Текст книги "Поезд на Солнечный берег"

Сон восемнадцатый

Филипп был недоволен собой. Со времени встречи с Адой душа его пребывала в стране грез, возвращение на землю означало пробуждение, а пробуждаться он как раз и не хотел. В ушах его, как шелест прибоя, звучали слова любимой, ее глаза улыбались ему из зеркала. Да, она улыбалась именно глазами, трепетом ресниц, всем своим милым, прекрасным лицом. Филипп знал, что лучше нее нет никого на свете. И прежде чем принять свою обычную таблетку кошмарина, он решил: «Клянусь, мы всегда будем вместе».

Человек разумный на его месте, конечно, прежде всего бы задумался, долго ли продлится это «всегда». Видите ли, «всегда» – ужасно непрочное слово. Оно обманчиво. Обещая вечность, оно спотыкается о простейшие житейские проблемы. «Всегда» приедается, и стрелки часов смывают его, стирают и смалывают в порошок, в пыль, которая просачивается сквозь пальцы, сквозь память, не оставляя следа. В одном любимом лице кроется тысяча лиц, – можно любить одно лицо, но не тысячу. Тысячи лиц соединились в одно лицо для тебя, и ты уже отвергаешь его…

Но Филипп не был разумен. Волшебное слово, роковое слово сорвалось с его губ, и время покорилось – по крайней мере, внешне.

«И мы будем счастливы…»

Стена ванной сотрясалась мерными толчками. Это в морозильнике икал Лаэрт, все еще не пришедший в себя от столкновения с шубой Пончика. С Пончиком Филипп должен был увидеться вечером в кафе; кроме того, туда обещал заглянуть Человек без лица. У Филиппа не хватило духу обвинять в бессердечии человека, который спас ему жизнь, и все-таки ему не понравилось то, как Человек без лица избавился от своего поклонника.

– Штучная работа! – удовлетворенно заметил Призрак. – Держу пари, никто и не догадался, что произошло. Просто напалмовый цианид был не в сигарете, а в зажигалке.

Филипп спешил на свидание и очень настойчиво попросил своего нового друга ничего не предпринимать насчет Сутягина, на что Человек без лица благодушно заметил, что сейчас он завален работой, но, конечно, как только освободится, разберется с делами Фаэтона.

– Я не хочу, чтобы кто-то пострадал, – заметил на это Филипп.

– А никто и не будет страдать, – прогнусавил Призрак, сплевывая сквозь зубы. – Почти. Что-что, а уж за это я могу поручиться.

– Зачем вам это надо? – спросил Филипп напрямик.

Человек без лица остановился и поглядел на него своими загадочными черными глазами без блеска.

– Ты неблагодарен, – изрек он. – Но у меня доброе сердце, и я тебя прощаю.

– Дело в том, – пояснил Филипп, – что я знаю этого человека. Я должен сам с ним поговорить.

Впрочем, у юноши не было никакой уверенности, что Сутягин захочет с ним говорить. По рассеянности он проглотил кайфорин вместо кошмарина и босиком отправился к себе в спальню. Это была уютная комната с закругленными углами, где не было ни одной прямой линии. Пол был в черно-белую овальную клетку, а калейдоскопический потолок состоял из 1999 фрагментов, образовывавших никогда не повторяющиеся картины. Филипп лег в кровать, пожелавшую ему сладких снов и справившуюся, не слишком ли жестка подушка, ровно ли уложена простыня и не тяжелое ли одеяло. Филипп ответил, что все в порядке, и стал смотреть в потолок, где очень медленно извивались языки огня. Глаза его сами собой закрылись, и он уснул.

Вечером он встал и, как всегда, выпустил Лаэрта. Вампир явно чувствовал себя неважно.

– Как вы, хозяин? – еле ворочая языком, спросил он.

– Отвратительно, – признался Филипп, – всю ночь снился один оголтелый секс. Наверное, я проглотил не ту таблетку, и мне достались мечты импотента.

– А мне снилось, что я вою на луну, – расстроился Лаэрт. – Наверное, это шуба виновата.

– А может, это и не шуба никакая.

– А что?

