Текст книги "Поезд на Солнечный берег"

Сон двадцать девятый

Профессор Пробиркин не догадывался, что вирус, который он с такой любовью выращивал, пестовал, холил, лелеял и вообще опекал, оказался настолько неблагодарным, что с помощью доверчивого Гаргульи ускользнул из своей стеклянной тюрьмы. В обществе студента вирус наслаждался жизнью и с большой охотой поучаствовал в нескольких экспериментах совместно с приятелями – вирусами гриппа, после чего был благополучно водворен обратно в банку. Профессор, пришедший ночью, не заметил ничего подозрительного; вирус встретил его обычными издевками, и разозленный Пробиркин, поставив ему кляп, подверг радиоактивной обработке. Гаргулья не успел рассказать профессору о результатах экспериментов, так как ни с того ни с сего приболел, а вирус, пройдя обработку, и вовсе лишился дара речи. По расчетам ученого, его подопечный был теперь готов к воздействию на растительные ткани, и, порядочно помаяв генерала и финансиста, Пробиркин назначил час показательной демонстрации. Предвкушая неминуемый успех, он тем временем предавался упоительным мечтам о размерах государственной премии имени Дромадура, которую ему вручат, и о солидном особняке где-нибудь в районе Оазиса изобилия. Вуглускр обещал также назвать его именем звезду в только что открытой галактике, но Пробиркин звезд с неба не хватал и так далеко не заглядывал. Все его мечты рухнули, когда мутировавший вирус обнаружил все свое ничтожество. Утирая слезы, Пробиркин велел извлечь испытуемого Сильвера, сиречь Кактуса, из камеры и собственноручно обследовал его, дергаясь от отвращения. Несчастный Сильвер стонал и жаловался на головную боль. Он снова уронил глаз, и Пробиркин с неописуемым удовольствием раздавил его. Градусник Сильвера показал тридцать семь и две десятых.

– Все ясно – грипп, – заключил Пробиркин, когда Сильвер чихнул в очередной раз. – Уберите его, я не могу на него смотреть!

Сильвера взяли за шиворот и без всякого почтения спустили в окно, дабы он не марал своим присутствием храм науки. Пробиркин погрузился в размышления. Остатки волос на его голове стояли дыбом от умственного напряжения. После того как он перебрал все возможности, волосы его печально сникли, зато температура отчего-то поднялась.

– Не может быть, – сказал он. – Ни премии, ни особняка. Но как же так?

* * *

Кот Амадей сидел в кресле, заложив лапу за лапу, и с сочувствием глядел на уткнувшегося лицом в подушки Филиппа. Лаэрт просматривал отчет справочной системы Города.

– А может быть, ее зовут Аделина? Аделаида, Андромеда, Адальберта…

– Нет, – сказал Филипп, – как только я ее увидел, я сразу же понял, что ее зовут Ада.

Кот хмыкнул и покрутил лапой у виска, обозначив тем самым душевное состояние Филиппа. Лаэрт сделал вид, что ничего не заметил, и продолжал возиться, повторяя бесплодные поиски Филиппа.

– Старик, – сказал кот, – я скажу тебе по-дружески, то есть по-товарищески, как мужчина мужчине. Гхм! Ты находишься в состоянии хронической влюбленности. Это со всеми бывает, даже с двуногими. Но…

– Никакой Ады в Городе нет, – сообщил компьютер деревянным голосом. – И вообще, зеленый, ты мне осточертел со своими запросами.

Лаэрт побурел от возмущения. Кот пожал плечами и стал разглядывать ногти на лапах, длинные, острые, выхоленные и покрашенные в нежно-розовый цвет. Лаэрт украдкой покосился на свои лапы и закручинился, увидев, что они не так ухожены, как у кота. С досады он отстегнул одну руку и спрятал ее в вазу, затем отстегнул вторую и бросил ее назад, за плечо.

– А снаружи опять дождь, – сказал кот. – Невыносимое зрелище.

