Текст книги "Святая Русь. Полководец Дмитрий"

Глава 5. Узник

С каждым днем в каземате Васютки становилось всё холоднее. Рыцари его взяли в сентябре, и тогда ещё солнце, проникая через узкое зарешеченное оконце, немного согревало его каменное помещение. А затем миновали грязник[130]130
  Грязник – октябрь (а также: грудень, листопад, свадебник, зазимье).


[Закрыть], братчины[131]131
  Братчины – ноябрь (листопад, грудень, как и названия октября).


[Закрыть] и зимник и наступил лютый сечень[132]132
  Сечень – январь.


[Закрыть]. В темнице стало совсем холодно. Одно было утешение: в холода куда-то исчезли крысы, война с которыми отрывала у Васютки много сил.

Днем он пытался согреться оловянной кружкой кипятка, которую приносил ему со скудной пищей новый надсмотрщик Карлус, а ночью зарывался в груду жухлой соломы, изгаженную мышами, но теплей от этого не становилось.

Васютка очень исхудал, а однажды стылой ночью его охватил лютый озноб, и к утру его объял такой недуг, что он не мог подняться со своего «ложа».

Надсмотрщик Карлус, войдя в узилище с жидкой похлебкой, глянул на Васютку и покачал головой. Узник был явно болен. Пылающее лицо покрылось липким потом, русич бредил и глухо стонал.

Карлус потряс узника за плечо, но тот даже не смог глаз открыть. Его била мелкая дрожь.

Надсмотрщик постоял, подумал и пошел к фогту Вернеру. Выслушав Карлуса, командор произнес:

– Ступай к Кетлеру. Пусть он переведет пленного в другое помещение, разведет камин и пришлет к купцу лекаря Иоганна.

Пожилой лекарь, невысокий, лысоватый немец в коричневом камзоле, явился к пленнику с порошками, настоями и отварами, зная о твердом приказе фогта Вернера – исцелить русского купца во что бы то ни стало.

У Васютки оказалось не обычное простудное заболевание, он застудил легкие. Лекарь возился с ним добрые две недели, пока узник не почувствовал заметное облегчение.

– Слава Тебе, Дева Мария! – размашисто перекрестился Иоганн. – Ожил наконец. А я-то уж побаивался – подниму ли тебя. Хворь твоя оказалась тяжкая.

– Спасибо тебе, лекарь, – сидя на мягком ложе, поблагодарил Иоганна Васютка.

– Свою молодость благодари, а то бы тебе не встать. А теперь внимательно выслушай меня, русич. Если хочешь быть окончательно здоровым, то ещё две недели продолжай пить мои настои. Тебе их будет приносит Карлус. И не пропускай ни одного дня!

– Постараюсь, Иоганн… Скажи мне, какой ныне идёт месяц?

– А ты разве не знаешь?

– Кетлер мне никогда не говорил. Судил по снегу, кой видел за оконцем. Думаю, ныне уже идёт лютый студень.

– Я не знаю, что означает твой «студень», но на дворе сейчас месяц генварь, пятое число.

– Зимник? – удивился Васютка. – Долго же я у вас загостился.

– На всё воля Господня, – развёл руками лекарь. – И ещё хочу тебе сказать, русич. Настои будут исцелять твою хворь, но ими сыт не будешь. Тело твое мне напоминает скелет, обтянутый кожей. Тебе, русич, нужно хорошо питаться, иначе ты можешь попасть в сети другой болезни.

– А вот здесь воля твоя невыполнима, Иоганн, – усмехнулся Васютка. – Ты забыл, что я пленник, а пленника кормят хуже, чем скотину.

Лекарь подошел к камину, подбросил два коротких, сухих полешка и, многозначительно посмотрев на пленника, произнес:

– Я доложу твои слова фогту. И если ты ему нужен, то господин командор сделает так, что ты поправишься и телом. Мыслю, так и будет. Не зря же он приказал избавить тебя от недуга. Рыцарь Вернер Валенрод ничего напрасно не совершает.

