Текст книги "Святая Русь. Полководец Дмитрий"

Отто на минуту замолчал, и этим не преминул воспользоваться влиятельный рыцарь, командор Валенрод Вернер:

– Мне кажется, Великий магистр, что нужно вспомнить о сыне Александра Невского, его походе на город Дерпт.

Руденштейн кинул на командора насупленный взгляд. Он не любил, когда ему напоминали о князе Дмитрии, но на совете самых знатных рыцарей каждый был волен высказаться.

– Говори, Валенрод.

– В жилах переяславского князя течёт кровь Невского. Он так же умен, храбр и сметлив в военных делах. Его победа над Дерптом оказалась далеко не случайной. Миновало пять лет, и мы можем получить на Руси нового Александра Невского. Дмитрий – опасный враг.

В прохладном помещении замка, хотя и потрескивали объятые пламенем поленья в камине, установилась тягостная настороженная тишина. Рыцари знали: Валенрод затронул самый болезненный для Великого магистра вопрос. Отто Руденштейн может вспылить. Он хоть и принимал участие в битве под Дерптом, но ему никогда не забыть жестокого поражения ордена от двенадцатилетнего (!) сына Невского. Над магистром смеялась вся Европа. Какой-то малолеток разбил непобедимых рыцарей. Да сей позор не смыть ордену десятки лет!

Устав духовного братства меченосцев хоть и говорил о равных правах членов ордена, но всё же многие из них не осмеливались затрагивать темы, которые были не по душе Великому магистру. Валенрод Вернер осмелился. Он был один из самых родовитых рыцарей, сродник Германа фон Зальца, претендовавший на звание магистра.

Отто, сцепив жесткие, длинные руки поверх шелковой белой мантии с чёрным крестом, пожевал сухими губами и резко произнес:

– Ты чересчур преувеличиваешь, Вернер. Орден раздавит Дмитрия, как клопа!

– Не собираюсь оспаривать твои слова, Великий магистр. Но этот князь, если не принять срочных мер, может усложнить проникновение католичества вглубь Руси.

– Чем? – всё также резко спросил Руденштейн.

– Должно быть, Великому магистру известно, – невозмутимо продолжал Вернер, – что переяславский князь начал, как и его отец, вести переговоры с Литвой, чтобы объединенными силами попытаться нанести удар по ордену. Александру Невскому это удалось.

– Невский был великим князем и имел все полномочия вести переговоры от всей Руси. Дмитрий – всего лишь удельный князь, располагающий дружиной в полтысячи воинов. Ему ли вести переговоры о союзе с Литвой? На это есть великий князь Ярослав, но орден хорошо осведомлен о его бездеятельности. Потуги же князька Дмитрия бесплодны, и я уже принял меры, чтобы этот выскочка не вышел из стен своего города.

Валенрод бросил на магистра проницательный взгляд, но спрашивать о «мерах» не стал: иезуит Руденштейн способен действовать не только мечом, но и давно испытанными средствами – ядом и кинжалом.

– Тебе же, Вернер, коль ты так опасаешься сына Невского, я поручаю досконально изведать о крепостных сооружениях Переяславля. Этот город – змеиное гнездо Александра – должен быть стерт с лица земли. Да будет всем известно, что после покорения Пскова и Новгорода мы пойдем на ростово-суздальские земли. Римский папа и наши единоверцы уже два столетия добиваются превращения Руси в католическую страну. И тому быть! В мире должны существовать лишь две религии – католическая и мусульманская… А теперь я перейду к конкретным предложениям – кто, как и какими отрядами будет двигаться на Русь…

Валенрод Вернер не стал расспрашивать Великого магистра – каким путем добираться до Переяславля. Руденштейн посчитал бы его недалёким человеком. Таким Вернер никогда не был. О его изощренном уме знал весь орден. Вернер, после некоторых раздумий, избрал наиболее надежный путь.

Немецкие купцы были нередкими торговыми гостями многих городов Руси. Под их видом и надумал добраться до «змеиного гнезда» великородный рыцарь. Из подлинных же купцов Вернер взял лишь одного человека, Бефарта, некогда побывавшего в Переяславле.

Торговый караван состоял из семи подвод, груженных необходимым товаром, пятнадцати «обозных» людей и десятка человек охраны, опоясанных мечами. Ничего подозрительного торговый караван не вызывал. Обычный купеческий обоз, шествующий по русским городам.

