Текст книги "Хризалида. Стихотворения"

 
Синим, синим жгучим небом[201]201
  «Синим, синим жгучим небом…». Мангустам (мангостан, мангустин; лат. Garcinia mangostana) – вечнозеленое плодовое дерево семейства клузиевые; растет в экваториальном климате. Теревинф (лат. Pistacia terebinthus) – дерево из семейства фисташковых, растет в южной Европе. Менуры, птицы-лиры (лат. Menuridae) – семейство птиц, обитающих в Австралии. Бурну – королевство в Африке. Композиционно стихотворение перекликается со стихотворением В.Ф. Ходасевича «Леди долго руки мыла…».


[Закрыть]
Кроет душу сонный бред.
Над шатром деревьев хлебных
Яро желт закатный свет.
 
 
Мангустаны и бананы,
Теревинф и камфара —
Всё запуталось в лианы,
Не распутать до утра.
 
 
Бегемоты и тапиры
К Нилу сонному бредут.
На ветвях менуры-лиры
Песни райские поют.
 
 
А вдали пески пустыни
И прохладный рай Бурну.
В час, когда пески остынут,
Может быть, и я усну.
 

23 апреля 1922

Сергиев Посад

 
Может быть, мне это снилось[202]202
  «Может быть, мне это снилось…». Танкред (ум. 1112) – участник первого крестового похода 1096-99, князь Антиохии; воспет Т. Тассо в «Освобожденном Иерусалиме».


[Закрыть]
Или грезилось – не знаю.
Я в стенах тюрьмы томилась,
Чье-то имя поминая.
 
 
Не припомню это имя,
Только помню, что под ним
Был тот рыцарь мой любимый,
Что ушел к краям святым.
 
 
Сердце знало в тонком бреде —
Не придут о милом вести.
В светлом воинстве Танкреда
Позабыл он о невесте
 
 
И отдал за гроб Господень
С сарацинами в бою,
Верен клятве благородной,
Жизнь и молодость свою.
 
 
Но в печали безутешной,
В узкой прорези оконной
Вдруг я вижу свет нездешний,
Луч таинственно зеленый…
 
 
Может быть, мне это снилось,
Но от встречи этой с ним
Подземелье озарилось
Счастьем вечным, неземным.
 

22 июля 1922

Сергиев Посад

 
Снилось мне, иду на богомолье
Я одна, легка и молода.
А кругом весенним водопольем
Разлилась вода.
 
 
Первой зорькой небо заалело,
Стало всё как розовый алмаз.
На зарю, на воду я глядела
Без отвода глаз.
 
 
А река плескала да плескала
И кольцом свилась вокруг меня.
И тогда вдруг лебедью я стала,
Поднялась, запела и пропала
В море из огня.
 

30 августа 1928

 
Чуднó – ночами всё не спится,
А днем стою или иду,
Жизнь засыпает на ходу,
И смутный сон в нее теснится:
 
 
Земля в неведомых цветах.
Жемчужно-алые прибои.
И над равниной голубою
Виденье Южного Креста.
 

19 сентября 1929

 
Утешитель и целитель,
Низойди в мою обитель,
Благовестник сон.
 
 
На крылах твоих лилейных,
Ароматных, тиховейных,
В край твой унесен,
 
 
Да спасусь в твоих селеньях
От бессонного томленья,
От кошмаров дня,
 
 
Друг небесный, друг чудесный,
Легкокрылый, благовестный,
Унеси меня.
 

11 апреля 1930

Томилино

ИЗ КНИГИ «ЗА ГРАНЬЮ»

Унеси меня, мой конь,

О, Кантакана!

Упанишады

 
О, Кантакана, конь мой верный![203]203
  «О, Кантакана, конь мой верный…». Эпиграф – не Упанишады, а эпизод из жизнеописания Будды, по книге А. Шопенгауэра «Мир как воля и представление»: «.. Когда Будда еще в качестве бодхисатвы велит в последний раз оседлать коня, чтобы бежать из отцовской резиденции в пустыню, он обращается к коню со следующим стихом: “Уже давно ты со мною в жизни и смерти, теперь же ты перестанешь носить и влачить. Только еще раз унеси меня отсюда, о Кантакана, и когда я исполню закон (стану Буддой), я не забуду тебя” (ссылка на французский перевод книги китайского путешественника V века)».


