Текст книги "Поезд на Солнечный берег"

Сон двадцать шестой

«Филипп…»

Огни аэробульваров растекались по обе стороны от машины. Мимо проносились истребители, везделет с рокотом проволок свое длинное тело. Город жил своей фантастической жизнью, а где-то впереди струился теплый свет маяка.

«Как же так?»

Матильде показалось, что они едут слишком медленно, и она велела увеличить скорость. Ей было душно, и левой рукой она дернула ворот платья, смыкавшегося вокруг горла. Платье послушно преобразилось в вечерний открытый наряд.

«Но Филипп, Филипп… Что же это такое? Почему?»

Маяк летел на нее, ослепляя; еще миг – и он остался позади. Матильда заметила, что машина мчится, как сумасшедшая, и голосом, который не узнала сама, отдала распоряжение ехать медленнее. Роскошный огромный салон неожиданно стал для нее узок и неудобен; она металась, щеки ее горели, она была подавлена, она не понимала ничего.

«Может быть, и его знакомая… Просто знакомая. Подруга детства. Все они назойливы… (Матильда вспомнила Ровену и закусила губу.) Но почему тогда он не звонил мне? Почему?»

Матильда собралась с мыслями, пытаясь подыскать правдоподобное объяснение, но мысли ее словно превратились в хоровод маленьких гномов, которые кружили вокруг нее, корчили рожи и глумились над ней. То она вспоминала об отце, то думала, что хорошо бы ускорить свадьбу, и вскоре запуталась окончательно и безнадежно. В сущности, только одно имело значение: любит ее Филипп или нет; и Матильда неизменно отвечала себе: «Меня? Конечно же, любит!»

«Я поговорю с ним, – решила она. – Интересно, хорошенькая эта девушка или нет? Может быть, какая-нибудь подруга Лаэрта… Но у Лаэрта нет подруг».

Матильда обратилась к бортовому компьютеру:

– Соедините меня с машиной Филиппа.

– Машина на связи, – доложил компьютер.

– Нет, не надо, – сказала Матильда, помедлив.

«Что я ему скажу? Что следовала за ним? Что видела его с той девушкой? Но ведь ничего не произошло. (Так она думала.) Филипп скоро будет со мной, никто его у меня не отнимал. Все хорошо… как и должно быть».

Но самой ей почему-то было горько, и впервые в жизни Матильда почувствовала, что ей больно.

* * *

Толстый вирус сидел в стеклянной банке и в глубокой тоске. Профессор Пробиркин, в халате, очках и резиновых перчатках, порхал по лаборатории, мурлыча себе под нос. Руки его не знали устали: то они поправляли какую-нибудь колбу, то листали журнал, то выбивали на столе барабанную дробь – привычка, которую вирус не переваривал совершенно. К тому же профессор любил разговаривать сам с собой, обожал крепкий лимонад и жареные семечки. Любимым его изречением, вырезанным на стене золотыми готическими буквами кириллического профиля, было: «Думать вредно». Другое его изречение, которое он часто повторял, гласило: «Все – суета, кроме диссертации». Диссертация, которую поклонник лимонада защитил в юношеском возрасте, лет примерно восемьдесят назад, носила название «О членах у членистоногих и член-корреспондентов» и произвела среди ученых настоящий фурор. Пробиркина произвели в гении, и по скромности он принял это звание, обязывающее остальных (то бишь негениев) относиться к нему с опасливым почтением. Настроение у Пробиркина было превосходное: он только что закончил серию важных опытов, в которых участвовал вирус, и опыты эти дали именно такие результаты, каких и ожидал профессор, то есть никакие, что само по себе уже являлось важнейшим результатом. Итак, Пробиркин блаженствовал, или, как сказал бы Орландо, пребывал в полном шоколаде, а вирус с тоской следил за ним сквозь толщу своей стеклянной тюрьмы.

Проходя мимо банки, профессор подобострастно хихикнул (он всегда смеялся одинаково) и пощекотал ее. Вирус отпрянул: он ненавидел, когда с ним так обращались.