Благополучно миновав Новгород, Торжок и Тверь (и поторговав в них), купцы в середине августа оказались в пределах Переяславского княжества. Вернер строго-настрого предупредил Бефарта:

– Ты не был в Переяславле восемь лет, но городские купцы могут тебя узнать. На вопросы отвечай: еду из Новгорода, из Немецкого гостиного двора. Наиболее любопытным покажи проездную грамоту с печатью новгородского наместника, племянника великого князя. (Грамота была подлинная: за хорошую мзду жадный на золото Юрий Андреевич выдавал любую «проездную».) А почему так далеко из Новгорода приехали, ответишь: Переяславль богат самыми ценными бобровыми мехами и знаменитой ряпушкой, которую, в засушенном виде, в любом русском городе готовы купить за большую цену.

– Не подведу, – заверил Вернера купец. – Я на торговом деле уже два десятка лет.

– Да уж отменно постарайся, Бефарт. Я дал тебе много золота. И запомни: для тебя я обычный охранник. Будь предельно осторожен. Любая твоя промашка может привести к гибели всего моего отряда.

– Такого не случится, Вернер. Я сумею послужить ордену.

– Забудь это слово, купец, – сурово произнес Валенрод. – Мы на вражеской земле.

– Вокруг дикий лес, – пытался оправдаться Бефарт.

– На Руси и в лесу есть уши.

Глава 2. Васюта

За последние годы Васютка, младший сын Лазуты Скитника, не раз бывал в Переяславле-Залесском. Сей град особенно стал дружен с Ростовом Великим. Иногда его торговый обоз ехал в Переяславль вкупе с отцом и старшими братьями, сопровождавшими боярина Неждана Ивановича Корзуна. Тот и вовсе стал частым гостем соседнего удела.

Васютка ведал: боярин навещает князя Дмитрия как особый посланник княгини Марии Михайловны и Бориса Васильковича, но о чём идёт речь, он, конечно, не знал. Ничего не говорил о своих поездках и отец. Братья же Никита и Егор хоть и стали княжьими дружинниками, но о тайных переговорах также ничего не ведали. Их главная задача – оберегать послов, куда бы они ни ездили.

А неделю назад боярин Корзун, отец и братья и вовсе укатили на край света – в Литву, к королю Воишелку. Тот, как идёт молва в народе, лют и кровожаден, на порубежные города нападает, русичей в полон берёт и казнит без всякой пощады. И зачем токмо отец с братьями в волчье логово полезли?

Не понять Васютке. Да и не стоит забивать голову всякими невеселыми думами, когда у него торговых дел невпроворот. В последний раз он пообещал переяславцам вновь привезти ходовой товар. Их, казалось ничем уже не удивишь: у самих всякой всячины хватает – и льна, и пеньки, и меду, и воску, и сукна цветного… А вот знаменитого на всю Русь ростовского лемеха сколь ни привези – с руками отхватывают. Всем осиновый лемех, искусно изготовленный ростовскими умельцами, надобен – и мужику, и боярину, и владыке, и самому князю. Переяславль заново отстраивается, украшается новыми избами, теремами и храмами. А без кровли, не боящейся ни мороза, ни жары, ни дождливого непогодья, никуда не денешься. Вот и берут нарасхват чудодейственный лемех.

Мать, Олеся Васильевна, всегда провожала «младшенького» с тревогой:

– Не люблю я, сынок, когда ты из города уезжаешь. Всегда душа болит.

– Так я ж с Митькой и Харитонкой. Они люди бывалые. Почитай, всю жизнь по торговой части. С ними не пропаду. Не горюй, мать! – весело, сверкая белозубой улыбкой, отвечал Васютка.

– В дороге всякое случается, сынок. Не приведи господь, разбойный люд навалится.

– Да что с меня взять, маменька? Лихой люд на деревяшки не позарится. А когда я еду с сукнами да мехами, то ещё пять караульных беру. Покуда Бог милостив.

А вот дед Василий Демьяныч всегда радовался: хоть один внук пошел по его купеческой стезе. И не худо пошел: того гляди, в набольшие ростовские купцы выбьется. Сам князь Борис Василькович его привечает. А коль привечает, может и важное торговое дело поручить. Он-то, Василий Демьяныч, не единожды выполнял разные княжеские просьбы.

Еще когда Васютка в первый раз снарядился в Переяславль, дед подсказал:

– У меня в Переяславле добрый знакомый есть. Ему хоть и за шестьдесят, но всё ещё в купцах ходит. Поклон ему от меня передашь. Он тебя и на постой примет.

Купец Силантий Ширка, маленький, кругленький, подвижный старичок с куцей рыжеватой бороденкой, принял Васютку как самого дорогого гостя.