– Я вот подумал, – с расстановкой сказал Филипп, – может, это был оборотень?

Лаэрт завыл от отчаяния.

– Ничего страшного, – сказал Филипп. – Кстати, что у тебя с головой?

Лаэрт взялся двумя лапами за хвост, потом за ногу и, наконец, чертыхнувшись, ощупал голову. На ней местами пробивалась щетина. Лаэрт позеленел. Он подлетел к зеркалу: и точно, это была собачья шерсть. Тут с Лаэртом что-то произошло: он упал в обморок и очнулся только тогда, когда Филипп щедро побрызгал на него святой водой.

– Все в порядке, – прошептал обессилевший вампир, – мне только надо… надо немного передохнуть. О-о!

Филипп удалился в гостиную и стал названивать Гаргулье, чтобы спросить у него, что, собственно, делать в столь экстремальной ситуации.

Гаргулья велел ему ждать и стал искать Пробиркина. Пробиркин посоветовал новомодный экстракт стригущего лишая от волос, а от всего остального – минералку столетней выдержки. Филипп заказал на дом то и другое, после чего отправился утешать Лаэрта.

– Я больше никогда… – плакал тот.

– Ну, не стоит, – твердил Филипп, поглаживая его по плечу.

Видеофон прозвенел: «Вас вызывает Матильда Вуглускр». Филипп молча поглядел на Лаэрта, Лаэрт молча поглядел на Филиппа.

– Я в таком виде, – хрипло пролаял Лаэрт, как бы извиняясь.

– Матильда Вуглускр, – повторил назойливый голосок видеофона.

Филипп не двигался. На душе у него было тяжело, гадко, скверно.

– Никого нет, – сообщил видеофон и отключился.

– Я понял, – сказал Лаэрт. – Вы ее больше не любите. Это правда?

Вместо ответа Филипп надел куртку-хамелеон. Лаэрт тяжело вздохнул. Фаэтон отправился к двери, но на пороге замешкался и вернулся в гостиную. Зеркало было пусто и темно.

– Я больше не люблю Матильду, – сказа Филипп негромко. – Так говорит Лаэрт.

Зеркало вздохнуло.

– Почему? – печально спросило оно. – Ведь все было так хорошо.

– А будет еще лучше, – заверил Филипп. – Потому что я люблю Аду.

– А Матильда? Как же она?

– Мне все равно, – отрезал Филипп, – и потом, она достаточно богата, чтобы найти себе кого-нибудь другого.

Юноша хотел показать выдержку, но то, что он сказал, было слишком жестоко, и он сам понял это.

– Ты погибнешь, – глухо произнесло зеркало.

– Я взлечу, – возразил Филипп. – На крыльях судьбы.

– И упадешь. Тебе будет больно, Филипп.

– Я презираю тебя, – сказал юноша, уходя.

Сон девятнадцатый

В лифте, инкрустированном розовым перламутром, Филипп поднимался на крышу. Мысль о Матильде не давала ему покоя, но он твердо решил отогнать ее от себя. Он встряхнул головой, отчего непокорные волосы упали на лоб, дерзко посмотрел на себя в зеркальную стену лифта и громко запел последний хит сезона, «Какофонический гипертонический марш». Уже на выходе он столкнулся с каким-то джентльменом смутно знакомого вида и не сразу признал в нем кота Амадея. На коте был черный фрак, накрахмаленная манишка, белые туфли и белые же перчатки.

– Добрый вечер, – сказал Амадей.

– Добрый, – согласился Филипп. – Что это вы тут делаете?

– Жду эту собаку, мою хозяйку, чтобы вывести ее погулять, – ответил кот, одергивая перчатки на лапах.

– Надо же! – удивился Филипп. – А я думал, что все как раз наоборот.

– Мы, коты, никогда не мешаем голокожим бесхвостым двуногим думать, что им вздумается, – пояснил кот. – Мы знаем, что мы правы, и вполне довольствуемся этим.

Филипп предложил сходить в кафе чего-нибудь выпить.

– С удовольствием, – ответил Амадей. – Честно говоря, я уже заждался. Пластический хирург только что принес ей на выбор дюжину новых лиц, и, прежде чем она решит, какое из них надеть, пройдет целая вечность.

