Текст книги "Святая Русь. Полководец Дмитрий"

– Всё достоверно, князь Дмитрий. Матушка ещё со времён хана Сартака, сына Батыя, наладила тесные связи с повелителем Золотой Орды. Тот норовил обратить татар в христианскую веру, за что и поплатился. Его дядя, хан Берке, задушил своего племянника подушкой, но тайные лазутчики княгини Марии до сих пор находятся в Золотой Орде и добывают ей нужные сведения.

– Надеюсь, Ярослав Ярославич об этом не изведает?

– Мыслю, не изведает. Это бы означало смерть княгини Марии.

– Зело рискует Мария Михайловна, – покачал головой Дмитрий.

Он помышлял задать вопрос о лазутчиках княгини, но сдержал себя, посчитав свое любопытство нескромным.

А княгиня Мария действовала через своего надежного боярина Корзуна, кой дважды в год, водным и санным путем, отправлялся по Волге в Сарай-Берке, «задабривая» хана и его приближенных подарками. Один из сановников, бывший близкий друг царевича Джабара (кой ныне под именем Петр обосновался в Петровском монастыре Ростова), принимал соболиные и бобровые меха в своём белом шатре и передавал боярину свежие вести. Другие сведения шли через Лазуту Скитника, кои он также получал от одного из приближенных хана. (Жадны же татары на дорогие меха, серебряные и золотые гривны. Вот уж впрямь: золото не говорит, да чудеса творит.)

Борис Василькович как-то посетовал:

– Сколь же добра мы посылаем поганым! Казны не наберешься, матушка.

Но княгиня казны не жалела:

– Богатство – вода: пришла и ушла.

– Народ и без того вконец оскудел от поборов. Едва концы с концами сводит.

Княгиня тяжело вздохнула:

– Ведаю, Борис. Народу как никогда тягостно. Мне страшно не хочется обижать простолюдина, но те сведения, кое мы добываем от ордынцев, перекрывают всякую нужду. Вспомни шестьдесят второй год. Если бы не верные вести о разгоревшихся раздорах между ханами, мы бы не ударили в вечевой колокол и не добились того, что ныне живем без татарских численников и баскаков. Ныне сами дань собираем. Аль того не стоят подарки ханам?

– Прости, матушка. Ты и на сей раз права…

А беседа продолжалась. Она для того и состоялась, чтобы каждый из князей высказал свои предложения, как быть в такую лихую годину и что предпринять. Пока ни тот ни другой князь ничего не предлагал, хотя у каждого был свой план. Обычно на ратных советах первым высказывался старший среди князей, другие – либо его поддерживали, либо ставили его слова под сомнение и выдвигали свои суждения.

Князь Дмитрий понимал: если он сейчас, не выслушав Бориса Васильковича, начнет предлагать свой план, то ростовский князь, видя, как нарушается старозаветный обычай, может и осерчать.

Дмитрий не нарушил дедовских правил. Он с подчеркнутым уважением спросил:

– Обстановка довольно сложная, князь Борис Василькович. Запутанная. Только достойный муж в ней может разобраться. Не подскажешь ли, князь, как нам дальше поступать?

Борис Василькович был удовлетворен. Он-то думал, что Дмитрий, уже показавший себя дальновидным человеком и опытным воеводой, начнет сам давать советы, сам укажет наиболее верный путь к спасению Отечества, но, знать, он этого пути не ведает. Не семи же пядей во лбу этот семнадцатилетний юноша.

– Есть мыслишки, князь Дмитрий. Надлежало бы, не дожидаясь приказа Ярослава Ярославича, собрать в единое войско ростово-суздальские дружины и двинуть их к Новгороду. На Волхове объединиться с псковитянами и новгородцами и дать твердый отпор иноземцам, да такой зубодробительный, дабы и Запад, и хан Менгу-Тимур перестали помышлять о новых нашествиях на Русь.

– Отменно, князь Борис Василькович… Но не посоветуешь ли, как без приказа великого князя собирать дружины?

– И на это отвечу, князь Дмитрий, – степенным, значительным голосом молвил Борис Василькович. – От меня и княгини Марии посланы гонцы во все города великого княжения. Мария Михайловна ещё раньше заимела добрые отношения со многими князьями. Не случайно набатный звон прогремел пять лет назад над всей Ростово-Суздальской землей. Мы с княгиней уверены, что и на сей раз города отзовутся.