[Закрыть]
Не бойся бездн, не бойся круч,
Твой бег, стремительный и мерный,
Нас унесет превыше туч
 
 
К вершинам дальним Гималаев,
Где ледников нетленных лед,
Лучи созвездий преломляя,
Ключи их тайны бережет.
 
 
Как высь надзвездная желанна,
Как горных жаждет дух вестей!
Но не споткнись, о, Кантакана!
О камни злых моих страстей!
 

29 марта 1928

Сергиево

Колонна воли – реальность, эмпирическое данное, монадное построение на базе единой верховной воли.

Слова из сна

 
Луч Воли Божьей камнем стал,
Преобразившийся в кристалл,
В колонну голубого света.
И на священном камне этом
Алмазно вспыхнули слова,
Что жизнь души моей жива.
 

19 сентября 1929

Сергиево

ИЗ КНИГИ «БЕССОННИЦА»

 
Обвилась могильною змеею
Вкруг сердца ночная тоска.
Всё, что в мире звалось тобою,
Как засохшая стала река.
 
 
Черным камнем, сорвавшись, упало
В былого бездонную глубь.
Снежным облаком на небе встало
И ушло в неведомый путь.
 
 
Я тебя не зову, но бесцельно
Повторяю пустые слова:
«Нераздельно, навек, беспредельно»,
И болит от них голова.
 

[1921]

 
Златокрылый, нежный, ясноликий[204]204
  «Златокрылый, нежный, ясноликий…». Фра Беато Анжелико (1400–1455) – итальянский художник раннего Возрождения. Ангел с лютней изображен на его темпере «Мадонна Умиление».


[Закрыть]
Ангел Фра Беато Анжелико
Со стены моей, склонясь, глядит.
Над челом его благословенным
Многозвездный нимб дрожит.
 
 
А в руках бездумно и блаженно
Райской лютни зыблется струна.
И не знает ангел ясноликий,
Ангел Фра Беато Анжелико
Тьмы беззвездной без надежд и сна.
 

25 октября 1921

Сергиев Посад

 
Всю ночь сегодня я помню, что кошка
Терзает и будет терзать мышонка,
И что прыгал потом под этим окошком
Бурый козленочек.
 
 
Янтарноглазый, милый и глупый,
И звали его «Леша».
А сейчас он лежит с ободранной кожей,
И съедят ни в чем не повинного Лешу
В картофельном супе.
 
 
Ах, эти страшные супы Вселенной!
Хрустящие кости.
Разъятые члены. Пожиранье и тленье.
Извечный пир на погосте.
 
 
И про себя мне вдруг приснилось,
Что варюсь я в кастрюле тесной
С картофелем, луком и перцем,
Но кипящее сердце
Вдруг во мне завопило:
«Ничего, я воскресну, воскресну».
 

10 декабря 1921

Сергиев Посад

 
Сквозь алый бредовой покров[205]205
  «Сквозь алый бредовой покров…». Второе стихотворение триптиха с зачеркнутым названием «Болезнь».


[Закрыть]
Болезнь по комнатам ходила
(За нею взором я следила)
И семена бросала снов.
 
 
Из них мгновенно вырастали
Спиралью буйные листы,
И душно-пряные цветы
В кровавых гроздьях расцветали.
 
 
Чудовищный нездешний плод
В тумане знойном колыхался
И, полный яда, наклонялся
К лицу, кропя глаза и рот.
 
 
Но, бредовой сорвав покров
Мечом сурового усилья,
Душа свои раскрыла крылья
И к жизни вырвалась из снов.
 

6 мая 1922

Сергиев Посад

 
Синева рассвета борется
С лампы мертвой желтизной.
За стеной старушка молится:
«Со святыми упокой».
 
