Текст книги "Святая Русь. Полководец Дмитрий"

Глава 14. Худая весть

Лазута вернулся в Ростов Великий темнее тучи.

– Аль худо съездил? – неспокойно вопросила Олеся Васильевна, встретив мужа на крыльце. – Заждалась тебя, любый мой!

Лазута Егорыч молча обнял супругу и, не проронив ни слова, поднялся в покои. Понуро сидел на лавке и напряженно думал: «Как передать Олесе слова князя Дмитрия, кои он сказал в конце разговора посланников о Литве. Господи, как поведать чёрную весть!»…

– Сына твоего, Лазута Егорыч, убили немецкие купцы у Тайницкой башни, но тела его так и не нашли.

«Как поведать? Младшенький – любимый сын Олеси, души в нём не чаяла. Услышит – и рухнет замертво. Уж слишком сердце у неё нежное и чадолюбивое, может и не вынести такого страшного горя… Нет, правды ей не сказать. Молвлю то, как с дворовыми договорился».

– Что ж ты молчишь, любый мой?

Олеся Васильевна дожила до почтенного возраста, но безоглядной любви и ласки своей к мужу не утратила.

– Да видишь ли, Олеся… Васютка, чу, в заморские страны торговать подался… И меня не спросился. Вот я маленько и переживаю.

– Да как не переживать, любый мой! – всплеснула руками Олеся Васильевна. – В такую одаль? Да ещё один!

Митька и Харитонка прибыли вместе с Лазутой Егорычем.

Глаза Олеси Васильевны стали печальными.

– Да как же он не побоялся? В заморские страны на кораблях плавают, по окиан-морю. Ужас-то, какой!

– Да ты не пугайся, Олеся. Не один за море подался. С купцами. Пора и ему к заморской торговле приглядеться, коль с купеческими делами связался… Не так ли, Василий Демьяныч?

– Так, зятек. Почин всего дороже, а пора деньги кует. Хватит Васютке по своим городишкам шастать. Надо и в набольшие купцы пробиваться. А кто за морем не бывал, тот ещё не купец. Молодец, Васютка!

Но бодрые слова отца Олесю Васильевну не утешили.

– Рассказывали мне, что в окиан-море жуткие бури случаются. Корабль как щепку кидают. Уж на что у нас озеро тихое, но когда буйный ветер поднимется, ладья, того гляди, перевернется. А тут!

– Ладья – не корабль, дочка. Дважды за море ходил в молодости. Никакая буря кораблю не страшна, – норовил успокоить Олесю Василий Демьяныч.

– Да и долго, поди, ходить за море?

– Это – когда как, – начал было старый купец, но его тотчас прервал Лазута:

– Долго, Олеся. Ты уж привыкни к этому. Бывает, год, а то и два за морем живут. Привыкни, родная.

Василий Демьяныч глянул на зятя странными глазами, но смолчал.

* * *

Погоня за немецкими купцами не увенчалась успехом. Дружинники князя Дмитрия домчали до самого Великого Новгорода, но в городе купцов не оказалось. Предупредив о подозрительных немцах князя Юрия Андреевича, дружинники вернулись в Переяславль.

– Теперь у меня все сомнения окончательно отпали. Сущие купцы мимо Новгорода бы не проехали. Пошли окольными путями. Город посетили ливонские лазутчики… И всё-таки в этой истории немало загадочного. Отныне надо зорче приглядываться к Немецкому двору…

* * *

Великий князь Ярослав Ярославич не пошёл в поход на Ливонский орден. Вместо себя он отправил своих сыновей Святослава и Михаила. Наказал:

– Вперед не лезьте. С рыцарем биться – не щи хлебать.

– Так ить, батя, без смелости сила попадает на вилы, – молвил старший, Святослав.

– На смелого собака лает, а трусливого рвёт, – вторил брату Михаил.

Ярослав Ярославич недовольно поджал надменные, рдеющие губы.