– А Ярослав будет сквозь пальцы смотреть?

– Уж коль остальные князья надумают сбиться в один кулак, Ярослав со своей владимирской дружиной не пойдет на междоусобную войну.

– А коль Орду наведет?

– И я, и княгиня Мария убеждены, что Менгу-Тимуру ныне не с руки набрасываться на Русь. Ты, князь, уже толковал, что Менгу-Тимуру куда выгодней, если Русь жестоко сцепится с Западом.

– Мудрен и глубоко взвешен твой план, князь Борис Василькович. Спасибо за науку.

Ростовский князь сдержанно улыбнулся.

– Да уж пришлось покумекать.

Всё, что предлагал Борис Василькович, давно уже созрело в голове Дмитрия (боярин Корзун, посланник княгини Марии, внес немалую лепту), но он не стал выдавать себя, чтобы ещё больше расположить к себе ростовского князя. В будущих планах Дмитрия Борис Василькович должен занять значительное место.

– В Литве, как мне стало известно, большие силы собрал Воишелк. Тебе знакомо это имя, князь Дмитрий?

– Весьма. Очень коварный и жестокий человек. Он то надевает рыцарские доспехи и проливает реки крови, то уходит в монастырь, облачается в рясу монаха и занимается богоугодными делами. Ныне он вновь взял в руки меч. Прозвище Воишелка – «Волк в овечьей шкуре». Ему ни в чём нельзя доверять, как и его покойному отцу, королю Литвы Миндовгу. После смерти отца Воишелк, находясь в обители, кою он сам воздвиг на реке Неман, на кресте поклялся, что продолжит жизнь свою в тихой келье и что никогда, как добрый христианин, не будет мстить врагам Миндовга, тем более своему брату Довмонту, кой не раз громил войска короля. Но волк есть волк. Он сбросил с себя рясу доброго христианина, вышел из монастыря и с небывалой жестокостью стал убивать врагов отца. Расправившись с ними, он провозгласил себя королем Литвы и ныне, как доносят мне гонцы из Новгорода и Пскова, намерен взять эти города.

– Но в Пскове сидит его родной брат Довмонт.

– Увы, князь Борис Василькович. Мы живем в ужасном мире, когда брат идёт войной на брата, дядя на племянника, сын на отца. И примеров тому несть числа.

– Да уж ведаю, князь Дмитрий. Нагляделся за свою жизнь на междоусобицы… Но слышал я, что королем Воишелком даже в самой Литве многие недовольны.

– Воистину, Борис Василькович. Народ Литвы долгие годы жил в добром согласии с Русью. Больше того, ещё два века назад Литва помышляла встать под защиту Руси. Русские же князья благоприятный момент упустили, но и ныне есть возможность не только отвратить отряды Воишелка от русских земель, но и воссоединиться с Литвой.

– Что-о-о? – протянул Борис Василькович. Слова переяславского князя были для него полной неожиданностью. – Возможно ли сие, князь Дмитрий?

– Литовское княжество не такое уж великое государство. Его народ оказался между двух огней и уже устал воевать то с русскими дружинами, то с ливонскими крестоносцами. Это понял ещё знаменитый князь Даниил Галицкий. Именно он задумал объединить Русь с Литвою. Никогда отец не женит своего сына на дочери врага, и наоборот. А Даниил сумел расположить себя к литовским правителям. Сам он женился на сестре литовского князя Тевтивила, кой доводился племянником Миндовга, а затем Даниил Романович женил своего сына Шварна на любимой дочери Воишелка и установил с ним такие дружеские связи, что Воишелк согласился быть посредником мира между Литвой и Русью. И мир был установлен. Король Миндовг передал старшему брату Даниила, Роману, три литовских города: Новогрудск, Слоним и Волковыск. Таким образом, южным Мономаховичам удалось вновь утвердиться в волостях, занятых было Литвой.

– Так-так, – удовлетворенно кивнул Борис Василькович. – Ты не худо ведаешь о делах Даниила Галицкого.