 
Мир тебе, моя бездонная,
Беззаконная тоска.
Всё ночное днем разгонится.
Всё смахнет его клюка.
 

19 декабря 1923

Сергиев Посад

 
Жало заботы дневной
Смеет язвить мои ночи.
Сердце, покрепче закрой
К дню обращенные очи.
 
 
Сердце, поглубже пытай
Помыслов ковы лукавых.
Правь, выправляй, выпрямляй
Путь свой неправый.
 

26 июля 1925

Сергиев Посад

 
Слышишь ты или не слышишь
Тишину, когда не спишь?
Ветер елью не колышет.
За стеной не пискнет мышь.
 
 
Не слыхать ничьих дыханий.
Нет кругом ничьих шагов.
Только ширится молчанье
Без преград и берегов.
 
 
В это море выплывая,
В даль неведомой страны,
Слушай, очи закрывая,
Вещий голос тишины —
 
 
…Шепот горестный и странный,
Темный сказ о несказанном.
 

18 февраля 1926

 
Не спится мне, не спится[206]206
  «Не спится мне, не спится...». В дневник записаны варианты первых двух строф: 6 января 1950 г. – 7 и 8 строки: «где многим затеряться / пришлось бы кораблям»; 14 марта 1951 г.: перемены в 4 строке («молитве») и 6–8 строках: «По всем ночным морям, / Где гибель угрожает / Разбитым кораблям…».


[Закрыть]
До третьих петухов.
Хотелось бы молиться,
Да нет молитвы слов.
 
 
Развеялись, кружатся
В глухих ночных морях,
Где страшно затеряться
Без компаса в руках,
 
 
В тайге с голодным волком
Под вьюгами скулят
И плачут втихомолку,
Где слышен плач ребят.
 
 
Где горькая обида,
Где злая нищета,
Где звезд во тьме не видно,
Где жизнь, как тень, пуста.
 
 
Там скрылись, затерялись
Молитв моих слова.
И я без них осталась,
Как в засуху трава.
 

22 июля 1928, ночь

 
Глядит сова незрячими очами[207]207
  «Глядит сова незрячими очами…». …мост св<ятого> Марка фантом, образовавшийся соединением символов Венеции: площади и базилики Св. Марка, моста Риальто и моста Вздохов.


[Закрыть]
Под кругом абажура на меня.
И электричества недвижимое пламя
Над ней желтеет, мысли цепеня.
 
 
Безглавая, безрукая Венера
Белеет призрачно из темного угла.
Со шкафа дряхлая, костлявая химера
Бессильно сеет заклинанья зла.
 
 
А выше Дант и мост св<ятого> Марка,
И Беатриче с розою в руках.
Ах, как томительно, медлительно и жарко
Струится душная бессонницы река.
 

25 августа 1930, ночь

Москва, комната Даниила [Андреева]

ИЗ КНИГИ «ЯЗЫЧЕСКОЕ»

 
На распутьи всех дорог,
Всех времен и всех миров
Выйду в полночи глухой
Под рождественской звездой,
 
 
Божьей силе помолюсь,
Божьей воле покорюсь.
Кто меня о полночь встретит,
Кто в тиши ночной заметит
Тишину шагов моих,
Тот и будет мой жених.
 

 
Прозвенели бубенцами
Под моим окошком сани.
Кто-то стукнул у ворот,
Кто-то в горницу идет,
 
 
Кто-то звякнул, скрипнул дверью,
Сердцем верю и не верю,
Занялся пожаром дух:
Это милый, милый друг!
 
 
Тихо дверь полуоткрылась,
Сердце голубем забилось.
Вижу белый воск лица,
Вижу саван мертвеца.
 
 
Вдруг исчезло всё как дым.
Где же милый, что же с ним?
Под окошком нет саней,
Только гривами коней
Веет ветер по степи.
Тише, сердце, тише. Спи.
 

 
Пели песни подблюдные.
Я подругам дала
Перстенек изумрудный,
В чашу воск налила.
И тогда вынимали
Колечко мое,
И тогда поминали
На чужбине житье.
А из воска березки
Понависли шатром
Над могильным холмом.
 