– Так ты внучок Василь Демьяныча? – обрадовался купец, и серые, приветливые глаза его радушно заулыбались. – Да он мне как отец родной. Сколь раз меня с собой брал, торговлишке натаскивал. Добрый, башковитый купец. Он меня многому вразумил. Я-то, правду сказать, торопыга, норовил всё поборзей обстряпать, а Василь Демьяныч, человек степенный, меня в ежовые рукавицы брал. Станешь-де торопиться – толку не будет. На торгу деньга проказлива… И давай мою дурью башку поучать. Кабы не он – не вышло бы из меня путного купца. Жаль, завершил свою торговлю, Василь Демьяныч.

– Да уж ему за восемьдесят.

– Недугами не оброс?

– Крепкий у меня дед, на хворь не жалуется.

– Ну и слава Богу… Да ты заходи в избу, Васюта, и живи, сколь душа пожелает…

И вот теперь каждый раз, приезжая в Переяславль, молодой купец останавливался у Силантия Ширки. Теперь уже тот советовал, когда и в каком месте показывать Васютке свой товар. Особенно не приходилось простаивать с лемехом.

– Слышал я, Васюта, что боярин Ратмир Елизарыч Вешняк надумал новые хоромы ставить. Пошли-ка к нему Харитонку. Наверняка лемех возьмёт и на деньгу не поскупится.

Харитонка вернулся с довольным лицом:

– Боярин надумал весь товар забрать. Пусть-де твой купец едет прямо на двор.

Ратмир Елизарыч, не торгуясь, и вызвав своих холопов, велел разгрузить все четыре подводы. Внимательно поглядев на купца, спросил:

– Твой человек тебя Васютой Лазутычем кликал. Уж не Лазуты ли Скитника сын?

– Сын, боярин.

– Добро, – приветливо улыбнулся Ратмир Елизарыч. – Лазуту я хорошо ведаю. Человек известный. И два сына при нем… А ты чего ж в дружинники не подался?

– Дед меня на торговлю подбил. Он, почитай, всю жизнь в купцах проходил. Занятное это дело, боярин.

– Деньгу наживать?

– Да не в одних деньгах дело. Ране-то я, можно сказать, белого света не видел. Допрежь в деревне сидел, затем много лет в глухомани обитался. А тут будто птица из клетки выпорхнул. По городам стал ездить. А каждый город по-своему увлекателен и любопытен. Занятно в городах бывать, боярин. По нраву мне такая жизнь. Не каждому дано мир поглядеть. Иной всю жизнь как сверчок за печью просидит и ничего не увидит. А тут!..

Лицо парня веселое и открытое, кудри русые, брови чёрные, глаза васильковые.

«Никак мать у этого детины красавицей была. Пригожий купец», – невольно подумал Ратмир Елизарыч и предложил:

– Заходи в терем, Васюта Лазутыч. Потолкуем малость.

Васютка несколько удивился: ни один ещё переяславский боярин его в свои хоромы не приглашал.

Угостив гостя, боярин, поглаживая грузной рукой каштановую бороду, спросил:

– Не поведаешь ли, Васюта Лазутыч, в каких городах тебе довелось быть?

– Отчего ж не поведать? – простодушно отозвался Васютка. – В Суздале, Угличе, Ярославле, Юрьеве-Польском, Владимире…

Когда купец завершил перечислять города, Ратмир Елизарыч вновь вопросил:

– Как народу в тех городах живется?.. Все ли великим князем довольны?

Благодушное, слегка продолговатое лицо Васютки стало серьезным.

– Всюду несладко, боярин. Едва ли не впроголодь. А всего хуже в стольном граде. Князь Ярослав весь свой люд непомерными оброками обложил. Не почитает народ великого князя, и не токмо во Владимире.

– Что ж о нём говорят?

– Ничего доброго. Сплошная хула. Во всех городах слух идёт, что ливонские крестоносцы на северо-западные земли нападают, вот-вот на Ростово-Суздальскую Русь полезут, а великий князь и оком не ведёт, да всё на Орду оглядывается. Не люб народу такой повелитель Руси. Многие люди в большом смятении.

– Ты прав, Васюта Лазутыч, на Руси беспокойно, она в ожидании беды, – раздумчиво протянул Ратмир Елизарыч и, помолчав некоторое время, пристально глянул купцу в глаза.

– А скажи мне, Васюта Лазутыч, пойдет народ в ополчение, коль его князья позовут?

– Князья?.. Смотря какие. За Ярославом Ярославичем, как я мекаю, не шибко потянутся. Нет ему веры.

