Текст книги "Святая Русь. Полководец Дмитрий"

Глава 9. Карлус

Узник полагал, что после посещения католического попа и фогта Вернера его тюремная жизнь заметно изменится: его вновь переведут в холодный каземат с мышами и крысами, отменят прогулки и посадят на черствый хлеб, жидкую похлебку и кружку протухшей воды. Командором будет сделано всё, чтобы узник протянул ноги.

Но прошло несколько дней, однако никаких изменений в Васюткиной жизни не произошло.

– Почему Вернер не удалил меня в каземат? – спросил Васютка надзирателя.

– Я и сам удивлен, русич. Никаких новых приказов господин фогт мне не отдавал, – ответил Карлус.

– Никак не могу понять Вернера. Он очень странно себя ведёт.

– И мне странно, купец… Таких пленных в этом замке я ещё не встречал.

– А в замке есть и другие пленные?

– Да как тебе сказать, русич… Я не обязан отвечать на такой вопрос.

По лицу надзирателя пробежала тень. Он подсел к камину и, хмуро глядя на тлеющие угли, несколько минут молчал.

– Не хочешь – не говори, – пожал плечами Васютка. – Иногда я забываю, что ты мой надзиратель.

Васютка подошел к надсмотрщику и коснулся ладонью его головы.

– Правда, ты совсем не похож на надзирателя, Карлус. Обычно они грубы и жестоки, а ты тихий и добрый человек. А посему давно хотел тебя спросить. Как ты оказался надзирателем?

– Ты много хочешь знать, Васютка.

Карлус впервые назвал своего заключенного по имени, и это несколько подивило заключенного. Вот уже несколько месяцев он не слышал своего имени.

– Ешь свой обед, но не торопись. Я хочу тебе кое-что рассказать. Мне до тошноты надоело ходить в надзирателях. Это не по мне. Когда-то я был простым крестьянином. Сеял хлеб, имел на хуторе свой дом, славную жену и четверых маленьких детей. Держал лошадь, овец и корову. Жил сносно, не голодовал. Жизни радовался, но беда всегда под боком ходит. Лет десять назад, как сейчас помню, справляли мы с семьей праздник Лиго-Яна[147]147
  Лиго-Яна – древний летний праздник прибалтийских народов. Был связан с культом солнца и плодородия, подобно празднику Ивана Купалы у славян.


[Закрыть]. Веселился с женой и детишками, и вдруг, как снег на голову, набежали немецкие крестоносцы и начали зверствовать. Меня к телеге привязали, избили до полусмерти, а над женой надругались. Затем вывели со двора скотину и подожгли дом. Корову и овец на мясо зарезали и начали пировать. Крестоносцев было около сотни. На другой день они бросили меня, детей и жену, связанных, на телегу и привезли в этот замок. Три дня нас ничем не кормили, приносили только воды. Тогда я сказал немцам: «Дети и жена умирают. Чем они провинились? Вы не орденские братья, а нелюди».

А крестоносцы знай хохочут. Я встал на колени и сказал: «Убейте меня, а детей и жену отпустите».

Каким-то образом мои слова дошли до хозяина замка. Им оказался Вернер Валенрод. Он пришел в каземат и спросил: «Ты действительно предпочел бы умереть ради своих родных?» «Да», – отвечал я. «Хорошо. Я исполню твою просьбу. Но казнь твоя будет очень жестокой. Ты умрешь в нечеловеческих муках». – «Это меня не страшит. Для меня жена и дети дороже всего на свете». – «Достойный ответ. Попрощайся со своими родными и приготовься к казни».

Попрощался. Велел им добираться до своего родного брата, и после этого жену и детей отпустили. Я же несколько дней ждал казни. Но вскоре пришёл человек от Вернера и заявил, что хозяин замка меня помиловал и назначил надзирателем над пленными девушками. Я согласился, в надежде на побег из этого ужасного замка.

– И кто же эти пленницы? – прервал рассказ надзирателя Васютка.

– Те, кого уговорили быть наложницами для увеселительных пирушек рыцарей. Латышки, литовки и эстонки. Недавно ты видел их, Васютка, когда мы шли к прелату.