– От отца, – признался Дмитрий. – Вот здесь, на Ярилиной горе, в своём любимом тереме, Александр Ярославич часами рассказывал мне о Миндовге, Данииле Романовиче и Ливонском ордене. Семь лет назад он поведал мне о своём замысле – заключить военный и торговый союз Руси с Литвой для совместной борьбы с немецкими крестоносцами. Это был грандиозный план.

– Любопытно, – с большим интересом глянул на Дмитрия ростовский князь. – А матушка моя сие ведала?

– Ведала. Александр Ярославич обговаривал сей план с княгиней ещё в 1253 году.

– Я хорошо помню приезд великого князя в Ростов. Это было второго мая, когда матушка и отец твой присутствовали при освящении владыкой Кириллом дворцового храма Бориса и Глеба. Но матушка почему-то мне ничего не поведала.

– Ты уж прости её, князь Борис Василькович. Твоя мудрая матушка иногда оберегала тебя от излишних забот.

– Ну и напрасно, – слегка обиделся Борис Василькович. – Она любит хранить всякие тайны… И что же дальше, князь Дмитрий?

– Отцу моему удалось-таки заключить союз с Миндовгом против крестоносцев. Поход, как ты ведаешь состоялся в 1262 году. В нашем войске были и литовские дружины под началом Довмонта и Тевтивила. Мы взяли Юрьев и возвратились в Новгород. В том же году немцы, устрашившись русского оружия, отправили посольство к великому князю и заключили с ним договор о мире и торговле. План моего отца удался.

– Но ныне, князь Дмитрий, всё изменилось. Войска Воишелка опять рыскают по нашим землям. Пойдет ли король, как ты сказывал, на новый мирный союз с Русью? И какими будут твои действия?

– Признаюсь, князь Борис Василькович, у меня нет твёрдой уверенности, что союз с Литвой состоится, но попытку к этому я уже предпринимаю. Во-первых, использую родственные связи между русскими и литовскими князьями, а во-вторых, убеждаю короля Воишелка, что Ливонский орден никогда не оставит своих намерений раздавить Литву. Только союз с Русью, как это прежде случалось, спасет литвинов от порабощения рыцарей. Я уже послал в Литву своих доверенных людей, но не худо бы отправить гонцов и из Ростова Великого. Возможно ли сие, князь Борис Василькович?

Князь отозвался не вдруг: собирать дружины на Литву и в то же время добиваться мира с Воишелком? Ныне «Волк в овечьей шкуре» вряд ли пойдет на соглашение с Русью. Но и доводы князя Дмитрия убедительны. Сумел же Александр Невский добиться мира с Миндовгом. А вдруг и сына его постигнет удача…

– Сие возможно, но допрежь я потолкую с княгиней Марией, коль она зачинала это дело с твоим отцом. Найдется и добрый посол.

– Боярин Корзун?

– Именно он, князь Дмитрий.

– Лучшего посла не сыскать.

Через несколько дней к королю Воишелку отправились Неждан Иванович и Лазутка Скитник с отрядом дружинников.

Глава 20. Качура

Качура очухался лишь утром. В чадной голове неторопко зарделась тягучая беспокойная мысль: «Господи, что же я набедокурил? Надо перед Марийкой повиниться».

Толкнул дверь в горницу, но девушки в ней не было. Не оказалось её и в огороде.

«Никак обиделась. Поди, к Аглае убежала».

Пошел в соседнюю избу к брату, но ни Дорофей, ни Аглая ничего о Марийке не ведали.

«Куда ж она запропастилась? Вот чертова девка».

Вышел за околицу и увидел разворошенный стог сена. Так вот где Марийка ночует. Ну и заспалась.

На сердце полегчало. Подошел к стогу, сунул руку в сено и весело крикнул:

– Буде почивать! Всё царство небесное проспишь.

Но тотчас веселье как ветром сдуло: от стога виднелся к лесу свежий след (августовские росы обильны и держатся на траве несколько часов).

– Мать честная, – забормотал Качура. Неужели эта дуреха в лес убежала? Ну и норов. А ведь, кажись, хохотунья.