– Ишь, какие у меня сынки – говоруны. У калик перехожих пословиц нахватались. Это они всё о богатырях и храбрецах брешут да разными прибаутками сыплют. Повелю выгнать из хором, бездельников! Вы отца слушайте, коль непутёвые башки не хотите потерять. Не сметь, баю, вперёд лезть! На то дружинники имеются.

– Кому ж тогда, батя, в челе войска идти? – спросил Святослав.

– Аль не ведаете, кто в воеводы рвётся? Митьке Переяславскому! Вот пусть и хорохорится. Но и вы чести своей не роняйте. Помните, вы – сыновья государя всея Руси. Полки правой и левой руки – ваши. А как дело до сечи дойдёт – смекайте, как свои головы сохранить. Уразумели?

– Уразумели, – поклонились отцу великовозрастные чада.

Ярослав Ярославич не верил в успех нынешнего похода. Ливонский орден, если он соберет все свои войска в один кулак, Митьке не осилить. Вернется, коль останется жив, с поджатым хвостом. Давно пора сбить с него спесь. Вот тогда и отвернутся от него князья. Поймут, кто самый умный человек на Руси, и вновь все сплотятся вокруг великого князя. Тогда и повеления Менгу-Тимура будет легче выполнять.

Дружины, собравшиеся в Переяславле, двинулись к Новгороду в конце октября 1267 года. Шли спокойно и уверенно. Рать собралась немалая. А позднее вольются в войско новгородская, полоцкая и псковская дружины. И не только! Литовский король Воишелк поможет крестоносцев бить. Со щитом будет русское войско!

Никто не сомневался в успехе. Но вёрст через двести из Новгорода примчал гонец на взмыленном коне. Воеводе, князю Дмитрию Александровичу, он поведал худую весть:

– Сын Даниила Галицкого Лев убил короля Воишелка и помышлял захватить Литву, но местные князья прогнали убийцу из королевского дворца и выбрали своего князя. Лев бежал в Перемышль, а Литва собирает войска на Русь.

Дмитрий Александрович помрачнел: старший сын Даниила Романовича своим подлым поступком напрочь сорвал мир с Литвой, о коем так трудно добивались и княгиня Мария, и Борис Василькович, и он, князь Дмитрий. А сколько сил приложили Неждан Иванович Корзун с его помощником Лазутой Скитником! Все благие намерения оказались напрасными, их, словно мечом разрубили. Ныне ситуация круто изменится. Ливонский орден заметно оживится, а Литва с новой жестокостью начнет нападать на русские земли. Ныне, уж коль пошли в поход, придется воевать с двумя государствами… Какую же чёрную весть доставил гонец!

* * *

Псковский князь Довмонт поспешил в Новгород и попросил Юрия Андреевича собрать вече. Племянник великого князя не возражал: дела принимают угрожающий оборот и без городского схода ныне не обойтись.

Вече было бурным и долгим, но на сей раз обошлось без потасовки: даже боярская верхушка поняла, что медлить нельзя. Надо проворно выступать супротив Литвы.

Воеводой выбрали известного ратоборца Довмонта, кой не раз с большим успехом разбивал литовские отряды. Успех сопутствовал русскому войску и на сей раз. Довмонт, не дожидаясь ростово-суздальской рати, не только отразил вражеские войска, но и «много повоевал вражьих земель».

Когда Дмитрий Александрович пришел в Новгород, то Юрий Андреевич ему поведал:

– Довмонт пошёл на Ливонский орден.

– Не слишком ли рискует? – засомневался Дмитрий Александрович.

– Вот и я о том же думаю. У Довмонта не такое уж и великое войско. Тяжко крестоносцев воевать.

(Бывший литовец хоть и принял христианское имя Тимофей, но все его продолжали называть Довмонтом.)

