что османы в несколько раз превосходят его войско по численности, Хуньяди повел себя примерно так же, как под Варной. Под покровом ночи сбежал. Утром воины обнаружили, что воеводы нет, растерлись, а турки обрушились на них и почти всех перебили.

В Константинополь дошли известия, каким позором завершился очередной поход. Иоанн VIII был настолько потрясен, что от расстройства преставился. Престол унаследовал брат Константин. За него стояли униаты и западники, но и патриоты ценили его борьбу с турками, считали героем. В общем, удовлетворял всех. Кроме брата Дмитрия. Тот поехал к султану и доказывал, что Константин изменит туркам, лучше пусть Мурад возведет на трон его, Дмитрия. Пытался перетянуть на свою сторону и народ, выставлял себя защитников веры от католиков. Правда, одновременно он провел тайные переговоры с Римом и королем Альфонсом Неаполитанским, заключил договор об оккупации Константинополя латинскими рыцарями.

Но спор разрешили не рыцари и не греческое простонародье. При дворе султана нравы давно уже были далеки от прежних османских идеалов, вельможи продавались и покупались. Сановники покойного Иоанна VIII отлично изучили, к кому и как подъехать. Подмазали визирей, и Мурад II оставил ябеды Дмитрия без внимания. Согласился на воцарение Константина. Что ж, получилось символично. Империя начиналась Константином Великим, а заканчивалась Константином XIII. Он въехал в столицу, Дмитрия и Фому удовлетворил уделами, дал им Восточную и Западную Морею.

Однако торжества были испорчены. Греческое духовенство во главе с учениками св. Марка Эфесского Георгием Схоларием и Иоанном Евгеником потребовало от нового императора расторгнуть унию. Константин отказал. Тогда забурлили горожане. Хаяли вероотступников, угрожали униатскому патриарху Григорию Мелиссину. Патриарх счел свое положение безвыходным, сбежал в Рим. А Константин не мог ни возвратить его, ни созвать собор для выборов преемника. Боялся, что столица восстанет, а собор вместо избрания главы церкви займется осуждением унии. На закате своих дней Византия осталась без патриарха [95]. Об «освобождении» Константинополя на Западе примолкли, слишком жестокие уроки получили. Но, казалось, можно не спешить. Константин от унии не отрекся, а турки ему, вроде бы, не угрожали.

Мурад II был настроен благодушно, затеял женить сына Мухаммеда. Он был незаурядной личностью и пережил очень не простую молодость. Мухаммед родился не от законной жены султана, а от наложницы-армянки. Отец заметил его недюжинные таланты, назначил наследником. Но он был строптивым, спорил с султаном. А братья не упускали случая подгадить ему. Мурад дважды лишал Мухаммеда права наследования, он был на волосок от гибели. Но в трудных ситуациях ярко проявлял себя, и отец менял решение. Для любимого сына постарался найти самую красивую невесту. Правда, она требовалась только ради потомства – Мухаммед предпочитал юношей. Но свадьба была невиданно пышной, вся османская столица гуляла три месяца!

Может быть, празднества оказались чрезмерными, Мурад после них разболелся и приказал долго жить. А к Константинополю Мухаммед II относился совсем иначе, чем он. Отец привык, что посреди его владений торчит осколок былой империи. Это казалось уже нормальным, традиционным. Сын смотрел на вещи более трезво. Зачем он был нужен, этот осколок? Распространял вокруг себя гниль, строил козни с европейскими державами. Пора было вырвать его, как больной зуб.

Повод дали сами греки. По сути, повторилась та же история, что и при воцарении Мурада. В Константинополе находился один из османских царевичей, Орхан. Неумные советники убедили Константина, что власть нового султана непрочная, у него начнутся раздоры с братьями – надо воспользоваться. Император обратился к султану, требовал отменить дань. Мало того, предлагал туркам платить ему. Прозрачно намекал, что в противном случае Орхан может очутиться в османских владениях, начнется смута.

Великий визирь Халил-бей часто общался с греческими придворными, получил от них немало взяток. Когда ему доставили письмо, Халил ужаснулся и по-дружески предупредил – одумайтесь, вы играете с огнем. Нет, окружение Константина настояло, чтобы ультиматум вручили султану. Но прогнозы о трудностях Мухаммеда не оправдались. Усобиц он не допустил, одним махом умертвил всех соперников, включая восьмимесячного брата Ахмета. А к взятию Константинополя стал готовиться основательно. Разослал посольства, за несколько месяцев заключил мирные договоры с Венгрией, Венецией, Генуей, караманским эмиром, подтвердил льготы сербам. Византия осталась в одиночестве.

