Текст книги "Святая Русь. Полководец Дмитрий"

Глава 6. Васюта и Марийка

Васюта, волнуясь, шел к Никольской слободе. И чем ближе он приближался к посаду, тем всё медленнее становились его шаги. Вконец оробев, он присел на завалинку старой, почерневшей от времени избёнки и снял шапку с русокудрой головы.

К избенке, от замшелого колодца с журавлем, неторопко шел неказистый мужичонка в посконной рубахе и размочаленных лаптях. В руке нес бадейку с водой. Кудлатый, с редкой куцей бороденкой и с шустрыми озорными глазами. Увидев на завалинке нарядного детину, весело воскликнул:

– Аль в гости ко мне, добрый молодец?

И не дав рта открыть незнакомцу, словоохотливо продолжал:

– Завсегда радешенек. Заходи! У меня бражка добрая, ковш опростаешь – и ноги в пляс. А коль два – так и песню загорланишь. Я ведь знаю – не зря к моей избе притулился. Мою бражку даже бояре уважают, поелику она особливая: душу веселит, а угару не дает. Голова как стеклышко. Заходи!

Васютка добродушно рассмеялся:

– Ну и талалай[82]82
  Талалай – болтун, пустомеля.


[Закрыть] же ты.

– Откуль меня ведаешь? – подивился мужичонка. – Я, почитай, всех мужиков в Переяславле знаю, а тебя впервой вижу. Откуль мою кличку пронюхал?

Васютка ещё больше рассмеялся:

– Да и не ведал я твоей клички. Много калякаешь, вот и назвал так.

– В самую точку! Меня весь посад Талалаем называет. А так-то я Анисим… Но меня всё больше – Аниська. Аниська Талалай. А тебя как звать?

– Васютка.

– Никак, из приезжих?

– Угадал, Талалай. Из Ростова Великого.

– Вона… Из бывшего стольного града, выходит. Славный город. Сорок лет прожил, но ни разу не бывал… А ты, чую, не из ремесленных. И кафтан доброго сукна, и сапоги из дорогого сафьяна, да и руки не загрубелые. То ли сын боярский, то ли княжой послужилец. Не угадал?

– Не угадал, Талалай. Торговлишкой я промышляю, вот и заехал в ваш город.

– А чего ж тогда на моей завалине сидишь? Аль кто испробовать моей бражки присоветовал?

– Случайно присел. Надумал отдохнуть маленько.

– Ну, коль судьба свела, без бражки не обойтись. Уважь, торговый человек. Правда, в избенке моей черт ногу сломает. Так я тебе прямо сюда вынесу.

Аниська шустро шмыгнул в дом и вскоре вышел из него с полным ковшом браги.

– Испей, Васютка. Такой ты отродясь не пробовал.

– Благодарствую, Анисим.

Васютка принял обеими руками расписанный узорами ковш и отпил несколько глотков. Бражка ему и впрямь понравилась. Был в ней какой-то особый смак, коего он и впрямь никогда не испытывал.

– Зело вкусна, Анисим.

– А я что баял? – довольно поскреб короткими, задубелыми пальцам свою лохматую потылицу Аниська.

– Как же ты её готовишь?

– Не серчай, Васютка, но оного я тебе ни в жизть не скажу. У каждого мастера свои ухищрения да уловки, хе-хе… Бражка тебе пришлась по душе, а ковша не издержал и всего-то пригубил. Обижаешь меня, торговый человек.

– Прости, Анисим. Я бы с полной усладой, но дела ждут. Нешуточные дела. Нужна здравая голова.

Васютка поднялся с завалинки.

– Прощай, брат Анисим. Спасибо за угощение. Может, когда и свидимся.

– Свидимся, – утвердительно кивнул головой Аниська Талалай.

* * *

Васютка встал близ оконца, прислушался. Из избы раздавался негромкий напевный голос:

 
Солнышко, милое солнышко,
Обогрей меня своими лучами,
Освети мою темную горенку,
Порадуй душу мою светлую…
 

«Марьюшка! – пронеслось в голове Васютки. – Песню о солнышке напевает. Значит, не печалится, о бедах своих забыла…» А, может, и про его, Васютку, запамятовала? И всего какой-то час виделись. Стоит ли в избу заходить?