– А русских девушек в замке нет?

– Были и русские, но они отказались обслуживать крестоносцев. Тогда их продали, кажется, османским[148]148
  Османский – турецкий.


[Закрыть] купцам.

Васютка тотчас вспомнил свою любимую Марьюшку. Господи, как-то она там в своём Переяславле? Поди, оплакивает его, слезами исходит. Марьюшка, чудная, славная Марьюшка! Дня не проходит, чтобы он, Васютка, не думал о ней. Уж так хочется глянуть в её сиреневые лучистые глаза, услышать её мягкий, нежный голос…

А Карлус продолжал:

– Но побег мой так и не состоялся. Замок надежно охраняют меченосцы. Шли годы, я совсем уже отчаялся. Мне противно было охранять падших женщин, но вдруг мне повезло. Вернер, этот непредсказуемый командор, несколько месяцев назад вызвал к себе и предложил мне надзирать русского купца. До сих пор не пойму: почему он заменил Кетлера, почему перевёл тебя в теплое помещение и почему приказал хорошо кормить? Какая-то загадка. Я ничего не понимаю, Васютка.

– О том же и я тебе могу сказать, Карлус.

– Это не мое имя. Так меня приказал называть господин Вернер. Настоящее же мое имя – Войдылл. Но для тебя, Васютка, я по-прежнему останусь Карлусом. Никто не должен знать о нашем разговоре.

– Об этом мог бы и не предупреждать, Карлус. Выходит, ты тоже пленник. Горькая же твоя судьба, – с грустью молвил Васютка.

– Сейчас кое-что изменилось. С той поры, как я оказался твоим надсмотрщиком, господин Вернер разрешил мне выходить из замка.

– Выходить из замка?! – поразился Васютка.

– Да. Я почти вольный человек. Куда хочу – туда и иду. Но через три часа я должен вернуться в замок.

– Ничего не разумею. Поясни, Карлус.

– Да всё дело в том, что, если я через три часа не вернусь, стражники доложат обо мне господину командору.

– Ну и что? А ты к эстам беги. Глядишь, с женой и детьми встретишься.

– И рад бы, Васютка, – тяжело вздохнул Карлус, – но слишком господин Вернер хитер. Он мне сказал: если убежишь, то твою семью заживо в землю закопают, – мои люди знают, где остановилась твоя жена.

– И ты ему веришь?

– Верю, Васютка. Не так уж далеко живёт мой брат. В нескольких часах конного пути. Ты же знаешь, что сейчас вся Эстонская земля под властью Ливонского ордена. Я ненавижу немцев. Слишком много крови пролили крестоносцы, обращая мой народ силой в католическую веру. Они отняли у эстов землю, покой и свободу, установили свои порядки. Если девушка захочет выйти за эстонца, то первую брачную ночь она обязана провести в постели рыцаря, в поместье которого она живёт. За побег же из поместья отсекают ногу. Орденские братья хуже зверей… Давай твою посуду, мы слишком заговорились.

Карлус взял поднос, вышел из комнаты и звякнул за собой затвором. Васютка же прилег на свое ложе и задумался. Этот надзиратель – славный человек, но жизни его не позавидуешь. Он тот же узник, лишенный родного очага. Десять лет он не видел своих детей и жену. Ребятишки стали совсем уже взрослыми. Они и жена давно уже оплакали своего отца и мужа, так как ведают, что он спас их ценою своей жизни. А Карлус жив, он не так уж и далеко от дома, но убежать не может. Вернер, этот таинственный Вернер, пустых слов на ветер не кидает. Он доподлинно ведает, где живет семья Карлуса… Да что Карлус! Сам в таком же неведении. Сколь бы он, Васютка, ни размышлял над поступками Вернера, он не мог их осмыслить, и это продолжало его не только беспокоить, но и раздражать. Не будет же вечно его держать в своём замке господин Вернер. У него есть какая-то цель. Но какая? Увы, ответ мучительно непостижимый.