– Как самочувствие, дружок? – нежно спросил Пробиркин, прямо-таки лучась довольством.

– Отлично, – угрюмо отозвался вирус, дергаясь от злобы, – сквозь меня уже пропускали двадцать тысяч вольт, замораживали в жидком недороде и твердом азиоте. Что вы на этот раз придумали?

– Хе-хе-хе! – проскрипел Пробиркин, и его круглое брюшко затряслось. – А ты молодец, молодец. Значит, ничего не вышло, а? Даже в недороде!

– Да, я совершенство со всех точек зрения, – самонадеянно признался вирус, – и вы ничего не можете с этим поделать.

– Таким мы тебя и создали, дружок, – хихикнул Пробиркин, просматривая на свет колбу, в которой болталась какая-то мутная жидкость.

– Да? – ощерился вирус. – Я принадлежу матери-природе. Только она могла создать меня, а вы – используете.

– Но-но, не спорь со мной, – недовольно сказал Пробиркин, – мне лучше знать.

– Количество ублюдков среди человеческого рода, – усмехаясь, заговорил вирус, – свидетельствует о том, что вы даже сами себя толком воспроизвести не можете. Вообще, создавать не по вашей части; вот разрушать…

Пробиркин строго постучал по столу.

– Разболтался ты очень, – сказал он, швырнув колбу на полку через всю лабораторию. – Ничего, когда тебя будут представлять генералу, я уж позабочусь, чтобы ты держал язык за зубами.

Вирус завыл и стал биться о стекло банки, но оно было слишком прочно.

– Для чего меня здесь держат? – спросил он жалобно. – Я на волю хочу! – Пробиркин ласково улыбался. – Хочу свежим воздухом дышать! Хочу жить полноценной половой жизнью! Вот встречу какую-нибудь румяную инфузорию, заведу с ней счастливую семью… У-у-у…

Вирус стонал. Пробиркин поморщился.

– Семью отставить, – сказал он. – Будешь делать то, что скажу я. Пусть Розенкрейцер Валтасарович раскошелится на миллион-другой бубликов, я продолжу исследования и превращу тебя в образцовый антицветочный вирус.

– Зачем? – спросил вирус в полном изнеможении.

– Будешь поражать цветы, – пояснил Пробиркин. – Война до победного конца. Мы исчерпали все средства.

– Это еще что такое? – заворчал вирус. – Я желаю иметь свободу выбора. Кого хочу, того и замочу, я существо свободолюбивое. А указывать ты дома жене будешь, ишь, какой!

– У меня нет жены, – сухо сообщил Пробиркин. – Она от меня ушла.

– Разумная женщина, – одобрил вирус. – Если бы я был на ее месте, то и замуж за тебя не стал бы выходить.

– На что это ты намекаешь? – рассердился профессор. – Терпение мое испытываешь? Вот помещу тебя снова в жидкий недород…

– Не надо, – сказал вирус поспешно, – давай я лучше тебе одну историю расскажу. Жили-были на земле существа, и были они большие и сильные, очень большие и очень сильные, а мозги у них были в кончике хвоста, и маленькие, просто смехотворные. Но они решили, что сильнее их никого нет и больше им некого бояться. Звали их динозаврами, а потом пришли другие, у которых не было хвоста и, соответственно, мозгов не было вовсе, но они понаделали бомб и решили, что они самые сильные и что их-то никто не сможет победить.

– Ну и что? – спросил Пробиркин рассеянно.

– Ничего, – сказал вирус. – Я пошутил. И вообще я не умею рассказывать историй.

– Ты – низшее создание, – презрительно молвил Пробиркин, – поэтому у тебя никогда ничего и не получается.

– Я молчу, – покорно сказал вирус и действительно умолк.

Он смотрел, как профессор возится с аппаратами и препаратами, диктует компьютеру и разговаривает по видеофону с неизвестным в погонах. Потом Пробиркин сбросил халат, преобразился во вполне почтенного господина средних лет и ушел, оставив на двери табличку: «Меня нет и не будет!» – на случай, если кто-нибудь вздумает его искать. Впрочем, это было совершенно излишне, потому что дверь была оборудована такой системой защиты, перед которой побледнел бы сейф вуглускрового банка – если бы, конечно, он вообще мог бледнеть.