В тот же день, на ужин, Васютке подали жареную курицу и чару сладкого красного вина. Купец головой крутанул. Ну и ну! Иоганн оказался прав. Он нужен Вернеру. Но зачем? С какой целью он держит его в своём замке?

Однажды он попытался попросить Кетлера доставить его к командору, но тот лишь злобно рассмеялся и всячески оскорбил пленника. Не сделать ли такую просьбу новому надзирателю Карлусу? Он совсем другой человек – более добрый и уравновешенный, ни разу не обругал его грязным словом.

– Послушай, Карлус, – начал Васютка на другое утро, когда надзиратель принес ему на медном подносе пищу и кубок вина. – Не сможешь ли ты оказать мне большую услугу?

– Смотря какую, русич, – неопределенно отозвался надзиратель.

– Мне бы хотелось переговорить с хозяином замка. Ты способен доложить о моей просьбе Вернеру?

– Это невозможно, русич. Напрямую я не вхож в палаты фогта.

– А как же ты доложил о моем недуге и пище?

– Через господина Кетлера. Всё делается через него. Только он решает такие дела.

Худое лицо Васютки помрачнело. Паук (как прозвал он Кетлера) и словом не обмолвится о просьбе пленника. Уж чересчур злобный он человек, чтобы устроить встречу с Вернером.

Длительно посмотрев на нахмурившееся, исхудалое, бледное лицо Васютки, надзиратель, пошевелив железной клюкой красные угли в камине, сочувственно произнёс:

– Я понимаю, русич, что тебе очень хочется встретиться с хозяином замка. Тебе тяжело. В одиночной тюрьме не только можно умереть от болезни, но и сойти с ума.

– Я не боюсь никаких напастей. Пусть я погибну, но меня изо дня в день мучает лишь один вопрос: почему рыцарь Вернер держит меня в своём замке? Почему?!

Последние слова Васютка даже выкрикнул, выкрикнул с яростью.

– Ну хорошо, русич. Я попытаюсь поговорить с Кетлером. А если из этого ничего не получится, я расскажу о твоей просьбе главному повару, который лично подает пищу фогту. Наберись терпения.

– Да спасёт тебя Христос, Карлус.

* * *

Фогту донесли просьбу пленника. Это сделал Кетлер. Ещё в сентябре месяце Вернер приказал своему доверенному лицу:

– Купца не баловать. Пусть узнает, что значит сидеть в тюрьме на скудной пище вместе с крысами.

– А если он сдохнет? – желчно, с садизмом на лице, спросил Кетлер.

– До этого не допускать. Если купец умрёт, то ты понесёшь суровое наказание.

Кетлер недоуменно хмыкнул:

– Я не понимаю тебя, господин командор.

– Тебе нечего и понимать. Я не намерен отчитываться перед своими слугами. Выполняй то, что тебе приказано.

Кетлер обидчиво фыркнул и вышел из палаты Валенрода. Свою злость он вымещал на пленнике. Он ненавидел русских людей, считая их дикими варварами, которые сравнимы лишь со скотиной.

Однажды ночью, когда узник спал, фогт тихо вошёл в каземат и приказал Кетлеру осветить факелом лицо пленника. Оно было настолько худым и изнеможенным, что Вернер метнул суровый взгляд на своего доверенного слугу.

– Этого купца скоро унесут в могилу. Ты плохо выполняешь мой приказ, Кетлер. С завтрашнего дня я назначаю другого надзирателя.

– Но я видел в нём всего лишь пленника, хотя и не жаждал его гибели, – норовил оправдаться Кетлер.

– Помолчи! – повысил голос Валенрод. – А кто жестоко избил беззащитного купца?

Кетлер удивился: кто-то из стражников всё-таки доложил об избиении узника. Но кто? Этого никогда не узнаешь. Ясно одно: у фогта всюду имеются свои глаза и уши. Но почему-то Вернер ничего не сказал ему, Кетлеру. Странно.