[1920]

 
Выйду рано на Божью ниву[208]208
  «Выйду рано на Божью ниву…». Это и последующее стихотворения – третье и четвертое в безымянном цикле из четырех стихотворений. Мара (Морена, Моряна) – языческое славянское божество Смерти, Зимы. В дневнике 20 августа 1952 г. припоминаются второе и третье четверостишия, с незначительными отличиями. 5 строка: «Мара, Маряна, Марена». 9 строка: «Я жду косы твоей взмаха».


[Закрыть],
Посмотрю на птиц, на росу
И подожду нетерпеливо,
Пока ты точишь косу.
 
 
Мне нечего делать на свете,
Мара-Морена.
Как долго ты возишься с этим
Железом священным.
 
 
Я жду заветного взмаха,
Как венчального ждут торжества.
Покажи, где твоя плаха.
Вот моя голова.
 

[1921]

 
Ведовских даров не хочу я,
Ни узорочья, ни обаяния.
Жизнь обморочить, колдунью злую,
Нет у меня желания.
 
 
Сеть обманов, утрат и позоров
Сплетает пусть невозбранно.
Сеть разорвет и развеет скоро
Мара-Морена-Моряна.
 

[1921]

Лиде Арьякас

 
Море синих облаков[209]209
  «Море синих облаков…». Арьякас Лидия Семеновна (урожд. Леонтьева) – жена Гуго Яновича Арьякаса (1894 – расстрелян 20.08.1938), ученица М-М. Вместе с М.-М. и Скрябиными уехала из Ростова в Москву, поселилась в Сергиевом Посаде. См. о ней: Бессарабова. Дневник. (По ук.). Реальный комментарий к стихотворению – в записи О. Бессарабовой от 25 июля 1922 (по ст. стилю): «Вавочка сначала отдыхала на большой копне, потом трогательно сгребала сено. И домой пошла с граблями на плечах – ясная и праздничная, как именинное дитя» (Бессарабова. Дневник. С. 485).


[Закрыть]
И колосьев белых море.
Свежих ветра парусов
Плеск и лепет на просторе.
 
 
Ты плыви, мой легкий челн,
По струям межи зеленой,
Меж весомых хлебных волн,
Полуднем осеребренных.
 
 
Частоколы и жилье
Мреют маревом далеко.
Сердце вольное мое
Широко и одиноко.
 

28 июля 1922

Сергиев Посад

Лису

 
Хорошо в лесу заблудиться
И тропинку домой затерять,
По-лесному начать молиться,
Научиться у трав молчать.
 
 
И, глядя на беличьи лёты,
Полюбить опасность скачков,
Забыть дела и заботы,
И звук человечьих слов.
 
 
И в зеленых глубинах леса
Затонуть освеженной душой,
И бездумным, безликим, безвестным
Стать собратом твари лесной.
 
 
Под высокой сосной приютиться
И, подобно больному зверью,
В опавшие хвои зарыться
И окончить дорогу свою.
 

5 сентября 1922

Сергиев Посад

 
Знахарке, травы лесные
Мне повинуются все.
Утром стоят повитые
Белым туманом в росе.
 
 
Каплей за каплей все тайны
Выскажут мне до полдня,
После полудня их знаю,
Знают и травы меня.
 
 
Эта – целит от безбожья,
Этой – покроется грех.
С этою будь осторожен —
Эта – лукавее всех:
 
 
Тихой такой обернется,
Как молоком напоит.
Вдруг вся утроба зажжется,
Вспрыгнешь, как змей, ядовит.
 
 
Всё, что любимо, разлюбишь,
Сам себе станешь немил,
Жить в намогильниках будешь,
Выть по ночам у могил.
 
 
Травушка, травка лихая,
Как и зачем будешь жить?
Тихо трава отвечает:
Буду тебе ворожить.
 