Племянник великого князя пытливо глянул в глаза двоюродного брата и с явным колебанием в голосе молвил:

– Десять дней назад ушёл, но добрых вестей пока не слышно. Крестоносцы – не ливы. На Западе их считают лучшими воинами… Стоит ли идти на орден, Дмитрий Александрович? Может, как-то замириться с ними?

Князь Дмитрий ответил резко и без раздумий:

– Ливонский орден никогда не пойдёт на мир с Русью. Прошлое показывает, что немцы всегда были враждебны к нашему народу. И если мы ныне повернем вспять, то крестоносцы посчитают нас трусами и ударят так по нашему Отечеству, что мы десятилетия будем залечивать свои раны.

– Всё может быть, – нерешительно произнес Юрий Андреевич.

А князь Дмитрий, повернувшись к окну терема, сожалело вздохнул. Хоть и говорят, что яблоко от яблони недалеко падает, но не в отца пошел Юрий Андреевич. Отец-то, Андрей Ярославич, был деятелен, храбр и дерзок. Он не послушал своего умудренного брата Александра Невского и поднял во Владимире в 1252 году дружину на Золотую Орду. Взрывной и неугомонный был князь переяславский, никого не боялся, ни к кому не прислушивался и люто ненавидел татар… А вот сынок его куда сдержанней и миролюбивей, во многих делах неуверен и до любой войны не охоч. Кое в чём он походит на своего дядю, великого князя Ярослава. Зато у своего двоюродного брата Дмитрий не замечал ни чванства, ни тщеславия, ни стремления к безраздельной власти. Видимо, за это его и терпели гордые, вольнолюбивые новгородцы.

Весть от Довмонта пришла на другой день:

– Новгородская и псковская дружины возвращаются. Довмонт помышлял взять Раковор, но потерпел неудачу.

– В чём причина? – спросил посыльного Дмитрий Александрович.

– Раковор – неприступная крепость. Князь Довмонт оглядел её и даже осаждать не стал.

– Я так и думал, – молвил князь Юрий. – Ещё в Новгороде упреждал: не ходи на Раковор. Крестоносцы считают сей город самой могучей крепостью. Не послушал-таки!

Князь Дмитрий, готовясь к войне с крестоносцами, был много наслышан о Раковоре. Такую крепость и впрямь будет взять нелегко. Воздвигали её, совместно с немецкими мастерами, датские рыцари, давние недруги Руси, ходившие вместе с немцами в походы.

– Что делать-то будем, брате?

– Подождём Довмонта, – коротко отозвался Дмитрий Александрович.

Воевода Довмонт появился в Новгороде через несколько дней. Это был приземистый, крепко сбитый человек с льняными волосами, живыми, отважными глазами и с двумя шрамами на загорелом сухощавом лице. Он вошел в покои Юрия Андреевича в ратном доспехе, и, стянув с головы мисюрку[99]99
  Мисюрка – воинская шапка с железной маковкой или теменем и защитной сеткой.


[Закрыть], поздоровался с князьями:

– Доброго здравия, Юрий Андреевич и Дмитрий Александрович.

– И тебе доброго здравия, князь псковский, – радушно произнес Дмитрий, с интересом вглядываясь в Довмонта. Он впервые видел прославленного воеводу и сразу про себя отметил: истинный воин, удалец, предприимчивый человек. В княжьих палатах держится достойно и уверенно.

Сбросив на лавку кафтан и оставшись в серебристом, пластинчатом панцире, тотчас заговорил, обращаясь к воеводе ростово-суздальской рати:

– Литву мы побили, Дмитрий Александрович, а вот крестоносцев разбить не удалось. Пытались взять их главную крепость Раковор, но без стенобитных пороков[100]100
  Пороки – подступные или осадные орудия, стенобитные башни.


[Закрыть] её не одолеть. Надо искусных мастеров искать.

– В Новгороде таких мастеров и в помине не найдешь, – развёл руками князь Юрий Андреевич.