Вышагивая в сопровождении телохранителя Бертольда Вестермана и слуг с факелами к парадной двери замка, Валенрод думал: «Этот купец, сын известного посланника Лазуты Скитника, оказался крепким и выносливым человеком. Ни разу он не пожаловался на холод, нищенское питание и отвратительную камеру с мышами и крысами. Другой бы начал бить кулаками в железную дверь и просить улучшения своего невыносимого содержания. Купец всё перенёс и вытерпел, что делает ему немало чести».

Командор преднамеренно проверял русича, чтобы убедиться – стоит ли игра свеч. За слабака и рохлю, никчемного сына, отец и ломаного гроша не даст. А вот за достойного сына посланник ничего не пожалеет. Ныне, как донесли лазутчики, Скитник находится в составе войска князя Дмитрия. Он хоть и в годах, но силен, как медведь. Сказывают, он бывший ямщик и кузнец князя Василька Константиновича, мужественно погибшего в битве с татарами на реке Сить. О геройской гибели князя дошли легенды даже до Немецкой земли.

Вернер Валенрод уважал неустрашимых ратоборцев. С такими интересно воевать и тем почетней поразить бесстрашного воина копьем или мечом. Война же близится. Войска князя Дмитрия идут уже по землям Литвы, и вскоре они вступят во владения датских крестоносцев.

Магистр Руденштейн тоже зря времени не теряет. Подписав «вечный» мир с Русью, он собирает всех ливонских рыцарей в Мариенбурге, готовя неожиданный удар (а если уж честно – предательский удар) князю Дмитрию в спину. Конечно, такую победу честные хронисты[133]133
  Хронисты – так назывались на Западе летописцы.


[Закрыть] не назовут блистательной даже в угоду Великому магистру, на что тот и надеется. Напрасно, Отто! Такую коварную победу не назовешь победой века. Разве что твои крючкотворцы-лизоблюды напишут о тебе как о великом полководце. Но история никогда не верит придворным лживым хронистам.

Уже в своих покоях Вернер внезапно подумал: «Великий магистр говорил только о Пскове и Новгороде. О Переяславле же Залесском он и словом не обмолвился. Выходит, этот город не входит в его планы…» Тогда зачем он посылал его, первого рыцаря ордена, в столь далёкое и небезопасное путешествие? Зачем?.. Ливонский орден никогда не ходил на Ростово-Суздальскую Русь. Его удел – пограбить северо-западные рубежи, и не больше.

Любой предыдущий Великий магистр отчетливо понимал, что пройти из земли Немецкой через всю Русь – полностью потерять всех крестоносцев. Даже великий полководец хан Батый, напав на русичей со своим 500-тысячным войском, был страшно раздосадован гибелью сотен тысяч своих неустрашимых воинов. Куда уж идти вглубь Руси Отто Руденштейну, когда его войско едва ли не в десять раз меньше татарского? Он об этом и не помышляет.

Значит, поездка Вернера была бессмысленной. План переяславской крепости никому не нужен. Пустая бумажка. Какой же вывод?.. Думай, командор, думай! У тебя разумная голова, и ты непременно должен разгадать странное поручение Великого магистра. Некоторые рыцари нашептывают, что он, Валенрод, давно уже стал неудобен Отто Руденштейну, ибо является первым претендентом на его высокий трон. Не в этом ли разгадка?

Великий магистр полагал, что он, Вернер, не справится со сложным поручением, вернется в Мариенбург с поникшей головой и потеряет славу первого рыцаря. Орден святой Марии не терпит тех, кто не справляется с заданием Великого магистра. А раз так – Вернер Валенрод отодвинется в тень и навсегда забудет свою высокую мечту – стать властелином ордена.

Но Отто Руденштейн просчитался, продолжал раздумывать командор. Он, Вернер, не только удачно справился с поручением магистра, но и привез в Ливонию ценного пленника, который при определенных условиях может спутать все карты переяславскому князю Дмитрию.