Пришлось идти по следу. Шел и хмыкал в окладистую бороду. И впрямь дуреха. В самую глушь полезла. И чего мекает дырявой башкой? Да разве можно, не ведая леса, в него соваться. Большак-то совсем в другой стороне. А она, знай, прёт. Куда? К черту на кулички? А след всё тянется и тянется. Наверняка заплутает, дурья башка.

А вот и валежина, на коей она сидела. Никак посидела и одумалась. По следу своему вспять пошагала. Слава Тебе, Господи! В Нежданку вернется. Посерчает, посерчает, да и за ум возьмется. А куда ей деваться? Сирота есть сирота. Никто по ней в Переяславле слезинки не прольет. Да и нельзя ей в Переяславль, коль боярин задумал девку в наложницы взять. От боярина не отвертишься. Сильная рука сама владыка, с ней не потягаешься. Вот и придется тебе, Марийка, смириться. Он, Данила, чем для тебя не мужик? Крепкий, башковитый, всей деревней чтимый. Такого мужика ещё поискать на святой Руси. Поживет Марийка неделю-другую, да и согласится стать его женой. Не всё же ей в девках куковать. Заживет Данила с молодой супружницей урядливо и счастливо. Появится сын – добрый помощник, да не один. Один сын – не сын, два сына – полсына, три сына – сын. И девки пойдут, матери подспорье. Без девок нельзя, на деревне соседние парни подрастут. И будет Качура сынами славен, дочерьми честен…

Радужные мысли Данилы закончились на солнечной поляне: след Марийки вновь круто повернул вспять от Нежданки. Качура от досады аж головой крутанул. Вот непутевая! Вновь в самые дебри побрела. Нечистый, что ли, её толкает…

Марийкин след вывел Данилу к болоту, и сердце его захолонуло. Господи, да она ж в самую топь полезла! Вот упрямая. Но неужели не поняла, что через зыбун ей не пройти? Никто ещё в одиночку не переходил это жуткое болото, а Марийка сунулась – и погибла.

Данила стянул с кудлатой головы свой летний войлочный колпак и размашисто перекрестился:

– Упокой, Господи, новопреставленную рабу Божию Марию… Прости меня, грешного.

Сник, потемнел лицом Качура. Нет, не простит его Господь. Это из-за него, кобеля похотливого, утонула Марийка, и нет ему за то Божьей милости.

Данила стоял, угрюмо и горестно смотрел на гиблое болото, и вдруг… и вдруг совсем неподалёку послышался слабый, замогильный голос:

– Матушка ми-ла-я… Прощай матушка-а…

Марийка всё ещё цеплялась руками за мшистую кочку, к коей она так и не смогла подтянуться, ибо зыбун засосал её по самое горло. Девушка, чувствуя, что обессиленные руки её вот-вот оторвутся от спасительной кочки, начала прощаться с родной маменькой, совсем забыв, что она уже ушла в мир иной.

Данила, разглядев в болоте голову девушки, крикнул во всю мочь:

– Марийка! Держись, голубушка!

Качура быстро подобрал нужную орясину (мужики, одолев грозное болото, бросали орясины вблизи последних кочей, ведая, что, может, придется вновь переходить «лешачье место». Правда, путь к большаку, если пробираться к Ростову Великому, проходил только через дремучий лес, но для этого нужно было сделать крюк вокруг топей чуть ли не в пять верст, и мужики, рискуя жизнью, шли напрямик).

Марийка, услышав неожиданный голос, раскрыла глаза и увидела на берегу Качуру. Тот, опираясь на орясину и сторожко ступая на коварные кочи, продвигался к ней навстречу.

– Потерпи, голубушка, потерпи, я сейчас! Опояской тебя вытяну.

И вытянул, и приловчился, дабы взвалить могутными руками Марийку на плечо, – и та вся перекинулась, ломаясь в поясе, – и сумел-таки выбраться на сушь. Бережно положил девушку на траву и сокрушенно охнул:

– Эк, к тебе пиявки-то присосались. Ну, это не беда. Знахарки сказывают, что сии твари человеку пользительны. Ты потерпи, голубушка. Сейчас я их отцеплю.

Качура снял с Марийки свой короткий сермяжный кафтан. Пиявки облепили не только босые ноги, но и руки, и шею. Жутковато было смотреть на истерзанное чёрными жирными червяками девичье тело. Но Марийка настолько обессилела и натерпелась за последний час предсмертных мук, что пребывала почти в бессознательном состоянии.

