Текст книги "Хризалида. Стихотворения"

ИЗ КНИГИ «СЕБЕ САМОМУ»

 
Всклокоченный, избитый, неумытый[216]216
  «Всклокоченный, избитый, неумытый…». Первое стихотворение триптиха без названия.


[Закрыть]
Драчун и пьяница, душа моя
Стоит босой под стужей бытия
В мороз крещенский с головой открытой.
 
 
Всё теплое заложено в трактире,
Всё пропито отцовское добро.
Разбита грудь и сломано ребро,
И холодно, и трезво стало в мире.
 
 
И хочется, чтоб стало холодней,
Чтоб до небес взметнулась в поле вьюга
И вынесла меня из рокового круга
Постылых, жгучих, трезвых дней.
 

6–19 января 1923

Сергиев Посад

Слишком коротка будет постель,

чтобы протянуть ноги.

Слишком узко одеяло,

чтобы завернуться в нем.

Исайя, 28:20

 
Ущербной доли не смягчая,
Постель короткую мою
Я принимаю. Уважаю,
Но не люблю.
 
 
И слишком узким одеялом
Напрасно кутаясь в мороз,
Чужого я не пожелала
В юдоли слез.
 
 
Но всё же радуюсь порою,
Что не навек претерпевать
И одеяло мне такое,
И тесную мою кровать.
 

12 февраля 1924

Сергиев Посад

 
Сколько плевел и пустых колосьев
В перезревшей ниве у меня.
Поле, зноем истомившись, просит
И серпа, и облачного дня.
 
 
Жнец ленивый спит во тьме дремотной,
Сны его от жатвы далеки.
А проснувшись, будет беззаботно
Собирать на ниве васильки.
 

9 июля 1924

Сергиев Посад

 
Жнец пошел с серпом на поле[217]217
  «Жнец пошел с серпом на поле…». Синец – синяк (лат. Echium vulgare), травянистое растение.


[Закрыть]
И, придя на поле, вспомнил,
Что весной он не пахал,
Что весну он прогулял.
 
 
Только жнец не унывает,
Он букеты собирает,
Куколь, пижму и синец…
Бедный жнец, безумный жнец.
 

29 августа 1926

Сергиев Посад

 
Худо исполнен урок мой дневной.
Всюду нули, единицы.
Сердце томится над ними тоской,
Сердце ответа страшится.
 
 
Скоро звонок. И закроется класс.
И не решить мне задачи.
Той, для какой я на свет родилась.
Той, над какой втихомолку я плачу.
 

10 июня 1927

Киев

 
Закоулок паутинный.
Многощелистый чулан
В наказанье за гордыню
Мне жильем отныне дан.
 
 
В дни былые кухней был он:
Черной пастью смотрит печь —
Всё собой заполонила,
Негде стать и негде лечь.
 
 
Сиротливо прислоненный
Стол трехногий у окна,
От работы отлученный.
А в окно ему видна
 
 
Дверь открытая сарая,
Куры, тряпки и навоз.
И ворон зловещих стая
В кружевных сетях берез.
 

27 июня 1927

Сергиев Посад

 
Как страшно жить в семи слоях[218]218
  «Как страшно жить в семи слоях…». Дневниковая запись 10 ноября 1950 г.: «В каждом человеке есть материала больше, чем для двух “оборотней”, какие в сказках: человек и змей. В одном из стихотв<орений> моих я у себя когда-то насчитывала чуть ли не шесть или семь таких существ, из каких состоит лицо моего “я”. И не у меня одной это так». Ср. выше, в комментариях к стихам из книги «Братец Иванушка», письмо М.-М. к М.В. Шику об имени Иоанн. Еще раз первые две строчки стихотворения записаны в дневнике 11 ноября 1953 г.


[Закрыть].
В одном – мести дорожный прах
Чужой обглоданной метлой,
Забывши род высокий свой.
 
 
В другом – капризных бесенят
Кормить, как грач своих грачат.
А в третьем – их, как комаров,
Давить, распухнув от грехов.
 
 
В четвертом – плакать и молчать,
Без пробужденья в пятом спать,
В шестом – разъя́ренным костром
Сжигать, пылая, день за днем.
 
 
В седьмом же – арфе Серафима
Внимать в печали негасимой.
 

1 января 1926

Сергиев Посад

 
В какой ореховой скорлупке
Неоснащенной, зыбкой, хрупкой,
По океану бурных вод
Двойник мой дерзостно плывет.
 