– А за кем же потянутся? В народе называют какое-нибудь имя?

– Скрывать не буду. Называют, боярин. Сына Невского – Дмитрия Александровича. За него народ гору своротит. Уважаемый князь.

– Добро, – довольно кивнул Ратмир Елизарыч.

Прощаясь, боярин молвил:

– Будешь в Переяславле, заезжай. Мне с таким купцом непременно надо дружбу водить.

– Благодарствую, боярин.

Пока Васютка шел к красному крыльцу длинными переходами, встречь попадались сенные девки. Те смущенно жались к сухим бревенчатым стенам, кланялись в пояс, томно вздыхали вслед:

– И до чего ж лепый! Господи, родится же такой добрый молодец!

Глава 3. Нежданная встреча

Пустой торговый обоз отъехал верст пять от Переяславля. Васютка был в добром настроении: и товар выгодно распродал, и с интересным боярином познакомился. Таких бояр не часто встретишь. Обычно – спесивые, напыщенные, за версту не подступишься. А этот приветлив, прост в обращении, и умом Бог не обидел… Где-то раньше он слышал имя Ратмира Вешняка… Да что же это, Господи! Как-то за обедом от отца и слышал. Отец что-то немногословно обронил о переяславском боярине, а он, Васютка, мимо ушей пропустил. И вот судьба всё же свела с Вешняком.

– Глянь, Васюта Лазутыч, девка шествует! – прервал раздумья купца Харитонка.

Марийка, как увидела на дороге пустые торговые подводы, тотчас, забыв о Качуре, кинулась им навстречу.

– Подвезите, люди добрые, до Переяславля. Ноженьки не идут.

– Какой тебе Переяславль, когда мы в Ростов едем. Вот чумовая! – рассмеялся Харитонка.

Марийка удрученно вздохнула:

– Выходит, мой город в другой стороне… Ну, да как-нибудь потихоньку доберусь.

Васютка внимательно оглядел девушку. Милолицая, с пышной, растрёпанной косой, но вид у неё усталый, измученный, будто сто верст прошагала. Да и сарафан её местами изодранный, словно через дремучий лес пробиралась. И к тому же босая. Странно увидеть такую девушку вдали от деревень, на лесной дороге.

Васютка спрыгнул с телеги и близко ступил к чудаковатой незнакомке.

– Уж не заблудилась ли?

Марийка как глянула в лицо молодого статного парня, так и обмерла: вот именно такой добрый молодец ей и грезился. Заволновалась, потупила очи, зарделась, и это смущение невольно передалось и Васютке.

– Заблудилась, – не поднимая очей, кротко отозвалась Марийка.

Васютка, сам не ведая отчего, порывисто повернулся к Харитонке и Митьке и приказал:

– Вы поезжайте в Ростов, а я девушку до Переяславля подброшу.

Харитонка недовольно покачал головой:

– Прости, Васюта Лазутыч, но мы без хозяина не можем возвращаться. Олеся Васильевна разгневается. Да и дед отругает.

– А вы потихоньку езжайте. Я вас догоню.

Васютка решительно развернул заднюю подводу и поманил рукой к себе девушку, коя будто к земле приросла.

– Садись, красна девица… Как кличут тебя?

– Марийкой.

– Славное имечко. А меня Васюткой… Да ты не стесняйся, я за подвоз с тебя ничего не возьму.

Купец взмахнул кнутом, гикнул, и сытый конь рысью помчал по укатанной дороге.

– Как же ты заблудилась, Марьюшка?

Голос у Васютки благожелательный и задушевный, а назвал-то как ласково: «Марьюшка». Никто ещё девушку так не называл.

Марийка, с трудом преодолев смущение, вновь глянула в лицо Васютки, и сердце её учащенно забилось. Какие добрые и доверчивые глаза у этого парня! Так бы и смотрела, смотрела в них.

– Тут долгий сказ, Васюта Лазутыч.

– А нам спешить некуда. – И купец убавил прыть коня. – Рассказывай, Марьюшка… Нет, погодь. И до чего ж я бестолковый.

Васютка развязал один из узелков и протянул девушке сладкие петушки на тонких, белых ножках и медовые пряники.

– У братьев моих детки маленькие. Гостинчик им везу. Угощайся, Марьюшка. Ты, поди, проголодалась.

– Спасибо, Васюта Лазутыч. Я уж до дома потерплю.

– Да ты не стесняйся, Марьюшка. Пряники сами в рот просятся. Не так ли? – весело молвил Васютка.