– Да, – согласился Филипп, – это невыносимо.

– Хочешь, я тебе анекдот расскажу? – предложил Амадей.

– Не хочу.

– А я все равно расскажу. – И он рассказал не один, а пять анекдотов, покатываясь со смеху. Однако на лице Филиппа не возникло даже подобие улыбки. Вампир и кот переглянулись.

– И что, он все время так? – громко спросил кот, словно Филиппа не было в комнате.

Лаэрт подпер голову лапами (тремя), четвертой почесал за ухом, остальные крепко переплел между собой и глубоко задумался.

– Да, – подтвердил он наконец.

– Тогда это не ко мне, – раздраженно заявил Амадей. – Очень приятно было вас видеть. До свидания, Филипп, и не грусти. Пока, упырь.

Зазвенел видеофон.

– Вам сообщение, – проворковал он. Филипп слетел с дивана.

– Да! Да! – крикнул он.

Экран прояснился, и на нем возникло лицо Вуглускра.

– Здравствуйте, Филипп, – сказал он.

Молодой человек закусил губу. Кот махнул ему на прощание лапой, бросил на себя последний взгляд в зеркало, которое его не отразило, удивленно шевельнул усами и исчез.

– Доброй ночи, Розенкрейцер Валтасарович.

– Вас не видно, – отечески пожурил его Вуглускр. – Вы больше не кажете к нам ни носа, ни прочих частей вашего тела. Вы случайно не больны?

– Я? Нет, не болен. Да, болен. – Филипп поднес руку к пылающему лбу. – Но это пустяки.

Лицо Вуглускра смягчилось.

– Рад слышать это, – сказал он. – Нам надо с вами встретиться, Филипп, и поговорить.

– О чем?

Магнат снисходительно улыбнулся:

– О счастье, дорогой мой, о счастье, которое ожидает вас… и мою дочь, разумеется. Как по-вашему, семь тысяч – это много или мало?

– Семь тысяч чего?

– Приглашенных, – осклабился Вуглускр. – Конечно, выходит почти что по-семейному, в узком кругу, так сказать. С другой стороны, я ратую за пышность, которая подразумевает неповторимость, а следовательно, единственность. В своем роде, конечно. Но я бы хотел знать и ваше мнение, дорогой.

– Да, – сказал Филипп, не понимая, чего от него хотят, и думая только о том, как бы поскорее завершить этот ненужный и тягостный разговор.

– Завтра в пять часов я жду вас, – сказал Вуглускр. – Постарайтесь быть точным, мой день расписан по минутам. Заметьте, ради вас я жертвую… впрочем, неважно. Всего хорошего, сынок.

– Да, – повторил Филипп. – Всего хорошего.

Финансист отключился. Вампир достал из вазы свою руку и задумчиво играл ею.

– В чем дело? – спросил его молодой человек.

– Ни в чем, – живо откликнулся Лаэрт.

Филипп сел на диван и устало провел ладонями по лицу.

– А все-таки?

– Я думаю, – сказал Лаэрт, косясь на однотомник Дюма, – я думаю, что Вуглускр довольно… э-э… влиятельный человек.

– И что из этого? – с досадой спросил Филипп.

– Ваша жизнь может осложниться, – тактично, как ему показалось, заметил вампир.

Филипп молчал.

– С другой стороны, она может и не осложниться.

– Свинья.

– Неправда, я всего лишь бедный вампир, хозяин. Я видел разное на своем веку, и мне не привыкать к нищете. Конечно, сейчас мне хорошо, и я не прочь, чтобы так было и впредь, но ведь не это главное, хозяин. Я не могу видеть, как вы страдаете.

Филипп нахмурился:

– Я не страдаю.

– Страдаете.

– Говорю же, нет! И потом, откуда тебе знать?

Лаэрт вздохнул:

– Хозяин, я когда-то тоже был человеком и помню об этом.

– Мне не нравятся твои воспоминания, – отрезал Фаэтон, отворачиваясь. – Замолчи.