 
И, может быть, лишь потому
Не страшно плаванье ему,
Что лилипутский этот путь
Стихиям трудно захлестнуть,
 
 
Что гребень вынесет волны
Его всегда из глубины,
Что лишь на миг ему дана
И высота, и глубина.
 

13 сентября 1927

Москва

 
Уснуть бы. Так уснуть глубоко[219]219
  «Уснуть бы. Так уснуть глубоко…». Прообраз стихотворения – монолог шекспировского Гамлета «Быть или не быть».


[Закрыть],
Как не умеет спать живой.
И позабыть недуг жестокий,
И обрести покой.
 
 
Покой ли? Может быть, тревогу,
Какой не знают на земле,
Несет нам поворот дороги
К загробной черной мгле.
 
 
В той черной мгле какие тени,
Какие духи окружат
Меня в могильном сновиденьи,
Где мне приснится, верно, ад.
 
 
Приснится ль? Ну, а если явью
И без возврата, навсегда,
Тебя там встретит, раб лукавый,
Гееннская сковорода?
 

29 сентября 1927

Москва

 
Я не рыцарь, я не пахарь,
Нет меча и плуга нет
У меня. Я только знахарь
И кочующий поэт.
 
 
В тайники судеб прозренья
Дар таинственный мне дан,
И недугов исцеленье,
И елей для сердца ран.
 
 
Но я плохо трав искала,
Но разлит святой елей,
И когда мне жить сначала
Вновь придется меж людей —
 
 
Я даю обетованье
Разыскать им трав таких,
Чтобы с радостью страданье,
Как во мне, слилось и в них.
 

2 июля 1928

 
Могучий гуд аэроплана
И к утрени печальный звон —
Аккорд томительный и странный
Смутил предутренний мой сон.
 
 
В тысячелетнем ритуале
Там будут Бога прославлять,
А здесь, в дерзаньи небывалом,
В пустые небеса нырять.
 
 
Но ты не в церкви, у обедни.
Тебя не ждет аэроплан.
Куда же ты свой путь последний,
В какой направишь океан?
 

31 июля 1928

Москва

 
От каждого есть яда[220]220
  «От каждого есть яда...». Безоар – конкремент из плотно свалянных волос или волокон растений в желудке или кишечнике животных; ему приписывали свойства спасать своего владельца от ядов. Кукельван – плод тропического растения анамирта. Кучино – подмосковный поселок (ныне микрорайон города Железнодорожный). Хотя в 1925–1931 гг. там жил А. Белый, стихотворение не может иметь связи с ним: летом 1928 г. Белый отдыхал на Кавказе, в Грузии и Армении и вернулся в Кучино 14 августа.


[Закрыть]
Противоядья дар.
От вражеского взгляда
Есть камень безоар.
 
 
В беде опустишь руки —
Есть одолень-трава,
В печали и в разлуке
Поможет кукельван.
 
 
Но если яд всечасно
Твоя рождает кровь,
Помочь тебе не властны
Ни травы, ни любовь.
 

3 августа 1928

Кучино

 
Привыкает без руки
Нищий воин жить.
Привыкает в рудники
Каторжник ходить.
 
 
Привыкает и слепой
Солнца не видать.
Хочешь – плачь, а хочешь – пой —
Надо привыкать.
 

29 августа 1928

 
Раны заживают.
Полно горевать.
Пластырь помогает,
Теплая кровать,
 
 
У кого есть грелка,
Тем еще теплей.
Грелка не безделка…
Осторожней лей…
 
 
Пробка протекает,
Что еще сказать?
Раны заживают.
Полно горевать.
 

5 сентября 1928

вагон

 
Поздно. Заперты ворота
И калитка в сад.
Под окошком ходит кто-то.
Листья шелестят.
 
 
Кто он, мрачный соглядатай —
Мертвый иль живой?
Непрогляден сад, объятый
Мглою дождевой.
 
 
Не моя ли это совесть
Бродит у окна?
И моих распутий повесть
Слушает она.
 
 
И стучится веткой голой
В мокрое стекло,
Чтоб узнать, куда от боли
Душу занесло.
 

17 сентября 1928

 
Полночь. Лампа догорает.
Огнекрылый мотылек
И трепещет и взлетает,
Всё оттягивает срок.
 
 
И сквозь сон ему шепчу я:
Полно, полно трепетать,
Улетай во тьму ночную,
Если начал умирать.
 