– Так, – улыбнулась Марийка. Она и в самом деле была голодна и с удовольствием съела лакомый пряник.

Васютка тотчас протянул ей другой, но девушка отказалась:

– Оставь малым ребятам, Васюта Лазутыч. Я уже сыта.

– Говорю, не стесняйся. И не зови меня Лазутычем, а просто Васюткой.

– Так тебя твои люди величают. Видать, ты человек важный. Да и по одежде видать.

– Да никакой я не важный. Торгую помаленьку. Ныне деревяшки для бояр в Переяславль привозил. Не привык я, когда меня по отчеству величают. Кличь меня Васюткой. Хорошо, Марьюшка?

– Не знаю, – вновь потупила очи девушка. – К любому имени привыкнуть надо. Но чует душа – человек ты добрый.

– Может, и так, со стороны видней. Отец говорит, что я в маменьку уродился.

– Она ж у тебя ласковая?

– Даже чересчур. Может, когда-нибудь свидишься, сама убедишься… Ну, так расскажешь мне, как ты в лесу очутилась? Расскажешь, Марьюшка?

Марийка в третий раз посмотрела в лицо Васютки, и на сердце её так посветлело, так сделалось тепло, что ей (бывает же так!) очень захотелось поведать всю свою историю. Свою исповедь она завершила перед самым Переяславлем.

Васютка слушал как завороженный. Какой же диковинный рассказ он изведал! Сколько же испытаний выпало на долю этой сиротинке! И его охватила острая жалость. Ему неудержимо захотелось утешить эту девушку и даже обнять её, но он, не испытавший ничего подобного и не державший ни одну девушку даже за руку, стушевался. А Марийка почувствовала его порыв и волнение и сама ещё больше смутилась.

Перед проездными воротами Васютка остановил подводу и, всё ещё не придя в себя, робко произнес:

– Я ещё непременно наведаюсь в твой город, Марьюшка. Может, скажешь, где сыскать тебя? Конечно, если дозволишь.

– Дозволю, Ва… Васютка. А сыскать меня просто. Каждый ведает, где стоит изба покойной Палашки… Счастливого пути!

Марийка спрыгнула с подводы и скрылась за воротами.

Глава 4. Торг

Не миновало и двух недель, как Васютка вновь засобирался в Переяславль.

– А ведь, кажись, намеревался в Углич ехать, – молвил Василий Демьяныч. – И уже товар туда в подклете[58]58
  Подклет, или подклеть – нижний нежилой этаж старинного русского дома, избы, служащий для хранения чего-либо, а также нижний ярус в церквах.


[Закрыть] дожидается.

– Передумал, дед. В Переяславле вновь лемех понадобился, – молвил Васютка, однако щёки его почему-то порозовели.

Василий Демьяныч озадаченно поскрёб серебряную бороду сухими, увядшими пальцами.

– Был я намедни у мастеров. Лемех ещё не готов. Работа тонкая. Это тебе не топорище выстругать. Лемеха и на подводу не наберётся.

– А сколь есть, дед?

– Так тебя и дожидаются. Не один ты за сим товаром охотишься. Купцы не дремлют.

– И я окуней носом не ловлю. Толковал я с мастерами. Обещали мне изделье передать.

– Это почему ж тебе такая честь, Васюта Лазутыч? – прищурив глаза, с нескрываемой ехидцей вопросил Василий Демьяныч.

– А я, дед, не торгуюсь, как другие купцы. Сколь мастера запросят, столь и выкладываю.

– Да ну! Эдак-то недолго и без порток остаться.

– Не останусь, дед. С лемехом внакладе не будешь. Здесь вроде бы убыток терпишь, зато в других городах двойную цену дают, не скупятся.

– А с другими товарами как? Тоже серебряники швыряешь? – всё с той же иронией продолжал Василий Демьяныч.

– Ну уж нет, дед. Не такой уж я простофиля, чтобы деньгами швыряться. Твою науку мне никогда не забыть. И долго приглядываться, и долго прицениваться. Мне худой товар не всучишь, и к ценам я уже приноровился. Да ты и сам все мои дела дотошно ведаешь, нечего на меня телегу катить.

Василий Демьяныч похлопал Васютку по широкому плечу.

– Да ты не серчай, внучек. Стариковская привычка – лишний раз перепроверить. Ведаю: ты меня не подведёшь. Есть в тебе купеческая жилка… Да токмо неужели с одной подводой в Переяславль потрясешься? Подкупи иного товару и поезжай с Богом.