Чтобы не думать о Вернере, Васютка начинал вспоминать свой дом: нарочито ворчливого деда, ласковую матушку, степенного отца и своих братьев, Никитку и Егорушку. Где они сейчас? Да с ними всё ясно. Братья – на службе у ростовского князя, а отец… отец либо в Ростове Великом, либо вновь куда-нибудь отъехал посланником Бориса Васильковича. Он, вкупе с боярином Нежданом Корзуном, зачастую ездит. Отца в городе уважают, справедливым и мудрым называют. Простого народа он не гнушается, хотя и ходит в боярском чине. Старший княжий дружинник! Не каждому то на роду написано. Но отец, когда бывает дома, посмеивается: «Меня, сыны, боярином кличут. Но какой из меня боярин! Ни гордыни, ни спеси. Я из подлых людей, ямщик. Даже когда гонцом княжьим еду, ямщиком себя мыслю. Самая отрада, когда был ямщиком».

Вот такой он, Лазута Егорыч. Простолюдины к нему частенько со своими нуждами приходят, а то и просто за советом. Никому не отказывает и никогда мзды не берет. Честный у Васютки отец.

Мать же вспоминал чаще всех. Братья ведали, что он – матушкин любимец. «Младшенький»! Большая часть материнской ласки на Васютку приходилась. Уж как она лелеяла своего сына, как заботилась о нем, как беспокоилась за его дальние торговые поездки!

«Уж ты остерегайся, Васенька. Чу, в лесах лихие люди на купцов нападают. Ты всегда к большому обозу приставай».

Перекрестит, благословит иконой Божьей Матери, поцелует, а у самой – тревожные слезы на глазах.

Васютка успокаивал, что с ни ничего не случится, и выезжал из ворот. А мать, Олеся Васильевна, всё стояла и стояла, пока её любый сын не скроется из глаз. Так было и в последний раз…

Васютка горестно схватился руками за голову. Господи! Сколь же она слез пролила, изведав о погибели сына, сколь настрадалась и до сих пор страдает! А дед с отцом? Они, скупые на мужскую слезу, хоть и не плачут, но очень горюют. Да и у братьев всякое веселье пропало, грустными ходят. Молодые их жёны, поди, утешают. Но кто деда, мать и отца утешат? Будь ты проклят, Вернер!

Нет-нет, лучше не думать о нем. Всё равно все его поступки необъяснимы. Мысли путаются. Надо о Марьюшке помышлять. Тогда все чёрные думы улетучиваются и на душе становится теплее.

* * *

В начале февраля Карлус пришел в комнату невольника взбудораженным. Поставив поднос с обеденной едой на стол, надзиратель, почему-то оглянувшись на закрытую дверь, тихо и взволнованно произнес:

– Я принес тебе радостную весть, Васютка.

– Вернер упал с коня на турнире рыцарей? – пошутил узник.

– Дался тебе этот Вернер… Русское войско идёт по землям эстов. Где-то через неделю оно пройдет вблизи нашего замка.

Васютка оторопел от неожиданного известия. Соотичи рядом. Господи! Да это же несказанное счастье!

– Как изведал? – придя в себя, спросил Васютка.

– Вчера Кетлер праздновал свои именины. Пригласил дружков. Все напились как свиньи и много болтали про русскую рать, которую ведёт на Раковор переяславский князь Дмитрий. С ним-де новгородская, псковская, владимирская, ростовская и другие дружины.

Васютка от радости даже в ладоши хлопнул.

– Хорошо ведаю князя Дмитрия. Добрый воевода. Значит, и батюшка с братьями в походе.

В порыве радостных чувств Васютка крепко обнял Карлуса.

– Вот уж потешил! Большая рать собралась. Князь Дмитрий замок Вернера не пропустит. Непременно захватит.

– А вот здесь я тебя опечалю, Васютка. Немцы подписали мир с Русью. Они не будут мешать походу русских дружин на Раковор, захваченный датскими крестоносцами, зато и русские не станут трогать немецкие крепости.

Радостное лицо Васютки помрачнело, будто чёрная туча его накрыла.

– Значит, рать пройдет мимо… Отец и братья пройдут мимо, и мне уже никогда не выйти из этой треклятой крепости. Никогда, Карлус!

– Не отчаивайся, Васютка. Я, кажется, придумал выход. Мы совершим побег.