Вирус поник. Некоторое время он метался по банке, пытаясь вырваться из нее, но ни к чему хорошему это не привело. Он попробовал поговорить с заспиртованными змеями, но те мирно плавали в своем яде и им, похоже, было не до него. Вирус невольно позавидовал им, и тут до его слуха долетел какой-то неясный шум. Вошел запыхавшийся Генрих Гаргулья; он очень спешил и рассчитывал застать Пробиркина на месте. Как любимый ученик и возможный заместитель профессора (о, в очень отдаленном будущем), он имел доступ во все помещения. Входя, студент задел табличку, и она упала.

– Профессор!

Вирус сначала спрятался, но потом, поняв, что пришли не за ним, успокоился. Внешность Гаргульи удивила его: студент выглядел как вполне нормальный, обычный человек.

– Профессор! Профессор Пробиркин!

Гаргулья потоптался на месте, заглянул зачем-то в банку со змеей, как бы проверяя, нет ли там профессора; последнего там не оказалось.

– Он ушел! – крикнул вирус, осмелев. Гаргулья вздрогнул.

– Кто это? – спросил он с опаской.

– Я, – сказал вирус, показываясь, – честный вирус.

– А! – с облегчением сказал Гаргулья. – Так профессора нет?

– Увы, нет, – подтвердил вирус.

– Тогда вы мне поможете, – сказал Гаргулья. – Мне нужен чумной возбудитель.

– Да? – только и сказал вирус.

– Мы проходили недавно разновидности гриппа. Профессор обещал представить образцы для опытов.

– Понимаю, – сказал вирус. – И что вы будете делать с этим возбудителем?

– Привьем кому-нибудь, – сказал Гаргулья, – и будем лечить.

– Ах, опять, – вздохнул вирус. – Как мне это надоело!

– Так это вы? – обрадовался Гаргулья.

– Я, – печально сказал вирус. – Только я не лечусь, – добавил он тихо.

– Очень рад знакомству с вами, – сказал Гаргулья.

– Взаимно, поверьте, – отозвался вирус. – Я чумовой, то бишь чумной. Надоело мне убивать маленьких мышек, пора развернуться. Я был рожден для великих свершений, но в этой банке совершенно лишен возможности их, так сказать, осуществить.

– Вы очень добры, – заметил Гаргулья. – Со стороны вируса редко встретишь такую чуткость.

Но вы меня не бойтесь, я хороший, – добавил он, открывая банку и надевая на вирус ошейник. – На это я и надеялся, – сказал вирус.

Сон двадцать седьмой

Вампир Лаэрт решил взять отпуск. Имеет вампир право брать отпуск или нет? Сам Лаэрт считал, что после всех треволнений с собачьей шубой и сердечными делами хозяина он вполне заслужил небольшую передышку. Лекарство Пробиркина действовало безотказно, и клочья вампирской шкуры валялись во всех комнатах, а Филипп ничего не замечал. Лаэрт с горечью констатировал, что его друг стал на удивление бесчувственен. Если бы Филипп ворчал, пенял Лаэрту на беспорядок и вообще его доставал, Лаэрт принял бы это как должное; но Филипп, как и все влюбленные, не желал видеть ничего, кроме своей любви. Лаэрт махнул на него рукой и, собрав небольшой чемоданчик, подался за Город. Там на брокенской вечеринке он прибился к компании вампиров, признавшей в нем своего. Лаэрт объездил с ними весь свет, между делом успев посвататься к хорошенькой ведьме и попить кровь у известной писательницы, автора вампирских детективов. Вспоминая об этом впоследствии, Лаэрт всякий раз желтел и плевался, потому что в жилах у писательницы текла не кровь, а самые что ни на есть настоящие чернила. Со сватовством тоже ничего не вышло, ибо ведьма на поверку оказалась вовсе не ведьмой, а вульгарнейшим вампиром-трансвеститом, и совершенно разочарованный Лаэрт вернулся в хозяйский дом ровно через три недели после того, как оставил его, то есть через двадцать семь дней.