27 ноября 1928

Сергиев Посад

 
И дом, и сад мой не в порядке.
Садовник стар и плох.
Весна – невскопанные грядки,
Любимый куст засох,
 
 
Грозят обжорством гусеницы
На яблоне в листве,
И скот без удержу толпится
И скачет по траве.
 
 
А дома стекла перебиты,
По комнатам сырым
Гуляет ураган сердитый,
Валит из печек дым.
 
 
Завдом садовника похуже.
Обоих бы прогнать
Пора за то, что плохо служат,
А дом и сад продать.
 
 
И, в землю золото зарывши
(Отыщет кто-нибудь),
Перешагнув порог кладбища,
Уйти куда-нибудь.
 

30 апреля 1929

Москва

 
Я дом построил на песке,
И с неба хлынули потоки.
И рухнул дом. И я в тоске
Стою в раздумьи одинокий.
 
 
Что этот день придет, я знал,
Моя душа мне говорила:
И лес, и камень, и металл
Напрасно я сюда носила.
 
 
Но хоть недолго, здесь я жил,
На золотых песках пустыни.
И дом былого сердцу мил,
И эти жалкие руины.
 

14 мая 1929

 
Косное, ленивое, тупое
Жвачное животное во мне
Ищет трав съедобных и покоя,
Жизнь влача в туманном полусне.
 
 
И ему, взнуздать его не смея,
Ни позорной спячке помешать,
Служишь ты, плененная Психея,
Подъяремный раб, моя душа.
 

13 апреля 1930

Дорога Хотьково-Тайнинки

 
Немного песен мне осталось.
Недолго мне на свет смотреть.
И часто смертную усталость
Нет сил в душе преодолеть.
 
 
Но если сон изнеможенья
Всё глуше стелет свой покров,
В глубинах сна слышнее пенье
Блаженных ангельских миров.
 
 
Пусть не дано мне песни эти
В слова земные воплотить —
Они – залог, они – обеты,
Что буду петь. Что буду жить.
 

22 августа 1930

Москва

 
Кровь холодеет в старых жилах,
Душа не хочет остывать.
Но что скрывать? Всё больше милы
Ей кресло, печка и кровать.
 
 
Великодушного мечтанья
Ей на земле не воплотить,
Лишь однодневного заданья
Под силу вытянуть ей нить.
 
 
Но там, за немощью, за болью,
За тканью дряхлою души
К бессмертным далям зреет воля
И обновить себя спешит.
 

10 декабря 1930

Москва

 
Так тесен круг моих желаний[221]221
  «Так тесен круг моих желаний…». Ср. запись в дневнике 23 декабря 1932 г.: «У стихотворчества (у моего, а м.б. и у всякого?) вот главные враги: 1. срочные и неприятные житейские заботы; 2. дети; 3. лишние разговоры; 4. письма (если много их пишу); 5. что-нибудь точащее совесть».


[Закрыть].
Из них пространнее – одно:
Не слышать детских приставаний
И шумов, бьющихся в окно.
 
 
Другое: участь приживала
Трудом суровым заменить.
И третье: круг закончив малый,
Порвать желаний этих нить.
 

25 октября 1931

Москва

 
Лепит в окна мокрый снег.
Рубит мясо мясорубка.
Воду впитывает губка.
Дело жизни есть у всех.
 
 
Только ты лежишь ничком,
Безработный обыватель,
Инвалид, стишков кропатель
Под железным сапогом.
 
 
Руки старые болят.
Не поймать тебе синицу.
Но как прежде сердцу снится
Крик узывный журавля.
 

29 октября 1931

Москва

ИЗ КНИГИ «ПРЕДДВЕРИЕ»

Девица не умерла, но спит.

 
«Не умерла, но спит». Не спит, но умерла[222]222
  «”Не умерла, но спит”. Не спит, но умерла…». Эпиграф – Матф. 9:24.


[Закрыть].
Не для уснувших чудо воскресенья.
Душа вкусила смерть и в мир теней вошла.
И там жила. И там познала тленье.
 
 
И только там архангела труба
К ней донеслась в день судного деянья.
Она встает. Еще нема, слаба, —
Но уж дыша Господних уст дыханьем.
 

[1921]

 
Крылатым сердцу надо стать,
Земную тягу оторвать,
И с песней жаворонка взвиться,
И в синем небе раствориться.
 