– Да какой побег, друг мой Карлус! – отмахнулся узник. – Ты же сам сказывал, что за побег твою семью уничтожат.

– Не уничтожат, я всё продумал.

– Не знаю, не знаю. Сомнительная затея. Но меня-то кто выпустит?

– Послушай, Васютка. Как мне стало известно из тех же разговоров Кетлера, немецкие соглядчики подсчитали, что русская рать пройдёт мимо замка через неделю. Мы сбежим накануне, ночью. Я принесу тебе железную пилку и длинную веревку. Когда ты подпилишь решетку, я приду в твою комнату и мы спустимся по верёвке на землю.

– А стражники?

– Они охраняют только ворота. Мы же спустимся с другой стороны. Там будут кустарники.

– Но тебя могут хватиться.

– Едва ли. Нам повезло. Через шесть дней немцы будут отмечать именины господина Бертольда и, как всегда, напьются.

– Но как ты принесешь верёвку? До земли не менее пятнадцати сажен.

– Долями, под своей курткой. Думаю, никто не заметит.

– И что дальше?

– За ночь мы доберёмся до русской рати.

– А утром тебя хватятся, и господин Вернер пошлет своих головорезов на хутор, где живет твоя семья. Я не хочу, чтобы она погибла, а посему никуда с тобой не побегу.

– Но ты же будешь спасен, Васютка.

– Такой ценой? Нет, Карлус, я всю жизнь буду проклинать себя за погибель твоих детей, жены и твоего брата. Это не по мне.

Карлус подошел к узнику и обнял его за плечи.

– Так вот ты какой, русич… Спасибо тебе. Не зря когда-то ваши князья, придя на наши земли, правили честно и справедливо. Наш народ не испытывал обид и притеснений.

(Эст говорил правду. Повторяясь, следует заметить, что верховная власть русских князей над прибалтийскими племенами не нарушала общественной и политической жизни этих племён. Русские князья предоставляли своим прибалтийским подданным полную свободу в вопросах как внутреннего управления, так и внешнеполитических отношений. Эсты, ливы и латыши судились своими старейшинами на основе старинных обычаев; старейшины и вожди по своему усмотрению, считаясь лишь с волей соплеменников, вели войны и заключали договоры. Полной свободой пользовались прибалтийские племена и в вопросах вероисповедания. Оставаясь языческим, население Ливонии поклонялось своим древним богам, олицетворяющим силы природы. Правда, благодаря тесному общению с русскими христианство в его православной форме в какой-то степени проникало к прибалтийским народам. Но никакие попытки не только насильственного, но даже активного распространения христианства среди прибалтийских племён со стороны русских, по-видимому, не имели места[149]149
  Исключение составляют факты, относящиеся уже к периоду борьбы с немецким завоеванием Прибалтики.


[Закрыть]. Генрих Латвийский, католический священник, свидетель и участник немецкого завоевания Прибалтики, описавший его в своей «Хронике Ливонии», с удивлением отмечает, что русские князья, покоряя какой-нибудь народ, не заботятся об обращении его в христианскую веру. Эти слова политического противника русских ярко подчеркивают характерные черты русской власти, оставлявшей в неприкосновенности как общественный строй прибалтийских племен, так и старую языческую религию и весь освящённый веками уклад жизни. Именно этими особенностями власти русских князей объясняется тот факт, что в борьбе, развернувшейся в начале XIII века, симпатии населения Прибалтики оказались на стороне русских, и немецким завоевателям пришлось столкнуться с союзом русского и прибалтийского народов.)

– Думаю, и ныне наши дружины идут по земле эстов без обид и притеснений, – молвил Васютка.

– Да. Об этом я слышал от крестоносцев. Они удивлены, что русские воины не грабят наши хутора и деревни… Но не будем отвлекаться. Что бы ты ни говорил, но надо готовиться к побегу. Погоди, не возражай. Моя семья не погибнет. За ночь мы добежим до войска, и ты попросишь твоего отца, чтобы мне выделили полтора десятка дружинников.

– Да батюшка на колени перед своим князем встанет. Непременно выпросит!

– Вот и отлично, Васютка. С дружинниками мы доберёмся до хутора, а затем я уведу семью и брата в укромное место.