– И не только в Новгороде, – нахмурил чело Довмонт. – Русские дружины привыкли осаждать крепости без пороков. Незадача!

– Есть у меня такой умелец, – молвил Дмитрий Александрович.

– Да ну! – искренне удивился Довмонт. – Не думал, что на Руси имеются такие мастера.

– Извини, князь, – произнес Дмитрий Александрович. – Ты недавно на Руси и народ наш ещё плохо ведаешь. Русский умелец любого немца за пояс заткнет. Сегодня же покажу.

– Твой княжеский розмысл?[101]101
  Розмысл – инженер, архитектор.


[Закрыть]

Дмитрий Александрович улыбнулся.

– Розмысл по бражному делу.

– Не понял, князь.

– Простолюдин. К чему рук ни приложит, всё горит. А бражку он такую выделывает, что ковш выпьешь – в пляс пойдешь, а голова с похмелья не трещит, светлая, как вода родниковая. Вот такой он у меня розмысл.

– Да как же он такую бражку готовит? – заинтересовался Довмонт.

– А бес его знает. Никому своей тайны, ни за какие деньги не выдает.

– Вот бы его вызвать из Переяславля в Новгород, коль он и пороки смастерить сумеет, – молвил Юрий Андреевич.

– И вызывать не надо. Аниську Талалая, так его в народе кличут, я преднамеренно с собой прихватил. Он ещё со мной пять лет назад на Юрьев ходил и такие хитроумные пороки сотворил, что удалось крепость в три стены осилить. Вот и ныне сердце чуяло, что без осадных орудий нам не обойтись.

– Отрадно, князь Дмитрий Александрович, – оживился Довмонт, а затем, малость подумав, спросил:

– А что такое Талалай? Имя какое-то необычное.

– На Руси, Довмонт, едва ли не у каждого человека своя кличка. И всех изрядных говорунов Талалаями прозывают.

На другой день в гриднице был совет князей, новгородских бояр, посадника Михаила, тысяцкого Кондрата и всех старших дружинников. Много речей было об убийстве короля Воишелка и срыве мирных соглашений с Литвой, что значительно затруднит поход на немецких и датских крестоносцев. Некоторые новгородские бояре, сторонники князя Юрия Андреевича, высказывались за отмену похода на датчан и Ливонский орден. Но совет переломил князь Дмитрий Александрович:

– Никогда ещё мы не имели такого значительного войска. Предательское убийство Воишелка не должно нас остановить. В Литве сейчас идут кровавые междоусобицы. Каждый крупный князь стремится примерить на себя королевскую корону. Уверен, что литовским войскам ныне не до войны с Русью. Ныне самый опасный враг – немецкие и датские крестоносцы. Последние особенно беспокоят Новгород. Мы должны захватить их крепости, дабы больше не угрожали русским землям и пропускали наших купцов к Варяжскому морю. Думаю, мы без особых потерь пройдем через Латвию и направимся на Раковор, основную твердыню датских крестоносцев, захвативших вкупе с немцами всю Эстонию. Князю Довмонту не удалось овладеть крепостью. Но его особой вины нет. Без внушительного войска и стенобитных орудий Раковор не взять. Крупное войско у нас есть, а пороки изготовим в Новгороде. Упустим момент, распустим дружины – будем кровавыми слезами умываться. Такого нам ни Бог, ни Русь не простят. А посему надо твердо идти на крестоносцев!

Веские, уверенные слова переяславского князя поддержали и Довмонт Псковский, и князь полоцкий, и сыновья великого князя Ярослава Ярославича, и тысяцкий Кондрат, и посадник новгородский Михаил, пользующийся большим влиянием у боярской верхушки. В результате весь совет оказался на стороне князя Дмитрия. Видя это, вечно колеблющийся Юрий Андреевич, несколько помолчав, подытожил:

– Быть по сему. Пойдем на ворога.

Глава 15. В плену у крестоносцев

Мариенбург был стольным городом Великого магистра Ливонского ордена Отто Руденштейна. Он встретил командора Вернера Валенрода сдержанной улыбкой.