– Ныне недосуг мне, дед, время упускать. Обещал одному боярину лемех довезти. Ему на кровлю не хватило. Купеческое слово давал.

Был Василий Демьяныч хоть и в больших летах, но глаза оставались зоркими.

– А чего ты, внучек, покраснел как рак? Ведаю: врать ты не горазд, норов-то у тебя материнский. Да и отец никогда привирать не любит.

– Да это я, дед, на солнышке подрумянился. Глянь, как в щеки бьет.

– Ну-ну, – чему-то усмехнулся Василий Демьяныч.

Не было случая, чтобы в дальнюю дорогу не проводила Васютку мать, Олеся Васильевна. Всегда обнимет, благословит иконой, проронит слезу, как будто в ратный поход провожает. Ныне на душе её особенно тяжко: любый муж уехал с сыновьями в злую вражескую землю, к ливонским крестоносцам. Как там они, всё ли слава Богу?.. А ныне вот и последний сын покидает отчий дом. Неспокойную жизнь себе выбрал Васютка.

– Ты уж береги себя, сынок. Особливо когда лесами едешь. Дворовые пусть ни копья, ни луки не забывают, а сам бы меч к поясу пристегивал. Неровен час.

– Пристегну, мать, – чтобы успокоить Олесю Васильевну, пообещал Васютка. Владению мечом его когда-то научил отец в лесной деревне, а затем пришлось и в сече поучаствовать, когда изгоняли из Ростова Великого татарский отряд баскака Туфана…

Всю дорогу Васютка думал о Марьюшке. Запала в душу – не выкинешь. Славная, чистая девушка. Ни на боярское богатство не позарилась, ни с деревенским старостой жить не захотела. Убежала от насильника и, преодолев страх, пошла через жуткое болото. Пошла, думая о воле, родном городе и материнском доме. Про отца она почему-то и словом не обмолвилась, очевидно, он давно умер, оставив дочь с гулящей матерью. Даже это Марьюшка не скрыла. Не каждая такое о родной матери поведает. Будто самого близкого человека встретила. Доверчивое сердце у Марьюшки… А какого ужаса она натерпелась, когда её болото заглотало! Трудно даже представить её состояние. Девушка, ничего доброго не видавшая в жизни и просуществовав на белом свете всего шестнадцать лет, должна была погибнуть. И всё-таки её спас этот злодей Качура. Но и после этого Марийка не пожелала остаться со своим избавителем.

Да и в городе ей жилось не сладко. Она уже была сиротой при живой матери, коя месяцами пропадала из дома. Марийка была предоставлена самой себе. Она скиталась по улицам, зачастую питалась впроголодь, хотя, по её рассказу, никогда не унывала, не впадала в отчаяние и не черствела душой. Напротив, всегда оставалась незлобивой, общительной и жизнерадостной.

«Удивительная девушка! Как хочется вновь её увидеть!»

И что это с ним? Никогда ещё ни одна из девушек его не волновала. А тут повстречался какой-то час, и всё в душе его перевернулось.

«Марьюшка, милая Марьюшка», – проносилось в его голове.

Лемех ему и вовсе никто не заказывал: боярин Ратмир Вешняк закупил осиновое покрытие с избытком. Но Васютка не огорчался: на ходовой товар найдется другой покупатель.

Харитонка и Митяйка же недоумевали: купец впервой пустился в чужой город с одной подводой, да и та, почитай, на две трети заполнена. В прошлый раз он догнал-таки своих дворовых, но всю дорогу до Ростова Великого ехал какой-то непонятный: был молчалив, рассеян и как-то странно улыбался.

Харитонка и Митяйка, поглядывая на неёстественного хозяина, хмыкали. Чего это с Васютой Лазутычем? Уж не девка ли его сглазила? Вот и сейчас ведёт себя необычно. Погоняет кнутом коня и улыбается. Чудно!

Вскоре показались чешуйчатые купола храмов деревянного Никитского монастыря[59]59
  Никитский монастырь – поставлен в XII веке. Примерно совпадает с основанием Переяславля. До середины XVI века он не имел каменных сооружений и был бедной обителью.


[Закрыть], а ещё через некоторое время с невысокого северного угора завиднелся сам Переяславль, свободно раскинувшийся в обширной долине у места впадения тиховодной реки Трубеж в Плещеево озеро. С юга же и запада в долину спадали крутые откосы высоких холмов.

Васюта остановил коня. В который раз он навещает Переяславль и не может налюбоваться красивейшим городом. Доброе место выбрал Юрий Долгорукий! Вот и Москву он заложил на живописных семи холмах.