И Васютка вновь заробел. Вот ведь диво дивное! С ордынцами лихо сражался, а к девушке зайти не смеет. Легче вновь за меч взяться и на целый татарский полк кинуться, чем дверь открыть.

Нет, молодой купец обманулся в своих предположениях. Напротив, девушка пела с грустинкой. Она просила солнышко порадовать её опечаленную душу. Встретился ей добрый молодец, приглянулся и сгинул. Поди, навек сгинул. Не будет он её искать. Кому нужная бедная сиротка? У такого пригожего молодца наверняка давно уже есть суженая. Да на него все девушки заглядываются, и не такие, как она, Марийка. Бедная, из чёрного посадского люда. Нет, никогда он больше не возжелает её увидеть. И нечего о нём больше думать. Выкинуть из сердца!.. И какая же она дурёха, когда первому встречному душу свою открыла. Нараспашку отворила. И что на неё нашло? Почему именно этому незнакомому парню она так доверилась?

Марийка вздохнула и уселась за прялку. Невесело было на её душе.

«А может, к Синему камню сходить? – вдруг подумалось девушке. – Бабка Пистимея перед своей кончиной наказывала: коль будет совсем худо, наведайся к Синему камню да помолись горячо, и худо отступит…» Но к волшебному камню ходят всего один раз. Может, такая беда навалится, что её девичьи грезы покажутся пустяшными. Вот тогда-то она и пойдет к Синему камню, а пока надо обождать.

Гришка Малыга с заступом на плече шёл к избе с огорода. Увидев молодого мужчину в доброй одежде и обувке, нахмурился.

«Уж не притащился ли опять человек Мелентия Ковриги? Сергуня Шибан носа не кажет, так боярин нового послужильца подослал. Похотливый боров!»

Гришка вознегодовал. Надо этого боярского прихвостня крепко шугануть, да так, дабы вовек позабыл дорогу к Марийкиному дому.

Малыга стиснул крепкой ладонью заступ и с угрожающим видом ступил к послужильцу Мелентия Ковриги.

– От боярина притащился?

Васютка растерянно пожал плечами. Вид внезапно очутившегося перед ним мужика был настолько враждебен, что парню стало не по себе.

– От какого боярина?

– Ведаю, от какого. А ну, ступай прочь!

– Да ты что, мужик, белены объелся?

– Ступай, сказываю, а не то башку рассеку!

Услышав громкие возгласы Гришки Малыги, из избы вышла Марийка и с радостным удивлением уставилась на Васютку.

– Ты-ы? – протянула она и, залившись румянцем, добавила: – Пришёл, значит…

Настал черед удивляться Малыге. Он опустил заступ и захлопал глазами на Марийку.

– Кто это?

– Васютка, – тихо отозвалась девушка и ещё больше смутилась.

– Да какой ещё Васютка? – продолжал недоумевать Малыга.

– Прости, дядя Гриша. Я тебе о нём ничего не поведала. Это он меня до Переяславля подвез. Сам он из ростовских купцов.

Малыга пытливо поглядел на Васютку, затем на Марийку и хмыкнул. Оба почему-то стушевались – значит, не зря этот молодой купец к избе пришёл. Никак, Марийка ему поглянулась. Но это ещё ни о чём не говорит. На красивых девок многие глаза пялят – и простолюдины, и купцы, и бояре. Но не у каждого из них чистые помыслы. Вот и этот купчик, видимо, на Марийку позарился. А что у него на уме? Может, одна похоть, как у того же боярина Мелентия.

Гришка хоть и опустил заступ, но глаза его оставались настороженными. Он не ведал, что ему предпринять.

Видя нерешительность Малыги, Марийка, преодолевая всеобщее замешательство, молвила:

– Да ты не тревожься, дядя Гриша. Васютка – человек добрый. Давай пригласим его в избу.

– Будь по-твоему, Марийка, впускай своего гостя, а я покуда за Авдотьей сбегаю.

– Проходи, Васютка.

– Благодарствую, Марьюшка.

Васютка вошел в избу, снял шапку, перекрестился на правый угол, в коем висела икона Пресвятой Богородицы, и опустился на лавку, опустив на колени узелок с подарками.

Изба ему понравилась: опрятная, чистая, сказывалась рука хозяйки.

