Текст книги "Хризалида. Стихотворения"

 
С безумным грохотом трясется грузовик[186]186
  «С безумным грохотом трясется грузовик…». Стихотворение густо зачеркнуто, потом восстановлено.


[Закрыть],
И машут красными знаменами ребята.
О, революция! Пора сменить твой лик
И тряпку красную в архив былого спрятать.
 
 
Довольно встрясок, крови и игры.
Есть высшее тебе предназначенье —
Взнести свободный дух на самый верх горы,
Откуда новое пойдет времен теченье.
 
 
Извечною борьбой, ребяческой игрой,
Ты старых ценностей живешь перетасовкой.
И только слово «класс» наивною уловкой
На красном знамени несешь перед собой.
 

1 мая 1926

Москва

 
Не знает, не знает,
В земле истлевая
Весною, зерно,
Что сила живая
В нем жизнь созидает
Из праха давно.
И в черной могиле
Уж корни пробились
К источнику вод.
И стебель зеленый
Из темного лона,
Воскреснув, встает.
 

2 мая 1926

Москва

 
Всё полынь да полынь…
На полях, в пустырях,
На межах, на высоких песчаных буграх
И в лощинах полыни так много,
Точно этою горькой и крепкой травой
Заросли все окрестные долы…
 
 
Где же ты, медуница и мак огневой,
Где же ты, колокольчик лиловый?
Заглушила, убила их в поле полынь,
Не цвести им отныне, как прежде.
Но всё так же небес бесконечная синь
Бесконечною дышит надеждой.
 

Июнь 1926

Серебряный Бор

М.В.Ш.

 
Повернулись раз и раз колеса[187]187
  «Повернулись раз и раз колеса…». Посвящено М.В. Шику, который был арестован в декабре 1925 г. и после полугодового тюремного заключения выслан в г. Турткуль (Туркестан). Башня Сумбеки – в Казанском кремле. С нею связано много легенд. Здесь, видимо, башня Казанского вокзала.


[Закрыть],
Зарыдал прощально паровоз.
Над перроном вздохом плач пронесся.
Боже, сколько в мире слез!
 
 
Все пути Твои политы ими.
Больше всех – изгнанья крестный путь.
Далеко уж реют кольца дыма,
Прожитого сердцу не вернуть.
 
 
С громким стуком семафор закрылся.
Кто-то поднял стонущую мать.
Если б дать ей ласточкины крылья,
Чтоб в Самаре сына повидать…
 
 
Смотрит башня красная Сумбеки.
Циферблата медный глаз жесток.
Заступись, Господь, за человеки,
Да не правит нами Рок.
 

8 июня 1926

Москва

 
Парусина занавески
Словно парус над кормой.
На балконе с легким плеском
Веет свежестью морской.
 
 
Словно белых чаек стая,
Надо мною облака
Пролетают, в небе тая,
Им и жизнь, и смерть легка.
 
 
У меня же в сердце горы
И сомнений, и грехов.
И небесные просторы
Шлют укоры мне без слов.
 

24 июня 1926

Москва

 
Я иду по знойным тротуарам.
Беспощадна неба синева.
Дышит ярой жгучестью пожара,
Как в плавильне, плавится Москва.
 
 
По щекам у женщин полуголых
Струями стекает липкий пот.
Кружатся асфальтовые смолы,
За углом автомобиль ревет.
 
 
Кажется, вот-вот в предельном зное
Всё вокруг развеется, как сон.
Тяжкий грохот сменится покоем,
И падет во прахе Вавилон.
 

2 июля 1926

Москва

 
У моря Галилейского ладья[188]188
  «У моря Галилейского ладья…». Назорей – буквально: иудейский отшельник, давший обет не есть винограда и не употреблять произведенных из него продуктов (прежде всего, вина), не стричь волос. На кресте Иисуса было написано «Иисус Назорей, Царь Иудеский» (в значении «назарянин», житель города Назарета). Мрежа – рыболовная сеть. Симон, а потом Андрей – неточность: первым был позван Андрей.


[Закрыть]
На голубых волнах качалась у причала.
Смиренных рыбаков среди песков семья
Чинила сеть и псалмы распевала.
 
 
По берегу шел видом назорей
В льняном хитоне легкими шагами.
И на людей поющих у сетей
Метнул Он взор, как белых молний пламя.
 
 
– Оставьте мрежи, – тихо Он сказал. —
Ловить сердца Вам суждено отныне.
И Симон, а потом Андрей послушно встал
И, бросив сеть, ушли за Ним в пустыню.
 
 
А третий ры́барь вслед им посмотрел
И покачал в раздумье головою.
Докончил сеть и молча в лодку сел,
И натянулись сети бечевою.
 