Спустились с зеленого, поросшего соснами угора, и направились к высокому земляному валу, окруженному глубоким рвом, в дно которого были вбиты ряды заострённых кольев. (Они сами по себе уже представляли надежную оборонную преграду.) По верху вала тянулась высокая бревенчатая крепость, с двенадцатью бревенчатыми башнями. Три из них (Спасская, Рождественская и Никольская) были проездными и надвратными, с переброшенными через ров мостами. В мирное время мосты не убирались, и каждый мог войти или въехать в город.

Оставив позади себя Спасские ворота, Васютка направил коня к Тайницкой улочке, где проживал купец Силантий Матвеич Ширка. Улочку назвали в честь башни. На земляном валу, в северной его части, сохранялся неширокий разрыв. Здесь, внутри вала, был водяной тайник для выхода к реке Трубеж, поэтому башня, стоявшая над ним, называлась Тайницкой.

Изба Силантия Матвеича была довольно крепкой, нарядной и просторной; стояла на высоком дубовом подклете, имела горницу, повалушу[60]60
  Повалуша – летняя неотапливаемая комната, в которой спали в теплое время года.


[Закрыть] и светелку, украшенные (как и красное крыльцо) причудливой деревянной резьбой.

Жил Силантий с женой Федотьей – высокой, слегка полноватой старухой с округлым курносым лицом и улыбчивыми карими глазами. Двое сыновей давно выросли, женились и жили теперь своими домами, промышляя каждый своим ремеслом.

– Сыны у меня толковые, – похвалялся Силантий Матвеич. – Один – в оружейные мастера выбился, а другой – в хамовники[61]61
  Хамовник – ткач, полотнянщик, скатертник.


[Закрыть]. Внуками меня одарили. Слышь, в повалуше носятся, разбойники.

Федотья была на голову выше своего благоверного, но это Силантия не смущало. Напротив, он супругой гордился:

– Она в девицах-то чуть ли не первой красавицей была. От женихов отбоя не было. А вышла за меня, махонького. Даже не пикнула.

– Пикнешь у тебя, – улыбнулась Федотья. – Твой родитель немалую мошну имел, уговорил тятеньку. Куда уж мне было деваться.

– Ну и не прогадала. Другой мужик с оглоблю вымахал, а проку на вершок. В любом деле, хе-хе, даже в любовных утехах. Я ж хоть куды с добром!

– Постыдился бы, греховодник, – незлобиво проворчала супруга.

– Стыд не дым – глаза не ест.

– Да уж про тебя и речи нет. Бесстыжих глаз и дым неймет.

Так с шутками и прибаутками и жили Силантий с Федотьей…

На сей раз купец, увидев Васютку, малость подивился:

– Чего-то ты, Васюта Лазутыч, зачастил в наш город. Допрежь раз в полгода наезжал.

– Купеческие дела неисповедимы. Где прибыток идёт, туда и возвращаемся… Аль надоел я тебе, Силантий Матвеич, в твоих хоромах?

– Побойся Бога, Васюта Лазутыч. Я тебе завсегда рад. Да хоть кажду седмицу[62]62
  Седмица – неделя.


[Закрыть] приезжай! Не так ли, Федотья?

– Так, государь мой. Ты нам, Васюта, как за родного сына стал. Шибко нравен ты нам, – радушно молвила хозяйка.

– Слышь? – воздел над шишковатой головой короткий мясистый перст Силантий Матвеич. – Моя старуха зря не скажет. Нравен!

У Васютки и без того ещё больше посветлело на душе. Не зря его направлял к Ширке дед Василий Демьяныч. Добрый, приветливый купец, а супруга его и вовсе сердечная женщина.

– Спасибо вам, – тепло изронил Васютка и поклонился хозяевам в пояс.

Свою серебристую осиновую чешую он распродал на торгу в тот же день и приказал дворовым отвезти пустую подводу во двор Ширки.

– А я на торгу потолкаюсь, к товаришку приценюсь. В Ростов с пустом не поедем.

Однако в голове Васютки было совсем другое – побыстрее узнать, где проживает Марьюшка. Надо было у Силантия Матвеича изведать, да постеснялся. Да и на торгу спрашивать, где стоит изба покойной Палашки, было неловко. В Переяславле Палашку все должны ведать как непотребную жёнку[63]63
  Непотребная женка – неприличная, непристойная.


[Закрыть]. Пристало ли заезжему купцу о ней выспрашивать?