– Поди, проголодался. Давай я тебя покормлю, – метнулась к печи девушка.

– Спасибо, Марьюшка. Сыт я.

– Да ты не стесняйся, Васютка. Мы с тётей Авдотьей и кашу сготовили, и репу пареную, и лепешки поджаристые. С молоком – вкуснятина! Да вот и тетя Авдотья скажет.

Васютка поднялся, поздоровался с женщиной и вновь опустился на лавку. Авдотья, зорко глянув на парня, облегченно вздохнула. Кажись, и впрямь человек добрый, по глазам видно.

Авдотья слышала последние слова Марийки и, улыбнувшись, поддакнула:

– Лепешки у нас и впрямь удались. С молочком-то топленым сами в рот просятся. Откушай, мил человек.

Васютка ведал обычай: коль в гости зашел, отказываться от угощения грех.

– С удовольствием откушаю.

А тут и Гришка появился. Моргнул супруге, и та, без обычного ворчания, поняла. Вскоре на столе оказалась (надежно припрятанная) скляница с вином.

– Молодец, мать! – оживился Гришка. – Человека хлеб живит, а вино крепит. Где винцо, там и праздничек. Ну, так за добрую встречу, православные!

За едой и чарочкой Малыга узнал, что купец (Васютка после выпитой чарки разговорился) случайно встретился с Талалаем.

– Вот те на! – и вовсе оживился Гришка. – Да то мой наипервейший содруг. Уж куды башковитый мужик!

– Башковитый?

– Страсть, Васютка. Уж на что я в любом деле умелец, но Аниська меня за пояс заткнет. Его сам князь Дмитрий Лексаныч ведает.

– Да за какие заслуги?

– За ратные диковины. Аниська такой искусник, что всякие стенобитные орудия может сотворить. Его наш князь с собой в Ливонскую землю брал. Талалай, когда осаждали Юрьев, какую-то стенобитную махину смастерил. Дмитрий Лексаныч его серебряным кубком и боярским кафтаном наградил. Кубок-то он сохранил, а кафтан ему – как пятое колесо к телеге. Всей Никольской слободой в питейной избе пропивал. Затейливый мужичонка.

– Затейливый, – кивнул Васютка.

После трапезы Гришка (у коего давно уже вертелся вопрос) молвил:

– А теперь, мил человек, пора и о себе кое-что поведать. Чьих будешь и кто батюшка твой? Марийка ныне нам вместо дочери, потому и справляюсь.

Васютка ответил, ничего не скрывая:

– Отец мой, Лазута Егорыч, был когда-то крестьянским сыном. В ратниках ходил. Лихо сражался. Заприметили его князь Василько Константиныч и боярин-воевода Неждан Корзун. После гибели Василька Константиныча сын его Борис взял моего отца в старшие дружинники.

– Выходит, в княжьи мужи? Высоко взлетел твой батюшка, – уважительно произнес Малыга. – Уж не в боярском ли чине ходит?

– Мой отец за чинами не гонится. И вовсе не нужно ему боярство, так он и князю сказал.

– Диковинный твой батюшка… Сам-то один в семье?

– Почему ж? Два брата в княжьей дружине служат. Дома – мать, Олеся Васильевна, и её отец, Василий Демьяныч. Ему уже ныне за восемьдесят. Он всю жизнь в купцах был, вот и меня на сие дело прельстил. Имя же мое в честь деда нарекли.

– Однако ты важная птица, Васюта Лазутыч, – крякнул в рыжую бороду Гришка Малыга. – Почитай, не токмо купец, но и боярский сын. Отчего ж себя так неуважительно зовешь? Какой же ты Васютка? Словно ты смерд или трудяга из городской черни. Ты – Васюта Лазутыч.

– А мне так проще, дядя Гриша. И мать, и отец, и братья, и дед всю жизнь меня Васюткой кличут. Я уж к этому привык. И вас всех прошу так меня называть. Хорошо?

Марийка кивнула в знак согласия, Гришка же, переглянувшись с Авдотьей, неопределенно молвил:

– Поживем – увидим. Пойдем-ка, мать, на огород. Пусть молодые потолкуют.