В 1452 г. турки начали строить крепости на Босфоре. В них разместили артиллерию, корабли. Принялись останавливать и топить суда, везущие в Константинополь хлеб и товары из Черного моря. Теперь и Константин схватился за голову. Пробовал извиняться, умолял султана открыть пролив. Мухаммед ответил: он возводит крепости на своей земле, а не на императорской. А на своей земле он вправе делать что угодно. Дальнейшие переговоры султан пресек весьма выразительно: «Если еще кто явится ко мне по этому делу, с него будет содрана кожа».

Тут уж Константин и его присные поняли, что поблажек не будет. Лихорадочно взывали к европейским властителям. Папа попробовал было завести речь о крестовом походе, но желающих не было. Сколько можно ходить? Николай V поручил возглавить экспедицию неудавшемуся митрополиту всея Руси кардиналу Исидору. Подмогу наскреб весьма скромную – 4 корабля и отряд Джустиниани из 900 наемников. Никаких иных сил у Ватикана не имелось, но папа не преминул налгать грекам, пошантажировать их в безвыходном положении. Обещал прислать гораздо больше войск, но только при условии, что Константин усмирит православных и восстановит униатского патриарха. Исидор решился на то, на что не решался император: отслужил в храме Св. Софии обедню вместе с католиками.

В Константинополе это вызвало взрыв возмущения. Георгий Схоларий выпустил воззвание: «Несчастные ромеи! Что вы смутились и удалились от Бога? Зачем понадеялись на франков?» Предрекал, что столице теперь суждено погибнуть. Чернь разбушевалась. Горланила, что город спасут не чужеземцы, а Сама Пресвятая Богородица, что Она никогда не оставляла Константинополь в беде. Власти остерегались задевать буйных патриотов. Но… греческие патриоты в XV в. были уже очень не похожи на своих предков. Никто не вооружался, не устраивал общих покаяний. Люди стекались не в войско, не в храмы, а в кабаки. В честь Божьей Матери и Ее чудотворных икон поднимались… воодушевленные тосты. В винных парах ситуация казалась совсем не пропащей. Упивались под здравицы, что Заступница выручит.

Между тем, турки без боя заняли последние города, оставшиеся в распоряжении императора – Месемврию, Анхиал, Визу. Муххаммед II за большие деньги нанял лучших итальянских инженеров, переманил с византийской службы пушечного мастера, венгра Урбана, он наладил отливку многочисленных орудий. Его гордостью стала огромная пушка, стрелявшая каменными ядрами в 30 пудов. В апреле 1453 г. 100-тысячная армия подошла к стенам Константинополя, в море показался флот.

А подмоги императору не было. Папа помалкивал. Родные братья Константина Дмитрий и Фома в это же время поссорились и просили у турок помощи друг против друга! Даже пригород Константинополя, генуэзская Галата, заверила султана, что останется нейтральной. В столице было 200 тыс. жителей и беженцев из окрестностей. Константин призвал в строй всех, кто способен носить оружие, даже монахов. Но люди предпочитали откосить. На пункты сбора явились лишь 4973 человека. Услышав эту цифру, царь только застонал.

К ополчению добавились тысяча наемников, отряды венецианских и генуэзских купцов со слугами – они намеревались защищать собственные дома и лавки. Присоединились несколько сот моряков с Крита, прорвавшихся в гавань с грузом хлеба. Так выглядели последние вооруженные силы империи. Для ополченцев не нашлось ни мечей, ни доспехов, им велели воевать копьями и камнями. Пушек набралось всего несколько, и их боялись ставить на стены, как бы укрепления не обвалились от сотрясений, вызванных их выстрелами. Не было и единства, православные косо озирались на католиков, венецианцы на генуэзцев. На самые ответственные участки Константин поставил иноземцев, назначал их командовать отрядами горожан.

12 апреля заговорила турецкая артиллерия. Гигантское орудие Урбана грохотало так, что вгоняло осажденных в шок. Заряжали его несколько часов, оно стреляло не больше семи раз за день, а потом его и вовсе разорвало. Мухаммеда это не смутило, он приказал Урбану отлить новую ужасную пушку. Правда, греки в древние времена умели строить на совесть. Городским стенам было пять веков, а они выдерживали обстрел! Рушились только от самых крупных калибров и в тех местах, где их недавно латали. К 18 апреля возникло несколько проломов, и султан приказал штурмовать. Но в бой бросили слишком большую массу войск, в неразберихе турки давили друг друга, сталкивали во рвы, защитники уничтожали их стрелами, копьями, смолой. Атаки захлебнулись.

После этого Мухаммед распорядился окружить Константинополь и со стороны моря. Вход в гавань Золотого Рога перекрывала цепь и греческие корабли, но турки перетащили по сухопутной дороге волоком целую эскадру, 23 апреля она появилась в гавани. Османы построили осадные башни, тараны. Под руководством итальянских инженеров рыли подкоп. Грянул второй штурм. Но разноплеменные воины Константина еще раз совершили невероятное, не пропустили врагов. Подкоп обнаружили, турок выкурили из него дымом. А ночью совершили отчаянную вылазку, сожгли осадные башни, залатали повреждения стен.