– Вы могли бы подождать дома, – заметил Филипп, – вместо того чтобы сидеть здесь.

– Я уже объяснил вам, – сказал кот с металлическими нотками в голосе, – что не люблю врачей. – Перчатка с треском порвалась, потому что он не к месту выпустил когти. – О, тысяча собак! Кстати, я должен вас угостить, хотя бы в виде компенсации за то стекло, помните?

– Тогда поехали, – бодро сказал Филипп.

Они сели в истребитель. Кот пристегнулся, и юноша велел везти их к «Разбитому корыту». Кот мурлыкал и потирал лапы от удовольствия. Полузакрыв глаза, он мечтательно перечислил:

– Так, сначала коктейль «Кошачье счастье» с валерьянкой, потом, гм, нет, сначала «Серенада в три часа», потом…

– А я думал, вы домашний кот, – не удержался Филипп.

Кот подскочил от обиды; один ремень лопнул, компьютер пронзительно заверещал. Шерсть на Амадее стала дыбом, глаза сверкали.

– Домашний кот! – завизжал он. – Домашний! Нет, сударь мой, – перешел он на более высокий слог, – это недопустимо! Это самое оскорбительное ругательство, какое только можно придумать для мужчины в расцвете лет и творческих сил. Домашний кот – это то самое, когда оно без! Именно оно, потому что, скажите на милость, какого оно пола, когда оно без? Вот, например, взять хотя бы…

Филипп заверил кота, что совсем не собирался обижать его.

– Принимаю ваши извинения, – пробурчал кот, разглаживая шерсть на фраке. – Вы, двуногие, иногда бываете удивительно нечутки.

– Да, – рассеянно откликнулся Филипп, думая о своем.

Истребитель мягко приземлился, и компьютер доложил, что они прибыли на место назначения. Первые, кого увидел Филипп, выходя из машины, были псарь, псарица и псаревна, прогуливавшие здоровенного дога, причем хозяева как две капли воды походили на свою собаку. Дог не нашел ничего лучшего, как с рычанием броситься на кота. Кот, однако, показал превосходную реакцию: встав в боевую стойку, он точным ударом отправил псину в глубокий нокаут. Дог валялся на земле бездыханный, а вокруг него причитало святое семейство. Псарь, не рассчитав сил, ринулся на кота и вскоре лежал рядом с любимой собакой.

– Два – ноль, чистая победа! – воскликнул кот и жестом пропустил Филиппа вперед себя.

Друзья сели за стол. К ним подошел механический официант, сделанный в форме кота в сапогах, и что-то промяукал.

– Он спрашивает, что мы с вами будем заказывать, – перевел кот.

Филипп попросил горячее мороженое и коктейль из сливок общества.

– Мне, пожалуйста, – мечтательно сказал кот, – мышиного короля с семью головами в маринаде «Маркиз Карабас» и коктейль с валерьянкой.

– Короля с семью головами нет, – пискнул робот. – Есть с пятью головами и двумя хвостами.

Кот заволновался:

– Как нет? Как нет? Да вы понимаете, что вы говорите? У них нет! Шаромыжники! Обдиралы! Вот что: подайте мне сейчас же моего короля, не то я разнесу это заведение ко всем собакам. – Кот согнул лапу в локте и показал мощный бицепс. – Видал? Даешь короля с семью головами под маринадом! Простите, друг мой, – изысканно обратился он к Филиппу, – но эти разгильдяи выводят меня из себя.

– Ничего, – кивнул тот, от души забавляясь. – Я вполне вас понимаю, хоть я и голокожий двуногий.

– Вы еще гораздо лучше многих, – поспешил успокоить его кот. – Говорю это от чистого сердца. Будь у вас хвост, вы были бы еще лучше.

– Не думаю, – с сомнением заметил Филипп.

Коту все-таки принесли семиглавого короля. Он бодро принялся за дело и, объев все головы, строго заметил дувшему на мороженое Филиппу:

– У вас озабоченный вид. Филипп покраснел:

– Неужели? То есть, я хочу сказать, сны…

– Я имею в виду, у вас заботы, – пояснил кот.