 
А к ночи пасть росой в полынь,
Покинув облачную синь,
И горечь дольних снов испить,
И мрак ночной осеребрить.
 
 
А к утру в облачное море
Вознесть свое былое горе.
 

16 июня 1922

Сергиев Посад

 
Не плакала, не трепетала
Сегодня пленная душа
И о свободе не вздыхала,
Но молча крылья подымала,
Проверить силу их спеша.
 
 
Блестели светлые озера,
Курились горы вдалеке,
Синели вольные просторы
Моей тюрьме, моей тоске.
 

18 сентября 1922

Сергиев Посад

 
Глубже, глубже, круг за кругом[223]223
  «Глубже, глубже, круг за кругом…». Первая строфа воспроизведена в дневнике 29 июля 1948 г., первые две строфы – 10 апреля и 23 июня 1953 г. с изменением слова «дух» на слово «жизнь» в 7 строке.


[Закрыть]
Я спускаюсь в глубину.
Ни смятенья, ни испуга —
Мне легко идти ко дну.
 
 
Там, на дне, меня, я знаю,
Ждет святая тишина,
Та, что, дух освобождая
От мучительного сна,
 
 
К несказанно светлой яви
Устремит глаза мои,
К Божьей правде, к Божьей Славе,
К бесконечности Любви.
 

23 сентября 1922

Москва

 
Утренним воскресным славословьем
Сладостно волнуется мой дух.
Пурпурною жертвенною кровью,
Как вином, просвечен сердца круг.
 
 
Гиацинтов розовых цветением
Зыблятся над кровлями дымы.
. . . . . . .
Верую, что будет исхождение
Из могильной тьмы.
 

11 февраля 1923

Сергиев Посад

 
Сквозь мрамор берез белоствольных
Заревых небес перламутр.
Всё это уж было. Довольно
Ночей, и рассветов, и утр.
 
 
Воспомнив юдольные требы,
В муку свои зерна смеля,
К иному взываю я небу,
Иная мне снится земля.
 

18 июня 1923

Тимхово

 
Благословен звенящий зной,
Полудня песня золотая,
И бесконечность надо мной,
Лазурным блеском залитая,
 
 
Благословенны облаков
Причудливые сочетанья,
Листвы уютный свежий кров,
Малины зреющей дыханье,
 
 
И яркий бабочки полет,
И жалкий путь червя земного,
И всё, что дышит и живет,
И всё, что умереть готово.
 

19 июля 1927

 
Созрел тоски тяжелый плод
И соком розовым налился.
И голубь с голубых высот
К нему нежданно опустился.
 
 
Сорвал и ввысь его унес,
И скрылся в непостижной дали,
В краю, где нет ни мук, ни слез,
Ни воздыханья, ни печали.
 

22 декабря 1927

 
Игра стоцветных самоцветов[224]224
  «Игра стоцветных самоцветов…», «Синеет сумрак за окном…». М.-М. колебалась, к какому циклу отнести эти стихотворения: «Преддверье» или «Огненные ступени».


[Закрыть]
Небесной музыкой звучит.
Но в сердце нет для них ответа,
Душа испуганно молчит.
 
 
Сложить слова молитвы новой,
Взойти в нетленный этот храм
Дерзну ль, в отребьях и в оковах
Бредущий по земным тропам?
 
 
Но был мне знак: спустилась Дева
Ко мне с таинственных высот,
Моей души неплодной чрева
Благословя грядущий плод.
 
 
И как архангелу из рая
Она ответила в веках,
Так я сказала ей: «Не знаю
Я мужа в одиноких днях».
 
 
И как архангел ей когда-то,
Она ответствовала мне:
«Зачнешь свой дух от Духа свята,
Взрастишь и утвердишь в огне».
 

22 декабря 1927

От смоковницы возьмите подобие.

От Матфея

 
Я полумертвое пшеничное зерно[225]225
  «Я полумертвое пшеничное зерно…». Эпиграф – Матф. 24: 32.


[Закрыть],
Но жив росток мой, к солнцу устремленный,
В точилах времени я новое вино,
И колос я, и жнец, к нему склоненный.
 
 
Как на смоковнице весеннею порой
В набухших почках листья уж готовы,
Так и моя душа над тесною корой
Полна движеньем творческого слова.
 
 
Свершенью горнему покорствует она.
Что будет впредь – о том ей знать не надо.
Но в вышине лазурная весна
Ей шлет свой луч из Голубого Сада.
 

