Текст книги "Поезд на Солнечный берег"

Сон пятидесятый

Мышь шевельнула хвостом, приоткрыла глаза и огляделась. В первое мгновение ей почудилось, что ничего не изменилось, что все по-прежнему, и по-прежнему сидит у стола с компьютером странный человек, который был с ней у ветеринара, а потом принес ее сюда. Человек не двигался, и глаза его были устремлены в одну точку. Только волосы его стали другими – на висках они отчего-то приобрели цвет белой мышиной шкурки. Кроме того, мышь заметила, что человек странным образом постарел. Сейчас Мистралю – а это был, конечно же, он – можно было дать лет 40, не меньше. Мышь невольно вздрогнула – и пискнула от боли: бок, в который вонзился каблук, все еще ныл. Неподвижный человек услышал, что она ожила, и повернул к ней голову.

– Как ты? – спросил он.

Голос у него был тусклый, невыразительный, но совсем не злой, и мышь немного успокоилась.

– Есть хочется, – призналась она, немного подумав.

Мистраль поднялся с места и пошел на кухню. Скатерть-самобранка с возмущением напомнила ему, что он еще не заплатил за ее обслуживание на этой неделе, и сама собой выключилась. Тогда писатель заглянул в холодильник и обнаружил там кусок засохшего сыра, который и принес раненой мышке.

– Вот, – сказал он смущенно. – Больше ничего нет.

Мышь покосилась на сыр, но все же спросила:

– А ты? Что ты будешь есть?

– Обо мне не беспокойся, – отозвался Мистраль. – Я ничего не хочу.

Мышь принялась за сыр, а Мистраль вновь погрузился в свои невеселые мысли. Что-то завозилось в ящике стола. Писатель выдвинул его и обнаружил, что волшебная коробочка бузит и ходит ходуном. Поколебавшись, он приподнял крышку.

– Что вам надо? – устало спросил он.

– О повелитель! – запищали буквы, – Что происходит? Нам тесно, мы больны, мы хиреем! Нам плохо!

Они топорщились, напирали друг на друга и умоляюще смотрели на него, ожидая ответа; но сейчас все это отчего-то не вызывало в душе Мистраля ничего, кроме раздражения.

– Ничем не могу помочь, – буркнул он. – Мне тоже плохо.

– Почему? – изумились буквы.

Но Мистраль не был расположен пускаться в объяснения, поэтому он просто захлопнул коробочку и вернул ящик на место. Мышь с удивлением смотрела на него: она впервые в жизни видела настоящего писателя. Мистраль заметил ее взгляд и попытался улыбнуться.

– Ну что, тебе получше? – спросил он.

– Да, благодарю вас, – чинно ответила мышь.

Она и в самом деле чувствовала себя гораздо лучше и теперь была бы не прочь пойти куда-нибудь прогуляться, но не успела даже сказать об этом, потому что Мистраль вновь застыл на месте и стал стареть. Теперь его голова сделалась совсем седой. На экране компьютера показалась пифия. Она с укором посмотрела на хозяина и покачала головой:

– Зря ты с ней связался.

– Почему? – вяло спросил Мистраль.

– А на что ты надеялся? – пожала плечами пифия. – С самого начала было ясно, что это ни к чему хорошему не приведет.

– Я ее любил, – вздохнул Мистраль. – Больше мне ничего от нее не было нужно.

– Теперь это все в прошлом, – отозвалась пифия. – На твоем месте я бы подумала о будущем.

– Будущее? – Мистраль усмехнулся. – И что же меня там ждет?

– А я что, знаю? – почему-то обиделась пифия.

– Я думал, ты все знаешь, – потерянно ответил Мистраль.

– Я программа, – сухо сказала пифия. – Я могу знать только то, что в меня заложено. А будущее знает тот, кто стоит у тебя за дверью.

Мистраль поднялся с места и шагнул к выходу. Белая мышь настороженно смотрела ему вслед. Мистраль распахнул дверь, и по комнате пронесся ледяной ветер.

– Здравствуйте, – сказал сфинкс.

Почему-то писатель ни капли не удивился.

– Вы один? – спросил он.

Сфинкс улыбнулся:

– А вы ждали кого-то еще?

– Нет, – честно ответил Мистраль. – Но я думал, с вами будут дочери ночи.

– Мойры? – Зеленые глаза сфинкса сверкнули. – А вы догадливы.