Лаэрт позеленел: он предпочел бы, чтобы Филипп поколотил его, чем разговаривал таким голосом, уставившись в стену безжизненным взглядом. Зазвонил видеофон.

– Это опять он! – простонал Филипп. – Не надо, меня нет!

Монитор не прояснялся; затем что-то произошло, и на экране показались помехи, которые неожиданно слились в лицо Ады.

– Филипп, – произнесла она.

– Его нет, – сообщил видеофон, – что ему передать?

– Я здесь, я здесь! – крикнул Филипп, бросаясь к видеофону.

– Здравствуй, Филипп, – сказала Ада печально.

– Ты где? – спросил Филипп. – Почему ты не звонила? Я так ждал тебя! Что-нибудь произошло? Отвечай скорее!

Изображение на мониторе дрогнуло, по нему пробежали полосы.

– Ничего не произошло, – сказала Ада. – Просто я не могу больше встречаться с тобой.

Лаэрт в отчаянии обхватил лапами голову. Филипп не верил своим ушам.

– Почему?

– Я… не могу. Филипп, пожалуйста, не спрашивай у меня ничего.

– Это жестоко, – сказал молодой человек, улыбаясь посеревшими губами, – это… очень жестоко. Ты не любишь меня?

– Люблю. Нет, Филипп. Тебе грозит опасность, если ты… если я…

– Ты лгала мне, – покачал головой Филипп, – и лжешь теперь.

– Прости меня, – сказала Ада, – если сможешь.

– Ада!

Изображение задрожало, и весь экран залил белый свет с тысячью пляшущих черных точек. Видеофон отключился.

Лаэрт боялся вздохнуть. Филипп тяжело сел.

– Знаешь, – сказал он, – я сейчас подумал: как жаль, что Орландо сбросил рояль не на меня. Может быть, я был бы счастливее.

Лаэрт захлюпал носом.

– Не реви, – приказал Филипп.

– Это не я, – виновато сказал Лаэрт.

– А кто?

– Не знаю, – хлюпнул Лаэрт и зарыдал в три ручья. Они потекли на пол и залили гостиную. Система безопасности жилища пронзительно заверещала, угрожая потопом, наводнением и тысячью бед. Филипп ничего не предпринимал, хотя вода стояла уже по колено и по ее глади весело бежали бумажные кораблики. Квакали лягушки. Наконец он обратил внимание, что столик плавает.

– Почему здесь вода? – спросил он.

Лаэрт вытер глаза.

– Дождь на улице, – объяснил он и включил аварийную автосушку.

– Я ее найду, – не слыша его, пообещал Филипп. – Я должен с ней поговорить. Ты радо? – спросил он у зеркала.

«Пушистый был прав, – подумал Лаэрт, – он не в себе».

Филипп облачился в черный джемпер и брюки из джинсовой парчи. Он явно был угнетен и не старался скрыть этого. Когда Лаэрт предложил ему на всякий случай взять с собой дырокол, Филипп отстранил его лапу от себя; также он не захотел, чтобы верный вампир провожал его на крышу, где стоял истребитель.

Сон тридцатый

Филипп стоял у края крыши. Ветер шевелил его непокорные волосы. Тяжелые облака ползли по небу, но ни капли дождя не падало из них. Истребитель, в полной боевой готовности, молча дожидался своего хозяина.

«Я найду ее», – решил Филипп и, зажмурившись, скользнул вниз. Земля закачалась и поплыла ему навстречу, поток воздуха омывал тело. Он падал.

«Разобьюсь или нет?»

Филипп пролетел мимо окон Орландо, пустых и черных, – звезды не было дома. Алая мостовая неуклонно приближалась, и на втором этаже молодой человек, сделав гигантское усилие, остановился, но тотчас же неодолимая сила подхватила и понесла его. Филипп тяжело дышал; он лежал на тротуаре. При падении он рассек висок. Юноша не знал, опасно это или нет; он поднялся и невольно посмотрел вверх, на башни, с которых прыгнул так бездумно. Голова у него слегка кружилась. Он отошел к стене, прижался к ней и закрыл глаза. Сердце билось напряженно и яростно, как колокол, оглушая его. Кто-то чихнул вблизи Филиппа, и он открыл глаза. Человек чихал, не переставая.