Она пришла в себя, когда Данила, отодрав пиявки, отыскал в лесу родничок и принес в свернутом лопухе прохладной, хрустально-чистой воды. Приподнял голову Марийки, заботливо молвил:

– Испей, голубушка, и тебе полегчает. Родниковая водичка семь недугов лечит.

Качура и сам не ведал, откуда в нем, обычно сдержанном, чуть грубоватом мужике, вдруг зародились неизъяснимые теплые чувства.

А Марийка, окончательно придя в себя, тихо изронила:

– Спасибо тебе, дядя Данила. Век не забуду.

– Да ладно, голубушка… Ты уж меня прости, идола окаянного, а?

Марийка пристально глянула на Качуру и ничего не ответила.

«Не без гордости девка, знает себе цену», – невольно подумалось Даниле, но это его не озаботило, напротив, порадовало, что у него будет такая достойная жена.

– Ну что, Марийка, – Качура перешел на свой обычный суховатый тон, – ещё малость отдохни, да и в Нежданку.

– В Нежданку?.. Нет, дядя Данила, у меня свой дом есть, материнский.

– Да что толку в нем? Ни отца, ни матери, ни сестёр, ни братьев. Осталась ты одна, как былинка в поле… Да, кстати, кем отец твой покойный был? Каким ремеслом промышлял?

Марийка тотчас замкнулась. Большие сиреневые глаза её стали отчужденными. Она поклялась перед иконой Пресвятой Богородицы, что откроет имя отца лишь своему суженому. Только один он изведает её тайну. Нельзя идти под венец, скрывая судьбу своего рождения любимому человеку, и если тот, после её рассказа, захочет взять её в жены – значит, он и есть Богом посланный.

Качура хмыкнул, пожал плечами.

– И чего я такого худого спросил? Чего нахохлилась? Ну не хочешь говорить – и Бог с тобой… Давай-ка, Марийка, путь-дороженьку вспять торить. В Нежданке тебе будет лучше, никакой боярин не достанет.

– И дома теперь не достанет. Меня за последние дни жизнь многому научила. Домой пойду, дядя Данила.

– Вот те на! – опешил Качура. – Да как же ты дорогу сыщешь?

– Сыщу! – твердо высказала Марийка. – Помолюсь Богородице да святым угодникам – и сызнова через болото пойду.

– И опять тебя зыбун заглотит.

– Значит, судьба моя такая, но в деревню я не вернусь. И не уговаривай, дядя Данила.

Качура долгим-долгим взглядом смотрел на решительное лицо Марийки и убедился: девка слов своих не изменит, в Нежданку она действительно не пойдет.

С нескрываемым огорчением молвил:

– Ну что ж, девонька, неволить грех. Однако одну тебя не оставлю, провожу до большака. По тем же кочам пойдем, по коим и допрежь ходили.

Усмехнулся:

– Меня местный болотный царь всегда пропускает. Не зря ему каждую весну жареных куриц подношу. Любит батюшка водяной подарки… Ну, пойдем с Богом.

Качура насчёт водяного не шутил. Каждый год, на Егория вешнего[54]54
  Егорий вешний – 23 апреля по ст. стилю.


[Закрыть], он, от всего мира, приносил «царю болотному» три жареных курицы и глиняный горшок хмельного меда. Кидал с кочи в зыбун и приговаривал:

– Прими, батюшка, гостинчик и даруй нам свое благословение на проход через твое болотное царство.

Водяной ухал, бурчал, испускал пузыри и с удовольствием принимал подарки.

Миновав болото, часа через два вышли к большаку – торговой и ратной дороге, связывающей Ростов, Суздаль и Переяславль с Нижним Новгородом. И только тут Качура спохватился.

– У тебя во рту маковой росинки не было. Чай, проголодалась.

– Ничего, дядя Данила, я на еду неприхотливая, не помру. Дойду как-нибудь.

– Не евши и блоха не прыгнет. Ты погодь маленько. Тут неподалёку орешник. Самая пора обрать. Я недолго, хоть чуток подкрепишься.

И получаса не прошло, как Данила вернулся на дорогу, но Марийка вновь бесследно исчезла.