19 февраля 1928

Москва

 
Синеет сумрак за окном,
Предвестный знак утра.
Душа полна прожитым днем,
Таинственным «вчера».
 
 
Куда ушел он, прожитой
В такой печали день,
В какую даль уйдет со мной
Его печали тень?
 
 
Всё голубей и голубей
Ночная грусть в саду.
И вижу сквозь навес ветвей
Рассветную звезду.
 

1 июня 1929

Сергиево

 
Что изменилось во мне иль в мире,
Стал я старей и недужней,
Но сердце раскрылось
Свободней и шире,
И многое стало ненужным,
Что раньше потребой
Мучительно страстной
Туманило душу,
И ясности неба
Ничто уж не властно
Нарушить.
 

21 мая 1931

Перловка-Софрино

ИЗ КНИГИ «ПРОХОДЯЩИМ И УШЕДШИМ»

N.N.

 
Опять сплетенные руки.
Опять к устам уста.
Какая скука и мука,
Какая тщета.
 
 
Голубое небо мое далекое,
Ты знаешь не этот путь.
Ты нисходишь в ночь одинокую,
В пронзенную грудь.
 
 
Упадают кровли и стены,
И на сердце нагое мое
Все звезды, все звезды вселенной
Струят сиянье свое.
 

[1921]

 
Чтó мне до твоей судьбы,
Нищий странник босоногий?
Нет конца моей дороге,
Для ночлега нет избы.
 
 
Сломан посох мой дорожный,
Сквозь промокшее рядно
Дождь сечет меня давно —
В кабаке зипун заложен.
 
 
Всё же, всё же за тебя
Грудь сжимается невольно.
И что наг ты, сердцу больно,
Как ни больно за себя.
 

12 сентября 1926

Сергиев Посад

 
Какие странные народы
С раскосым хитрым блеском глаз
Во имя правды и свободы
Из мглы веков ползут на нас.
 
 
Гостеприимно их одели
И русской кожей, и сукном.
Но ток вражды закоренелой
Сквозит в них беглым огоньком.
 
 
Под желтой маской азиату
От недоношенных свобод
Каких потайных целей надо,
Какой истории здесь ход?
 
 
Гляжу и думаю: мы братья,
Но был и Каин на земле.
И тайный знак его печати
Ищу на узком их челе.
 

25 ноября 1926

Москва

 
Где этот берег, что во мраке
Моих провидений ночных
Мне световые чертит знаки
В пустынных безднах мировых?
 
 
Мои ль там черные затоны
Иль кто-нибудь душе родной,
В ночи погибнуть обреченный,
Перекликается со мной?
 
 
Прочесть я знаков не умею,
Но вижу, вспыхнул уж маяк
Над темной пристанью моею
И начертал призывный знак.
 

13 февраля 1928

Москва

 
Фиолетовый приют
Фантастических дерзаний.
На стенах и там, и тут
Снов Мировича созданья:
 
 
Небывалые цветы,
Пальмы, алые закаты,
Искаженный лик мечты,
Смутный сказ о непонятном.
 
 
Три мадонны – отчий дар.
На старинной шифоньере
Целый маленький базар —
Деревяшки, птицы, звери.
 
 
Вот Кольцовский мужичок,
Вот в кокошнике старушка.
Длинноносый куличок
И неведома зверушка
 
 
С хризолитовым глазком.
Книги – желтая «София»,
Два Шмакова не в подъем.
Приключения лихие
(Корректура «Следопыт»).
 
 
Из пружинного матраса
Канапэ. Над ним горит
Лампа в чепчике атласном.
 

 
Элегантная молельня —
Только угол в образах.
Всё лубочного изделья.
Стены в плахтах и в коврах.
На стенах картин священных
В красных рамках целый строй.
Но Романов Пантелеймон
Прерывает их собой.
На балкон, весьма комфортный,
Итальянское окно.
Книги все святого сорта —
Грешной, светской – ни одной.
Два оранжевые пуфа,
Две кушетки и буфет,
Где стоит посуда глухо,
Где сластей давно уж нет.
Шоколады, мармелады —
Прежний сладкой жизни груз
Изгнан весь, как чары ада
И земных греховных уз.
 

 
Неугасимая лампада
Пред ликом вышитым Христа.
Невдалеке монах рогатый
(Рога – развилины хвоста).
 