– Простите, – сказал он, – вы не подскажете…

Тут он снова чихнул, потянул носом и напоследок раскашлялся. Незнакомец выглядел прежалко. С каждым разом он чихал все сильнее и сильнее; голова его подскакивала и наконец, когда он чихнул опять, оторвалась и укатилась.

– Простите, – прошептал безголовый и, опустившись на колени, стал ощупывать руками вокруг себя, ища убежавшую голову. Филипп подобрал ее и вручил владельцу, который рассыпался в изъявлениях благодарности. Но Филиппу было некогда; почувствовав себя спокойнее, он зашагал прочь. Обезглавленный вновь упустил свою голову и причитал на всю улицу. Рядом с ним остановились мышкетеры в истребителе и, разобравшись, в чем дело, забрали бедолагу вместе с головой для выяснения личности обоих.

Улицы поглотили Филиппа – прямые, извилистые, ровные, в буераках, колдобинах и трещинах, богатые, бедные, неказистые, величественные, немые. Изредка ему попадались люди; он сторонился их, они сторонились его и провожали удивленными взглядами. На огромных экранах реклама синтетической воды чередовалась с выступлениями генерала Дромадура. Филипп устал блуждать бесцельно и решил спуститься к маяку. В конце улицы, по которой он двигался, намечалось какое-то оживление. Молодой человек подошел ближе. Рота мышкетеров стояла в оцеплении; между ней и Филиппом громоздилась, ежесекундно разбухая, толпа. Филипп спросил, что произошло.

– Кальмары подняли восстание, – объявил какой-то словоохотливый зевака. – Не хотят, чтобы их ели с майонезом, требуют соус «Последний оплот».

– Да, – сказал Филипп, – это серьезно.

На передовой кальмар ругался с капитаном мышкетеров, обладателем воистину д’артаньяновских усов.

– Отойди, а то за жабры схвачу! – грозился капитан.

– Требуем соус! – кричал кальмар-смутьян.

– Соус! Соус! – взревели кальмарьи голоса. Раздались рукоплескания щупальцами.

– Ой, что сейчас будет… – сладко пропел зевака, обмирая от счастья.

– Стройсь! – рявкнул капитан. Восхищенный шепот побежал по толпе: мышкетеры сомкнули цепь.

– За-ря-жай!

Мышкет, как это вам отлично известно, заряжается бешеной мышью, обладающей мощнейшим убойным потенциалом. Мышь забирается в дуло и по сигналу «На абордаж!» с писком бросается на врага, производя опустошение в его рядах, ибо ничто на свете не может устоять перед натиском бешеной мыши.

– Последний раз предупреждаю! – начал капитан.

– Долой майонез, даешь соус! – закричало несколько голосов.

Залп грянул, но Филипп был уже далеко. Он забыл, куда двигался; в нем жило только одно желание, мучительное и неосуществимое – увидеть Аду, увидеть ту, которая его отвергла. По пути ему попадались женщины, молодые и не слишком, хорошенькие и очень хорошенькие, но ни одна из них не была ею, и их улыбки причиняли ему боль, схожую с физической. Экраны обрушивали на него потоки слов, а дромадурово солнце – свои прямые, жесткие, белые лучи. По краю дороги полз нищий в живописных лохмотьях; Филипп обогнал его и зачем-то обернулся. Нищий низко наклонил голову, и все же, несмотря на это, Филипп с удивлением узнал в нем Ромула.

– Ро…

– Тс! – прошипел «нищий». – За нами следят.

– Кто? – тоже шепотом спросил Филипп, убедившись, что улица совершенно пустынна.

– Все, – ответил Ромул. – Не мешай мне, у меня важное дело. Притворись, что подаешь нищему, а не то пиши пропало.