– Ты где? Марийка, где ты? – закричал Качура.

Лишь приглушенное эхо вернулось к Даниле. Недовольно крякнул. Ну что за девка! Хоть бы упредила, что ждать не станет. И как не забоялась одна по большаку идти? До Переяславля ещё верст шесть. Вот глупышка!

Постоял несколько минут столбом, вновь покричал и, удрученно вздохнув, подался в лес.

Не знал, не ведал Качура, что с Марийкой опять приключилось новое происшествие.

Часть вторая

Глава 1. Крестоносцы

Великий магистр[55]55
  Магистр – титул главы средневекового монашеского или рыцарского ордена, а также лицо, носившее этот титул.


[Закрыть] Ливонского ордена Отто фон Руденштейн созвал в свой новый каменный замок всех знатных рыцарей. Ему было около сорока лет. Жилистый, высокий, с густыми рыжеватыми волосами, упавшими на сильные, покатые плечи. Серые глаза горды и суровы, голос властный и звучный. С малых лет Отто был посвящен в рыцари, в двадцать – выиграл большой рыцарский турнир, свалив с коня копьем самого непобедимого меченосца последних лет.

Дочь бывшего Великого магистра поднесла Отто золочёный шлем и вскоре стала его женой.

Военные походы Отто Руденштейна были делом всей его жизни. Не было года, чтобы он не принимал участия в каком-нибудь сражении и почти каждый раз возвращался в свой замок в торжественно-приподнятом настроении. Он – первый рыцарь Ливонского ордена – никогда не знал горечь поражений.

Еще с отроческих лет юный Отто поклонялся Великому магистру ордена Герману Зальцу. На всю жизнь запомнились его слова: «Когда государи европейские, подвигнутые славолюбием, вели кровопролитные войны в Палестине и Египте, когда усердие видеть святые места ежегодно влекло толпы людей из Европы в Иерусалим, многие немецкие витязи, находясь в этом городе, составили между собой братское общество, с намерением покровительствовать там своим единоземцам, служить им деньгами и мечом, – наконец, быть защитниками всех богомольцев и неутомимыми врагами сарацинов».

Общество ещё в 1191 году, утвержденное римским папой Григорием, назвалось орденом святой Марии Иерусалимской. Рыцари стали облачаться в белые мантии с чёрным крестом, дав обет целомудрия и повиновения начальникам. Великий магистр говорил всякому новому сочлену: «Если вступаешь к нам в общество с надеждой вести жизнь покойную и приятную, то удались, несчастный! Ибо мы требуем, чтобы ты отрекся от всех мирских удовольствий, от родственников, друзей и собственной воли. Что ж в замену обещаем тебе? Хлеб, воду и смиренную одежду. Но когда придут для нас лучшие времена, тогда орден сделает тебя участником всех своих выгод».

И лучшие времена настали: орден святой Марии, переселясь в Европу, был уже столь знаменит, что Великий магистр его Герман Зальц мог судить папу Гонория Третьего. С императором Фридрихом Вторым огнем и мечом завоевал Пруссию, принял под свою защиту ливонских рыцарей, дал им магистра, одежду, правила ордена немецкого (Тевтонского) и, наконец, слово, что ни литовцы, ни датчане, ни россияне уже не будут для них опасны.

В 1229 году магистр Ливонского ордена Волквин, после неудачных сражений с русскими дружинами, решился соединить свой орден с Тевтонским, который был в большой силе под началом Германа Зальца. Но Герман отклонил предложение Волквина. Тот же в 1234 году потерпел новое поражение от русичей. Княжеские дружины, воспользовавшись победой над Юрьевом, опустошили Ливонскую землю. Магистру Волквину ничего не осталось, как вновь обратиться к Герману Зальцу о соединении обоих орденов в один.

В 1235 году Герман фон Зальц, чтобы разузнать состояние дел в Ливонии, отправил туда своих командоров[56]56
  Командор – одно из высших званий в средневековых духовно-рыцарских орденах, а также лицо, имевшее это звание.


