Текст книги "Хризалида. Стихотворения"

7

В революционном феврале 1917 г. М.-М. загорелась было идеей организации просветительского издательства[377]377
  Бессарабова. Дневник. С. 167.


[Закрыть], хотела помочь работе М.В. Шика в одном из «исполнительных комитетов» – «но у нее от слов “директивы” и “номера” разболелась голова, и она ушла поскорее»[378]378
  Там же. С. 161.


[Закрыть].

В мае 1917 г. М.-М. уехала из Москвы в Киев, где пробыла до октября 1919. Здесь она перевела пьесу Р. Роллана «Дантон» (принята к постановке в Московском Малом Театре)[379]379
  Там же. С. 222.


[Закрыть]. В августе 1917 г. ушел на фронт ее брат Николай.

В конце сентября М.В. Шик сообщил ей, что его дружеские отношения с давней и общей приятельницей Натальей Дмитриевной Шаховской, дочерью известного общественного деятеля, министра Временного правительства и историка, князя Д.И. Шаховского, перешли в новое качество. Одновременно ей пишет и Н.Д. Шаховская: «Вчера стало ясно, что жизнь моя и М.В. – не разделимы»[380]380
  Шаховская Н.Д. Письмо к М.-М. от 27/IX <19>17 (МЦ. КП 4680/244).


[Закрыть]. Известие, к которому вел ход событий нескольких последних лет[381]381
  М.-М. рассказала об этом подробно в мемуарном очерке «О твоем отце». В первые годы связи с Шиком ее тяготила необходимость таить брачные отношения от его родных. В 1913 году М.-М., почувствовав, что Н.Д. Шаховская входит в жизнь М.В. Шика в качестве важнейшей фигуры, пригласила ее к себе для знакомства – и, поговорив, прониклась уважительной симпатией – «новой любовью». Н.Д. же после разговора с М.-М. решила от М.В. Шика «отойти». Невозможность соединения ни с одной из своих избранниц, трагический тупик, в который заходят его отношения с М.-М., привели к тому, что он всерьез обсуждал с М.-М. идею двойного самоубийства. В каком-то смысле «выходом» из противоречий личных отношений для М.В. Шика стала необходимость отправиться на войну. По письмам военного времени (1915–1916 гг.) видно, как постепенно происходит преодоление отчуждения и постепенное сближение Н.Д. Шаховской и М.В. Шика. На фронте, перед лицом возможной смерти, М.В. Шик смог разобраться в своих чувствах: «пять лет назад я подумал, что верность должна быть поставлена выше и может быть сильнее любви. Пять лет прошло в упорной борьбе с самим собой за это решение. Теперь, перед лицом наиболее ответственных часов моей жизни я увидел, что побежден или что победил; что правда сердца выше и сильнее правды жертвенной воли» (письмо к Н.Д. Шаховской от 26 августа 1917; семейный архив Шиков и Шаховских).


[Закрыть], оказалось сродни духовному землетрясению и застало М.-М. врасплох: колебались сами основы ее веры. Ей начало казаться, что ангел обернулся демоном. «Не верь, Вава, не смей верить, что черт, появляющийся перед Тобою на стене – это я». М.В. Шик заклинает ее преодолеть искушение безумием: «Вава, не верь ни на один час, ни на одну минуту не смей верить, что Ты одна, лицом к лицу с миром, с ужасами земли, с дуновением преисподней. Я так крепко держу Твою руку, что только смерть сможет вырвать ее у меня, и то смерть не телесная, а духовная»[382]382
  Шик М.В. Письмо к М.-М. от 29/Х <1917> (МЦ. КП 4680/266).


[Закрыть].

Устраниться, прекратить общение она не может: этого не позволяет сделать очень сильный материнский компонент ее чувства.

М.В. Шик – и опора ее жизни, и одновременно духовный сын и брат, нуждающийся в ее поддержке и привыкший находить утешение в заботе о ней. Его письма убеждают М.-М. принять ситуацию тройственного духовного союза: «если Ты от меня уйдешь, мне будет нечем жить»[383]383
  Возможно, какой-то отголосок этих событий нашел отклик в романе Даниила Андреева «Странники ночи»: «замысел духовного брака вызывает <…> сложные, противоречивые чувства» у одного из героев этого произведения (роман был изъят при аресте Даниила Андреева и уничтожен; его содержание реконструировано в воспоминаниях A.A. Андреевой — Андреев Д.Л. Собр. соч. Т. 3. Кн. 1. 1996. С. 616).


[Закрыть]. Наталье Дмитриевне Шаховской он пишет: «.. смею сказать Вам: Наташа, мое дело в отношении В.Г. стало нашим общим, нашим единым делом. Иначе я его не мыслю»[384]384
  Шик М.В. Письмо к Н.Д. Шаховской от 20 октября 1917 (семейный архив Шиков и Шаховских).


[Закрыть].