– Зачем вы здесь? – спросил Мистраль напрямик.

Он и сам не заметил, как вместе с гостем вновь оказался в комнате, где стоял компьютер, а циферблат старинных часов покрывал толстый слой пыли. Мышь, завидев гостя, испуганно пискнула и взобралась на плечо Мистраля, словно ища у него защиты. Писатель рассеянно погладил ее. Усики мыши щекотали ему пальцы.

– Я просто проходил мимо, – объяснил сфинкс, – и решил навестить старого знакомого. – Губы его растянулись в медленной улыбке.

– Понятно, – вздохнул Мистраль. – Значит, Город обречен?

…В сущности, он чувствовал это уже после той, самой первой встречи в волшебной лавке. Потому что Очень Странные Существа никогда не являются просто так.

– Вас это беспокоит? – очень вежливо спросил его собеседник.

– Нет, – в неожиданном приливе откровенности ответил писатель. – Я хочу только знать: почему? Это какая-то кара? Наказание?

– Ах, Мистраль, Мистраль! – Сфинкс снисходительно усмехнулся, обнажив острые, как у льва, клыки. – К чему все это? Вы же далеко не глупы и прекрасно знаете, что большую часть проблем человек создает себе сам, своими же поступками. В девяноста процентах случаев он сам виноват в том, что с ним происходит, и не надо искать тут никакого скрытого смысла, проклинать судьбу и сотрясать жалобами воздух. Поймите, я здесь не потому, что кто-то наслал чуму на ваш прекрасный Город, а потому, что вы сами сделали все, чтобы она к вам пришла. Уясните же себе это наконец и прекратите клеветать на силы, которые хоть и стоят выше вас, но тем не менее не имеют намерения наказывать вас строже, чем вы того заслужили.

– Вот как, – тихо проговорил писатель. Плечи его опустились, на лице прорезалось еще больше морщин. Мышь, дрожа всем телом, вцепилась в его плечо. – А как же она? Она тоже – заслужила?

Сфинкс прищурился.

– Вы же были уверены, что не любите ее, – сказал он после паузы.

– Может быть, – подумав, признался Мистраль. – Просто я не могу без нее жить.

– Совсем? – Глаза сфинкса сверкнули.

Мистраль поднял голову.

– Вы можете ее вернуть? – чужим, внезапно охрипшим голосом спросил он.

– И как вы себе это представляете? – поднял брови сфинкс.

Мистраль облизнул губы.

– Я мог бы сыграть с вами. На ее жизнь. А я поставлю… – он поколебался, но лишь мгновение, – свою душу. Идет?

Почему он был уверен, что сфинкс явился к нему именно для этого? Но что-то подсказывало ему, что его странный собеседник ждал этих слов.

Мышь вздрогнула. Седина медленно начала отступать к вискам писателя. Он молодел на глазах.

– Люди – поразительные существа, – уронил сфинкс задумчиво. – Иногда…

Он повернул голову, и Мистраль увидел, что комната исчезла, испарилась без следа. Они стояли на берегу черной реки, посередине которой плыла лодка с тремя мойрами, а в лодке сидела Ровена.

– Значит, вот как это выглядит… – прошептал писатель, не веря своим глазам.

Мойра, сидевшая на носу, бросила на него безразличный взгляд и стала смотреться в осколок какого-то зеркала. Мистралю показалось, что он уже видел нечто похожее у кого-то из своих знакомых, но он не стал задумываться над этим.

– И вам не жаль? – спросил сфинкс.

– О чем вы? – быстро проговорил Мистраль.

– Она же не стоит этого, – спокойно промолвил сфинкс. – Я знаю, о чем ваша книга. Это только начало, поверьте мне. Неужели вы готовы отказаться от всего – ради нее?

Мистраль поглядел на черную воду и только сейчас заметил, что та совершенно, абсолютно неподвижна – но лодка тем не менее каким-то непостижимым образом ухитрялась перемещаться по ней. Зеркало в руках мойры затрепетало.

– Вы завлекли его в ловушку, – печально сказало оно.

– Молчи! – велела мойра. – У него еще есть выбор.

– У него нет выбора, – отозвалось зеркало. – Потому что он ее любит. И он пойдет на все ради нее.

– Говорящее зеркало, – внезапно сказала Ровена, – я узнала тебя!