На улице сплошной стеной стоял дождь. По проводам связи потоки стекали на министерство погоды в виде угроз членовредительства, жалоб, упреков и увещеваний. Лаэрт вздохнул и, как обычно, вошел к хозяину без церемоний, сквозь стену.

– А вот и я! – крикнул он радостно.

Филипп с ногами сидел в кресле. Тысячи мыльных пузырей летали по комнате, и каждым из них была маленькая Ада. Филипп был мрачен, – пожалуй, даже слишком мрачен для счастливого влюбленного.

Лаэрт по-собачьи отряхнулся от дождя.

– Там на улице льет как из ведра, – сказал он укоризненно.

– Разве? – только и уронил Филипп.

Лаэрт подлетел к окну и убедился, что облака стали еще гуще.

– В чем дело, хозяин? – спросил он.

– У меня плохое настроение, – ответил Фаэтон.

Лаэрт сделал сосредоточенное лицо. Филипп слышал, как скрипят извилины в его голове.

– Это ОНА? – трагическим шепотом спросил Лаэрт.

– Она не звонит мне, – безжизненно поведал Филипп. – Она меня разлюбила.

Лаэрт облетел вокруг него. Вблизи молодой человек выглядел еще хуже, и Лаэрт решил, что пришла пора его утешить.

– Ну, так что же? Не позвонит одна, позвонит другая. – Лаэрт фамильярно хлопнул хозяина по плечу. – Вот я, так я чуть не попался! И в какой переплет! Хочешь, расскажу?

– Не хочу, – равнодушно отозвался Филипп.

Матильда тоже больше не звонила ему, и Фаэтон был ей за это бесконечно благодарен. Он решил, что дочь Вуглускра уже забыла о нем; ведь сам он так хотел забыть о ней!

– По моему скромному вампирскому разумению, – начал Лаэрт, – остается последнее средство.

– Какое?

Лаэрт вооружился очками, достал сочинения Дюма в одном томе и стал их листать, используя при этом все свои шесть конечностей – четыре простых, две сложных, а также восемь дополнительных (в счет не идут).

– Вот! – провозгласил он, тыча лапой в страницу. – Правило шестнадцатое: если девушка не звонит тебе, позвони ей сам!

Филипп покачал головой.

– Я пытался найти ее через справочник, – сказал он тихо. – Но ее там нет!

Лаэрт задумчиво почесал хвостом нос.

– Слушай, а может, ее вообще нет? Может, она тебе просто приснилась?

– В таком случае я бы не хотел пробуждаться, – сказал Филипп печально.

Лаэрт поглядел на мыльные пузыри, летавшие по комнате, и пришел к выводу, что двоим вряд ли могло присниться одно и то же.

– Тебе надо отвлечься, – сказал вампир. – Сходи погуляй с друзьями, полетай или… Словом, придумай что-нибудь!

– Я больше не могу летать, – признался Филипп. Лаэрт вздрогнул. – Я все время падаю, и, знаешь, это все-таки больно. А мои друзья… Пончик работает у Вуглускра, у него и времени нет. Гаргулья прихворнул, Сильвер куда-то исчез, Мистраль что-то сочиняет, Человек без лица тоже работает в поте лица, а другие…

Лаэрт громко всхлипнул.

– Перестань, – поморщился Филипп, – мне и без тебя плохо.

Лаэрт вышел на цыпочках и сквозь стену проник в кухню, где заказал себе у скатерти-самобранки большую порцию выдержанной минеральной воды, чтобы успокоиться. Тем временем Филиппу позвонил Амадей и пригласил его погулять по крышам. Филипп вежливо отказался. Кот пожелал ему всего наилучшего и отключил видеофон.

– К вам гостья, – сообщила система.

Филипп вскочил и бросился к двери, но внезапно остановился.