[Закрыть]. Они возвратились и привели с собой троих представителей от ливонских рыцарей, которые были обстоятельно допрошены об их правилах, образе жизни, владениях и притязаниях. Потом были спрошены командоры, посланные в Ливонию. Они представили поведение рыцарей меча вовсе не в привлекательном свете, описали их людьми упрямыми и крамольными, не любящими подчиняться правилам своего ордена.

На съезде единогласно решили дождаться прибытия своего магистра: в 1236 году Волквин сделал опустошительный набег на Литву, но скоро был окружен вражескими отрядами и погиб со всем войском. Тогда остальные меченосцы отправили посла в Рим представить папе беспомощное состояние ордена, церкви ливонской и настоятельно просить о слиянии их с орденом Тевтонским.

Папа Григорий IX признал необходимость этого соединения, и оно последовало в 1237 году. Первым ливонским магистром был назначен Герман Балк, известный уже своими подвигами в Пруссии.

В 1240 году юный Отто Руденштейн участвовал в походе на русские земли. Немецкие рыцари захватили Водьскую пятину[57]57
  Пятина – один из пяти административных районов, на которые делилась Новгородская земля в Древней Руси.


[Закрыть], порубежную область Новгорода, и страшно её разорили. Конные рыцарские разъезды появились в тридцати верстах от великого древнего города. А вскоре Отто на своём боевом коне въехал в Псков. Сердце его было переполнено чувством гордости. Взята неприступная порубежная крепость Руси! А до этого крестоносцы, собранные из многих крепостей Ливонии, захватили русский город Изборск.

Рыцари осаждали Псков целую неделю и уже не надеялись на успех: мощная крепость выдержала за свою историю 26 осад и ни разу не открыла ворота врагу. Выдали Псков бояре-изменники во главе с посадником Твердилом. Немецкие крестоносцы не только полностью разграбили богатейший город, но и, нарушая устав братства святой Марии, насиловали девушек и женщин.

В начале 1241 года крестоносцы начали всё чаще вторгаться в новгородские владения и поставили своей целю завладеть не только Великим Новгородом, но и Карелией, и побережьем Невы. Вскоре немцы построили на копорских землях укрепленный город и двинулись дальше, захватив в районе Изборск – Псков – Копорье обширную территорию.

Отто Руденштейн ничуть не сомневался, что он со своими членами братства, облаченными в непробиваемые рыцарские доспехи, пройдут в самую глубь православной Руси и превратят её в католическую. Так желает римский папа и Великий магистр со своим непобедимым войском.

И вдруг случилось непредвиденное. 5 апреля 1242 года «непобедимые» крестоносцы были наголову разбиты на Чудском озере сыном великого князя Александром Невским.

Отто бился ожесточенно и всё ещё надеялся, что русские будут сломлены огромным войском немцев. Великий магистр вывел на поле боя 12 тысяч рыцарей. Но чуда не случилось. Александр Невский ошеломил рыцарей своим полководческим искусством.

Главное в битве с крестоносцами, как повествует историк, – сдержать первый, самый сильный удар сомкнутого строя тяжеловооруженной конницы, и Невский блестяще с этой задачей справился. Боевой порядок его полков был обращён тылом к обрывистому берегу озера, в который должны были упереться в случае прорыва закованные в броню рыцари. За флангами русского строя были спрятаны в засаде лучшие конные дружины, чтобы в решающий момент нанести удар. Замысел Александра Невского полностью удался.

Сначала «немцы и чудь, пробишася свиньёю сквозь полки», остановились, упершись в обрывистый берег. Сзади продолжали напирать всей своей массой остальные рыцарские отряды. Враги беспорядочной толпой сгрудились на льду Чудского озера. В этот момент с флангов и с тыла на крестоносцев обрушились засадные русские дружины.

«Войско братьев было окружено», – с горечью вспоминал ливонский летописец.

Готовясь к битве с тяжеловооруженными рыцарями, Александр Невский снабдил часть ратников специальными копьями с крючками на концах, коими можно было стаскивать рыцарей с коней. Другие воины, вооруженные «засапожными» ножами, выводили из строя лошадей. Рыцари гибли, не имея возможности использовать своей основной силы – сокрушительной атаки в конном строю.