– Никаких, – сказал Филипп. – То есть, – замялся он, – я влюблен в одну девушку, и она любит меня, а Матильда – это другая, она тоже ко мне неравнодушна… мне кажется. Это забота?

Кот зевнул.

– А, вот где собака зарыта. Но чего вы хотите? Любовь – всегда забота для того, кто любит, – поучительно изрек он.

– Но я-то больше не люблю ее, – возмутился Филипп.

– Значит, это ее забота, – безмятежно заявил Амадей. – Я вас понимаю, иногда мне самому приходится попадать в такие ситуации. Люди всегда все усложняют.

Филипп подумал про себя, что коты всегда все упрощают, но не стал говорить этого вслух.

– Дело в том, – сказал он, – что я не хотел бы никому причинять боль.

– Значит, боль причинят вам, – ответствовал Амадей. – Не волнуйтесь: если вы очень хотите быть несчастным, вы им непременно будете.

– Но я хочу быть счастливым, – возразил Филипп.

– Хм, – сказал кот. – У попа была собака. Давайте проясним ситуацию. Вас любят две девушки, но вы любите только одну из них. Так?

– Раньше мне казалось, что я любил вторую, – вставил Филипп. – Дело в том, что я с ней помолвлен.

– Она богата? – деловито спросил кот.

– Да.

– А та, которую вы любите, как она в этом смысле?

– Не знаю, – признался Филипп. – Но вряд ли она богаче Матильды.

– Тогда женитесь на Матильде, тем более что она ваша невеста. Если вы не будете счастливым, то будете хотя бы богатым. Вообще, никто толком не знает, что такое счастье. Оно вроде НЛО: все о нем говорят, но никто его в глаза не видел. Это не я, это Ларошфуко, – пояснил кот. – Спросите меня – и я отвечу: счастье вам нужно, как собаке пятая нога, пардон за избитое выражение. Впрочем, у вас есть выход.

– Какой? – с надеждой спросил Филипп.

– Женитесь на богатой, заберите ее деньги, разведитесь и спокойно отправляйтесь к своей любви. – Кот стукнул лапой по столу. – Вот именно.

– Я не могу, – решительно сказал Филипп.

– Почему?

– Потому что не могу.

Кот заметно помрачнел.

– Вы эгоист. У вас, в отличие от прочих, есть совесть, и вы желаете единолично ей пользоваться. Вы на ней сидите, как собака на сене. А что, по-вашему, делать тем, у кого ее нет? У кого совести мышь наплакала?

– Не в этом дело, – сказал Филипп, – просто я честный человек. Только это мешает мне сделаться негодяем.

Кот доел короля и облизнулся.

– Толстая мыша дюже хороша! – провозгласил он. – После такого пиршества меня так и тянет спеть что-нибудь… Друг мой, ну что вам сказать? Положение ваше скверное, и я вам сочувствую от души. Правда, кое-кому еще больше не повезло на этом свете. Вот я, я могу рассказать вам действительно душераздирающую историю. Ну что стоят по сравнению с ней все ваши страдания? Хотите послушать?

– Пожалуйста, – сказал Филипп. Теперь он понимал, что зря обратился за советом к коту; вряд ли Амадей мог ему помочь.

– Баллада о кошке и мышке, – объявил кот. Войдя во вкус, он сбросил фрак и перчатки и оказался обыкновенным персидским котом персикового цвета. Кот прокашлялся и прочувствованным кошачьим тремоло затянул:

 
Жил-был на свете кот – котам всем образец,
Красавец, умница, с роскошными усами,
Мечта хвостатая кошачьих – ик! – сердец,
А в остальном – догадывайтесь сами.
 

– Это вылитый я, – объяснил кот. – Все мои знакомые находят, что портрет очень похож, так что сомнений нет!

 
Он зубы чистил трижды в день – о да! —
И когти начищал до мраморного блеска.
Его тончайший стан на крыше никогда
Не перепутали бы вы с котом соседским.
 
 
При нем жила мыша, красавица-душа,
Подруга дней его непостоянных
(Сказал поэт). Короче, кореша
Кот с мышью были (хоть это и странно).
 