– С прибытием, командор. Всё ли у тебя благополучно?

– Поездка оказалась нелёгкой, но удачной. Я привёз чертёж змеиного гнезда Александра Невского.

Великий магистр не стал спрашивать о трудностях поездки, однако не оставил Вернера без благодарственных слов:

– Я доволен тобой, фогт[102]102
  Фогт – высший сановник после Великого магистра.


[Закрыть] Валенрод. Ты, как всегда, достойно справился с моим поручением. Я не забуду твоего усердия.

Вернер положил на стол магистра бумажный свиток и добавил:

– Мне удалось захватить в плен русского купца, Великий магистр.

Обычно бесстрастное лицо Отто Руденштейна заметно изменилось, теперь оно выражало неприкрытое удивление.

– Зачем ты это сделал, командор?

Вернер не стал рассказывать магистру всех подробностей захвата русского человека: это не входило в его интересы. Чем меньше Руденштейн будет знать, тем лучше для Валенрода. Ответил же он так:

– Полонили на обратном пути. Этот купец, когда мы пойдём на земли князя Дмитрия, нам может очень пригодиться. Он отлично знает все пути и дороги. А пока пусть посидит в моём замке.

– Хорошо, фогт Валенрод, – принял обычное выражение лица Руденштейн. – Теперь ты можешь отдохнуть, но передышка будет недолгой. Через несколько дней мы выступим на русские княжества.

Удаляясь на вороненом коне в свой замок, командор с усмешкой думал: «Знал бы ты, магистр, кого мы полонили. Сына посланника ростовского князя Бориса. Ты б непременно забрал его к себе, ибо на войне с русскими ты большой любитель поиграть в обмен пленными. Лазута Скитник – не простолюдин, он ходит в чине боярина. Это он приезжал с Нежданом Корзуном к королю Воишелку и был вторым послом. Сын его Василий Лазутыч хоть и является купцом, но дорого стоит». Он, Вернер, поведёт свою игру.

Фогту пришлось добираться до Ливонии окольными путями, минуя торговый Новгород. Другого выхода, после некоторых слов пленника, у него не было…

Очнувшись в повозке немецкого «купца», Васютка тотчас сказал, чтобы его немедленно развязали, на что «купец» лишь рассмеялся:

– Многого захотел. Слышь, Бертольд? Развязать его и отпустить к князю Дмитрию в Переяславль?

– Купец шутит, Вернер… Начинается глухой лес. Не пора ли закопать в землю этого живучего торгаша?

– Пора, Бертольд.

– Мерзавцы, – с отвращением произнес Васютка. – Я не боюсь смерти, но и вам не гулять по белу свету. Бог всё равно накажет пакостных людей.

– Говори, говори, – скалил зубы Бертольд Вестерман. – Мы ещё поживем, а вот ты скоро сдохнешь, и тебя сожрут всякие ползучие гады.

Вернер приказал остановить повозку, поманил рукой кнехтов и приказал:

– Отнесите пленника подальше в лес, умертвите, выкопайте заступами небольшую могилу и как следует заделайте её дерном и хворостом. А ты, Бертольд, проследи. Поторапливайтесь!

(Русские дороги нередко проходили через гати[103]103
  Гать – настил из бревен или хвороста для проезда через болото или топкие места.


[Закрыть] и незамощённые вязкие места. Колеса оседали по самые ступицы, поэтому в каждую подводу предусмотрительно были положены топор и заступ.)

– Негодяи! Мой отец – влиятельный человек в княжестве. Он непременно разыщет вас, стервятников, и жестоко отомстит. Рано радуетесь, псы немецкие!

Бертольд злорадно захохотал, а Валенрод поднял руку. Он, как и купец Бефарт, неплохо знал русский язык.

– Остановитесь, кнехты!

Фогт ступил к Васютке, коего уже потащили в дремучий лес.