Войску крестоносцев было нанесено сокрушительное поражение. Всего лишь немногие конные рыцари смогли пробиться через кольцо окружения. По свидетельству летописца, русские воины преследовали немцев, «секли, гонясь за ними как по воздуху», и «убивали их на протяжении семи верст по льду, до Соболиного берега, а другие в озере утонули», так как весенний лед не выдержал тяжести рыцарских доспехов.

Сам Отто Руденштейн, несмотря на отчаянное сопротивление, попал в плен. Он был полон бешенства, злобы и уныния, когда его, наряду с другими рыцарями, вели пешком по улицам Пскова.

«Как мы могли потерпеть поражение? – мрачно раздумывал он. – Мы пробились сквозь русское войско и считали битву выигранной. Но кто мог подумать, что князь Александр поставит полк у крутого восточного берега, у Вороньего камня, против устья реки Желча». (Избранная позиция была выгодна тем, что крестоносцы, двигавшиеся по открытому льду, были лишены возможности определить расположение, численность и состав русских войск.)

Перед битвой лазутчики облазили всё озеро и донесли обо всех его особенностях Великому магистру. Но даже искушенный Герман фон Зальц не мог себе представить, что Невский так хитроумно расставит свои полки.

Позорно то, что Отто сразили не отборные княжеские дружинники, а сиволапые мужики.

«Эти варвары и бьются по-варварски», – с ненавистью думал Отто. Его, знатного рыцаря, стянул с коня крюком дюжий мужик, а другой – убил его верного скакуна чуть ли не кухонным ножом. Дикари!

Невский, после того как рыцарей провели по улицам Пскова, приказал заточить их в порубы. Отто вместе с несколькими крестоносцами валялись на куче жухлой соломы, в полной тьме земляного узилища, и сыпали на головы варваров проклятия, уже не надеясь остаться в живых.

А князь Александр праздновал победу.

«О псковичи! – воскликнет летописец. – Если забудете эту славную победу и отступите от рода великого князя Александра Ярославича, то похожи будете на жидов, коих Господь напитал в пустыне, а они забыли все благодеяния его; если кто из самых дальних Александровых потомков приедет в печали жить к вам во Псков и не примете его, не почтите, то назовётесь вторые жиды».

Изумлённый страшным поражением крестоносцев, Великий магистр ордена с трепетом ожидал полки Невского под стенами Риги и поспешил отправить посольство в Данию, умоляя короля спасти Рижскую Богоматерь от неверных, жестоких россиян. Но Александр Невский, удовлетворенный ужасом немцев, вложил меч в ножны.

Герман Зальц прислал в Новгород «с поклоном» своих послов, которые сказали, что не только отказываются от Луги и Вотьской земли, но и уступают князю Александру знатную часть Леттгаллии. Попросил магистр, и обменяться пленными.

Летом 1242 года Отто Руденштейн вернулся в орден. А через двадцать четыре года, как наиболее именитого командора, его назначили Великим магистром…

На совете знатных рыцарей весной 1267 года Отто Руденштейн сказал:

– В своё время Чингисхан создал великую империю. В основе его побед – неукротимая сила воли повелителя и железная дисциплина его воинов. Всё это присуще нашему ордену. Сейчас мы сильны и сплочены, как никогда. Трагедия Ледового побоища больше не повторится. С тех пор прошло четверть века, и мы уже многому научились. Теперь нас не поймаешь на крючья, засапожные ножи и другие русские уловки. Да и самого Александра Невского нет уже четыре года. Русь осталась без полководца. Великий же князь Ярослав нам не страшен. Он не только не обладает полководческим даром, но и пуглив, как ворона. Наши отряды уже вблизи Новгорода и готовы вторгнуться в пределы Ростово-Суздальской Руси, но князь Ярослав боится и головы поднять. Он знает, что на Руси некому противостоять нашему рыцарскому войску. В земле Русской, после Александра Невского, нет воинственных князей. Дело дошло до того, что в русские города приглашаются чужеземные князья. Все мы наслышаны о литвинах Довмонте и Тевтивиле, правителях Пскова и Полоцка. Русские готовы носить их на руках. И за что? За то, что эти предатели бьют своих же соплеменников. Но они ещё не встречались с воинами нашего братства. Мы отрубим их головы за измену католической веры. Не хочу об иудах больше говорить, их смерть не за горами.