Купец напрашивается на разговор. (Главный повар фогта сумел таки передать просьбу пленника.) Но чего он добивается? Освободить его из тюрьмы? Глупо. Такого вопроса купец не будет задавать. Улучшить его жилище и стол? Но и это условие выполнено. Теперь пленник пойдет на поправку, и к началу битвы с русичами он будет выглядеть совершенно здоровым, таким, каким в последний раз видел его отец. Надо разрешить купцу и продолжительные прогулки, чтобы вернулся его огнистый румянец на щеках… Русич не должен обижаться на хозяина замка. И всё же он упорно желает с ним, Вернером, встречи… Ну что ж. Встреча состоится.

Глава 6. Лихо воевать зимой

Зима выдалась стылой и метельной. Поход был труден. Особенно доставалось дружинникам и пешим ратникам: не князья и бояре. Этим на дневках и ночевках – мороз не мороз, да и в пути едут на конях в теплых меховых сапогах и шубах.

Князьям и боярам их дворовые люди (тех тоже забрали в рать) ставили нарядные шатры. Внутри – утаптывали снег и устилали его широкими и сухими сосновыми досками и толстыми тюфяками. Верх же шатра утепляли медвежьими шкурами и ватными одеялами. А чтобы одеяла не отсырели от снега, весь шатер обвивали рогожами.

Пешие и конные ратники умудрялись по-своему прятаться от морозов и метелей. Они, ведая стародавние «хитрости» русских воинов, ставили копья горкой и из них строили шалаши из еловых лап, ветвей и прутьев, покрывая сооружения войлоком. Нутро же застилали сеном, соломой и залезали туда на ночлег. Но всем сена и соломы не хватало: обозные люди жадничали, сокрушенно сетовали:

– На лошадей сена не хватает, а вы по шалашам тащите. А не подумали, малоумки, что нам ещё вспять тыщи верст ехать. Где корму набраться?

Но «малоумки» не отступали:

– А нам что, замерзать? На лютого ворога идём. В такой сечень можно и вовсе околеть. Кто ж тогда ливонца будет бить?

Обозные хоть и жалели простолюдинов, но коней, ведая строгий наказ большого воеводы, жалели ещё больше.

И все же замёрзших людей в рати не оказалось: сказывалась природная привычка людей жить в суровых условиях зимы. Во время дневок князь Дмитрий старался разбивать военный стан в лесу, где легче укрыться от непогодицы. Ратники, поставив шалаши, разводили костры, готовили на огне варево, таяли снег в бадьях для лошадей, толкались друг с другом, а нередко и боролись для сугрева, дабы застоявшаяся кровушка заиграла по жилам.

Другие же ратники (во время привалов) надевали короткие, но широкие лыжи, обитые лосиной кожей, вешали на плечо лук и колчан со стрелами и уходили в лес, дабы подстрелить зверя или птицу. Придя с добычей, обделывали её, коптили на кострах и ели.

Как-то к одному из костров, раз в неделю досматривая войско, в сопровождении князей, некоторых бояр и старших дружинников, подошел большой воевода. Ратники встали, скинули с кудлатых голов малахаи и поклонились в пояс.

– Сидите, сидите, – махнул рукой князь Дмитрий. – И шапки наденьте. Никак, зайца подбили?.. Эге, да тут и мой умелец Анисим.

– Наш пострел везде успел, – с улыбкой ответил один из ратников. – Это он, воевода, зайца стрелой сразил.

– Молодец, Анисим. Да ты, я вижу, и в охотничьем деле горазд.

– По мужицкому умишку это сущий пустяк. Эко дело зайчишку подстрелить.

– Не скажи, не скажи, Анисим. Всякое дело сноровки требует… Вкусно пахнет.

– А ты отведай, воевода, – засуетился Талалай и протянул Дмитрию Александровичу кусочек поджаренной зайчатины.

– Не откажусь, – весело отозвался князь и подсел к костру.

У Аниськи заиграли лукавые огоньки в шустрых, озорных глазах.

– Под зайчатину, воевода, и бражки бы не грех испить.