Она попыталась дотронуться до осколка, и в то же мгновение река, лодка, мертвая девушка и ее провожатые – все скрылось из глаз. Мистраль и сфинкс вновь сидели в кабинете писателя, и по-прежнему бежала секундная стрелка в старинных часах.

– Я готов, – спокойно сказал Мистраль. Мышь в ужасе пискнула, соскользнула с его плеча и, хромая, скрылась в какой-то щели.

– А если бы я потребовал взамен жизни всех ваших друзей и всех, кто живет в Городе? – внезапно спросил сфинкс. – Не забудьте, кстати, что вы можете проиграть, и тогда никогда больше ее не увидите.

– У меня только одно желание – чтобы она вновь была жива, – ответил Мистраль извиняющимся тоном. – Боюсь, я в таком состоянии, что могу поставить на кон хоть всю Вселенную с ее звездами и галактиками.

Ни одному человеку он бы никогда не признался в этом, но нет смысла скрывать что-либо от собеседника, который видит вас насквозь. Сфинкс подошел к часам и погладил секундную стрелку. Та изогнулась всем телом, как кошка, и замурлыкала что-то ласковое. Другие стрелки глядели на нее с нескрываемой завистью.

– Нет, – сказал сфинкс раздумчиво, – этого не потребуется.

– Так мы играем? – спросил Мистраль, и надежда зазвенела в его голосе. Седина совсем исчезла из его волос, а с лица стерлись все морщины.

– Нет, – грустно повторил сфинкс. Он подошел к столу и взял с него какую-то запыленную книгу в переплете из телячьей кожи. – Все дело в том, Мистраль, что лотерея больше недействительна, и так будет по крайней мере ближайшие сто лет. Но вы не отчаиваетесь, я подскажу вам, как вернуть Ровену.

– И вы не… – начал Мистраль.

– Нет. Взамен я прошу у вас только эту книгу.

– Ту, которую я написал? – Писатель пожал плечами. – Берите.

– Но вы уже не сможете получить ее обратно, – предостерегающе сказал сфинкс. – Вы готовы к этому?

– Мне все равно, – нетерпеливо ответил Мистраль. – Я хочу, чтобы Ровена вернулась. Все остальное мне в высшей степени безразлично.

Подобие улыбки тронуло губы сфинкса.

– Будь по-вашему, Мистраль. Она вернется, – промолвил он. – . Право, я не понимаю вашего выбора, но коль скоро вы его сделали… Обещаю вам, что будет так, как вы хотите.

– Так, как я хочу? – недоверчиво переспросил писатель.

– Да, есть только одно «но». Ровена не может вернуться в нынешнее время, потому что ее в нем нет. Только в прошлое, и вы один вольны выбрать, в какой именно момент. И этот момент будет длиться вечно, обещаю вам.

Мистраль поглядел на часы. Он понял.

– Спасибо! – горячо проговорил он. – Спасибо вам!

– Не за что, – ответил сфинкс. – До свидания!

Мистраль хотел сказать еще что-то, но его собеседник уже исчез. Не раздумывая и не колеблясь более, Мистраль подошел к часам. Стрелки вопросительно смотрели на него. Писатель решительно выдохнул и стал переводить их назад. По мере того, как он делал это, вид за окнами менялся, второй экземпляр романа, лежавший на столе, исчез, и волшебная коробочка, лежавшая в ящике, съежилась до размеров колоды карт. А где-то далеко или, может быть, совсем рядом, но в другом измерении, сфинкс сложил крылья и сел на берегу рядом с лодкой, возле которой стояли три мойры. У одной из них в руках был переливчатый осколок.

– Ты мог бы и не делать этого, – не то с упреком, не то просто с неодобрением в голосе заметила вторая мойра. – Что теперь будет?

– Ничего, – ответила первая мойра. В зеркале отразилась комната Мистраля. – Сейчас они войдут, счастливые, и будут заниматься любовью до утра. А утром они поссорятся из-за сумки, и она уйдет. А потом все повторится, и она придет снова, и опять будет утро, и живая сумка из кожи питона. И он будет вечно говорить одни и те же слова.

– Почему он выбрал именно этот момент? – удивленно спросила третья мойра. – Ведь у их любви были дни и получше…

– Из-за сумки, – объяснил сфинкс. – Он верит, что когда-нибудь ему удастся окончательно убить сумку, и тогда Ровена не умрет. Он знает, что это невозможно, но все же надеется сделать это. Но этого никогда не произойдет.