 
Здесь Пушкин – маска Крандиевской —
Над ложем Бишиным висит.
На полке – «Таксу» (Коваленский)
Блок терпеливо сторожит.
 
 
Чтоб такса лаем не загнала
«Неопалимой купины»
Туда, где слава обращала
Все купины в пустые сны,
 
 
Марионетки – злобный воин,
Жреца египетского дочь —
В коварстве жутко беспокойном
Колдуют с полки день и ночь.
 
 
Но бабушка со стенки властно
Их отражает колдовство,
И фисгармонии безгласной
Царит над ними торжество.
 
 
Мелодий всех грядущих звуки,
Гармонии небесной свет.
. . . . . . .
Любовно бережные руки
На стол поставили букет.
 
 
Ромашек звезды исполинских
Зимой по стенкам, по коврам
Играют отблески камина,
Даря уют мечтам и снам.
 
 
Сияет зеркало большое
Над самописьменным столом,
Чтоб Биша, сидя за стихом,
Полюбоваться мог собою,
Поэта взором и челом
В лучах свободных вдохновений
И госиздатских достижений.
 

30 июля 1928

Москва

Коловиону (Новикову)

 
Наугольник, отвес, молоток[228]228
  «Наугольник, отвес, молоток...». Коловион – орденское имя знаменитого просветителя и масона Николая Ивановича Новикова (1744–1818).


[Закрыть].
Отчего твои знаки, масон,
Как несделанный в детстве урок,
Отгоняют мой сон?
 
 
Верно ль был разлинован твой день,
Прямы ль к истине были пути?
Безобманную к правде ступень
Ты сумел ли отвесом найти?
 
 
Удалось ли тебе молотком
Вековечную стену пробить,
Чтоб на миг хоть единым глазком
Солнца Истины луч уловить?
 

13 августа 1928

Сергиев Посад

 
Какая темная преграда —
Твой образ на моем пути.
И знаю я, осилить надо
Его, не просто обойти.
 
 
Но чем осилить? Дерзновеньем?
Или смиреньем до конца,
Иль чародейственным забвеньем
Былого твоего лица?
 
 
Иль нужно в кожаной одежде,
Как прародителям в раю,
Снести и стыд, и горечь прежде,
Чем искупить вину свою?
 

18 июля 1928

 
Крякнула-стукнула палка,
Сыплется врозь городок.
Стройки минутной не жалко,
Новый растет теремок.
 
 
Новому также пощады
В резвой не будет игре.
Крякнула палка – и надо
В очередь лечь на ребре.
 

[Июль] 1928

 
На работе в саду латышка
Стройна и, как дуб, крепка.
А лицо у нее – кочерыжка
Капустного кочешка.
 
 
Глаза – оловянные бляшки.
Башмачком энергичный нос.
Под легкою тканью рубашки
Венеры Милосской торс.
 
 
Закусив от усилия губы,
С лопатой железной в руках
Над землею бесплодной и грубой
Опускает за взмахом взмах.
 

14 июня 1929

[СТИХОТВОРЕНИЯ, ПРИМЫКАЮЩИЕ К КНИГЕ «ПРОХОДЯЩИМ И УШЕДШИМ»]

 
Агница Божия, чьей девственной кровью
Омытое
Имя
Ношу недостойно,
Чей образ царит над моим изголовьем,
В томлении ночи лишенный покоя,
Скажи мне, Святая Варвара,
Когда, под рукой Диоскора
Склонясь на колени,
Ты казни ждала неминучей,
Была ль в то мгновенье
Душа твоя мукой охвачена жгучей,
Иль ангелов пенье
Уже доносилось отверстому слуху,
И радостно было пречистому духу
Покинуть земное томленье?
. . . . . . .
Я миг этот знаю,
Когда голова упадает
Под тяжким мечом.
И трава, и весь мир в багрянице
Пролившейся крови предстанет
И в бездны минувшего канет.
Пришел ли к тебе в этот миг
Твой небесный жених?
Агница Божья, Святая Варвара,
 
 
На бездорожьи
Скитаний моих
Я к тебе прибегаю
Из бездны греха:
Умоли твоего Жениха
И мое упокоить земное томленье
В его непорочном селеньи.
 