– Скажи, что меня нет, – попросил он. В маленькой фигурке на мониторе он узнал Матильду. Она шла несмело, то и дело озираясь, словно не бывала здесь раньше столько раз, что потеряла им счет. Компьютер спросил у нее, кого она ищет.

– Мне нужен Филипп, – сказала девушка.

– Филиппа нет, – металлически-любезно сообщила система. – Что ему передать?

– Ты врешь, – сказала Матильда с ненавистью. В этот миг Филипп с трудом узнавал ее.

– Непонятное слово, – звякнула система. – Повторите ввод.

– Филипп! – крикнула Матильда, подступая к двери.

– Внешний агрессор, – сообщила система Филиппу. – Под угрозой нарушения закон о неприкосновенности жилища. Вызывать мышкетеров?

– Не надо, – велел Филипп, – молчи…

Зеркало за его спиной оживилось.

– Выйди к ней, – шепнуло оно вкрадчиво, – выйди, выйди… Ты же видишь, как ей тяжело. И тебе тяжело. Все еще можно исправить, Филипп. Надо только открыть дверь. Все можно исправить. Все…

Филипп побледнел. На его виске часто-часто задергалась жилка.

– Я не спрашивал тебя, – задыхаясь, сказал он.

– Филипп, – продолжала Матильда, – я знаю, что ты там!

Фаэтон медленно сполз по стене и сел на пол. Зеркало затуманилось и угасло.

– Ответь! – крикнула Матильда и ударила по двери ладонью.

– Не надо по мне стучать, – сердито сказала дверь. – Благодарю вас.

Матильда заплакала. Филиппу невыносимо было смотреть на нее, но не смотреть он не мог. Он не знал, кто из них мучается больше сам, а кто – мучает сильнее другого, но чувствовал, что может не выдержать этого.

– Значит, тебя нет, – сказала Матильда. – Все кончено, да? Ты меня больше не любишь, Филипп?

– Непонятное слово, – бубнила система, – повторить ввод.

– А ведь я тебя любила. – Она усмехнулась. – Да, я видела вас. Она красивая, да? Она… Значит, ты сейчас с ней? А я? Как же я, Филипп?

– Я виноват, – тихо сказал Филипп, поникнув головой. – Это моя вина. Тебе не следовало любить меня.

Матильда молчала, словно обдумывая его слова; но он знал, что девушка не может его слышать.

– Это ужасно, – жалобно сказала Матильда. – Ты с ней – и все равно ты со мной. Я говорю с одиночеством, а у одиночества твое лицо. Я никогда не видела снов, а потом мне приснилось, что ты снова со мной и мы вместе, как всегда. Если бы у тебя было сердце, ты бы пожалел меня.

Филипп весь сжался. Наступила тишина. Он поднял руку – хотел дотронуться до лица Матильды на экране – и опустил ее.

– Все равно я забуду тебя, Филипп, – сказала Матильда. – Скажи мне что-нибудь.

Ответа не последовало.

– Прощай, Филипп.

Лифт распахнул свое сияющее чрево. Элегантный кот под руку с какой-то облезлой дамочкой приветствовали Матильду светской улыбкой. Она смахнула с глаз слезы и вошла в кабину.

– Вам вниз? – учтиво спросил кот.

Сон двадцать восьмой

– Наверх, – сказал мышкетер, – дальше налево, потом прямо, потом назад и направо, потом вниз.

Подчиняясь его указаниям, двое других мышкетеров поволокли Сильвера Прюса сначала вниз, потом направо, потом скатили по какой-то горке, опять подхватили под руки и потащили. Прюс при этом молчал и не подавал признаков жизни. Молчал он потому, что был без сознания, а признаки жизни в этом положении подавать тем труднее, что вышеназванная жизнь на время как бы отлучается из тела. Утром, когда Сильвер возвращался домой, его забрали мышкетеры, и очнулся он только тогда, когда что-то загрохотало над самой его головой. Сильвер приподнялся. Пол, на котором он лежал, показался ему дьявольски холодным, а яркий свет резал глаза. Грохотала опускавшаяся железная дверь, сквозь которую поспешно выбегали какие-то люди. Кроме Сильвера, в помещении не оставалось ничего, если не считать четырех совершенно гладких стен. Одна из них была непрозрачной только с виду, ибо давала возможность находящимся снаружи наблюдать за тем, что происходит в камере; именно к этой стене прильнул Пробиркин. Глаза его горели восторгом. Возле профессора, заложив руки за спину, стоял генерал Дромадур в армейской форме, при всех причитающихся ему регалиях. Наконец Пробиркин оторвался от стекла.