– Это ужасно, – вздохнула первая мойра. – И он никогда не напишет свой роман?

– Нет, – ответил сфинкс. – Это был его выбор.

– Похоже, он оказался слабее, чем ты думал, – заметила третья мойра, испытующе глядя на него. – Признайся, ведь ты надеялся на другой исход? Он столько мог сделать в своей жизни… А теперь навечно застрял там, в своем собственном времени, между живыми и мертвыми, и только ты этому виной. Ведь, если бы ты не пришел к нему, он бы смирился со своей утратой, потому что ничего иного ему бы просто не оставалось. Ибо люди, по счастью, выносят многое, что в первое мгновение кажется им невыносимым. А Мистраль – Мистраль бы жил себе дальше, написал бы другие книги, поведал бы миру о своей любви к Ровене, разумеется, под вымышленными именами…

Но сфинкс, слушая ее, только покачал головой.

– Нет, – твердо ответил он. – Если бы я не пришел, мышь вышла бы на карниз погулять и упала вниз, а он попытался бы ее спасти и сорвался вслед за ней, потому что у него кружилась голова от голода и горя. Теперь он избавлен от этого. И он счастлив, хоть и сам не подозревает об этом. Большего для него я сделать не в силах.

– Но это будет длиться вечно! Ты хоть понимаешь, что это такое?! – вскричала первая мойра. – Он не сможет спасти Ровену, не сможет ее удержать, и все будет повторяться с самого начала. Это ужасно!

– Нет, – отозвался сфинкс. – Потому что это судьба.

– Которую ты ему дал, – заметила вторая мойра.

– Которую он сам пожелал себе, – не согласился сфинкс.

Сон пятьдесят первый

Вуглускр бушевал. От его крика дрожали стены бронированного кабинета, трепетали стекла в оконных рамах, мелкой дрожью тряслись позолоченные стулья эпохи возрожденного рока рококо. Один Пончик, стоявший с заложенными за спину руками, казалось, не испытывал никакого страха, отчего невыразимый ужас остальных только увеличивался.

– Это невероятно! – ярился Вуглускр. – Неслыханно!

– Определенно, – подтвердил Пончик, не повышая и не снижая голоса.

– Нет, вы где-нибудь видели такое?! – рвал и метал самый бубликовый из бубликовых миллиардеров. – Где-нибудь, когда-нибудь?! А?!

– Непонятно, – соглашался Пончик.

– Чудовищно! – восклицал Вуглускр, от волнения запуская обе руки в остатки шевелюры. – Что творится в Городе, что творится?! И этот болван Дромадур еще смеет утверждать, что ситуация под контролем! – Вуглускр круто повернулся к Пончику. В желтых глазах его вспыхнули желтенькие искры. – Запомните: если ситуация требует контроля, значит, она не под контролем! Правильно я говорю?

– Так точно.

– А если ситуация не под контролем, это значит, что она неуправляема. И что происходит? Катастрофа, мой милый, катастрофа! Бублик упал на две сушки, а им хоть бы что! Не понимаю я их, не понимаю!

Излив свое раздражение, Вуглускр сел, но, так как стул еще шатался, ему пришлось встать.

– Черт знает что! – добавил магнат в гневе. – Вы виделись с ним?

– С Дромадуром?

– Да.

– Мы разговаривали, – сказал Пончик. – По видеофону. Он отвечает за ситуацию в городе – пока. – Вуглускр молчал, ни словом, ни жестом не обнаруживая свое отношение к этому выразительному «пока». – К сожалению, вы сами знаете, что похвастаться ему нечем. Эпидемия…

– Эпидемия скоро пойдет на спад, – сварливо перебил зятя Вуглускр.

– Откуда у вас такие…

– Сведения? Нет! – магнат засмеялся желчным, неприятным смехом. – Просто некому будет умирать. Все цветы передохнут – вирус настигает их в первую очередь. Что касается людей, то слабые умрут, а сильные останутся. Это называется естественный отбор.

– Да, Дромадур говорил со мной об этом, – сказал Пончик нерешительно. – Он считает, что нам с вами целесообразно покинуть Город, пока все не уляжется.

– Я никуда не уеду, – отрезал Вуглускр. – Вы не хуже моего знаете, что все пути по воздуху перекрыты. Во-первых, официально запрещено покидать Город, а во-вторых, другие города закрылись для нас, как только началась эпидемия.