Внимание Васютки привлёк иноземный говор. Он приблизился к «Немецкой» лавке, специально построенной для иностранных купцов, и тотчас по лицам торговых людей определил: купцы западные, и товар богатый – дорогие ткани, оружие, серебряные монеты, украшения из стекла и цветного металла. Подле лавки толпилось больше зевак, чем покупателей. Однако наиболее именитые переяславские купцы некоторые изделия закупали.

Васютка не в первый раз видит иноземных торговых людей, и всегда они были в своих одеждах. Эти же (на удивление) были облачены в русские шапки, сапоги и кафтаны. Один из них (а это был Бефарт) неплохо объяснялся на русском языке.

– Чего это вы нашу одёжу на себя напялили? – спросил один из купцов.

– Наше платье отвлекает внимание. На нас смотрят, как на заморских павлинов, и забывают про товар. Ваше же платье теплое и удобное. Мы непременно закупим его для своих купцов, – ответил Бефарт.

Васютка приценился к украшениям из стекла и цветных металлов. Красивы, затейливы, многим ростовским боярам будут в диковинку. Долго, любуясь, рассматривал и ощупывал руками, а затем принялся торговаться.

Бефарт упорно стоял на своей цене, Васютка – на своей. Никто не хотел уступать. Наконец Бефарт, почему-то оглянувшись на высокого, широкогрудого немца с сухощавым лицом и русой бородкой, произнес:

– Цену сбить – продешевить. Такие изделия украсят любой дом. Но если русский купец пожелает закупить много этих удивительных украшений, то я могу и уступить.

– Много! – твердо высказал Васютка. – Завтра я приеду на подводе и заберу у тебя добрую половину твоих изделий. Но ты уступишь мне треть цены.

Бефарт отрицательно замотал головой.

– Это невозможно, русский купец. Это грабеж!

– Ничуть! Я знаю настоящую цену.

Бефарт вновь оглянулся на высокого немца с сухощавым лицом. Тот кивнул.

– Ну хорошо, – сдался Бефарт. – Я в виде исключения и русского гостеприимства продам украшения за твою цену. Но я хорошо запомню твое лицо, и, когда ты окажешься на моей родине, ты уступишь мне за свой товар такую же цену. Согласен, купец?

– Согласен. Но у нас в таких случаях ударяют по рукам. Как тебя называть?

– Бефарт.

– А меня Васюткой. Так по рукам, Бефарт!

– По рукам!

Сделка состоялась.

Довольный Васютка пошел затем в торговый ряд, где продавались различные женские украшения.

«Надо что-то купить Марьюшке, – подумал он. – Но что? Глаза разбегаются».

На дощатых рундуках чего только не было!

Переяславль славился своей торговой площадью, не зря её прозвали Красной, что раскинулась неподалёку от белокаменного Спасо-Преображенского собора. А ещё народ называл её Вечевой площадью. До сих пор висит на двух дубовых столбах вечевой колокол. Переяславцы никогда не забудут его призывный, яростный звон, призвавший горожан, вместе с Ростовом Великим, Суздалем, Ярославлем и Владимиром, подняться пять лет назад против ордынских насильников.

Сегодня на Красной площади особенно людно: пятница – базарный день. Плывёт над рядами стоголосый шум большого торга. Десятки деревянных и каменных лавок, палаток, шалашей, печур…

Торговали по издревле заведенному порядку. Упаси бог сунуться с каким-нибудь изделием в чужой ряд. Такого продавца взашей вытолкают. Каждый товар – в своём ряду. Сукно – в Суконном; собольи, бобровые, овчинные, ондатровые, лисьи и заячьи меха – в Пушном; кожа, сафьян, замша – в Сафьянном; кафтаны, шубы, епанчи[64]64
  Епанча – старинная верхняя одежда в виде широкого плаща.


[Закрыть], зипуны, армяки, азямы[65]65
  Азям – старинная верхняя одежда крестьян, имеющая вид долгополого кафтана.


[Закрыть], однорядки[66]66
  Однорядка – мужская одежда в виде однобортного кафтана без воротника.


[Закрыть], опашни[67]67
  Опашень – долгополый кафтан с короткими широкими рукавами.


[Закрыть], охабни[68]68
  Охабень – верхняя широкая одежда в виде кафтана с четырехугольным меховым воротником и прорезями под рукавами.


[Закрыть], ферязи[69]69
  Ферязь – одежда с длинными рукавами, без воротника и перехвата.


[Закрыть], шапки, колпаки, кушаки – в Шубном; сапоги, голенища, лапти, подошвы – в Сапожном; неводы, сети, бредни, мережи, сачки, векши, крючки – в Рыбном.