Наконец-то Васютка и Марийка остались одни. С минуту молчали, а затем Васютка, побеждая робость, произнёс:

– Я все дни думал о тебе, Марьюшка.

– Правда?

– Богом клянусь. Только и чаял о тебе. Впервой это со мной. Всем сердцем к тебе тянулся… А ты хоть раз вспомнила меня?

Марийка подняла на Васютку свои счастливые глаза и тихо молвила:

– Вспоминала… ещё как вспоминала. Думала, больше не увижу тебя.

– Ну и напрасно, Марьюшка.

Васютка ласково провёл ладонью по тугой светло-русой косе девушки, затем ступил к лавке, на коей лежал узелок.

– Я тут тебе, Марьюшка, небольшой подарок принес.

Перед глазами девушки предстали кокошник с жемчужными подвесками, серебряный венец и серебряные серёжки.

– Это всё мне? – ахнула Марийка.

– Тебе, Марьюшка, прими от чистого сердца.

Девушка, рассматривая подарки, так разволновалась, что слезы выступили у неё на глазах. Никогда ещё ей не дарили подарков. А тут сразу такие богатые! Будто какой-нибудь боярышне.

– Что с тобой, Марьюшка?

– Но ведь… но ведь такие подарки только невестам дарят.

– А ты и есть моя невеста, – осмелел Васютка. – Согласна ли, Марьюшка?

У девушки учащенно забилось сердце. Она потупила очи. Васютка назвал её невестой. Пресвятая Богородица, да не во сне ли всё это происходит?

А Васютка положил свои руки на её плечи и вновь переспросил:

– Согласна ли, Марьюшка?

Девушка вновь глянула в глаза доброго молодца и увидела в них столько нежности, что она не удержалась от сладостного чувства и выдохнула:

– Согласна, Васенька.

Глава 7. Хитрость на хитрость

Посланец хана Золотой Орды Менгу-Тимура был невысокого роста, но крепкого телосложения. После обильного угощения мурза Джанибек, развалившись в непривычном для него кресле, с довольной, покровительственной улыбкой на жирном, лоснящемся лице произнес:

– Ты, князь Дмитрий, пока недоумеваешь, зачем к тебе явился гонец великого хана. В голове твоей бродят всякие мысли. Менгу-Тимур вызовет тебя в Орду, а может, прикажет выслать твою дружину на войну с врагами ислама или же заставить собрать внеурочную дань. Не так ли, князь?

Дмитрий пожал плечами.

– Я и в самом деле в полном неведении, мурза. Но хочу заметить, ты отменно владеешь русским языком.

Джанибек тоненько рассмеялся:

– Великий хан знает, кого послать по важному делу к урусам. Я пятнадцать лет был баскаком в городе Смоленске и преднамеренно научился вашему языку, зная, как ценят наши ханы своих подчиненных, владеющих языком врага… Сейчас ты в большой тревоге, князь. Из Орды с хорошими вестями не приезжают. Но на этот раз тебе очень повезло, князь Дмитрий. Не стану тебя томить ожиданием. Сейчас ты будешь ликовать. Хан Менгу-Тимур намерен сосватать тебе в жены одну из знатных дочерей рода Чингисидов.

Дмитрий окаменел. Он всего ожидал от посланника хана Золотой Орды, но такого!.. В голове – рой мыслей. Почему Менгу-Тимур решил женить его, русского князя, на мусульманке? Какая ему в этом выгода?

Джанибек расценил онемение князя его неожиданной радостью. Пусть подольше продлятся для него эти счастливые минуты.