Спустя годы после смерти М.В. Шика и Н.Д. Шаховской пережившая их М.-М. написала для детей мемуарные очерки о каждом из родителей. Вот два эпизода из воспоминаний о Н.Д. Шаховской, относящихся к 1914 и 1941 годам, фиксирующих начальный и конечный этапы их взаимоотношений и многое объясняющих в характере Шаховской.

«Наташа Шаховская, молодая девушка, с задумчивой улыбкой разглядывала елочную игрушку, маленького, изящно сделанного верблюда. Это был мой подарок Наташе.

– Почему верблюд? – спросила она, отчасти уже догадываясь…

– Потому, – ответила я, – что ты являешь собой тот заратустровский “дух тяжести” (<der> tragsam<e> Geist), который Ницше олицетворил в образе верблюда, который спрашивает у жизни: Was ist <das> Schwerste? Что самое тяжелое? для того чтобы, преклонив колена, поднять такую ношу, которая не под силу ни ослам, ни лошадям..»[385]385
  Воспоминания о Н.Д. Шаховской – дневник 20 июля 1947 г.


[Закрыть]. О том же качестве Натальи Дмитриевны писал М.В. Шик: «ее убивает всё, что нужно брать, а не давать»[386]386
  Шик М.В. Письмо к М.-М. от 10/23.07.1918 (МЦ. КП 4680/268).


[Закрыть]. «Духовная внутренняя красота заливает, светится и насыщает всё существо Натальи Дмитриевны. При ее очень как будто обыкновенной (некрасивой) внешности она прекрасна. Красивыми у нее были только глаза, но ими освещено всё ее лицо, весь ее облик. Мария Болконская без всяких поправок»[387]387
  Бессарабова. Дневник. С. 213. Запись датируется июлем 1917 г.


[Закрыть].

Поразительная сцена запечатлена в дневниковой записи М.-М. от 20 июля 1947 г., сделанной к пятилетней годовщине смерти Н.Д. Шаховской. Действие происходит зимой 1941 г. под Малоярославцем, идет пятый год со времени ареста М.В. Шика (25 февраля 1937 г.; о том, что его вместе с десятками других расстреляли в Бутово, никто тогда не знал). На руках у Натальи Дмитриевны четверо детей: «тут горе ведет на горную вершину, где снежная церковь».

«Н<аташа> вернулась после целого дня скитания по окрестностям, где меняла в деревне на муку и мерзлую картошку всё, что было в домашнем обиходе – и белье, и подушки, и платья. Для прокормления 12 человек – своей семьи и шести старух[388]388
  Двенадцать, считая Н.Д. Шаховскую и М.-М., мать М.В. Шика Гизеллу Яковлевну, мать Н.Д. Шаховской Анну Николаевну Шаховскую и ее двух сестер К.Н. и Ю.Н. Сиротининых, помощницу по хозяйству монахиню Пашу, беспомощную больную соседку Матрену и четверых детей от 11 до 18 лет, по мере сил помогающих в домашнем хозяйстве (старший сын, Сергей, был в эвакуации с университетом).


[Закрыть], приютившихся в дни войны под ее кровом. Она стояла, прислонясь спиной к печке-голландке и тщетно пытаясь отогреться. Когда я стала рядом с ней, она обернулась ко мне лицом, бледным, измученным, но озаренным внутренним светом.

– Хорошо, Баб Вав? – проговорила она полуутвердительно.

– Что хорошо? – спросила я.

– Что мерзнем и никак не можем отогреться, что голод, разруха, бомбы над головой летают.

И помолчав, тихо прибавила:

– Хорошо страдать со всеми. И за всех.

Крылья у души отросли, и не могла она утолиться иной мерой любви к Богу и к людям».

8

В 1918 г. М.В. Шик принимает решение креститься. Это происходит в Киеве. Его крестной матерью становится М.-М., крестным отцом – друг и одноклассник по пятой московской гимназии, художник В.А. Фаворский. 23 июля 1918 г., в день Ильи Пророка, М.В. Шик и Н.Д. Шаховская венчаются. Обручальное кольцо, где были вырезаны слова: «Свете радости. Свете Любви. Свете преображения», – М.-М. передала Н.Д. Шаховской, «и оно было на руке ее в день ее венчания с М.В. А у него на руке было два кольца: одно с ее именем, другое, серебряное – с моим»[389]389
  19 августа 1946.


[Закрыть].

«Наивным и слепым дерзновением мы вообразили, что это наш путь на Фавор, где ждет нас чудо преображения греховного нашего существа в иное, высшее. Тройственный союз наш и наше взаимное в ту пору самоотреченное горение Любви казалось нам лестницей, по которой мы уже чуть ли не достигли уже самой вершины Фавора. Но очень скоро стало ясно, что никто из нас не созрел до представшего перед нами повседневного подвига самоотречения (ближе всех к нему была в Боге почившая “мать Наталия”). – И начался для нас путь великих искушений и тяжелых испытаний – главным образом, для меня и М<ихаила>. Наташа была уже на высшей тропинке, и ее они задевали только отчасти, как отражение переживаемого ее спутниками. Сейчас записываю это для детей наших, чтобы стал понятен для них смысл дальнейшего сопутничества моего с их родителями. Через какие-то сроки оно превратилось в крепкую, родственно-дружественную связь – но у меня уже был свой одинокий внутренний путь. И был уже к концу пути приобретен нами опыт, что не может быть тройственного духовно-брачного союза там, где два лица объединены кроме этого узами телесного брака, семьи, деторождения».