– Что пропало?

– Я пропал, – объяснил Ромул.

Филипп вывернул карманы.

– Вот все, что у меня есть. Ромул, дружище, как же так? Ты хотя бы позвонил мне…

– У меня все хорошо, – прошептал Лиходей, отпихивая от себя бублики. – Убери. Ты думаешь, что я скатился? Ха! Как бы не так!

– Я думал, изготовление фальшивых денег – прибыльное дело, – осторожно сказал Филипп.

– Я тоже так думал. Но деньги лучше иметь настоящие, – загадочно изрек Ромул. – Ладно, Филипп, мне пора, и помни: мы незнакомы.

– …Предоставляем слово почтенному доктору Гнусу, – заворковали экраны. Филипп сбежал вниз по улице; тут ему показалось, что у девушки, выходящей из дома, такие же ресницы, как у Ады, и он загрустил.

– Собственно, вместо меня должен был выступать доктор Пробиркин, – говорил субъект по имени Гнус, краснея и потея, – но поскольку он оказался болен…

Филипп рванул с места, чтобы не слышать. Одним махом он проскочил через несколько улиц и оказался на площади Расцвета – название, которое некоторые члены правительства считали крамольным. Крамольная площадь была заполнена толпой, а посреди ее стоял большой чан с кипятком, к которому мыши-диверсантки подтаскивали поверженных кальмаров. Капитан мышкетеров, краснея от натуги, призывал к спокойствию. Восстание, как видно, закончилось тем, что его подавили, а кальмаров сварили. Филипп обошел чан, где кипели кальмарьи страсти; некоторых бросали туда еще живыми, и они слабо трепыхались в глубине. Ком тошноты подступил к горлу Филиппа, он закрыл глаза и пожелал очутиться подальше отсюда, как можно дальше…

Он шел долго, очень долго; искусственное солнце заходило, очертания теней и их теней – предметов – терялись в мягком сумраке, а он все шел. Мир стал казаться ему слишком огромным, и он начал бояться, что Ада затерялась в нем, и ему уже не найти ее в этой пустыне. Потом он подумал, что мог бы никогда не встретиться с ней, если бы не случайность – ведь мир так велик, и очень мало надежды на то, что двое в нем сумеют найти друг друга. Сердце Филиппа ожесточилось, он и сам не заметил, как полил дождь, а за ним высыпал снег. Город остался позади; Филипп огляделся и увидел, что над головой его, зацепившись за ветви дерева, покачивается желтый шар, и вспомнил это место. Тогда он сел на какой-то пень и решил никуда не двигаться больше. Ему было так плохо, так больно, что хотелось умереть, только бы не чувствовать этой тоски. Падал град, падал снег, красный, зеленый, белый, потом лил дождь, потом вновь подымалась метель и кружила вьюга. Филипп заставил небо плакать, потому что сам он плакать уже не мог. Ада преследовала его как наваждение; облака, ветер, скрипучие голоса ветхих аттракционов – все говорило ему о той, которую он потерял, и ее легкая фигурка белым пятном рисовалась сквозь стену дождя. Филипп поднял руку и распутал нитку, на которой держался шар; тот улетел, и Филипп долго следил за ним глазами. Теперь он остался совершенно один. Дождь тек по его лицу, каштановые волосы Филиппа прядями прилипали ко лбу, и по-прежнему светлая фигура маячила перед ним, мучая и дразня.

– Уходи, – сказал ей Филипп, – я больше не хочу тебя знать.

Но она не уходила, продолжая смотреть на него печальными, бездонными глазами. Филипп поднялся, не чувствуя своего сердца. Волнение перехватило ему горло; он закрыл лицо руками – и тогда Ада, живая Ада шагнула ему навстречу из дождя.