– А ежели к хутору немцы наскочат?

– Может, и наскочат. Но обычно господин командор посылает в погоню не больше десяти крестоносцев. Такое дважды случалось за мою жизнь в замке. Наскочат и повернут назад. Немцы никогда не вступят в сечу с русскими, если они будут в меньшинстве.

– Так, так, – заинтересованно глянул на надзирателя Васютка, но затем на минуту призадумался, и вновь лицо его стало озабоченным.

– Ты обо всем хорошо подумал, Карлус, но забыл, что сейчас зима. Нам не добежать до войска по такому глубокому снегу. Вспомни, сколь было лютых метелей?

– Добежим, Васютка. Я ж сказал тебе, что всё тщательно продумал. Когда меня выпускают из замка, то я хожу на один хутор, который совсем неподалёку. Там живут эсты, и мы стали добрыми друзьями. А эсты, хочу тебе заметить, никогда не расстаются с лыжами. Когда мы окажемся в кустах, там будут спрятаны и двое пар лыж. Ты когда-нибудь вставал на них?

– Конечно, вставал. Я ведь когда-то вместе с братьями в лесной деревне жил. Сколь раз за зайцами бегали.

– Хорошо, Васютка. С завтрашнего дня начнем готовиться к побегу.

Глава 10. Великий магистр

Столица Ливонского ордена Мариенбург. Большая палата, освещенная трехсвечниками. На стенах, обитых красным бархатным сукном, висят огромные портреты предков Отто Руденштейна в широких золоченых рамках.

Великий магистр гордится своим именитым рыцарским родом. Его отец, дед и остальные пращуры немало сделали для процветания ордена. Отто нередко посещает свою «родовую» палату, подолгу останавливается напротив каждого портрета и любуется изысканной работой художников. Но каждый портрет в золоченой рамке – это целая эпоха, история рыцарства. Богатейшая история!..

* * *

Вокруг рыцарей, как напишет историк, которых одни называют неустрашимыми воинами, преданными вассалами, защитниками слабых, благородными слугами прекрасных дам, галантными кавалерами, а другие – неустойчивыми в бою, нарушающими своё слово, алчными грабителями, жестокими угнетателями, дикими насильниками, кичливыми невеждами, – вертелась, в сущности, история европейского Средневековья, потому что они в те времена были единственной реальной силой. Силой, которая нужна была всем: королям – против соседей и непокорных вассалов, крестьян, церкви; церкви – против иноверцев, королей, крестьян, горожан; владыкам помельче – против соседей, короля, крестьян; крестьянам – против рыцарей соседних владык.

Горожанам, правда, рыцари были не нужны, но они всегда использовали их военный опыт. Ведь рыцарь – это прежде всего профессиональный воин. Но не просто воин, а всадник – в шлеме, панцире, со щитом, копьём и мечом. Всё это снаряжение было весьма дорогим: ещё в конце Х века, когда расчет велся не на деньги, а на скот, доспехи вместе с конем стоили 45 коров или 15 кобылиц. А это величина стада или табуна большой деревни.

Но мало взять в руки оружие – им надо уметь отлично пользоваться. Для этого необходимы беспрестанные утомительные тренировки с самого юного возраста. Недаром мальчиков из рыцарских семей с детства приучали носить доспехи. Таким образом, тяжеловооруженный всадник должен быть богатым человеком. Крупные владетели могли содержать при дворе очень небольшое число таких воинов. А где взять остальных? Ведь крепкий крестьянин если и имеет 45 коров, то не отдаст их за груду железа и красивого, но не годного для хозяйства коня.

Выход нашёлся: король обязывал мелких землевладельцев работать определенное время на крупного, снабжать его нужным количеством продуктов и ремесленных изделий, а тот должен был быть готов определенное количество дней в году служить королю в качестве тяжеловооружённого всадника.

И к ХI–XII векам эти всадники превратились в касту рыцарей. Доступ в это привилегированное сословие становился всё более трудным, основанным уже на родовитости, которая подтверждалась грамотами и гербами. Ещё бы: кому хочется тесниться и допускать к жирному куску посторонних.