– Куда как странно – чистое извращение! Это, конечно, уже не про меня, – поправился кот.

Увы, несовершенен этот свет (Тот, правда, говорят, едва ли лучше). Любовь, честь, дружба – сходит всё на нет, Где было море, там сегодня лужа.

– Рифма – смерть поэта, как сказал один поэт… плохой, – вставил кот.

 
Однажды кот поссорился с мышой,
И, в смысле жизни разочаровавшись,
Он закусил красавицей-душой,
После чего переварил обиду даже.
 

– Внимание! – прогорланил кот.

 
Мораль: ты не смотри, что он чистит зубы,
И ручной, и тебя вроде любит:
С котом не водись, если ты мышь,
А то на десерт к нему угодишь.
 

– Браво! – прогнусавил безымянный зритель над ухом Филиппа.

Филипп почти обрадовался, увидев Человека без лица: к тому моменту кошачье пение немного утомило его.

– Вам понравилось? – спросил кот.

– Э… понравилось, – неуверенно признался Филипп.

– Еще как! – подытожил Человек без лица.

– Амадей, – с достоинством произнес кот.

– Призрак, – сказал Человек без лица.

– Тот самый? – удивился кот.

– Единственный и неповторимый, – подтвердил Призрак.

Кот прокашлялся и напыжил грудь.

– Некоторые находят, что у меня нет вокальных данных. Уверяю вас, это сплошные завистники. Я пою, как Барсиотти, а может, и лучше.

Снаружи донесся оглушительный грохот: чей-то истребитель врезался носом в асфальт. Его владелец катапультировался и летел на парашюте, ловко лавируя между домами. Бармен привычно набрал номер и вызвал мышкетеров, чтобы они убрали обгорелую машину и тех, кто к великому неудобству для себя оказался под ней, когда она упала.

– Не везет так не везет! – сказал Сильвер Прюс, вваливаясь в бар (ибо это был именно он). – Привет, друзья! – проорал он.

Сильвер отцепил парашют и бросил его снаружи, после чего явился во всей своей красе: бронированная куртка, бронированные брюки и ботинки на танковом ходу. Так что Сильвер выглядел молодцом. Глаза его, как карий левый, так и серый правый, подозрительно блестели. Он вытащил из кармана бронированный платок и вызывающе помахал им.

– Вот! – сказал он торжествующе. – Теперь никто не посмеет швыряться в меня роялями без спросу.

– Ты забыл про второй глаз, – заметил киллер.

Сильвер вздрогнул.

– Надо было покрасить оба глаза, – пояснил Филипп: в Городе это была одна из самых пустячных операций, стоившая в пределах бубликового червонца.

– А что, заметно? – испуганно спросил Прюс.

– Угу, – подтвердил Филипп.

Сильвер засмеялся долгим, фальшивым смехом.

Смех, как ему и положено, звучал фальшиво и долго.

– Пустяки! – объявил он наконец. – Я введу новую моду.

Подозвав робота-официанта, он пнул робота-кота, по ошибке подъехавшего к нему.

Человек без лица наклонился к уху Филиппа.

– Ну, так что вы надумали?

– Ничего, – сказал Филипп.

– Ничего? – с высокомерной вежливостью переспросил Человек без лица. – Кстати, я уже успел побывать в «Бюро добрых услуг».

Филипп замер. Телевизор на стене показывал новости, и то, что Филипп там увидел, ему совсем не понравилось.

– Господи! Ну почему…

– Доктор предписал мне время от времени убивать кого-нибудь, чтобы дать выход своим отрицательным эмоциям, – сказал Человек без лица безо всякого выражения. – Как, по-вашему, я очень злой?

– Не знаю, – сказал Филипп, теряясь.

– Вот и я тоже не знаю, – задумчиво продолжал Человек без лица. – И в конце концов, это был почти несчастный случай.

– Какой несчастный случай? – жадно спросил Сильвер, подходя к ним.

– Подвал какого-то агентства провалился сквозь землю, – вмешался Амадей. – Их нашли только в Антарктиде, и они были, разумеется, уже замерзшие. Комиссия, назначенная генералом, выясняет, почему Земля круглая.