10 сентября 1922

Сергиев Посад

Не одна-то в поле…

…Ах…

Не одна-то в поле дороженька…

 
На мохнатых лапах ели
Залегли снеговички.
Все без лиц, в шубейках белых,
Осторожны и чутки.
 
 
Уши кроличьи пригнувши
К спинкам круглым, тишину
Сторожат в лесу уснувшем,
Ждут владычицу-луну.
 
 
И когда луна выходит,
Весь народ снеговичков
Хоровод немой заводит
С тенью веток и сучков.
 
 
До утра в неслышном танце
Зыблют лес они, пока
День плеснет на них багрянцем
Из пурпурного цветка.
 

Борису Б<ессарабову>

 
Удаль и грусть. И приволье
В ночь убежавших полей.
Эй, позабудь свою долю,
Сердце по снегу развей.
 
 
Видишь, леса нарядились,
Вышли царевну встречать.
Сны про неволю ей снились.
Сны эти надо прогнать.
 
 
Воля, раздольная воля
Песней летит по холмам.
Эй, размечи свою долю
Вьюгой по снежным полям.
 

 
Леший, леший, если хочешь
Сердце сказкой обморочить,
Сердцу весело кружить,
Путь из лесу позабыть.
 
 
Вот из лунного тумана
Вышла белая поляна.
На поляне семь волков
Ищут волчьих пастухов.
 
 
Беспастушное мы стадо.
Пастухов нам зимних надо.
У кого Егорьев дух,
Тот и будет нам пастух.
 
 
Волки, пусть я не Егорий,
Попытаюсь Вам на горе
Пастухом Вам зимним быть,
Волчью волю укротить.
 
 
Леший вкруг поляны кружит.
На поляне волки служат.
Пали белые ничком
Перед новым пастухом.
 

 
Засинела в поле синь.
Запушилась порошá.
Ты, судьба-злодейка, сгинь,
Веселись моя душа!
 
 
Пей морозный хмель степей,
Пей предвестье вьюг ночных.
Белой смерти чашу пей
На просторах снеговых.
 

 
Там, на ветке, опушенной
Легким лунным серебром,
Гамаюн поет влюбленный
Долгой ночью об одном.
 
 
Всё о том, что любит, любит
Он царевну-красоту,
Ту, что жизнь поэтов губит —
Непостижную мечту.
 

 
Плывет с холма на холм дорога
С волною пенно-снеговой.
В полях вечерних грусти много
И много радости земной.
 
 
Земной, живой, разгульно-жадной,
Такой простой, такой смешной,
Такой томительно-отрадной
Над спящей мира глубиной.
 

 
Передул дорогу снег.
Тяжелее санок бег.
Месяц желтый всё мутней.
Дали сизые бледней.
Стонет елка на юру.
По далекому бугру
Замигали огоньки —
Это волки у реки
Переправу сторожат,
Съесть гуляк ночных хотят.
 

3–4 декабря 1922

Сергиев Посад

 
Сень серебристых тополей
Душистой влагою ветвей
Струит у моего окна
Зеленый свет речного дна.
 
 
. . . . . .
Как сладко спать в траве речной
Русалкам в полдень золотой,
Воспоминанье о земле
В подводной затерявши мгле.
 
 
И спать, и ждать, как луч луны,
В кристалле трепетной волны
Разбившись с голубых высот,
По сердцу мертвому скользнет.
 

6 июня 1926

Москва

 
Песни мои, песни[211]211
  «Песни мои, песни…». Стихотворение написано через месяц с небольшим после смерти матери М.-М. Моряна – см. выше, примечание к стихотворению «Выйду рано на Божью ниву…».


[Закрыть],
Гусли мои, лады.
Сокол в поднебесьи,
Крестик за оградой.
 
 
Парус белокрылый
Гонит в ночь Моряна.
Не догонишь милой
Средь ночных туманов.
 
 
Канет путь Батыев
Безоглядно в море.
Гусли золотые,
Горе мое, море.
 

3 февраля 1929

Сергиев Посад

 
Река прозрачна и мелка,
Но сквозь плотины старой балки
Со дна глядит исподтишка
Зеленокосая русалка.
 