Князь и глазом не успел моргнуть, как Талалай в сей же час выхватил из-за пазухи оловянную фляжку. Сдвинув на лохматый затылок треух, побултыхал хмельным зельем и оживленно молвил:

– Испей, воевода. Веселит, крепит и сто недугов сымает!

Дмитрий Александрович рассмеялся:

– И всё-таки не забыл свою бражку. Поди, и на глоток не осталось?

– Не угадал, воевода. Целехонька. До победы решил не пить.

– Да ну? Это первейший переяславский бражник? И как же ты терпишь, Анисим?

– Терпеть не беда, было бы чего ждать. А тут особливый случай подвернулся. С самим воеводой доведется чокнуться. Да и повод есть.

Зеленоватые глаза Аниськи продолжали оставаться озорными.

– Аль праздник какой?

– Седни Крещенский сочельник[134]134
  Крещенский сочельник – 5 января по ст. стилю.


[Закрыть], а завтра Богоявление[135]135
  Богоявление – 6 января по ст. стилю.


[Закрыть]. Сам ведаешь. Но не в праздниках суть, воевода. Я, чать, никогда не забуду, как ты меня когда-то кубком вина и шубой наградил. Вот и я ныне хочу тебя угостить.

– Спасибо, Анисим. И все-таки оставь свое намерение, как ты и задумал. До победы! Сразим крестоносца, вот тогда и выпьем на радостях из твоей баклажки. Слово даю! Не так ли, ратники?

– Истинно, воевода!

– Побьём лыцаря, тогда и гульнем, – дружно загалдели пешцы.

– А побьём крестоносца? – пытливо глянул на ратников Дмитрий Александрович.

И княжьи мужи, и пешие ополченцы примолкли, но глаза у всех посуровели. Мужики перестали даже жевать. Ишь, с каким напряжением смотрит на них большой воевода. Крестоносцы сильны, шапками их не закидаешь.

Почему-то все повернулись к Аниське Талалаю, а тот засунул баклажку за пазуху и, глянув князю прямо в глаза, твердо высказал:

– За нас не сумлевайся, воевода. Не для того мы свои дома, жен и детей покинули, чтобы они нас горькими слезами оплакивали. Не для того святая Русь стольких воинов выставила. Вернемся со щитом, князь Дмитрий Александрович! И так думает каждый.

– Верно, Аниська!

– Не бывать тому, чтобы святая Русь срам понесла!

– Быть нам со щитом!

У костра находились пятеро ратников. Князь Дмитрий обнял и облобызал каждого и благодарно молвил:

– Спаси, спасибо вам, други. С такими воинами любой ворог не страшен… Ну, бывайте здоровы, а я к другим ратникам схожу.

– Да храни тебя Бог! – закричали ополченцы.

* * *

Большой воевода объезжал ратников, спрашивал: нет ли недужных, чем питаются, достаточно ли кормовых запасов, хватает ли теплой одежды, не пропал ли у воинов боевой дух?..

О многом разговаривал Дмитрий Александрович и чувствовал, что его встречи живят и подбадривают ратников.

Воины же, провожая князя, степенно и уважительно толковали:

– Заботливый и дотошный воевода. С таким не пропадем, православные.

Проверял Дмитрий Александрович и обозных людей. Особенно его привлекало оружие, сложенное на санях-розвальнях. Он приказывал откинуть рогожи и подолгу осматривал доспехи, представляя, как они будут выглядеть на ратниках.

Русские воины поверх обычной одежды перед сечей надевали довольно короткую, не доходящую до колен, кольчужную рубашку. Кольчуга имела короткие рукава и боковые разрезы внизу, облегчавшие посадку на коня; надевалась она через голову и у ворота спереди имела надрез; обычно её подпоясывали кожаным сыромятным ремнем.

Однако кольчуги были не у всех воинов, так как кольчужный доспех был слишком дорог. Простолюдины вместо него носили куяк – кожаную безрукавную рубаху с нашитыми на неё металлическими бляхами.