– Кто твой отец?

– Старший княжеский дружинник Лазута Скитник, кой ходит в боярском чине. Он всё равно найдет вас, душегубов, и срубит ваши головы.

Изощренный ум Вернера сработал в мгновение ока. Он вновь поднял руку.

– Отнесите этого купца в мою повозку.

Фогт Валенрод, ещё перед поездкой в Переяславское княжество, знал, что к литовскому королю Воишелку отправились послы Дмитрия Переяславского и Бориса Ростовского – бояре Неждан Корзун и Лазутка Скитник. Вернер имел прекрасных осведомителей, ещё тогда он подумал: «Русские князья не дремлют. Они отлично ведают, что Литва, постоянно воюющая с Ливонией, заинтересована в военном союзе с Русью. И если Воишелк, откинув гордость и обиды, нанесенные ему Новгородом и Псковом, пойдет на мир с Русью, то Ливонскому ордену будет куда сложней распространять свою веру и завоевания на русские земли и Прибалтику. А король Воишелк может забыть обиды, даже те оскорбительные, которые нанес ему победными походами родной брат Довмонт. Король-монах довольно умен, чтобы отказаться от заманчивого предложения русских послов. И не дай бог, если мир состоится!»

В Переяславле фогт Валенрод оставался в неведении. В городе всё было тихо и не ощущалось никаких признаков, чтобы князь Дмитрий протрубил ратный поход. Всего скорее, он поджидал своих посланников, которые длительное время пребывали у Воишелка. Лишь в Мариенбурге Вернер узнал, что Русь и Литва договорились начать против Ливонии совместный поход.

* * *

Васютку заперли в одной из небольших комнат каменного замка Валенрода.

С того момента, как он назвал имя своего отца, всё изменилось как по волшебной палочке. Его развязали, стали поить и кормить. Вначале он хотел отказаться от пищи, но затем передумал. Надо копить силы, дабы, улучив удобный час, совершить побег. Но этого ему сделать не удалось: с наступлением сумерек руки и ноги его вновь стягивали сыромятными ремнями, а днем за ним неустанно присматривали кнехты.

И всё же Васютка сделал одну попытку. Во время одного из обеденных привалов он сидел у разведённого костра и украдкой разглядывал лес, с надеждой ринуться в самую глухомань. Он так и сделал, но до чащобы добраться не удалось.

Васютка повалился наземь буквально через три десятка шагов, забыв о том, что немцы накидали в его сапоги мелкие, но острые камешки. Обе ступни были разбиты в кровь. Он сидел на земле и отчаянно ругался.

– Может, донести его назад? – повернувшись к Вернеру, спросил купец Бефарт.

– Пусть сам возвращается и навсегда запомнит, что от нас убежать невозможно, – жестоко отозвался командор.

Больше попыток к бегству Васютка не предпринимал: напрасная затея. Теперь только надеяться на чудо. В лесах иногда обитают разбойные люди. А вдруг им удастся столкнуться с иноземцами?

Но с лихими людьми крестоносцы разминулись.

У Васютки продолжала болеть голова, но его не покидали думы о Марьюшке. Что с ней случилось? Пока он ходил через кустарник к стенам крепости, Марьюшка осталась ждать его у дороги. Затем на него напал сзади немец и чуть не убил его. Он упал и на какое-то время потерял рассудок.

Что же стало с Марьюшкой? Она долго ждать не могла. Думается, она окликнула его и, не услышав отзыва, пошла к крепости. Если это так и произошло, то Марьюшку… Господи, об этом даже страшно подумать! Марьюшку загубили те же немецкие купцы. (Позднее Васютка узнает, что это были ливонские крестоносцы.) Они конечно же не захотели оставить в живых послуха[104]104
  Послух – свидетель.


[Закрыть]. Но это же жуткая беда! Из-за него, Васютки, немцы убили его любимую девушку, его несравненную Марьюшку.