 
Сверкнул топазом серый глаз,
Мелькнуло призрачное тело.
Коса по доскам расплелась,
И вся доска позеленела.
 
 
И всё пропало, и опять
Напрасно в щель моста гляжу я,
Лишь только водорослей прядь
Качает на плотине струи.
 

24–25 сентября 1929, ночь

 
Заповедным темным бором
Я иду в ночи одна.
На тропе моей узорной
Ворожит луна.
 
 
Чьи-то кости забелели,
Кто-то выставил рога.
В обомшелой старой ели
Спряталась Яга.
 
 
Воркотня старухи злая
Оцепила страхом лес.
Воет волк, лисица лает,
Мутен свод небес.
 
 
В облаках сгустились рожи
Темно-серых чудищ зла.
Неужели волей Божьей
Я сюда пришла?
 

1 мая 1930

Тайнинка-Софрино

ИЗ КНИГИ «ЗИМА»

Сестре

 
Снега зыбучей пеленой
Дрожат меж небом и землей,
И с мягких, низких облаков
Безмолвный слышен чей-то зов.
 
 
Проходишь ты над облаками
Уже неслышными шагами
И на меня ты не глядишь,
Но в сердце льешь святую тишь.
 
 
И буйных дум моих смиряешь
Неукротимую волну.
И тихо путь мой направляешь
В обетованную страну.
 

[1920]

 
Напоена морозной мглою[212]212
  «Напоена морозной мглою…». «Первое стихотворение, записанное мной в Сергиевом Посаде. Утром, во время затапливания печки, Вавочка позвала меня к столу и продиктовала… За окном был иней на траве…» (запись О. Бессарабовой на листке с этим стихотворением).


[Закрыть]
Перед окном моим трава
И с мертвой смешана листвою,
Но всё жива еще, жива.
 
 
И много злобных бурь промчится
Над каждым дрогнувшим стеблем,
Пока от жизни отрешится
Она под зимним серебром.
 

17 октября 1921

Сергиев Посад

Лису

 
В белоснежной колыбели
Укачали нас холмы.
Эти маленькие ели
В белых ризах – это мы.
 
 
Окрестила и забыла
В тихом поле нас метель.
В белый саван обратила
Нашу детскую постель.
 
 
И уснули мы, принцессы,
Под короной ледяной,
Зачарованы небесной
Белизной и тишиной.
 

19–20 ноября 1922

Сергиев Посад

 
На закате розовые дали[213]213
  «На закате розовые дали…». Четвертое стихотворение из цикла «Снега», состоящего из шести частей.


[Закрыть]
Поля белоснежного грустны.
С неба веют сизые вуали
Стынущей предсмертной тишины.
 
 
Ели, точно в ризах погребенных,
У дороги служат парастас.
Вспыхнул луч на колокольне дальней,
Вспыхнул – и погас.
 

10 февраля 1926

Сергиев Посад

 
Снег на солнце пахнет морем.
Сердце полно крепким горем
И морозную печать
Не сумеет расковать.
 
 
Волны кинуло далеко
Море снежное к востоку,
Там, где синий окоем
Над пустынным серебром.
 
 
Море. Горе. Саван белый.
Черный лес заиндевелый.
Сколько тут замерзших слез
В космах елей и берез.
 

11 марта 1929

Сергиев Посад

ИЗ КНИГИ «ОСЕННЕЕ»

 
Золотая осень озарила[214]214
  «Золотая осень озарила…». Ср. слова в письме М.В. Шика к М.-М. от 18/ IX (1/Х) 1918 г.: «Золотая осень на дворе и золотая о Тебе тоска в сердце» (МЦ. КП 4680/272).


[Закрыть]
Золотую о тебе тоску.
Из всего, что летом жизни было,
Для тебя я багряницу тку.
 
 
Убираю трепетной листвою
Голубой хрустальный твой чертог.
Ты пройдешь незримою тропою
Далеко от всех земных дорог.
 