Но бойцы редели, изматывались. Подменить их, чтобы отдохнуть, было некому. Места убитых и раненных никто не занимал. Население Константинополя так и просидело по домам. Одни молились, другие топили страх в вине, третьи просто прислушивались к шуму боев и ждали, когда это кончится. Когда Господь с Божией Матерью явят чудо, прогонят врагов. Или появятся западные избавители. Или придут турки и убьют… На 29 мая Мухаммед назначил третий приступ. Велел всему воинству молиться и жечь огни. Неисчислимые отблески костров затопили окрестности, светились на кораблях, отражались в море. Султан объехал полки. Тем, кто падет, обещал рай, кто уцелеет – отдать богатства города и всех горожан.

Константин тоже созвал командиров, призывал постоять за веру, отечество, царя – помазанника Божия. Эти призывы выходили слишком расплывчатыми. С царем мало считались, Византия не для всех была отечеством, а веру понимали по-разному. Надежды было мало, на всякий случай прощались… Накануне третьего штурма византийцы все-таки дождались чуда. Хотя оно не предвещало ничего хорошего. Среди ночи над куполом храма Св. Софии поднялся мощный столб света, взмыл в небо и растаял в вышине. Видевшие это содрогнулись. Перешептывались – Божья благодать отошла от Второго Рима…

С утра по периметру стен закипела битва. Основной удар турки наносили у Романовых ворот, где образовались три больших пролома. Тут находился сам султан, сосредоточился самый мощный турецкий корпус. Здесь же сражался и Константин с иноземными латниками, дважды они отбрасывали турок. Но калитка возле Адрианопольских ворот осталась вообще без защитников, османы проникли через нее, начали растекаться по стенам. А на отряд Константина Мухаммед бросил свежих янычар, и все было кончено. Царь пал среди груды соратников.

Внутри Константинополя сопротивления уже не было. Жестоко отбивались только критские моряки, пока султан не пообещал отпустить их на родину. Слово он сдержал, морякам дали дорогу к кораблям. А греки метались в панике, набивались по храмам и монастырям, туда врывались распаленные османы, рубили всех подряд. Но перебили относительно небольшую часть жителей – ведь пленные составляли немалую ценность. Как только победители немного остыли, они принялись собирать людей в неволю. Связывали «госпожу со служанкой, архимандрита с привратником».

Матросы с турецкой эскадры, караулившей город с моря, увидели общий грабеж, кинулись за поживой. Благодаря этому из гавани сумело выйти 18 кораблей, набитых людьми. Но султанские капитаны кое-как вернули команды по местам, и прочие суда уже не смогли покинуть порт. Константинополь был огромным городом. После того, как рухнула оборона, османы только через 6 часов добрались до центра, до собора Св. Софии. Толпа, заполнившая храм, покорно ждала своей участи. Налетевшие турки хватали людей, орудовали саблями, расчищая себе дорогу к сверкающей золотом утвари, окладам икон. Но приехал Мухаммед и пресек грабеж в храме. Даже зарубил воина, разбивавшего кресты на мраморном орнаменте. Подчиненным он объявил: «С вас хватит денег и пленных, а здания мои». Прошел в алтарь, помолился Аллаху и распорядился превратить Св. Софию в мечеть.

Кардинал Исидор переоделся рабом и пробрался в Галату. Там же нашли убежище раненый командир наемников Джустиниани, часть западных купцов. Некоторые греки силились подмазаться к победителям. Первый министр империи и адмирал ее флота Нотара сам уклонился от сражения и итальянцам не дал пушек из морских арсеналов. Когда столица пала, он сразу сдался и просил отвести его к султану. Заверил, что всегда симпатизировал туркам, сберег для них царскую казну. Предложил услуги, чтобы опознать труп Константина. Мухаммед похвалил его, освободил, но изменник вызывал у него отвращение. Вечером султан устроил пир во Влахернском дворце, как следует выпил и велел Нотаре прислать младшего сына к себе в опочивальню. Вельможа ужаснулся подобой чести, приказ не исполнил, пробовал как-то отговориться. Тогда султан казнил его вместе с детьми.

При падении Константинополя погибло 4,5 тыс. защитников и неизвестное число мирных горожан, 60 тыс. обратили в рабство. Но награбили турки гораздо меньше, чем крестоносцы в 1204 г. – таких ценностей в Византии больше не было. А на третий день Мухаммед прекратил грабежи. По улицам ходили глашатаи, оповещали: кто из жителей еще не попал в неволю, может выходить из убежищ и спокойно устраиваться под властью султана. Османы не разрушали и не жгли город. Наоборот, он достался султану в совершенно жалком состоянии. Дворцы, храмы, общественные сооружения стояли полуразвалившиеся. Но Мухаммед перенес в Константинополь свою столицу, принялся заново отстраивать и заселять ее.