– Кроме Солнечного берега, – добавил Пончик. – Ведь дорога туда ведет по земле. Я полагаю…

– Нет, – отрезал Вуглускр. – Мне сейчас надо строить мавзолей для дочери. Нет и еще раз нет. – Он наконец сел. – Вас я не держу, прошу заметить. Я понимаю, весь этот кавардак кого угодно выведет из равновесия. Сначала на две сушки, потом на три, а потом, того и гляди, бублик станет дыркой от бублика.

– Так далеко дело не зайдет, – молвил Пончик обнадеживающе.

– Не зайдет? Вы так уверены? Полный кавардак, говорю я вам! Все стало с ног на голову. Возьмите хотя бы солнце, которое взошло ночью.

– Солнце? – тупо переспросил Пончик.

– Ночью! Ночью, мой милый. Не спутник, а настоящее, подлинное солнце. Каково вам это? Даже природа и та свихнулась!

– Это не природа, – задумчиво сказал Пончик. – Это наверняка Филипп.

– Что? – болезненно спросил Вуглускр. – Оставьте вы это. Кому-кому, а ему это точно не под силу.

– Он очень опасен, – проговорил Пончик. – Он волшебник. Он может летать и строить радугу, насылать дождь и ураган. Ему даже министерство погоды не указ.

– Волшебник! – рассмеялся Вуглускр. – Волшебник! Да будь он и впрямь так силен, как вы говорите, не я, а он сидел бы сейчас на этом месте, и оба мы были бы у него сейчас на посылках. Забудьте эти сказки для детей. Займитесь лучше бубликом и подыщите мне кандидата на место Дромадура. Генералу давно пора в отставку по состоянию здоровья.

Вуглускр кивнул Ляпсусу, показывая, что аудиенция окончена. Пончик вышел, и тяжелые двери сомкнулись за ним. Пасть сверкающего лифта поглотила его и помчала по шахте.

«Мавзолей… Лучше он ничего придумать не мог».

Слова Вуглускра некстати напомнили его зятю, что он овдовел. Пончик попытался разобраться, какие чувства вызывает в нем мысль, что Матильды больше нет, и пришел к выводу, что его это ни капли не волнует. Взволновало его, пожалуй, только одно из замечаний Вуглускра. Лицо Пончика приобрело серьезное выражение.

«Дромадур… Лучшего кандидата, чем я, на его место не найти. Только как подать эту мысль старику?»

– Очень просто, – произнес чей-то голос прямо ему в ухо.

Пончик отпрянул.

– Кто здесь? – слегка оторопев, спросил он.

– Ты лучше спроси, кого здесь нет, – съязвил голос. – Ну?

– Этот лифт только для меня и для господина Вуглускра, – сказал Пончик твердо. – Никто, кроме нас, не имеет права им пользоваться. – При каждом новом слове голос его креп, обретая уверенность.

– Ну? А разве я говорю, что есть кто-то? – возразил голос. – С одной стороны, я вроде бы как не существую. С другой – я здесь, на земле, уже миллионы лет, и ничего поделать с этим нельзя.

– Это глупо, – сказал Пончик. – Немедленно выходите, или я позову на помощь.

– Зови, – хихикнул голос.

Пончик напрягся. Лифт катился по шахте, и в кабине, кроме него самого, определенно никого не было; однако, напряженно вглядываясь, он различил на уровне своего лица какое-то полупрозрачное тело, которое застывало и обретало мощь в неверном свете ламп. Рядом с первым телом покачивалось еще одно, неопределенных очертаний. Пончик вздрогнул и отпрянул к стене.

– Первый! – прожурчал голос из репродуктора.

Пончик оглянулся и увидел за собой импозантного толстяка, державшего под ручку чрезвычайно вульгарную краснощекую особу в шляпке-канотье, лихо насаженной на сожженные химией кудри. Поднеся ладонь ко лбу, Пончик обнаружил на ней холодный пот.

– Привет от Генриха, – сказал толстяк, хихикнув. Краснощекая присела в книксене.

– Первый этаж, – повторил репродуктор.

– Держите их! – закричал Пончик, падая.

Прибежали охранники. Заместителя Вуглускра вынесли из лифта, кабину обыскали, но в ней никого не оказалось. Пончик оттолкнул руки, державшие его.