После некоторого замешательства Дмитрий пришел в себя. Есть выгода! На Руси знают: Менгу-Тимур не только умен, но и чрезмерно хитер. Вероятно, он окончательно убедился, что великий князь Ярослав Ярославич не оправдал его надежд, и теперь подумывает о новом властителе Руси. Конечно, он ведает о славе Дмитрия Переяславского, сына Александра Невского, после громкой победы над ливонцами в 1262 году. Ведает он и о мнении князей, ни во что не ставивших Ярослава. Он, Дмитрий, по расчетам хана – один из претендентов на великокняжеский стол. А коль так, то такого князя надо накрепко приблизить к себе, дабы тот стал послушным орудием Менгу-Тимура. Став сродником великих Чингисидов, Дмитрий Переяславский будет исполнять любой приказ золотоордынского повелителя. Тогда прощай всякие помыслы об укреплении Руси. Хитер и коварен Менгу-Тимур!.. Но этому не бывать. Он, Дмитрий, никогда не женится на иноверке. Но как отказаться от «заманчивого» предложения? Прямой отказ приведет Менгу-Тимура в негодование, и он сделает всё возможное и невозможное, дабы не только убрать его, Дмитрия, с переяславского стола, но и найти способ лишить жизни. Ханы Золотой Орды прекрасно владеют этим давно испытанным оружием. Но тогда все планы Дмитрия – псу под хвост. Литовский король Воишелк, узнав о смерти главного заводилы мирных переговоров, тотчас свернет с Русью всякие сношения. Оживятся ливонские рыцари, для коих мир Руси с Литвой – кость в горле.

Посланец хана заждался ответа. Ну что ж? Надо как-то выкручиваться из сложной ситуации. И он, Дмитрий, кажется, кое-что придумал. На хитрость Менгу-Тимура он ответит своей хитростью.

С доброжелательной улыбкой князь Дмитрий откинулся на спинку кресла и молвил:

– Я почтен вниманием хана Золотой Орды. Его предложение весьма лестное. Породниться с родом великого Чингиса – великая честь для любого русского князя.

Мурза Джанибек, поглаживая мясистой ладонью по животу, скрытому парчовым тёмно-зелёным халатом, ублаготворенно произнес:

– Я знал, что ты будешь обрадован столь важным и приятным известием. Когда ты прибудешь за нашей прекрасной невестой, князь Дмитрий? Великий хан должен знать точную дату твоего приезда, чтобы достойно приготовиться к дастархану[83]83
  В данном случае к пиршеству.


[Закрыть].

– Я скажу о точной дате, мурза Джанибек. Если великий хан меня уважает, то он должен уважать и древние обычаи моей страны. Во-первых, иноверка, выходящая замуж за русского человека, должна принять обряд православного крещения, ибо наш Бог не позволяет жить христианину с мусульманкой.

– Ваш закон великий хан нарушать не будет… А что же во-вторых, князь?

– А во-вторых, достопочтимый мурза, на Руси издревле существует обычай, по коему венчание молодых происходит на Покров-свадебник.

– Это когда же?

– Следующей сенью, когда с полей уберут весь урожай, после первого октября. У девушек даже присловье есть: «Батюшка Покров, покрой землю снежком, а меня женишком».

Лицо мурзы вытянулось.

– Значит, свадьбе быть только через год. Я не думаю, что великий хан будет удовольствован таким ответом.

– Но хан и не указывал на какой-то неотложный срок. Не так ли, мурза?

Князь Дмитрий ведал, что татарские гонцы из Золотой Орды не имели права дополнять повеление ханов ещё и собственными словами. Они говорили только то, что им было наказано.

Джанибек, поправив белоснежную чалму на голове, замешкал с ответом, и это обстоятельство убедило Дмитрия, что он угодил в самую точку.

– О каком-либо сроке великий хан действительно не говорил. Но будет тебе известно, князь Дмитрий, что Менгу-Тимур не любит долго ждать.

– Всему своё время, мурза. Год – не такой уж великий срок. Не должен же я рушить древние обычаи. Меня и церковь осудит. Великому хану не понравится, когда его зять будет в ссоре с духовенством. Всё должно пройти гладко, мирно и достойно, тем почетнее родство князя с Чингисидами. Мнится мне, что хан Золотой Орды не выскажет своего недовольства. Напротив, своей выдержкой покажет нашему народу, что он чтит законы древней Руси, и тем самым приобретет уважение не только среди простолюдинов, но и среди всех русских князей. Все эти слова ты, мурза Джанибек, непременно передай великому хану. Я спрошу о них, когда прибуду на смотрины невесты.

– У меня хорошая память, князь Дмитрий, – всё с той же улыбкой произнес мурза.

Джанибек оказался в затруднительном положении: он не знал, что ему делать. Он допустил непростительную ошибку, когда не спросил у хана о сроке пребывания в Сарай-город переяславского князя. Князь же Дмитрий не упустил этого момента и выставил свои доводы. В уме ему не отказать. Год – слишком большой срок. И один Аллах знает, как отнесётся к словам переяславского князя великий хан. Он может и прогневаться и вновь отошлёт его, мурзу, к Дмитрию. Но теперь уже ничего не поделаешь. Надо возвращаться в Орду.