«Несбыточный на земле тройственный духовный брак. Года 3–4 веры в него». Невозможность осуществления этой утопии постигалась постепенно: катастрофа духовной жизни требовала преодоления «всякой условной и относительной символизации»[390]390
  Выражение из статьи Н. Бердяева «Новое христианство (Д.С. Мережковский)» (http://www.vehi.net/merezhkovsky/berdyaev.html).


[Закрыть], а не ее обновления, которой и была эта утопическая попытка.

9

Будничная же жизнь была наполнена и другими событиями. В июле 1918 г. в Киев из Москвы приезжает семья Льва Шестова. М.-М. занята новым литературным замыслом: «В стихах, в стиле “Монастырского”, без рифм только, хочу поднять с воскресающей любовью жизнь отца – Псков, странничество его, монастырь и жажду “нового неба и новой земли”. Как только я это задумала, само что-то хлынуло из тайников лесных, со дна озер псковских, из тех необозримых далей, какие врываются в жизнь, если осмелиться сломать стенки единичного своего сознания. Называться роман будет: Егорий странный. А весь цикл: Взыскующие града»[391]391
  Письмо к М.В. Шику от 22 июля (5 августа) 1919 (МЦ. КП 4680/259).


[Закрыть]. Пишет рецензию на появившиеся в печати части книги Андрея Белого «На перевале»[392]392
  Малахиева-Мирович В. О кризисе сознанья // Зори. 1919. № 1. С. 43–4. В письме к Н.С. Бутовой от 17 апреля 1919 М.-М. уточняла: «Я написала для “Зорь” о “Кризисе сознанья” и “Кризисе мысли”» (МЦ. КП 4680/121).


[Закрыть]. Вокруг М.-М. возникает литературный кружок, аналогичный московской «Радости», в центре занятий – Ибсен и Метерлинк[393]393
  Рефераты «о быте, о воле, о свободе, о правах и обязанностях личности», о Гедде Габлер, о Юлиане Отступнике (Письмо М.-М. к О. Бессарабовой от 19 марта 1919 г.// Бессарабова. Дневник. С. 278).


[Закрыть]. Занимаются в кружке сестры Алла и Елена Тарасовы, Таня и Наташа Березовские (дочери Л. Шестова), Ариадна Скрябина (дочь А.Н. Скрябина). Большую потребность в духовном общении с М.-М. испытывает вдова композитора Татьяна Скрябина, потерявшая летом 1919 г. любимого сына Юлиана… Бытовые условия жизни в революционном Киеве постепенно становятся таковы, что М.-М. приходится делить кров с семьей Шестова, а также со Скрябиными – в киевской квартире Даниила Балаховского.

Последние дни, прожитые рядом с Шестовым, – в поезде, увозящем их в октябре 1919 из разоренного гражданской войной Киева на юг: «всю дорогу до Харькова с замиранием сердца прислушивалась на остановках, не раздается ли: “Бей жидов, спасай Россию”». Шестов с семьей на время оседает в Харькове, а в начале 1920 г. покидает Россию навсегда, уплывая на французском пароходе из Севастополя. М.-М. прорывается через Ростов в Новочеркасск, к Татьяне Скрябиной. Затем возвращается в Ростов: читает «лекции в театре», «на курсах и в кинематографе для детей»[394]394
  Бессарабова. Дневник. С. 304, 308.


[Закрыть], «в народном университете (говорят “блестяще”). Читала психологию детского возраста фабричным работницам».

В годы гражданской войны погибают ее младшие братья Михаил и Николай, в 1919 г. умирает в сумасшедшем доме от голода сестра Анастасия.

Забрав к себе в Ростов из Воронежа ослепшую мать, летом 1920 г. М.-М. приезжает с ней в Москву, а в августе перебирается в Сергиев Посад, где с 1918 г. живут Михаил Владимирович и Наталья Дмитриевна. Некоторое время с М.-М. и ее матерью делит кров самая близкая из ее учениц Олечка Бессарабова[395]395
  «Со светящейся нежностью Наталья Дмитриевна [Шаховская – Т.H.] сказала, что я похожа на Вавочку как дочь, что я интуитивна» (июльская запись в дневнике 1917 г. О. Бессарабовой (Бессарабова. Дневник. С. 213)). Ср.: «Ольга Форш [остановившаяся на ночлег у Бессарабовой и М.-М. в Сергиевом Посаде в октябре 1922 – Т.H.] очень вознегодовала за то, что во мне “часть астрала” Варвары Григорьевны» (Там же. С. 499).


[Закрыть]. Вместе с М.В. Шиком М.-М. работает в педагогическом техникуме (иногда его называют институтом), она – заведующая дошкольного отделения и лектор[396]396
  Там же. С. 325.