Сон тридцать первый

Ромул Лиходей полз по вентиляционной шахте. Коленки у него ныли, руки болели. Время от времени он стукался головой об обшивку, отвечавшую ему нежным звоном, и, охая, протискивался дольше. Когда становилось совсем невмоготу, Лиходей представлял себе много спелых, сочных бубликов, и силы возвращались к нему. Труба вела в банк Вуглускра, и все входы в нее зорко охранялись грабителями, дожидавшимися удобного случая, но Ромулу все же удалось найти обходной путь. Все было готово, и тут, как назло, ему повстречался этот Филипп. Конечно же, Ромул не держал на него зла и очень гордился этим; трудно относиться хорошо к человеку, которому всегда везет, и все-таки его приятель возник не вовремя. Предприятие, которое затевал бывший фальшивомонетчик, требовало строжайшего соблюдения тайны; в случае успеха оно обернулось бы золотым дождем, зато в случае неудачи грозило серьезнейшими осложнениями. Ромул осветил фонариком шахту и, увидев, что она разветвляется, воспрянул духом. Цель, к которой он стремился, была близка, и Лиходей пополз с удвоенной энергией.

В этом месте шахта расходилась в три стороны. Во избежание путаницы к каждому ходу была прикреплена табличка, дабы тот, кто вздумал бы проверить состояние подвалов Вуглускра, не заблудился ненароком в этом лабиринте.

Первая надпись, по левую руку от Ромула, лаконично гласила: «Для крыс». На надписи впереди значилось: «Для грабителей», а на правой – «Канализация». Ясно, что вторая табличка была приделана исключительно для отвода глаз, потому что дальше в трубе ждала мышкетерская засада, и тому, кто в нее попал, явно не поздоровилось бы. Принимая во внимание это соображение, а также горький опыт своих предшественников, Ромул взял направо, предварительно натянув противогаз.

Следуя указаниям карты, вызубренной наизусть, на второй развилке он свернул опять-таки направо и пополз, поминутно роняя фонарик и чертыхаясь. В шахте сквозил ледяной ветер, и Ромул продрог до костей. Противогаз вскоре вышел из строя; едва не задохнувшись, Лиходей сорвал его с себя и тут чуть не задохся вторично. Странный, воющий звук коснулся его слуха; он приближался, грозно нарастая. Ветер, гулявший в трубе, обрушился на Ромула, толкнул его в спину, сбил с ног и поволок за собой. Ромул падал в вертикальной трубе, затем его несло по горизонтали, кружа и разбивая о стенки. Какой-то люк распахнулся перед злоумышленником, и он упал в большое мягкое кресло, стоявшее в комнате без окон и дверей. Прежде чем Ромул успел сообразить что-либо, на его запястьях защелкнулись автоматические наручники, бывшие частью подлокотников, так что теперь он не мог пошевельнуться. Люк захлопнулся. Комната, куда попал Ромул, имела очертания правильного восьмиугольника с девятью углами; стены ее, как и потолок, были выкрашены в черный цвет. По-видимому, Ромула здесь ждали; несколько человек в мышкетерской форме попивали тархун из глазированных кофейных чашечек и дружелюбно разговаривали. При виде Ромула один даже привстал от изумления.

– Уже поспел?

– Милости просим! – пробасил второй, детина впечатляющего роста и комплекции.

– Это новичок, сразу видно, – пояснил третий. – Ну-с, приступим…

Ромул сделал последнюю попытку вырваться из тисков, но наручники держали крепко.

– Я, собственно, не понимаю, в чем тут дело, – сказал он с заискивающей улыбкой. – Я просто гулял.

– Так и запишем, – согласился первый мышкетер. – Пиши, – обратился он к компьютеру. – Фонарь – один. Грабитель – один. Мешок для денег… Студень, обыщи его. Мешок для денег – один.

Второй мышкетер развернул мешок, который Ромул прихватил с собой в тот миг, когда недобрая звезда внушила ему надежду поживиться за чужой счет.

– Это тянет на пять миллионов, – задумчиво пробасил Студень. – А ты жадный, парень! Не надо быть таким жадным. Видишь, к чему это приводит!