Князь одарил Джанибека богатыми подарками, что значимо улучшило расположение духа посланника Менгу-Тимура.

Проводив мурзу и вернувшись в свои покои, Дмитрий надолго задумался. Оправдается ли его надежда на благоразумие хана Золотой Орды? Он начал с Менгу-Тимуром рискованную игру. Возможно, хану и понравится его ответ, и он в самом деле будет ждать свадьбы целый год. А что произойдет потом, когда он, Дмитрий, откажется от иноверки? Менгу-Тимур поймёт, что его основательно одурачили, и постарается нещадно наказать обманщика… Придумать какой-то серьезный повод отрешения? Но хан уже вдругорядь не поверит, тем более он поймет, что за урочный[84]84
  Урочный – то есть назначенный (период времени) для совершения того или иного дела.


[Закрыть] год князь Дмитрий зря времени не терял. Он собрал русские дружины и двинул их на Ливонский орден.

Но быть ли по сему? Как долго нет из Литвы Неждана Корзуна. Видимо, идут трудные переговоры с Воишелком. Король чересчур злопамятен, чтобы забыть вторжение русских войск на его землю. Особенно ему не запамятовать своего родного брата Довмонта. Именно он убил литовского короля Миндовга, отца Воишелка. Но месть Довмонта можно оправдать. Миндовг после смерти королевы пригласил к себе красавицу супругу нальшанского князя Довмонта и насильно заставил её выйти за него замуж. Возмущенный Довмонт застал Миндовга врасплох и убил его вместе с двумя сыновьями. У короля остался единственный сын Воишелк, и он, естественно, начал жестоко сводить счеты с Довмонтом. Но тот не только не устрашился своего брата, но и сам принялся отважно бить его полки.

Летописцы Пскова сложили о мужественном полководце похвальное «Сказание о Довмонте», кое дошло и до Дмитрия. Вот оно:

«В 6773 (1266) году из-за распри побились литовцы друг с другом, блаженный же князь Довмонт с дружиною своей и со всем родом покинул отечество своё, землю Литовскую, и прибежал во Псков. Был этот князь Довмонт из рода литовского, сначала поклонялся он идолам по заветам отцов, а когда Бог восхотел обратить в христианство людей новых, то снизошла на Довмонта благодать Святого Духа, и, пробудившись, как ото сна, от служения идолам, задумал он со своими боярами креститься во имя Отца и Сына и Святого Духа. И крещен был в соборной церкви Святой Троицы, и наречено ему было имя во святом крещении Тимофей. И была радость великая во Пскове, и посадили его мужи псковичи на княжение в своём городе.

Несколько дней спустя задумал Довмонт отправиться в поход с мужами-псковичами, с тремя девяносто, и покорил землю Литовскую, и отечество свое завоевал, и полонил княгиню Герденя и детей их, и всё княжество его разорил, и направился со множеством пленных к городу Пскову. Перейдя вброд через Двину, отошел на пять верст и поставил шатры в бору чистом, а на реке Двине оставил двух стражей – Давыда Якуновича, внука Жаврова, с Лувою Литовником. Два же девяносто воинов он отправил с добычей, а с одним девяносто остался, ожидая погони.

В то время Гердень и князья его были в отъезде, когда же приехали они домой, то увидели, что дома их и земли разорены. Ополчились тогда Гердень, и Гойторт, и Люмби, и Югайло, и другие князья, семьсот воинов погналось вслед за Довмонтом, желая схватить его и лютой смерти предать, а мужей-псковичей мечами посечь; и, перейдя вброд реку Двину, встали они на берегу. Стражи, увидев войско великое, прискакали и сообщили Довмонту, что рать литовская перешла Двину, Довмонт же сказал Давыду и Луве: „Помоги вам Бог и Святая Троица за то, что устерегли войско великое, ступайте отсюда“. И ответили Давыд и Лува: „Не уйдем отсюда, хотим умереть со славой и кровь свою пролить с мужами-псковичами за Святую Троицу и за все церкви святые. А ты, господин и князь, выступай быстрее с мужами-псковичами против поганых литовцев“. Довмонт же сказал псковичам: „Братья мужи-псковичи! Кто стар – тот отец мне, а кто млад – тот брат. Слышал я о мужестве вашем во всех странах, сейчас же, братья, вам предстоит жизнь или смерть. Братья мужи-псковичи, постоим за Святую Троицу и за святые церкви, за своё отечество!“