– Вы уверены? – начал он, почтительно полуобернувшись к генералу.

– Абсолютно.

– А он не похож, – заметил Пробиркин.

– Гм, – сказал на это Дромадур.

– Вполне приличный человек, – рискнул вставить Пробиркин и на всякий случай заискивающе улыбнулся.

Дромадур нетерпеливо кивнул головой:

– Да, профессор, вы же сами создавали ему внешность.

– Я?! – вскричал Пробиркин в умилении. – Да неужели?!

– Ваше жестокосердие, – пискнул мышкетер-адъютант, подбегая на цыпочках, – его жестокосердие Розенкрейцер Валтасарович тута-с.

– Впустить, – распорядился генерал величаво.

Сильвер сидел на полу камеры и стонал, потирая рукой шею. Похоже, он совершенно не осознавал, что с ним происходит.

Дверь комнаты, где находились профессор и генерал, распахнулась. Вошел мсье, герр, синьор, мистер, господин, това… – нет, товарищем он никогда не был, за это я вам ручаюсь. Словом, вошел сам бубликовый магнат Вуглускр Всесильный в сопровождении молодого человека, неброского, как бриллиант в платиновой оправе. Вуглускр приветствовал Дромадура и соблаговолил заметить Пробиркина. Молодой человек держался скромно, не притязая ни на чье внимание.

– Кто это с вами? – спросил Дромадур, движением бровей указывая на новое лицо.

– Мой новый сотрудник, – объяснил Вуглускр. – Многообещающий молодой человек. Знакомьтесь: Пончик Ляпсус.

Пончик был допущен к ознакомлению. Он держался так ненавязчиво, что все присутствующие почувствовали к нему непритворное уважение.

– Итак? – сказал Вуглускр.

Сказал по-магнатски широко, сочетая невинный вопрос с каверзной интонацией утверждения. Пробиркин позволил себе самую сладкую, самую медоточивую улыбку из своего набора улыбок.

– Итак, – сказал он, – я закончил свою работу. Вирус существует и готов к действию.

– Я всегда хорошо относился к вам, Пробиркин, – веско проговорил Вуглускр, – но мне нужны доказательства… нам нужны доказательства. Вы готовы предоставить их нам?

Пончик безучастно глядел сквозь стекло на Сильвера, который разговаривал сам с собой и бурно жестикулировал. После знаменательной стычки с Человеком без лица в парке аттракционов Сильвер частенько стал бывать не в себе.

Профессор Пробиркин погладил подбородок.

– Готов, – ответил он на вопрос Вуглускра. – Прошу внимания, господа! Поставленная передо мной задача формулировалась следующим образом. Ввиду долгой и кровопролитной войны, которую мы ведем с мутантами-цветами, которые, превращаясь в людей, представляют угрозу для нашей безопасности и жизнедеятельности…

– Насколько хорошо вы к нему относитесь? – шепотом спросил генерал у магната.

– О, не считал. Но думаю, что на миллион бубликов, наверное, моей привязанности хватит, – небрежно обронил Вуглускр.