Необходимой частью воинского снаряжения был шлем – шелом. Типично русским был остроконечный шлем – «луковица». Он заметно отличался от иноземного, а именно – отсутствием забрала, зато необходимой частью его была бармица – кольчужная сетка, прикрепленная к шлему изнутри, спадающая на спину и плечи и застегивающаяся под подбородком. А вместо забрала служил подвижной наносник – стрелка.

Но за период борьбы с монголо-татарами русские шлемы изменили свою форму. Они потеряли высокие навершия, ибо высокие шлемы легко было сбить саблей.

Некоторые русские шлемы-мисюрки имели плоский верх и всё ту же кольчужную сетку – бармицу, короткую спереди и удлиненную с боков и сзади.

Защитным оружием служил щит миндалевидной формы, который держали в руках заостренной стороной вниз. Делали его из прочного дерева и обтягивали кожей и оковывали железом. В центре он обычно имел железную круглую бляху.

Оружием для нападения служили обоюдоострый меч, сабля, копье-рогатина, короткое металлическое копье-сулица, кистень, состоявший из древка и прикрепленной к нему на цепи гири, а также топор, лук и колчан со стрелами.

Конные дружинники князей и бояр носили тягиляи – длинные кафтаны с воротником-козырем. Их шили на подкладке, а между подкладкой и верхом проводили слой пакли с вложенными в него железными пластинами. Такие тягиляи спасали не только от ветра и холода, но и от вражеского копья, меча и сабли.

Князья и бояре надевали на грудь, поверх кольчуги, короткую металлическую кирасу для защиты от колющего и рубящего оружия; на руки – металлические пластины (наручи) и рукавицы. Ноги защищали «бронированные» сапоги – бутурлуки – или сапоги, покрытые пластинами, наподобие чешуи. Поверх доспеха воеводы надевали ещё и налатник – короткий плащ типа нарамника с не сшитыми в боках полами и широкими короткими рукавами. Налатник имел спереди разрез и застегивался на медные или оловянные пуговицы.

Кроме чисто русского оружия обозы везли на санях и немало иноземных доспехов, вплоть до рыцарских[136]136
  Об иноземном оружии писалось выше.


[Закрыть]. Сейчас же князья, бояре, дружинники и пешие ополченцы шли и ехали налегке (без тяжелых доспехов).

Дмитрий Александрович также снял свое богатое «выездное» облачение и был одет в теплые меховые порты и полушубок на песцовом меху. Голову его покрывала горлатная шапка, сшитая из горлышек куницы, с бархатным верхом. Из оружия лишь меч опоясывал воеводу, с которым он никогда не расставался.

Простые же ратники были одеты в привычные овчинные полушубки и заячьи шапки. Однако среди ополченцев боярина Мелентия Ковриги Дмитрий Александрович заметил несколько мужиков, облаченных в армяки, кои считались летней одежкой, и в лапти с онучами. Мужики хоть заметно и приободрились при виде большого воеводы, но сразу бросалось в глаза, что их весьма донимает стужа.

Дмитрий Александрович сурово сдвинул густые, изогнутые брови.

– Чего ж ты, Мелентий Петрович, своих ратников не оберегаешь? Сам-то небось три шубы на себя напялил.

– Так ить по скудости своей, князь. Где зимней одёжи на дворовых людей набраться?

– По скудости? – ещё больше посуровел Дмитрий Александрович. – А ну-ка, гридни, скиньте рогожи с саней боярина!

Гридни скинули. И без того пухлые, розовые щеки Мелентия Ковриги стали свекольными. На санях чего только не было! Тягиляи, добротные шубы и полушубки, меховые шапки, теплая обувь…

Сергуня Шибан, ближний послужилец боярина, смахнув с чёрной окладистой бороды сосульки, довольно крякнул: будет сейчас на орехи Мелентию Петровичу, всё скупердяйство его открылось. Так ему и надо, сквалыге!

– А это кому, Мелентий?