Это был день великого мученика Христова Леонтия Ростовского, и произнес князь Тимофей: „Святая Троица и святой Леонтий, помогите нам в час сей одолеть ненавистных врагов“. Выехал князь Довмонт с мужами-псковичами и Божиею силою и помощью святого Христова мученика Леонтия с одним девяносто семьсот врагов победил.

В этой битве был убит великий князь литовский Гойторт, а иных князей многих убили, многие литовцы в Двине утонули, а семьдесят из них выбросила река на остров Гоидов, а иные на другие острова были выброшены, некоторые же вниз по Двине поплыли. И возвратились мужи-псковичи с радостью великой к Пскову-городу и с многой добычей, и была радость и веселье всеобщее в городе Пскове о заступничестве Святой Троицы, и славного великого Христова мученика Леонтия, ибо их молитвами были побеждены супостаты…»

Князь Дмитрий отложил летопись. Добрые слова сказали о Довмонте псковские летописцы[85]85
  Сказание о благоверном князе Довмонте – северно-русское княжеское житие, близкое по жанру Житию Александра Невского, но более светское по характеру. Его герой – князь Довмонт (Тимофей) (?–1299), литовец по происхождению, княжил в Пскове в 1266–1299 годах. Под его предводительством русские войска одерживали блестящие победы над Ливонским орденом и Литвой. Сказание пользовалось огромной популярностью в Пскове и Новгороде, вошло в летописи этих земель.


[Закрыть]. Сейчас для короля Воишелка он первый враг. Не потому ли так долго не возвращаются из Литвы русские гонцы? Дмитрий возлагает на псковского князя большие надежды. Этот бесстрашный полководец должен сыграть видную роль в походе на Ливонский орден. Он довольно молод, ему нет и тридцати, но слава о псковском князе прогремела далеко за пределами Руси.

(Позднее Дмитрий Александрович выдаст свою дочь за Довмонта.)

Мысли князя неожиданно прервал вошедший в покои боярин Ратмир Вешняк:

– Едва не сгорел Никольский храм, князь.

Дмитрий резко повернулся к боярину.

– Опять?.. Велик ли урон, Ратмир Елизарыч?

– Господь смилостивился. Занялся было, но успели потушить. Всё уцелело.

– Слава Богу, – размашисто перекрестился Дмитрий.

Не везёт же Никольской слободе! Летом едва ли не вся выгорела. Осталось пять избёнок (в том числе и Палашки Гулены, о чём князь, конечно, не ведал), а вот храму не повезло.

Деревянные церкви не один раз на своём долгом веку горели дотла. То молния зажжёт, то дьякон размашется кадилом и заронит под престол уголек, то пономарь забудет затушить перед иконостасом свечу. Церкви стремглав вспыхивали и сгорали со всей утварью. А раз был случай, когда ночью сгорел вместе с деревянным храмом старик-сторож, живший под колокольней и обязанный вылезать из своей конуры с наступлением сумерек, дабы потянуть за верёвку и ударить в колокол.

Сгоревшая церковь восстанавливалась быстро: в один день благочестивыми мирянами свозились брёвна из ближайших лесов, обыденкой же обтесывались и распиливались брёвна и доски, обыденками рубили стену под самую стреху, обшивали крышей, прирубали колокольный сруб, ставился иконостас.

Но страшнее всего, когда погибал главный городской собор. В 1183 году во Владимире произошел лютый пожар. Сгорела и соборная церковь Святой Богородицы со всеми пятью золотыми верхами и со всеми узорочьями, кои были в ней внутри и вне древнего храма: паникадилами серебряными, сосудами золотыми и серебряными, одеждами, шитыми золотом и жемчугом, кои на праздник развешивали в две верёвки от Золотых ворот до собора и от собора до владычных сеней.

Через пять лет красивейший пятиглавый белокаменный храм был восстановлен.