[Закрыть]; «живет в суровой бедности»[397]397
  15 октября 1925 г. О. Бессарабова записывает о М.-М.: «В Доме младенца она давно уже не работает» (там же. С. 644).


[Закрыть]. Почти ежедневные встречи с М.В. Шиком для нее теперь ежедневная, горько-сладкая пытка, потому что «в пределах жребия земного» их пути уже разошлись. Утопия одновременно и давала силы, и отнимала их, и мучила М.-М.

«Длинный зимний вечер. Крохотный чадный ночник. Ни читать, ничем другим заниматься нельзя. Если в такие вечера не было в техникуме лекций, до чаю лежишь на кровати в своей комнате в полном молчании, хотя в смежной комнате сидит на своей кровати слепая мать с чулком и тоже молчит». Безнадежность, пронзившая ее существование, приводит к тому, что в 1922 М.-М. заболевает и повергается «в состояние такого упадка сил физических и душевных», что доктор, наблюдающий полное отсутствие воли к жизни, не знает, кто из двух больных – мать или дочь – уйдет первой.

«Три духовных усилия, три волевых напряжения требует судьба от человека, когда приходят к нему большие испытания. Когда приоткрывается трагическое лицо жизни. Он должен то, что послано ему на его пути, прежде всего, принять. Это подвиг веры, акт сыновнего доверия к Пославшему испытания. В этом же акте он должен ниспосланное ему поднять. Здесь уже необходимо и волевое усилие, <…> чтобы сделать акт веры актом воли, чтобы слить эти два потока в душевном русле. И третье, чего требует от веры и от воли жизнь: нужно принятое и поднятое нести. И нести до конца. Здесь нужна непрестанная уже работа духа и воли в точках соединения ее с нервами с плотью: Крестоношение». К этой мудрости М.-М. пришла не сразу[398]398
  «”В неведении, забвении и окаменелом нечувствии сумасшедшего эгоизма” (выражение Л. Толстого) прожила я первые три года из восьми сергиевских лет моего сопутничества с матерью… Ожесточенное бурное неприятие в сторону матери и еще одного близкого мне лица, вспышки мучительной злобы, по существу, в др. времена несвойственные мне – это было уже следствием одержания [бесом. – Т.Н.]. Это особое состояние прошло <…>, главным образом при помощи молитвы» (М.-М. [Тетрадь о матери]).


[Закрыть].

Катастрофа будет изживаться годами, затянуться экзистенциальной трещине помогут и непрерывная внутренняя работа М.-М., и сестринское отношение к ней Н.Д. Шаховской, и цемент веры, и сам ход времени, и стихи. Именно на эти годы приходится пик поэтической продуктивности М.-М.: II «том»[399]399
  Переписанного О. Бессарабовой собрания стихотворений М.-М.


[Закрыть] (1920–1921 гг.) содержит 309 стихотворений; III (1921–1924 гг.) – 807; IV (1925–1927 гг.) – 320. М.В. Шику посвящены ее книги «Братец Иванушка», «Орион», «Остров изгнания»[400]400
  30 мая 1949 г.: «Целый день провела с Мировичем Сергиевских лет. Зарылась в черновики его стихотворства. Нездоровое для души занятие. Узколичного характера лирика невысокой художественной ценности (и всё на темы, какие бы лучше забыть). Значительнее остальных вещей цикл «Утренней звезды» – встреча Души с Люцифером… Десятка два более или менее удачных отражений моментов той или иной настроенности поэта… И только». Эта самооценка субъективна и далека от истинного положения дел: как раз цикл «Утренняя звезда» получился, на наш взгляд, наименее цельным и в художественном отношении наиболее слабым по сравнению с другими книгами «сергиевских лет».


[Закрыть].

Материально М.-М. еле сводит концы с концами, выручают публикации детских стихов и редкие переводы, которые помогает добывать М.О. Гершензон; он же регулярно оповещает о нуждах Варвары Григорьевны Шестова и в 1923–1925 гг. из письма в письмо напоминает ему: «Если хочешь сделать доброе дело, пришли Варв<аре> Григ<орьев>не пару новых, только что вышедших франц<узских> романов, особенно с социальной подкладкой»[401]401
  Из письма от 29 марта 1924 г. – Гершензон М.О. Письма к Льву Шестову (1920–1925). Публикация А. д’Амелиа и В. Аллоя. Минувшее. Вып. 6. М., 1992. С. 291 (см. также с. 297, 298, 301, 309). Как раз в это время (совпадение или Шестов все-таки прислал?) М.-М. (совместно с Л. Гуревич) переводит два производственных социальных романа П. Ампа с гастрономическими названиями: «Свежая рыба» и «Шампанское» (оба – М., 1925; последний вышел повторно в 1927 (М.-Л.)). Любопытно, что эти же романы Ампа в 1925 и 1927 соответственно вышли в переводе Д. Благого. Вообще же неутомимый Амп накормил и других литераторов: его переводили (или редактировали чужие переводы) Б.К. Лившиц, О.Э. Мандельштам, А.И. Дейч, Е.Л. Ланн, Ф. Сологуб, Г.П. Федотов, Р.В. Иванов и др. В переводах М.-М. и В.О. Станевич вышли книги рассказов Ампа «Люди» (М., 1924) и «Железный Репей» (М.-Л., 1927). В 1924 в переводе М.-М. вышел роман Р. Доржелеса «Пробуждение мертвых».