– Так ить дорога дальняя, князь. А обратный путь? Всю одежонку поиздерут. Поберегаю до сечи.

– Поберегаешь? – вскипел Дмитрий Александрович и резко приказал: – Снимай с себя шубы – и ополченцам!.. Не хлопай глазами. Снимай! А всех остальных – из обоза приодень. И чтоб никаких армяков и лаптей. Не позорь войско русское!

Мелентий Петрович принялся стягивать с себя теплые шубы. Срам-то какой! Да ещё при своих смердах! Но и перечить князю нельзя. Ишь, как гневно глазами сверкает. Того гляди, меч выхватит. Весь в покойного батюшку. Тот уж куды как грозен был.

Князь Дмитрий поехал в сторону других дружин, а ополченцы Мелентия Ковриги проводили его восхищенными взглядами. Молодец, большой воевода! Изрядно же он за простолюдина заступился, да и боярина жестко проучил, век Мелентию не забыть. А то и в самом деле едва не окоченели в такую-то стужу. Ныне любой мороз – не мороз.

Морозы поутихли через несколько дней, зато на рать обрушилась неугомонная метель, да такая адская, что князь Дмитрий забеспокоился: рать двигалась по открытой местности, и если бешеная вьюга не успокоится, то и люди, и кони, и обозы не только застрянут в сугробах, но и вовсе будут завалены снегом.

К Дмитрию Александровичу, прикрываясь поднятыми воротниками, подъехали новгородский князь Юрий Андреевич и сыновья великого князя Михаил и Святослав.

– Беда, воевода! – весь залепленный снегом прокричал Юрий Андреевич. – Ничего не видно. Метель-завируха может нас закрутить!

– Что делать? – пересиливая неистовый гул ветра, вопросил князь Святослав.

Большой воевода не находил пока ясного и четкого ответа. Впервые он сталкивается с такой бесноватой, дьявольской метелью. Новгородский князь прав: в такой чудовищный буран, когда в трех шагах коня не заметишь, легко можно и заблудиться, да так заплутать, что люди вконец обессилят, не ведая, куда идти и как с бураном бороться… Переждать, остановить войско? Тоже не выход. Буран в считаный час завалит всю рать, и сколько после этого останется в живых – один Бог ведает.

Жаль, нет рядом псковского князя Довмонта. Ещё неделю назад Дмитрий Александрович послал его вперёд, в Немецкую землю, дабы окончательно прощупать крестоносцев – так ли уж они заинтересованы в мире с Русью и не попытаются ли заманить знаменитого Довмонта в хитроумную ловушку, на кою рыцари всегда способны.

Князь Дмитрий не доверял Ливонскому ордену. Хотя были и клятвы, и заверения епископов, и грамоты с печатями, подписанные самим Великим магистром, но сердце подсказывало: будь осторожен, ливонцы всегда к Руси враждебны, их захватнические цели давно известны всему народу…

Но сейчас речь не о крестоносцах. Ныне надо спасать войско. Довмонт, не раз бывавший в этих землях, что-то бы посоветовал, но его нет, и теперь Дмитрий не ведал, что предпринять.

– Может, повелишь шатры поставить? – чуть ли не в ухо прокричал Юрий Андреевич.

– Сдурел, князь! Мы будем свои шкуры спасать, а ратники – гибнуть?!

– Сами подохнем, – отъезжая от большого воеводы, буркнул Юрий Андреевич.

Пауза князя Дмитрия оказалась затяжной. Военачальники ждали его решения, а он продолжал молчать.

– Надо двигаться. Двигаться вперёд! – наконец твёрдо произнёс он.

– Так заплутаем же! – вновь отчаянно прокричал князь Юрий Андреевич. – И ста сажён не пройдем!

Дмитрий Александрович и сам понимал, что новгородский князь прав, но другого выхода он не видел. Надо попытаться, чтобы всё войско шло след в след. А вдруг Господь поможет и спасёт рать.

Подле Дмитрия Александровича оказались Неждан Иванович Корзун и Лазута Егорыч Скитник.