 
Паутины радужные будут
Точно слезы в никнущей траве,
Там, где весть развеется о чуде,
О тропинке в горней синеве.
 

1918

Киев

 
На осенние флоксы, на бархат вербен
Льется дождь утомительно длинный.
Преломленье времен. Близкий осени плен.
Сиротства и Печали крестины.
 
 
В пожелтелой траве чахлый клад золотой,
Дар последний умершего лета
Ветром с яблони сорван, над мокрой травой,
Смотрит яблоко поздним приветом.
 
 
Сыро в комнате. Печка грустит без огня.
Скоро окна мои затеплятся.
Плачут в стеклах дождинки, уныло звеня,
Думы черные в сердце стучатся.
 

10 сентября 1922

Сергиев Посад

 
Об отлете, о попутных ветрах,
О краях заморских птичий гам
В роще, первым золотом одетой,
Не смолкает долго по утрам.
 
 
Рдяных бус брусники переспелой
Вьются четки в золотистых мхах.
Бабье лето переплетом белым
Заплелось на травах и кустах.
 
 
Сух и глух протяжный ропот сосен.
Выше стал хрустальный небосвод.
Ничего уже душа не просит,
Собираясь в дальний перелет.
 

4 сентября 1923

Тимхово

 
Кровь коралловой рябины
Над моей убогой крышей
Снова рдеет в небе синем,
Снова небо стало выше.
 
 
И прозрачней в небе стали
Очертанья всех вещей.
И, летая, заблистали
Паутины меж ветвей.
 
 
Сад окутан паутиной.
Кровь коралловой рябины
Чашу Прошлого кропит.
Жизнь в гробу хрустальном спит.
 

9 сентября 1925

Сергиев Посад

 
Безветренный сентябрьский день.
Как облака пурпурно-золотые,
Воздушных кленов рдеет в небе сень,
И солнцем осени победно залитые
Сияют липы редкою листвой
Над черными графитными стволами.
Овраг одет сверкающей парчой,
Ручей сверкает тонкими струями.
Сквозь сеть узорную поникнувших ветвей
Реки просветы серо-голубые.
Душа, притихнув, дальних ждет вестей
И верит, что они благие.
 

26–30 сентября 1925

Москва

 
Завороженной тишиной
Тропинку осеняют ели.
Как хорошо в лесу одной
Брести бездумно и бесцельно.
 
 
И только слушать, не дыша,
Как ветра шум сухой несется,
Как листья под ногой шуршат,
Как высшим миром сердце бьется.
 

30 сентября 1926

Сергиев Посад

 
Безмолвен Кремль. Навек Иван затих.
Молчат угодники в гробницах вековых,
Царям не встать из-под чугунных плит,
Минувшее без пробужденья спит.
 
 
На мостовой огромного двора
Детей советских кое-где игра
Смущает тишь. Мелькнул солдатский шлем,
И снова Кремль пустынен, глух и нем.
 
 
Лишь телефонов провода гудят.
Там во дворцах не спят и не молчат,
Но для меня невнятны их слова,
Их тайный смысл ловлю едва-едва…
 
 
Они, скрываясь масками, бегут
Во глубь Истории, где ждет их Страшный Суд.
 

1 марта 1925

Москва

 
Людской волны томительные всплески,
Жужжащая трамваев череда,
Автомобиля выкрик нагло-резкий,
На мрачном доме красная звезда.
 
 
Мечтательный и нежный голос скрипки —
Рябой слепец играет у стены
И слушает с экстазною улыбкой
Тоскующий напев своей струны.
 
 
Разносчик груши буро-золотые
Прохожих молит «дешево купить».
Безликие, глухие и немые
Прохожие спешат доткать дневную нить.
 

1 октября 1925

Ночная Москва

ИЗ КНИГИ «AD SUOR NOSTRA MORTE»[215]215
  Ad suor nostra Morte – К сестре нашей Смерти (итал.). Выражение «сестра моя Смерть» восходит к Франциску Ассизскому. Антонимичная формула, выбранная Б.Л. Пастернаком для названия своего сборника 1922 г. (стихи которого создавались летом 1917 г.) – «Сестра моя жизнь» – в своем истоке также восходит к Франциску Ассизскому. «Mors-Tod-Morte-Death, смерть – как люблю я это слово, какой огромный обет в нем и сила» (из письма М.-М. к О. Бессарабовой, 2 июля 1920 – Бессарабова. Дневник. С. 321).