[Закрыть]. Если бы не заботы друзей, М.-М. «вместо той, сравнительно благополучной – и спокойной нужды (без голода), в какой прожила это время, легко дошла бы до степеней такой нищеты, где она является уже во всей своей закоснелости, неумытости и беспомощности»[402]402
  Из письма М.-М. к И.А. Новикову 7 апреля 1927 г. (РГАЛИ. Ф. 343. Оп. 4. Ед. хр. 746. Лл. 71–71 об.). Благодарю А.Л. Соболева, любезно поделившегося копией документа.


[Закрыть].

Рождение в 1922 г. первого сына Натальи Дмитриевны и Михаила Владимировича Варвара Григорьевна восприняла мистически: «Мы с Наташей ждали Сережу как чудесное освещение тройственного нашего союза. (Мое участие – вне физической стороны брака, но с правами материнства (что оказалось утопией). “Чудесным” в его появлении на свет было то, что мать его считала себя обреченной на бездетность <…>), когда я увидела его во сне в центре звездного неба, и он сказал мне, что его имя “Астрей”, и потом оказалось, что он родился в день празд<нования> памяти св. Астерии <…> Еще до рождения его Наташа Ш., называла, обращаясь ко мне “наше дитя”». «Сыновность Сергея (обетованная и подтвержденная свободным даром Наташи, когда С. был еще в ее чреве)»[403]403
  Позже в дневнике М.-М. не раз будет обращаться к нему как к потенциальному читателю: «Прочти, Сережа, вот какие книги, когда вырастешь (о класиках не пишу здесь. Их без меня прочтешь):
  1. Бонзельса – Индию (эти дни путешествую с ним по Индии).
  2. Поль Виктор. Боги и люди.
  3. Патер – Воображаемые портреты.
  4. Гуро – Шарманку (всю книгу).
  5. Анатоля Франса. Певец из Кимэ.
  6. Войнич. Овод (любила в ранней молодости).
  7. Вернон Ли – Италия.
  В них ты встретишься со мною.
  8. Метерлинка (не всё, но многое).
  А из классиков я любила интимно, по-настоящему: Лермонтова, часть Пушкина. Гетева Фауста, Манфреда и Каина, Гамлета, Бранда…».


[Закрыть].

«“Я никогда не видела, чтобы так была женщина влюблена в годовалого ребенка, как ты в Сережу” – сказала мне однажды мать моя в Сергиевские дни». Так, как это делают матери, М.-М. вела тетрадь, где фиксировались первые улыбки, шаги, необычные словечки Сережи.

Н.Д. Шаховская и М.В. Шик с сыном Сережей.

В.Г. Малахиева-Мирович (вверху слева) и О. Бессарабова (внизу справа).

Портреты М.-М. этого времени: «Какие у нее лучистые глаза, – светлые, сияют»[404]404
  Из письма В. Затеплинской к О. Бессарабовой от 20 января (2 февраля) 1921 г. (Бессарабова. Дневник. С. 346).


[Закрыть], «Вавочка сегодня прекрасна. Синие искрящиеся глаза (даже какие-то лиловые, как фиалки), серебряные искры волос и лица и руки – как искры. Не лучи, не тихий свет, а искры и молнии. И как она еще молода и красива, просто по-женски красива! А ей уже 53 года!»[405]405
  Запись (август 1922) в дневнике О. Бессарабовой (Бессарабова. Дневник. С. 490).


[Закрыть]

В декабре 1925 г. М.В. Шика арестовали и после полугодового тюремного заключения выслали в г. Турткуль (Туркестан). М.-М. помогала Н.Д. Шаховской управляться с детьми (Сережей, Машей и родившейся уже после ареста отца Лизочкой). Та, сама находясь на пороге бедности, заботливо уделяла потерявшей регулярную работу М.-М. небольшую часть от своих заработков и писала Шику: «У меня великая радость духовная – о Ваве. Верю, что это по твоим молитвам она теперь так стала нам близка. Велий Бог, творяй чудеса! Ей очень помог Аничкин и Катин отец»[406]406
  Из письма Н.Д. Шаховской М.В. Шику от 20 июля 1926 г. (Семейный архив Шиков и Шаховских). Упомянутое лицо – епископ Дмитровский Серафим (Звездинский Николай Иванович; 1883–1937), священномученик.


[Закрыть]. В ссылке М.В. Шик был рукоположен в священники. В мае 1927 г. к нему ненадолго приехали Наталья Дмитриевна и пятилетний Сережа.