А то, что произошло убийство, Васютка уже не сомневался. Если бы Марьюшка осталась жива, то она непременно побежала бы к княжескому терему и всё рассказала стражникам у ворот. Князь Дмитрий учинил бы погоню, и он, Васютка был бы освобожден из плена.

– Что вы сделали с моей девушкой? – спросил он в повозке у Вернера.

– С какой девушкой? – сделал удивленные глаза Валенрод. – У тебя, купец, не всё в порядке с головой. Мой Бертольд Вестерман перестарался. Извини, но у него богатырская рука. Разве ты видел девушку у крепости?

– Нет.

– Вот видишь, купец. И мы не видели никакой девушки. Правда, Вестерман?

– Правда, командор. Купчик всё ещё бредит. Ему снится сладкий сон, как он тискает свою девушку в постели, – рассмеялся Бертольд.

Вернер перевёл слова телохранителя, но Васютка замотал головой.

– Я не верю вашим словам, негодяи. Вы сговорились.

– Думай как хочешь, купец, но я не желаю больше тебе что-то доказывать.

* * *

В жизни Васютки ничего не менялось. Пошел четвертый месяц его заточения – гнетущего и монотонного. Дважды в день: поздним утром и ранним вечером – один из слуг фогта Вернера приносил ему кувшин с водой, медный поднос с незатейливой пищей, ставил на узкий деревянный стол и молча уходил, не забывая закрыть с обратной стороны дверь на замок.

Еще в первый день, приглядевшись к слуге, Васютка убедился, что он может легко с ним расправиться и сделать новую попытку побега, теперь уже из замка. Но слуга, словно почувствовав намерение узника, широко распахнул дверь и показал ему на тёмный, освещенный единственным факелом, длинный коридор, в конце которого виднелась железная решётка, охранявшаяся вооруженными кнехтами.

Васютка скрипнул от злости зубами, а слуга ехидно усмехнулся. У него было недоброе, надменное лицо с леденящими, колючими глазами.

Каждый раз, ставя поднос на стол, он выдавливал из себя ядовитую ухмылку и презрительно смотрел на пленника, словно видел перед собой что-то отвратительное.

Васютка как-то не выдержал и с необычайной для него резкостью проговорил:

– Ты чего выкобениваешься, мерзкий паук? Ты дождешься, что я размозжу о стену твою наглую морду!

Увидев разгневанные огоньки в глазах узника, немец, не поняв слов Васютки, но догадавшись, что этот невольник произнес что-то о нём обидное, разразился бранью:

– Как ты смеешь меня оскорблять, шелудивый пес! Ты сдохнешь в этом замке. Я сам выколю твои глаза, перережу тупым ножом твою поганую глотку, а голову подниму на копье и швырну её в подземелье на съедение голодным зверям. Пакостный пес!

Обычно спокойный, невозмутимый (по природе своей) Васютка готов был и в самом деле ударить Паука. Он-то, в отличие от его тюремщика, понял несколько слов и едва сдержал себя.

После ухода немца он убедился, что это не простой слуга. Слуги с поварни не бывают такими враждебными и заносчивыми. Рыцарь Вернер наверняка приставил к нему одного из своих доверенных лиц. Но ради чего? Ради чего вся эта затея с его пленением? Вернер страшно рисковал. Но зачем?! Зачем он ему понадобился?

Васютка был в полном неведении.

Паук перестал молчать и теперь сердито разговаривал с узником в каждый свой приход. Это не прошло для Васютки даром: на четвертый месяц своего заточения он довольно сносно стал понимать язык чужеземцев.

Как-то он спросил Паука:

– Я хочу поговорить с твоим хозяином.

– С самим фогтом Вернером?

– Да.

– Это невозможно, грязная свинья. Командору не о чём с тобой разговаривать. Он слишком занят, чтобы тратить время на пустые разговоры.