За клятву верности сеньору рыцарь получал землю с работающими на него крестьянами, право суда над ними, право сбора и присвоения налогов, право охоты, право первой брачной ночи и т. д. Он мог ездить ко дворам владык, развлекаться целыми днями, пропивать, проигрывать в городах деньги, собранные с мужиков. Обязанности его сводились к тому, чтобы во время военных действий служить на своих харчах сеньору около месяца в году, а обычно и того меньше. За «сверхурочную» службу шло большое жалованье. Военная добыча: трофеи, выкуп за пленных, сами пленные – тоже доставалась рыцарю. Можно было во внеслужебное время и поработать «налево» – наняться к постороннему сеньору или к городскому магистрату.

Постепенно рыцари стали всё больше и больше манкировать[150]150
  Манкировать – пренебрегать.


[Закрыть] своими обязанностями. Иногда по условиям ленного договора рыцарь должен был служить то количество времени, на которое у него хватит продовольствия. И вот такой храбрый муж являлся с окороком, прилагая все усилия, чтобы съесть его за три дня, и уезжал в свой замок.

Ну а как рыцари воевали? По-разному. Сравнивать их с кем-то очень трудно, так как они в Европе были в военном отношении предоставлены самим себе. Разумеется, в сражениях участвовала и пехота – каждый рыцарь приводил с собой слуг, вооруженных копьями и топорами, да и крупные владетели нанимали большие отряды лучников и арбалетчиков. Но исход сражения всегда определяли немногие господа-рыцари, многочисленные же слуги-пехотинцы были для господ хоть и необходимым, но лишь подспорьем. Да и что могла сделать толпа необученных крестьян против закованного в доспехи профессионального бойца на могучем коне? Рыцари презирали собственную же пехоту. Горя нетерпением сразиться с достойным противником, то есть рыцарем же, они топтали конями мешающих им своих же пеших воинов. С таким же равнодушием рыцари относились и к всадникам без доспехов, лишь с мечами и легкими копьями. В одной из битв, когда на группу рыцарей налетел отряд лёгких всадников, они даже не сдвинулись с места, а просто перекололи своими длинными копьями лошадей противника и только тогда поскакали на достойного врага – рыцарей.

Вот тут-то и происходил настоящий бой: два закованных в железо всадника, закрытых щитами, выставив вперёд длинные копья, сшибались с налёта, и от страшного таранного удара, усиленного тяжестью доспехов и весом лошади в сочетании со скоростью движения, враг с треснувшим щитом и распоротой кольчугой или просто оглушённый вылетал из седла. Если же доспехи выдерживали, а копья ломались, начиналась рубка на мечах. Это было отнюдь не изящное фехтование: удары были редкими, но страшными. Об их силе говорят останки воинов, погибших в сражениях, – разрубленные черепа, перерубленные берцовые кости. Вот ради такого боя и жили рыцари. В такой бой они кидались очертя голову, забыв об осторожности, об элементарном строе, нарушая приказы командующих.

При малейшем признаке победы рыцарь кидался грабить лагерь врага, забывая обо всём, – и ради этого тоже жили рыцари. Недаром некоторые короли запрещали бойцам ломать боевой порядок при наступлении и ход битвы из-за грабежа, строили перед боем виселицы для несдержанных вассалов. Бой мог быть довольно долгим. Ведь он распадался обычно на нескончаемое количество поединков, когда противники гонялись друг за другом.

Рыцарская честь принималась весьма своеобразно. Устав тамплиеров (первого ордена, под названием «Тайное рыцарство Христово и Храма Соломона», созданного в 1118 году) разрешал рыцарю нападать на противника спереди и сзади, справа и слева – везде, где можно нанести ему урон. Но если противнику удавалось заставить отступить хоть нескольких рыцарей, их соратники, заметив это, как правило, ударялись в паническое бегство, которое не в силах был остановить ни один полководец. Сколько королей лишились победы только потому, что преждевременно теряли голову от страха!