Видимо, в связи с арестами в Сергиевом Посаде уничтожается часть семейного архива М.-М.: «То, что было в нем ценного, начиная с писем и записок отца… мои разного рода заметки и стихотворения были сожжены по недоразумению при жизни моей матери <…>, боявшейся “Нет ли в Вавичкином сундучке чего-нибудь интимного, или из молодых лет, когда в партии была социалистической. А теперь надо всё по-другому – коммунистом непременно надо быть”, послушались ее и сожгли, я была далеко»[407]407
  7 августа 1950.


[Закрыть].

В декабре 1927 г. М.В. Шик возвращается в Сергиев, недолгое время служит в храме святых Петра и Павла, а затем Сергиев приходится покинуть – там опять начинаются аресты. В конце 1928 семья М.В. Шика поселяется в деревне Хлыстово, близ станции Томилино Казанской железной дороги.

Под новый 1929-й год умирает мать М.-М. Спустя несколько месяцев М.-М. удается переехать из Сергиева в Москву.

Десятилетие в Сергиевом Посаде (с осени 1920 до весны 1930) – помимо преодолеваемых личной драмы и трудностей быта – наполнено (особенно до 1927 года, в котором аресты и высылки священников стали особенно интенсивны) общением М.-М. с семьями художника В.А. Фаворского, историка церкви о. С. Мансурова (до его вынужденного отъезда в 1925-м), скульптором И.С. Ефимовым, семьей В.В. Розанова, о. П. Флоренским, о. С. Сидоровым.

С 1930 г. под некоторыми стихами М.-М. вместе с датой появляется подпись «Малоярославец» – в этом городе, в 120 км от Москвы, поселилась семья М.В. Шика. Приезжая в Малоярославец, М.-М. помогает устраивать домашние детские спектакли (в 1936-м ставят сцену из «Бориса Годунова»). Дети М.В. Шика называют ее Баб-Вав.

10

В 1930-е годы становится всё труднее найти литературную работу. В 1935 она берется за перевод романа Дидро, но этот труд становится душевно непереносим и, видимо, остается незавершенным: «Вдруг поняла в “Bijoux indiscrets”[408]408
  «Нескромные сокровища» (франц.) – роман Д. Дидро.


[Закрыть] – на 30-й странице перевода – весь непристойный их эротизм. Стало тошно над ним работать. Тошно и обидно. Могла бы на что-нибудь другое пригодиться – моя любовь к слову, к стилю, к чужому творчеству». В 1936 пишет биографию русского актера Щепкина, однако редактор Детгиза И.И. Халтурин ее отвергает. Решается вести переписку с авторами относительно их рукописей в «Пионерской правде», но сразу же выясняется, что «переписываться надо с детьми (!)… с целью “не дать заглохнуть возможному Пушкину” (!)». В 1937: «Странно огорчило меня, что “Труд и знание” сначала приняло, а сегодня вернуло мне игру мою “Сто пословиц”». В 1939: «В ответ на мое нравственное томление по работе и на жизненную важность заработка, мне послано, пусть кратковременное, секретарство у Москвина (депутат, народный артист)». Весна 1941: «Мировичу предложили (Москвин) сделать монтаж “Педагогической поэмы”. Вчера. А сегодня Мирович предложил Алле [Тарасовой. – Т.Н.] сделать для нее монтаж “Родины” (для концерта, для радиопередач). Похоже на то, что Мирович в 72 года приобретает, наконец, какую-то рабочую колею. И выйдет, может быть, из состояния паразитизма. В добрый час, мой брат-осёл!»

Московская жизнь М.-М. проходит среди старых друзей: в Москву переезжает ее гимназическая подруга Леонилла Тарасова, по-прежнему открыт для М.-М. гостеприимный дом Добровых[409]409
  Дом московского врача Филиппа Александровича Доброва, в семье которого вырос Д. Андреев. Об этой семье см. подробнее в кн.: Громова Н. Предисловие // Бессарабова. Дневник. С. 10–13.


[Закрыть]. Наиболее близки ей в это время скульптор И.С. Ефимов и поэты-«филиверсусы»[410]410
  Слово изобретено одной из знакомых М.-М., называемой в дневнике «Н. Ас.» (уточнить, кто это, пока не удалось).


[Закрыть] («не могущие или не желающие» печататься, «читающие стихи только друг другу»): Даниил Андреев, мировоззрение которого формировалось не без серьезного влияния М.-М. («Вот еще одно существо, с которым было бы естественно для меня видеться каждый день»)[411]411
  Дневниковая запись 19 апреля 1947. См. также: Малахиева-Мирович В.Г. О преходящем и вечном. Дневниковые записи (1930–1934). Подгот. текста, вступ. и примеч. Н. Громовой // Новый мир. 2011. № 6. С. 139–140.