Человек без лица, он же Призрак, невинно развел руками.

Кафе постепенно наполнялось посетителями; Филипп приветствовал Гаргулью, фальшивомонетчика и его друзей. Кота вызвала по сотовому его хозяйка, он курил сигареты, которые ему предложил Человек без лица, и, совсем ошалев от валерьянки, ожесточенно ругался в трубку. Последним появился Пончик. Филипп подошел к нему, потому что с Пончиком он мог говорить так, как не стал бы говорить с другими. Ляпсус был еще более уныл, чем всегда.

– Одни неприятности, – пожаловался он. – Я в отчаянии.

– Неудивительно, если ты носишь такой костюм, – сказал Филипп, чтобы хоть как-то ободрить его.

Пончик поглядел на свой костюм – весьма элегантное произведение из кожи змеистого леопарда.

– Я поступил на работу к Вуглускру, – сообщил он. – Думал, что у меня ничего не выйдет, но он принял меня на удивление хорошо. Славный у тебя тесть.

Вуглускр вовсе не был славным, но Пончик не знал, что на дне нерождения Филипп попросил банкира принять своего друга на работу. Щепетильный Пончик никогда не согласился бы, чтобы за него хлопотали, и поэтому Филипп скрывал свое участие в этом деле.

– И как все прошло?

– Он спросил, что я закончил. Я сказал, что учился в академии выживания и успеха. По честолюбию у меня было «хорошо», но по подлости и лицемерию я недотягивал до высшего балла. Знаешь, это довольно сложные науки. В общем, у него оказалось одно вакантное место, и он предложил мне сносные условия. Понимаешь, я по природе плакса, а ему только это и нужно.

– Для чего?

Пончик не ответил. Часы на его руке провякали: «Работа, работа, работа! Работай до седьмого пота! Работай, пока не родишь бегемота; работай, коль жить еще охота!» Он вскочил, опрокинув чашку шакалада для начинающих шакалов.

– Я пошел! – крикнул он.

– Я с тобой, – сказал Филипп. Он хотел поговорить с Пончиком, но это было чрезвычайно трудно, потому что его друг мог говорить только о себе. Впрочем, этим в конечном счете грешат все люди, и Филипп не держал на Пончика зла.

У Пончика не было своей машины. Друзья сели на обыкновенный пассажирский везделет, курсировавший внутри Города.

– Как тебе моя шуба? – спросил Пончик.

– Лаэрт ее съел, – объяснил Филипп. – Так что я ее даже не видел.

– Жизнь – гнусная штука, – сказал Пончик.

– Может быть, – осторожно сказал Филипп, которому на ум пришел его гороховый визитер.

– Как это «может быть»? – рассердился Пончик. – Ничего не может быть. Все уже проверено и известно заранее. Вчера, к примеру, я с горя чуть не утопился в унитазе.

– Отчего? – спросил Филипп, предчувствуя рассказ о новых горестях.

– Купил фрукты с совершенно неприличным названием, – сказал Пончик. – Настолько неприличным, что даже вспоминать не хочется.

– Идиот, – сказал Филипп.

– Верно, – с готовностью откликнулся Ляпсус. – Не следовало мне этого делать, потому что я не ем мандаринов.

– А при чем унитаз?

– Река была далеко, – объяснил Пончик.

В вагон вошли нищие с автоматами и стали собирать дань. Нищие были очень злы, потому что в обычные дни им подавали только дырки от бубликов, но Филипп, порывшись в кармане, не нашел у себя даже дырки. Пончик отвел от него беду, сказав:

– Я работаю у Вуглускра.

Нищие посмотрели на него с сочувствием и сунули ему в руку часы, сплошь утыканные розовыми брильянтами, сияющими нестерпимым светом. Пончик поблагодарил их скромным кивком головы.

– А ты говорил, что жизнь отвратительна, – поддразнил его Филипп.

– Конечно, – убежденно сказал Пончик, – они это сделали нарочно, потому что знают, что я не выношу розовый цвет.

Филипп поднялся. Было ясно, что и Пончик ему ничего не присоветует.

– Остановитесь у хрустального дворца, – велел он, – я выхожу.