Никакой воинской дисциплины у рыцарей не было и быть не могло. Ибо рыцарь – индивидуальный боец, привилегированный воин с болезненно острым чувством собственного достоинства. Он профессионал от рождения и в военном деле равен любому из своего сословия вплоть до короля. В бою он зависит только сам от себя и выделиться, быть первым может, только показав свою храбрость, добротность своих доспехов и резвость коня. И он показывал это всеми силами. Да кто же тут мог что-то ему указать, приказать? Рыцарь сам знает всё, и любой приказ для него – урон чести. Такое самосознание рыцаря было хорошо известно полководцам, государственным деятелям – светским и церковным. Видя, что несокрушимые всадники терпят поражения из-за своей горячности и своеволия, вылетая в атаку разрозненными группами, и зная, что тяжёлая конница непобедима, когда наваливается всей массой, государственная и церковная власть принимала меры, чтобы навести хоть какой-то порядок. И тогда с конца ХI века, во время Крестовых походов, стали возникать духовно-рыцарские ордена со строгими уставами, регламентирующими боевые действия. Таким стал Тевтонский орден, объединившийся затем с Ливонским.

Решив завладеть русскими землями, Ливонский орден стал придерживаться строгих правил, уделив особое внимание коннице и придумав новое построение, названное «клином», или «кабаньей головой». Применение «клина» принесло Ливонскому ордену (за исключением 1242 года) немало побед.

* * *

В окружении своих предков Великому магистру хорошо думается. Он, Отто Руденштейн, также немало сделает для могущества ордена. Скоро (совсем скоро!) он сокрушит русские дружины, без особых потерь захватит Псков, Новгород и другие северо-западные княжества Руси и прославит свое имя на века. И никто ему, Великому магистру, не помешает – ни Литва, ни Золотая Орда. Литва жестоко оскорблена убийством своего короля Воишелка, которое неразумно совершил русский князь Лев Даниилович, а Золотая Орда недовольна тем, что Псков, Новгород, Полоцк и некоторые другие города почти вышли из повиновения великого князя Ярослава и перестали платить татарам дань.

Хан Менгу-Тимур разгневан, и его можно понять: Русь уходит из-под цепких когтей Орды. Татары никогда не допустят этого. Русь для них – слишком лакомый кусок. Не случайно Менгу-Тимур прислал в Ливонский орден своих гонцов. И не только в орден. Он разослал своих послов в Литву, Швецию и к датским крестоносцам. Грамот с послами не отправлял, осторожничал: уж слишком далёк путь из Сарай-Берке до западных стран. Надо ехать через всю Русь, и если хоть одна грамота попадет в руки какого-нибудь русского князя, то все старания Менгу-Тимура окажутся под угрозой срыва. Послы должны передать его повеления на словах:

«Вы много лет враждуете с Русью и давно хотите овладеть её северо-западными землями. Ваши устремления могут успешно претвориться. Русь хоть и покорена татарами, но Псков, Новгород, Торжок, Полоцк и другие города пытаются выйти из власти Золотой Орды. Накажите эти мятежные города, треть ясыря[151]151
  Ясырь – невольники.


[Закрыть] и добычи отдайте Золотой Орде. Хан Менгу-Тимур не будет мешать вашему вторжению. А если вы не воспользуетесь благоприятным моментом, то 600 тысяч татарских воинов хлынут на Европу и не только повторят путь великого джихангира Батыя, но и завоюют всю вселенную».

Для вящей убедительности всем послам были вручены золотая ханская пайцза и специальная печать, о которых знали все западные короли, князья и магистры.

Ордынские послы значительно подтолкнули западных врагов к набегам на Русь. Но Отто Руденштейн не слишком доверял хану Золотой Орды. История показала, что все татаро-монгольские повелители не только чересчур хитры и жестоки, но и вероломны. Любую страну они могут заманить в такую ловушку, из которой уже не выбраться. Невмешательство Золотой Орды в войну между Западом и Русью может быть обманчивым. Менгу-Тимур не тот человек, чтобы спокойно отдать крестоносцам на пожирание многие русские княжества. Треть добычи Орде – не та цена, чтобы рыцари завладели огромными северо-западными землями Руси. Далеко не та цена! Хан преследует какие-то иные планы. Быть того не может, чтобы такой тщеславный и властолюбивый человек отказался от влиятельных и богатейших княжеств.