[Закрыть], Евгения Николаевна Бирукова[412]412
  Евгения Николаевна Бирукова (1899–1986) – переводчица хроник Шекспира, «Трагической истории доктора Фауста» Кристофера Марло, романов Вальтера Скотта, Александра Дюма, Мопассана, Майн Рида, Жюля Верна, Г. Дж. Уэллса, стихов Тагора, Аргези и др. «В разгар работы над сборником песен Шуберта М.В. Юдина называла ее своей “основной переводчицей”, но ни одна из песен в ее переводах в изданный сборник не вошла (тексты переводов Бируковой находятся в архиве М.В. Юдиной в ОР РГБ, Ф. 527). Е. Н. Бирукова переводила также по заказу М.В. Юдиной тексты кантат Баха. Письма Е. Н. Бируковой к М. В. Юдиной находятся в архиве последней (там же, карт. 11, ед. хр. 9)» (комментарий к главе из воспоминаний М.В. Юдиной «Создание сборника песен Шуберта» – http://judina.ru/sozdanie-sbornika-pesen-shuberta/). Некоторое время М.-М. жила у Бируковых. Вот что писал об этом М.В. Шик: «Был я для свиданья с ней у Бируковых и очень огорчился тем, как хозяева почти не скрывают, что тяготятся ею. Знаю, что при Вавиных свойствах это почти неизбежно, и всё же ужасно Ваву жаль» (Письмо к Н.В. Шаховской 11 апреля 1934 г. Семейный архив Шиков и Шаховских). В 1958 г. Бирукова написала стихотворение «Памяти Варвары Григорьевны Мирович»: «…Верю, верю, Господь тебя приютил / В обители тихой и строгой. / Все скитанья рассудка земного простил, / Ибо ты возлюбила много…» (Семейный архив Шиков и Шаховских).


[Закрыть], П.А. Журов[413]413
  См. о нем: Субботин С.И. «…Мои встречи с Вами нетленны…». Вячеслав Иванов в дневниках, записных книжках и письмах П.А. Журова // НЛО. № 10 (1994). С. 209–31.


[Закрыть]. Своей жилплощади у М.-М. нет, она семь лет кочует по домам и дачам друзей: «страннический посох, / Знак моей беспечной нищеты», о котором она писала еще в дореволюционную пору, становится символом ее жизненного уклада.

В 1934 году М.-М. записывает в дневник: «Я перестала быть поэтом и не могу рассказать себе, как сегодня зарождалось на моих глазах облако и как оно вытянулось лебединым крылом ввысь и заголубело там, и растаяло. И что это было для меня, бывшего лирика. Ольга <Бессарабова> сказала с ужасом: “Какие плохие стихи у вас 33 года!” Это верно. И всего их штук 7–8 за четыре месяца». Ее поэтическая продуктивность, и в самом деле, падает, стихи отныне приходят лишь изредка: главным литературным делом становится дневник.

Так же, как и одна из ее неизданных поэтических книг, он называется «О преходящем и вечном»[414]414
  Название можно воспринимать как полемическую реплику в диалоге с Е. Лундбергом, назвавшим свою книгу «От вечного к преходящему» (Берлин, 1923; подмечено Н. Громовой: Новый мир. 2011. № 6. С. 134). Формально дневник М.-М. обращен к сыну Шика и Шаховской Сергею.


[Закрыть]. Начатый в 1930-м году, дневник велся до последних месяцев жизни М.-М. в течение 23 лет; его объем – 180 «общих» тетрадей. В жанровом отношении он представляет собой сложное образование: с записями мемуарного характера (редко чисто портретными, но чаще подобранными из разных эпох ее жизни с целью осветить какую-то одну проблему) соседствуют размышления о сиюминутном и злободневном, бытовое дает импульс интроспекциям; в документальное повествование (о судьбах друзей и знакомых,

0 спасающихся в Москве от голодомора украинцах, о буднях военной Москвы, о жизни в Малоярославце под немцами) включаются интереснейшие литературные произведения, целиком выдуманные (возрождая античные «разговоры в царстве мертвых»[415]415
  «Некрополисные встречи» (словечко М.-М.).


[Закрыть], М.-М. записывает свои воображаемые диалоги с А.П. Чеховым, Л.H. Толстым, П.Я. Чаадаевым, М.Ю. Лермонтовым, A.C. Пушкиным. Иногда этот разговор происходит между тремя лицами: в одном из них, например, с ней беседуют Лесков и Лев Толстой). В тетради дневника попадают и стихотворные экспромты, которые, не имея возможности дарить что-либо другое, М.-М. любила преподносить близким в дни их рождений. Здесь же и выписки из читаемых мемуаров Андрея Белого, стихотворений Хлебникова, дневников Толстого, записи припомнившихся стихотворений сестры, А.Г. Малахиевой. Дневник-эпопея, ведущийся для себя и – одновременно – в расчете на читателя из будущего. «Осколки прожитых дней. Зачем они? Кому могут понадобиться? Не знаю. Они попали мне в глаз. И если я <их> не извлеку на эти страницы, они будут мешать “видеть, слышать, понимать”. Вероятно, для этого и нужно их записать. Только для этого»[416]416
  21 сентября 1942.


[Закрыть].