– Прошу обратить ваше внимание на то, что мешок пустой, – шепнул Ромул, бледнея.

– Правильно, – сказал Студень. – Стараешься для вас, жмотов, стараешься, и все зря. Уж, кажется, человеческим языком написали: «Для грабителей», а они все в дерьмо лезут.

– Вы поменяли таблички? – беззвучно вскричал Ромул, ибо голос больше не служил ему.

– О чем это он? – удивился Студень. – Что написано, то и есть, но вы, как всегда, думаете, что написано то, чего нет. Вот народ! Исправь, компьютер: не пять миллионов, а десять. Такой пятью не удовольствуется, так что отягчающее обстоятельство налицо.

– Протестую, я невиновен, – заявил Ромул.

– Пока – невиновен, а так все равно был бы виновен, так что предполагаемая невиновность в расчет не принимается в свете и по подозрению, – жизнерадостно пояснил третий мышкетер. – Говорят тебе: фонарь один, мешок один. Кто ходит по вентиляции с мешком и фонарем? Грабитель. Грабитель – один, все сходится… Студень, плесни-ка мне еще тархуна.

Ромул сник. Все его надежды рассыпались в прах, а будущее не сулило абсолютно ничего хорошего.

– Что же со мной теперь будет? – спросил он.

– Поместим тебя в изоляцию, – сказал Студень, – от мешков, фонарей и вентиляции. Ничего не поделаешь, приятель.

– И надолго эта изоляция?

– Двадцать пять лет, – пискнул компьютер. – Кодекс Дромадура, статья вторая, часть двести сорок восьмая, пункт девять а, подпункт третья римская, примечание гамма восемь.

– Это уже слишком! – возмутился Лиходей.

– Ромул – изготовитель фальшивых бубликов, – не унимался компьютер. – Ромул – фальшивомонетчик и вообще гад свинячий. Удвоить срок. Кодекс Дромадура, статья первая, часть семидесятая.

Мышкетеры переглянулись.

– Так-то вот, – сказал первый. – Хочешь тархуна? Все-таки пять десятков тебе светит, – вещь немалая. А тархун классный.

– Я хочу на волю, – уныло отозвался Ромул. – Скажите, а если я покаюсь, мне скинут срок?

– Не советую, – вмешался Студень, – могут еще добавить десятку за малодушие.

Ромул залился слезами: кресло содрогалось от его рыданий. Третий мышкетер пожал плечами:

– Послушай, это, конечно, не мое дело, но ты сам виноват. В конце концов, у тебя была хорошая работа. Если бы ты держался за нее, ничего бы не случилось.

– Пятьдесят лет! – стонал Ромул. – Пятьдесят! Неужели я так провинился? Я знаю одного парня, который летает и насылает дождь с ураганом, – и ничего! Скажите, что ему будет по вашему кодексу? А? А другой – я же видел собственными глазами, как его рука превратилась в лист. Ну? Что вы ему сделаете за это?

– Постой-постой, – вмешался первый мышкетер. – Кто это превращается в лист, а?

– Это же подсудное дело! – вскричал Студень.

Но Ромул уже разошелся, и унять его нельзя было никакими средствами.

– И что? И ничего! Меня тошнит от его физиономии! Куда ни плюнешь – всюду он! Надоел! Говорю вам: я сам видел. Он упал, и рука стала листом. Знаете, как у растений! Это вампир его укусил, когда он отвернулся. А она взяла и прикрыла ее. Может, она тоже, а? С ним заодно?

– Прекратить галдеж! – заорал компьютер. – Подсудимый, держите себя в руках!

Ромул стих и смотрел на мышкетеров обессмыслившимся взором. Первый из них подошел и сел перед ним на край стола.

– А теперь ты расскажешь нам все, что знаешь, и помни: твое спасение может зависеть от этого. Давай по порядку. Кто превращался в лист? Что за вампир? И какая такая она?

Наступило напряженное молчание.

– Да, – сказал Ромул, – я готов.