И Отто Руденштейна осенила догадка. Менгу-Тимур преднамеренно сталкивает Западную Европу с Русью. Он надеется, что победителя не будет. И Европа, и Русь в жесточайшей войне будут обескровлены, и тогда Менгу-Тимур действительно бросит свои многочисленные полчища на ослабленные страны и «завоюет всю вселенную».

«Но этого не произойдет», – усмехнулся Великий магистр. Войска Ливонского ордена не будут обескровлены. Он, Отто Руденштейн, сам придумал хитроумную ловушку, заключив с ратью князя Дмитрия «мирный договор». Войско большого воеводы идёт себе хладнокровно и безмятежно по землям эстов и не знает, в какой капкан оно скоро угодит. Внезапный и неожиданный удар немецких крестоносцев внесёт несусветную панику в ряды русских полков, и они будут уничтожены в считаные часы. Свершив блестящую победу, он, Великий магистр, может уже не беспокоиться за судьбу своего ордена. Едва ли Менгу-Тимур осмелится выступить на его великолепное войско. Он будет скрипеть зубами за свою неосмотрительную ошибку и станет довольствоваться одной разбитой Русью.

А пока полки князя Дмитрия идут спокойно. Войско Довмонта, убедившись в мирных отношениях немцев, вернулось к основной рати. Большой воевода, наверное, очень доволен докладом псковского князя. Дмитрий убеждён, что он легко расправится над датскими крестоносцами: силы их, без Ливонского ордена, не так уж и велики. Пусть же не рассеется его уверенность.

Он же, Отто Руденштейн, с сегодняшнего дня вновь объявит большой сбор ливонских рыцарей. Сбор пришлось приостановить, когда в орден прибыл досмотрщик князя Дмитрия, псковский князь Довмонт. Тогда Великий магистр послал по крепостям с жестким наказом быстрых гонцов: «Пока Довмонт в ордене, прекратить всякое перемещение рыцарских отрядов до особого распоряжения».

И вот час настал! Крестоносцам и кнехтам приказано прибыть в Мариенбург до десятого февраля. Стекается огромное, стотысячное войско. Через несколько дней «стальной клин» двинется к датской крепости Раковор. Великая победа Отто Руденштейна близка!

В палату неслышно, словно тень, вошел член тайного общества «Карающий меч», инквизитор Бруно Конрад.

– Вы меня приглашали, Великий магистр. Я явился в точно назначенное время.

– Присаживайся, Бруно, – взыскательным голосом произнес Отто, указывая Конраду на низкое, мягкое кресло.

Великий магистр до сих пор был недоволен поездкой инквизитора в Переяславль-Залесский. Тот не выполнил его строжайшего поручения – отравить ядом князя Дмитрия – и с повинной головой явился в Ливонию. Правда, он всячески обелялся[152]152
  Обеляться – оправдываться.


[Закрыть]:

– Мне нужна была помощь, Великий магистр, но командор Вернер Валенрод решительно отказался мне способствовать. Он вёл себя вызывающе и говорил о «Карающем мече» в оскорбительном тоне. И это член братства святой Марии! Чистоплюй!

– Ты так обзываешь первого рыцаря Ливонского ордена? – со скрытой иронией спросил Отто Руденштейн.

– Да, Великий магистр. Человек, который не хочет помогать нашему святому братству, не имеет права носить звания первого рыцаря. Его пример может стать заразительным. С «Карающим мечом» перестанут считаться другие рыцари. А тайное общество, как известно, создано самим Великим магистром.

– Ты хочешь сказать, что своим отказом инквизитору, командор Валенрод бросает тень на Отто Руденштейна?

– Вне всякого сомнения. Этот зять Зельца Германа, – Бруно Конрад отлично знал, что Отто Руденштейн недолюбливал бывшего Великого магистра, – слишком из себя возомнил.

– Что именно?.. Сейчас я хотел бы от тебя услышать правду, Бруно. Чего добивается наш знатный рыцарь?

Острые глаза инквизитора испытующе впились в лицо Отто Руденштейна. Бруно давно уже догадывался, что хочет от него услышать правитель могущественного ордена. И вот время пришло.