11

В феврале 1937 г. был арестован М.В. Шик[417]417
  Дочь М.В. Шика и Н.Д. Шаховской-Шик, Е.М. Шик, рассказала о «последнем подарке маме»: «когда она на следующий день поехала в Москву, чтобы сообщить родителям и друзьям о случившемся, то в вагон, где она сидела, конвоиры ввели папу – его тоже везли в Москву. Они сидели в разных концах вагона, но переговаривались взглядами, мама что-то написала на запотевшем стекле, а он нарисовал на своем окне крест – последнее благословение и принятие своего пути…» (Шик Е.М. Воспоминания об отце // Альфа и Омега. 1997. № 1(12) // http://www.damian.ru/Svidetelstva_o_vere/shik/vospominania.html).


[Закрыть]. М.-М. записывает в дневник: «Ангел с мечом огненным, попаляющим всё на пути своего полета, пролетает иногда над целой страной, иногда над одним городом, и всегда на земле над какой-нибудь группой лиц – над шахтой, над войском, над семьей и над отдельными, одиноко гибнущими людьми. Оттого молятся в ектиньи “о еже избавитися нам от глада, мора, труса, огня, меча, нашествия иноплеменных” и “от болезни, печали, клеветы людской”…

Ангел с огненным мечом пролетает над дорогим мне домом.

И хоть верю, что он может погубить только внешнее благосостояние, только здоровье, только жизнь, не душу – шелест его крыльев пугает и томит сердце. Как в ночь, когда Сын человеческий “плакал и тужил” в Гефсиманском саду, хочется молить: да мимо идет чаша сия! Мимо Сергея, мимо его отца, его матери, мимо моего сердца. И нет сил сказать из самой глубины по-настоящему: “Пусть будет не так, как я хочу, а как хочешь ты”»[418]418
  4 августа 1937.


[Закрыть].

Насколько возможно, М.-М. поддерживала оставшуюся одну с пятью детьми Наталью Дмитриевну Шаховскую[419]419
  См. ее рассказы: Шаховская-Шик Н.Д. Рассказы о детях // Альфа и Омега. 1997. № 3(14); Она же. О себе для детей // Там же. 2002. № 4 (34).


[Закрыть], отдавая часть своей пенсии (ее удалось оформить в 1927-м). Теперь надо всем возобладало «чувство сестринской любви, обожания и преклонения перед высокими душевными качествами <…> матери “моих детей” – наш общий с ней термин в те годы»[420]420
  3 декабря 1952.


[Закрыть].

Глядя на Наталью Дмитриевну, ее детей, М.-М. невольно подводит итоги своей жизни. Записывает в дневник фразу одной из своих воспитанниц: «Женщина, у которой нет ребенка, не может не считать свою жизнь проигранной»[421]421
  Ср. реакцию А. Герцык на соответствующее место в статье М.-М.: «В новой “Р<усской> м<ысли>” будет статья Мирович о ее разговоре с Толстым, когда он вдохновенно сказал: “Это великое избранничество – не иметь семьи и детей!” Ты понимаешь? Я плакала, читая эту статью в корректуре, потому что там каждое слово Толстого – то самое, что нужней и верней всего для меня» (январское письмо г. к Е.К. Герцык – Сестры Герцык. Письма. СПб., 2002. С. 210).


[Закрыть].

«В последние годы то и дело подступало к горлу тошное ощущение стерильной бесплодности жизни, нули итогов по всем линиям всех областей ее. И больше всего там, где стихи мои» (1938). «В трех областях я могла бы проявить то, что мне дано: могла бы быть лектором, педагогом (дошкольным) и в какой-то мере писателем. И во всех этих трех областях я не сделала ничего заметного, не сыграла никакой роли, о которой стоило бы говорить. Тут не только паралич воли. Тут недостаток привязанности к той или другой профессии, сознание, что она не в силах наполнить жизнь нужным содержанием, и страх быть зарегистрированной в ней, прикованной в ней до конца жизни… было много на моем пути чисто русских исторических отвлечений в сторону – и революция, и богоискание, и толстовство, и теософия».

Отождествляя себя с евангельской бесплодной смоковницей, М.-М. возвращается к смыслу евангельской притчи: «В детстве мне было непонятно, как мог учитель божественной любви, сама Любовь, воплотившаяся в человеке, проклясть бесплодную смоковницу за то, что она не приносила плодов. И она от его проклятия засохла. Было искушение думать: не лучше ли было бы вместо проклятия так благословить это несчастное дерево, чтобы оно чудом покрылось плодами в одно мгновение. Сейчас понимаю, что такое чудо отняло бы весь смысл жизни у смоковницы. Смысл ее не в том, чтобы оказаться увешанной плодами, а в том, чтобы земную кару в себе претворять в новую форму жизни (плоды). – Об этом же “царство Божие берется усилием”»[422]422
  8 августа 1940.


[Закрыть].

Этой трудной работой – претворением «земной кары» (т. е. предложенных судьбой обстоятельств) в отрефлексированный текст о человеке, в письменный опыт, который может быть передан грядущим поколениям, – М.-М. и была занята два последних десятилетия своей жизни.