– И всё же доложи твоёму командору, Паук. У меня к нему немаловажный разговор.

– И не подумаю, грязная свинья.

И всё же Васютка надеялся, что немец обязательно сообщит фогту Вернеру о его просьбе. Если пленник намерен рассказать владельцу замка что-то существенное и значимое, то тот придет.

Но миновало четыре томительных дня ожидания, а Вернер так и не появился. Васютке давно уже осточертело сидеть в своём узилище[105]105
  Узилище – темница, застенок, тюрьма.


[Закрыть], и он настолько ожесточился, что схватил немца за грудки.

– Доложи, упырь, доложи!

Немец отскочил, а затем изо всех сил двинул Васютку кулаком по лицу. Но купец, более крупный и сильный, устоял и дал обидчику сдачи, да такой, что Паук грохнулся на пол.

Железная дверь, как всегда во время прихода немца, была широко открыта. По длинному коридору гулко затопали сапоги кнехтов.

Три копья были готовы пронзить Васюткину грудь.

– Что прикажешь с ним делать, господин Кетлер? – спросил один из кнехтов.

Кетлер, с трудом поднявшись с каменного пола, процедил сквозь зубы:

– Свяжите этого пса.

Васютку связывали под остриями копий. Не брыкнешься!

– А теперь повалите его на пол.

Когда Васютку повергли наземь, к нему подскочил Кетлер и, злобно воскликнув: «Скотина!», – принялся с особой свирепостью избивать ногами пленника. Избивал долго, с каким-то садистским наслаждением на лице, пока его не остановил один из кнехтов:

– Не довольно ли, господин Кетлер? Фогту Вернеру не нужен мертвый купец.

Кетлер с явной неохотой прекратил избиение, но лицо его оставалось озлобленным и ядовитым.

– Этот скот не захотел жить в приличном месте, так пусть поживет в другом, более шикарном.

В тот же час кнехты перетащили еле живого пленника в тюремный двор замка, бросили в одном из казематов[106]106
  Каземат – одиночная камера.


[Закрыть] на кучу жухлой соломы и, запрев дверь на висячий замок, удалились.

Васютка с трудом пошевелил руками и ногами. Здорово же его отделал этот треклятый Кетлер! Воистину он оказался не простым слугой. Кнехты называли его господином. Неужели он рыцарь?! Невероятно! Да он лютее самого беспощадного ката[107]107
  Кат – палач.


[Закрыть].

В углу послышался шорох. Васютка приподнял голову. Что это? Но в каземате было темно, как будто он очутился в земляном порубе. Однако вскоре всё прояснилось: по его ногам пробежали какие-то животные.

Господи, да это же крысы! И вот уже две мерзкие твари обрушились на его тело. Васюта закричал и, откуда только силы взялись, поднялся на ноги и принялся отбиваться от крыс сапогами.

На какое-то время крысы отпрянули, но стоило Васютке опуститься на свое соломенное «ложе», как твари вновь ополчились на его тело. Пришлось ему воевать с крысами до самого утра, пока из узкого зарешеченного оконца не проник солнечный свет.

Твари убрались в щели, зато на смену им откуда-то выползли мыши и забегали по полу. Но это было уже не так страшно: мышей Васютка не боялся.

Он, не спавший и жутко ослабевший, подошел к оконцу. Тюремный двор замка Вернера был со всех сторон окружен толстыми каменными стенами. Все выступы его буйно заросли кустарником и бурьяном. Огромные сероватые глыбы позеленели ото мха и густой плесени, что говорило о глубокой древности этих прочных каменных стен.

«Сколько же темниц в сей каменной тюрьме? – невольно подумалось Васютке. – И кто в них сидит? Ливонские крестоносцы не раз нападали на русские земли и уводили в полон многих отичей. Неужели и в этом замке есть русские невольники? Как же им тяжело пребывать в этих страшных узилищах!»

А затем его осенила отчаянная мысль: «Неужели пришёл конец?»