– Я сам, – сказал он почти грубо, – сам. Небольшая слабость. Переутомление…

Взгляды охранников прожигали ему спину. Медленно он дошел до дверей своего кабинета. В прохладном полумраке ему тотчас сделалось легче. Видеофон влажно мерцал, притягивая взгляд. Пончик откинулся головой на спинку стула, немедленно превратившегося в удобное кресло-кровать. «Завтра же на поезд, и прочь отсюда, прочь, как можно дальше, дальше…» Он лежал, и под закрытыми веками ему виделось пестрое море.

Сон пятьдесят второй

Море всколыхнулось, зашумело, зарокотало тысячью голосов. Море было толпой, и толпа была морем. Человеческие волны накатывались друг на друга, разбивались друг о друга, вспыхивали, сливались и гасли.

Старое здание вокзала, крашенное серой облупившейся краской, было переполнено. Измученные люди сидели на чемоданах, баулах, сундуках. Куда-то изгибались длиннейшие очереди. Собаки лаяли, дети заливались плачем, и повсюду Филипп видел все те же искаженные страхом, надеждой, тоскою лица. Ада крепко прижималась к нему, и он вел ее, закутав в половину своего пальто и обняв за плечи вынутой из рукава рукой. Со стороны, должно быть, они выглядели препотешно в чужих телах – рыжий веснушчатый юноша в очках и деревенская простушка, – но даже в этом маскарадном обличьи они узнавали друг друга, и глаза их сияли все тем же нестерпимым светом любви. Лаэрт чинно сидел в кармане пиджака Филиппа, а Орландо то шел впереди, то пропадал где-то сбоку – толпа кружила, относила его, но он возвращался. По временам Филипп улавливал в гаме его кашель, но стоило ему спросить Орландо, что с ним, как тот неизменно отвечал: «Ничего». И Филипп умолкал.

Наконец влюбленных отнесло человеческим прибоем куда-то к стене, и они остановились. Обоих так и подмывало рассмеяться; сами не зная отчего, они были совершенно счастливы. Орландо вновь куда-то исчез, но Филипп даже не заметил этого.

– На Солнечном берегу, – сказал он, – круглый год светит солнце. Тебе там будет хорошо. Мы поселимся между морем и пустыней, в самом дальнем домике, чтобы никто не тревожил нас. По ночам мы будем слушать, как шуршит песок и вода лижет берег, а днем я буду приносить тебе блестящие раковины и ломкие кораллы. И ты будешь самой прекрасной девушкой на свете.

Он долго говорил о приливах, о ветре, реющем на пустыней, о кораблях с белоснежными парусами и о теплом климате, заглушая тоску, которая неожиданно впилась когтями в его сердце. Ведь он любил этот город; здесь он родился и вырос, и теперь настает время других городов, других стран и земель. «Но это ничего; я перенесу все, лишь бы она была со мной». Ада смотрела в лицо возлюбленного и, не слушая, что он говорит, думала о том, что любит его и что лучше него нет никого на свете. Филипп улыбнулся.

– О чем ты думаешь?

– Ни о чем, – сказала она и спрятала лицо на его плече.

Вернулся Орландо; оказывается, он ходил за билетами, но вид у него был озабоченный. Он заговорил; гул толпы перекрыл его голос. Море заволновалось; пронесся истерический крик: «Едет! Едет!» Филиппа и Аду оторвало от стены, закружило. Орландо бросился за ними. Люди вскакивали, хватали чемоданы, спотыкаясь, волокли их по земле. Кого-то затоптали, кого-то снесли. Мышкетеры тщетно пытались сохранить хотя бы видимость порядка – толпа смела их и выхлестнулась на перрон. Ада вскрикнула.

По двум узким железным полосам, проложенным по земле, фыркая и шипя, двигалось пестрое змееподобное чудовище. Оно лениво ползло, подбираясь к людям, сверкая стеклами окон, как живыми глазами. У чудовища было гибкое тело; оно извивалось и, подрагивая, гремело на стыках рельс. Неожиданно чудовище засвистело и стало замедлять ход. Обезумевшая толпа наседала, визжала, выла, ревела. Отряд мышкетеров особого назначения врезался в нее и начал рубить мясорубками, отсекая от вагонов. Филипп словно окаменел.

– Что это? – спросила Ада, дрожа всем телом.

Филипп наклонился к ней:

– Это поезд.