25 февраля 1923

Сергиев Посад

Танечке Е<пифановой>

 
Фра-Беато-Анжеликовских[231]231
  «Фра-Беато-Анжеликовских…». О Фра Беато Анжелико см. комментарий к стихотворению «Златокрылый, нежный, ясноликий…». Епифанова Татьяна Дмитриевна – сотрудница Гослитиздата, двоюродная сестра Е.Н. Бируковой. Bicoque – хибарка (франц.), «в одном из переулков недалеко от Москва-реки, где жила Ирис [Е. Бирукова. – Т.Н.] со своей двоюродной сестрой Таней и потом с Майей К<ювилье> (впоследствии m-me Ромен-Роллан). В Bicoque фантастическая богемность. Все три молодых существа, в нем обитавшие, жили в “эмпиреях”…» (мемуарная запись в дневнике 5 сентября 1948 г.). Умное делание – практика внутренней молитвы.


[Закрыть]
Занавесок голубых —
Неслучайно в хаос дикий
Занесло четыре их.
 
 
Неслучайно под жемчýгом
В филигранном серебре
Над кушеткой в светлом круге,
Как денница на заре,
 
 
Осеняет Лик Небесный
Ваши сны и Ваш покой.
И застыл в простенке тесном
В умном деланье Толстой.
 

19 апреля 1923

Москва (Bicoque)

Т.Р.; Е.В.Д. и многим

 
Подорожник, подорожник,
Бедный лист земных дорог,
Как же так неосторожно
На земле расцвесть ты мог?
 
 
Только палки, только ноги,
Только грубый чей-то след,
Только пыль большой дороги
Осеняет твой расцвет.
 
 
Но порою для целенья,
Слыша ближнего призыв,
Ты несешь свое служенье
На гноящийся нарыв.
 

20 апреля 1923

Москва

 
Крепким красным светом кроя
Грани царства твоего,
Воспевая голубое
Рек воздушных торжество,
 
 
Округляя мощной дланью
Зелень каменных плодов,
Тяжким молотом титана
Перестроить мир готов.
 

 
Этот остров золотистый,
Этот сладостный закат,
Этот страстный, этот чистый
Афродиты юной взгляд,
 
 
В синеве блаженной моря,
В детской неге пастухов
И вдали, в лиловом взгорье
Элезийских островов —
 
 
Как свирель из давних, нежных,
Ясных, отроческих лет,
Мне доносит безмятежный
Солнца Аттики привет.
 

 
Медвяной пряностью янтарного банана
В просвет берилловых и яшмовых ветвей
Струится солнце песней несказанной,
Колдующей симфонией лучей.
 
 
И лики темные, как идолы немые,
Как изваяния с неведомых планет,
Вливают жутко таинства ночные
В сгустившийся, певучий, сладкий свет.
 
 
Растенья злые чьею-то волшбою
Таинственно над злом вознесены,
И раскаленной красною тропою
Мечты в безумный рай унесены.
 

21 апреля 1923

Москва

Л.И. Шестову

 
Отходя ко сну, невольно
Помню я твои слова —
Горний цвет тропинки дольней,
Отблеск тайный Божества.
 
 
Их суровость снеговую,
Ледниковый острый блеск,
Вспоминая, возношу я
Над былым высокий крест.
 
 
Над могилой место свято.
Здесь окончился наш путь.
Но учителя и брата
Сердце просит помянуть.
 

17 мая 1923

Сергиев Посад

Наташе

 
Под знаком огненным пророка Илии
Пять лет тому назад в орбиту жизни новой
Вошла ты, голосу покорствуя любви.
И в брачный твой венец вплела венец терновый
 
 
Моих страстей и мук неизжитая боль.
Посмею ли сказать, что нет им воскресенья?
Но в этот день коснуться мне дозволь
В спокойствии смиренья и трезвленья
 
 
Узла священного, где Бог меня связал
С твоей судьбой обетом нерушимым
И знаменье-Дитя нам даровал,
Где ты и я слились неразделимо.
 
 
Любви и мук твоих, моих – без грани —
В его очах претворены года —
В такое нежное, победное сиянье,
Как Вифлеемская над яслями звезда.
 
 
Еще сказать тебе хотелось мне сегодня —
Аминь. Да будет всё, что будет впереди.
Пусть только волею не нашей, а Господней
Навеки наши движутся пути.
 
 
И знаю, Остров моего Изгнанья
(Труханов на Днепре, пять лет тому назад) —
Как для тебя день твоего венчанья,
Стал для меня путем в один – в нездешний град.
 

2 августа 1923

Сергиев Посад