[Закрыть]

 
Шаги твои уже слышны,
Уже твое дыханье веет
Сквозь оглушительные сны.
Но сердце верить не умеет,
 
 
Что буйный мир его тоски
Единым царским мановеньем
Твоей целительной руки
Уснет без муки воскресенья.
 
 
Что в царстве благостном твоем,
В твоей прохладной светлой сени,
Земным сожженная огнем,
Найду я к Вечному ступени.
 

[1918]

Киев

 
Будем как дети. Сядем под ветви
Дерева жизни. В ручьях из слез
Лицо умоем, как будто эти
Струи из капель цветочных рос.
 
 
Сердцем с трепещущей в нем стрелою
Станем, как бьющейся птицей, играть.
Потом укачаем его и землею
Тихо начнем засыпать.
 
 
И уснем, обнявшись в садах Эдема,
Простив друг другу пролитую кровь
И поверив, как дети, что играли всеми,
И Жизнью, и Смертью правит Любовь.
 

4 января 1922

Сергиев Посад

 
Сломан стебель колоска.
Жизнь уходит, смерть близка.
Зерен нет земле отдать,
Не в чем будет воскресать.
 
 
Догорай, июльский день,
Поспеши, ночная тень,
Всё очисти, всё покрой,
Со святыми упокой.
 

6 августа 1922

Сергиев Посад

 
Угасают дольние пристрастья,
С каждым шагом тише дольний шум.
Уж давно не нужен призрак-счастье,
Не пьянит отрава дерзких дум.
 
 
Только плоть недужная порою,
Как дитя, запросит своего —
Кофе, грелку, чистоты, покоя.
Жизнь в ответ не даст ей ничего.
 
 
И она, в практическом уроке
Шаткость прав своих в земных краях
Постигая, дремлет одиноко
И Эдем в предсмертных видит снах.
 

4 августа 1923

Сергиев Посад

 
Острым лезвием утраты
Пораженный дух, молчи.
Крепче скуй свой шлем и латы,
Закали свои мечи.
 
 
Если рана не смертельна,
Под броней утихнет боль.
Если ж близок миг предельный,
Стихнуть сердце приневоль
 
 
И в стремлении едином
Даму сердца увидать
Смерти верным паладином,
С Ней блаженной встречи ждать.
 

12 июня 1925

Сергиев Посад

 
Всё чаще старость навевает
На душу странный мертвый сон —
Как гусеница, заключает
В сужденный срок себя в кокон.
 
 
Не слышен крыльев рост чудесный,
А к прежней жизни нет пути.
И только душно, только тесно,
И некуда от сна уйти.
 

21 августа 1927

 
Ты меня не спросишь, кто такая
И куда иду.
Крыльями чело мое лаская,
Скажешь тихо: жду.
Распахнутся перед нами двери,
Мы с тобой войдем,
Милый брат (да будет мне по вере),
В наш родимый дом.
 

[1928]

 
Шепчутся листы
На ветках золотых:
Первый я иль ты
С ветки улетишь?
 
 
Шепчет ветер им
В призрачном лесу:
Всем конец один,
Всех я унесу.
 

10 октября 1928

 
Чудная странница
Старой дорогою
Шла мимо нас.
Платьишко рваное,
Лапти убогие,
Звезды горят
Вместо глаз.
 
 
Кто с ней ни встретится,
Станет как вкопанный,
После, как сноп, упадет…
Охает, мечется
С криками, с топотом
Улицей нашей
Народ.
Что ж ты, родимая,
Что ж ты, желанная
Странница, мимо прошла?
Старицей чтимою,
Гостьюшкой званою,
Ты бы к нам в избу вошла.
 

14 октября 1928