– Прости, воевода, но тебе хочет слово сказать Лазута Скитник. Он – воин бывалый. Когда-то меня с дружиной в такую же метель до стана вывел.

– Говори, Лазута Егорыч.

– Войску стоять нельзя. Твоя правда, князь. Но дозволь мне повести за собой рать. Меня метель не закружит, выведу войско в самый тишок.

– Каким образом? – пожал широкими плечами Дмитрий Александрович.

– Извиняй, князь, – кашлянул в заснеженную рукавицу Лазута Егорыч. – По нюху собачьему.

– И чего ж ты будешь нюхать в такую завируху?[137]137
  Завирухой иногда на Руси называли метель.


[Закрыть] – недоуменно спросил воевода и махнул рукой. Пусть ведёт рать этот пожилой, но видавший виды воин. Не зря его Неждан Иванович и раньше нахваливал.

Лазута Егорыч понимал, какой огромный груз взваливает он сейчас на свои плечи. Метель-то и в самом деле невиданная. Стоит ошибиться, малость оплошать – и с войском может приключиться жуткая беда. О своей же судьбе он не тревожился. Выгонят его из княжьих мужей – и Бог с ним. Без дела он не останется. Олеся, любимая супруга, ждёт не дождётся его возвращения домой. Но сейчас о том и думы нет. Надо спасать русские дружины.

Вопреки решению большого воеводы Лазута Егорыч повернул своего коня вправо. Князь хотел было вмешаться: куда это он поворачивает войско? Но боярин Корзун предупредительно произнес:

– Доверься Скитнику, воевода. Он только один ведает, куда идти. Доверься!

– Добро.

Через полусотню саженей Скитник остановился и с немалым смятением подумал: «Не чую, Господи! В такой бешеной круговерти немудрено и в другую сторону податься. Если не учую запаха – тогда совсем пропащее дело. Помоги же мне, Спаситель!»

Конь с трудом пробивался через сугробы. Храпел, фыркал, едва вытягивая ноги из снежных завалов. Метель залепляла его большие фиолетовые глаза, и если бы не твердая рука наездника, направлявшая его за повод, он давно бы сбился с выбранного пути.

А наездник думал только о широкой и глубокой лощине с макушками вечнозеленых елей, кою он приметил ещё до вьюги и коя находилась справа, где-то в трех верстах от войска.

Ещё с отроческих лет, когда Лазутка, иногда замещая отца (известного на всю округу ямщика), гонял коней по летним и зимним лесным большакам (а вся Ростово-Суздальская Русь утопала в лесах), он всегда остро ощущал неистребимый запах елей и сосен. А затем он и вовсе стал заядлым ямщиком, и, вылетая на открытый простор с каким-нибудь купцом, Лазутка, задорно помахивая кнутом, уже отчетливо чуял дух леса, хотя до него и было не так уж и близко. Случалось это и в метели.

Купец, высовываясь из возка, неспокойно кричал:

– Экая завируха навалилась. Не замело бы дорогу, ямщик!

– Выберемся! – скалил крепкие, молочные зубы Лазутка…

«Выберемся… Но тогда была не такая слепящая, свирепая метель», – невольно подумалось Лазуте Егорычу.

Он уже с трудом двигался в нужном направлении. Как ни натягивай повод, но когда не видно ни зги, мало-помалу свернешь в сторону и вся твоя затея рухнет. И ты не только приблизишься к лощине, но и очутишься в противоположном месте.

Беспокойство всё больше охватывало Лазуту Скитника.

«Зачем, зачем я напросился?! – завладела им отчаянная мысль. – Тут и сам дьявол заплутает. И если метель продлится хотя бы ещё день, то с ратью будет покончено. И это случится тогда, когда Русь напрягла последние силы, дабы остановить вторжение иноземцев… Господи, да помоги же мне! Ну, помоги же, всемогущий Господи!»

Скитник никогда не был ревностным прихожанином, но на сей раз он обращался к Богу со слезами на глазах.