– …невозможна, принимая во внимание, что данные, которыми мы располагаем, весьма и весьма приблизительны. Возник вопрос: нельзя ли истребить цветы, воздействуя на их внутреннюю структуру, без сомнения отличную от структуры человека, и, предположим, создать такой вирус, который бы уничтожал либо разрушал структуру мутантов, будучи при этом совершенно безобидным для людей. Особо обращаю ваше внимание на такой факт, впрочем, общеизвестный, что по виду люди и цветы совершенно неотличимы друг от друга, хотя последние по сравнению с первыми отличаются некоторой хрупкостью, нам в принципе не свойственной. Известно, что цветы могут превращаться в людей только на некоторое время и преимущественно в ночную пору, то есть при старом солнце, после чего снова возвращаются в первобытное, так сказать, состояние. Но некоторым из них, особенно орхидеям, розам и некоторым сложноцветным, удается свести его к минимуму, вследствие чего их бывает крайне трудно идентифицировать. Пестициды же и прочие яды, к которым мы прибегали вначале, негативно сказываются и на людях, не давая ответа на главный, то есть кардинальный, он же сакраментальный и злободневный вопрос, а именно: кто есть кто, в то время как этот вопрос…

– Дороговато, – сквозь зевоту сказал Дромадур на ухо Вуглускру, – он того не стоит.

– Посмотрим, – сказал прозорливый финансист и, скрестив руки, стал смотреть.

– Для демонстрации мы пригласили одного из сотрудников генеральского ведомства. Господа, вы видите перед собой человека, который на самом деле не является таковым. На самом деле его зовут…

– Кактус Шипелли, – проскрежетал Дромадур.

– Подвид кактусов с шипами, – по-научному завернул Пробиркин. – Сейчас мы увидим, как под воздействием вируса он из человека превращается в растение, а из растения и вовсе в полнейшее ничто.

– Я надеюсь, – заметил Дромадур. – В жмурки играете? – спросил он у Пончика.

– Нет.

– И правильно: от игр все равно никакого толку.

– Пускайте вирус, доктор Гнус, – распорядился Пробиркин.

На уровне головы Сильвера из стены выдвинулся пульверизатор и обрызгал журналиста. Прюс закашлялся и упал на пол ничком. Судороги пробежали по его телу. Пробиркин вынул из кармана хронометр и одним глазом смотрел на пациента, а вторым – на циферблат, где перемигивались бойкие электронные цифры. Сильвер чихнул.

– Сейчас начнется, – шепотом сказал профессор.

Сильвер снова чихнул. Вуглускр в нетерпении постукивал ногой о пол. Честные голубые глаза Пончика были устремлены в никуда.

– Двойную дозу! – в раздражении крикнул профессор.

Сильвер вторично был обрызган, но от этого только стал яростнее чихать. В кактус он не превращался и вообще вел себя как самый обыкновенный человек.

– Ничего не понимаю, – заявил Пробиркин через два часа, когда все уже устали ждать и переминались с ноги на ногу. – Скажите, вы в нем уверены? – обратился он к генералу.

– Относительно чего, простите? – насторожился бравый вояка.

– Что он кактус.

– Уверен ли я? Ха! – сказал Дромадур с неописуемым презрением и этими словами пригвоздил ученого, как жука к булавке.

Пот ручьями струился по спине Пробиркина.

– Здесь какое-то недоразумение, – начал он.

– Именно, – вежливо согласился финансист, и от вежливости этой пот покатился по профессорской спине прямо-таки океанскими волнами.

– Он не превращается в кактус, – продолжал ученый, слабея.

– Именно, – невозмутимо соглашался финансист.

– Я не понимаю, почему…

– Я тоже.

Взор Вуглускра блеснул сталью. Пробиркин понял, что он погиб. Генерал хрипло засмеялся. Пробиркин погиб вторично. Он зашатался и припал к стене. Мышкетеры из свиты Вуглускра расстреливали его взглядами. В камере Сильвер поносил последними словами Орландо, городские власти, какого-то урода без лица и распевал непристойные песни.

– Из того, что я вижу, – подытожил финансист, – я понимаю, что ваш опыт не удался.

– Дайте мне время, – лепетал Пробиркин, – я все исправлю.

Генерал и бизнесмен обменялись взглядом.

– Время у вас будет, – сказал Розенкрейцер Валтасарович многозначительно. – До конца недели. Устраняйте ошибку. Добивайте вирус. Пойдем, Пончик. Всего хорошего, генерал.

И дверь за ними затворилась, оставив раздавленного Пробиркина наедине с его грустными мыслями, в то время как Сильвер за стеклом допевал последний куплет.