 
Велик его улов был в этот день,
Но сердце радости обычной не познало.
И с той поры в нем назорея тень
Укором, и тоской, и зовом трепетала.
 

31 августа 1926

Сергиев Посад

 
Молодость, твоим росистым лугом
Никогда мне больше не идти.
Жизнь сомкнулась неразрывным кругом.
Дальше нет пути.
 
 
Дальше можно только по спирали
Улетать в неведомую высь.
Мне отрадны голубые дали,
Но порою заглядишься вниз.
 
 
Дух богаче. А душа беднее.
Молодость, в лугах твоих была
Я свежей, доверчивей, нежнее,
Дальше от земного зла.
 

12 сентября 1926

Сергиев Посад

 
В катакомбах гвоздем начертила
Слово «рыба» над именем друга
И святому значку поручила
Охранять останки супруга.
 
 
И пошла кипарисной аллеей
Под смиренной вдовьей вуалью
Туда, где дорога, белея,
Затерялась у терм Каракаллы.
 
 
Коротки земные разлуки.
Сердце полно любви бесконечной.
Завтра цирк. И желанные муки.
И с возлюбленным встреча.
 

2 ноября 1926

Москва

 
Три волхва идут ночной пустыней[189]189
  «Три волхва идут ночной пустыней…». В другом сохранившемся списке последнее слово: «звала». В дневниковой записи 6 января 1950 г.: во 2 строке не Валтасар, а Балтазар. 3–4 строки: “Слышишь ты далекий голос львиный?” – / Оробев, спросил Каспар». 7 строка: «ручья» вместо «ключа». 13 строка: не Мельхиор, а Балтазар.


[Закрыть],
Мельхиор, Каспар и Валтасар.
«Слышен вам далекий голос львиный?» —
Оробев, шепнул Каспар.
 
 
Валтасар сказал: «Я умираю,
Жажда мучит. Путь еще далек.
Целый день ключа мы не встречали,
Всё песок, песок.
 
 
Лучше нам от крепкой лапы львиной
Поскорей бы снесть один удар,
Чем влачиться без конца в пустыне».
И сказал: «Ты прав» – ему Каспар.
 
 
Мельхиор же не слыхал их речи.
Вся пустыня перед ним цвела
Радостью обетованной встречи
С тем, к Кому звезда вела.
 

5 декабря 1926

Москва

 
В гробу лежала Лидия-девица.
Церковный свод был мрачен и высок.
И херувимов чуть виднелись лица
Сквозь голубой в кадильнице дымок.
 
 
И что-то пели тихо и бесстрастно
Смиренные монахинь голоса.
На золотой узор иконостаса
Всплывала медленно рассвета полоса.
 
 
Никто вокруг не плакал. Одиноко
Девица Лидия свершила краткий путь.
И только бледный зимний луч востока
Ласкал прощально ей лицо и грудь.
 

11 февраля 1927

Сергиев Посад

 
Я сплю. Но слышны мне сквозь сон
Посадского полудня звуки —
Шмеля гудящий перезвон,
И молотков глухие стуки
С какой-то стройки. Петухов
Вдали заливчатое пенье,
Девичий смех, ребячий рев,
Ожесточенных псов хрипенье,
И суетливый писк цыплят,
И кур докучное клохтанье,
И ритмы, что во мне звучат,
Как солнц ритмичное дыханье.
 

11 августа 1927

Сергиев Посад

 
Поверь: создавший гусеницу
Ей даст окуклиться потом
И к новой жизни возродиться,
И называться мотыльком.
 
 
Остерегись клеймо презренья
На путь ползущих налагать.
К ним близко смертное томленье
И близко – крыльев благодать.
 

13 сентября 1927

Москва

 
Несут коринфскую колонну
И коленкоровый боскет.
И раззолоченного трона
Плывет картонный силуэт.
 
 
Там неба южного отрезы,
Там латы рыцарей в пыли.
Вот громов ржавое железо
В листах огромных пронесли.
 
 
Не так ли строит жизнь лукаво
Над правдой бутафорий ложь?
А там внутри – кипенье лавы
И бездны огненная дрожь.
 

21 сентября 1927

Москва

 
Погиб корабль. Уже сомкнулись волны
Там, где стонал предсмертных криков ад.
Пустыня водная волнуется безмолвно,
Ни тучки, ни дымка не сыщет взгляд.
 
 
Погиб корабль. Но крохотная шлюпка
Каким-то чудом всё еще цела.
Но долго ль продержусь в ореховой скорлупке
Без снасти, без весла?
 
 
О, лучше тем, кто в безднах океана
Уже вкусил спасительный покой,
А здесь их вопль последний непрестанно
Дрожит над тишиной морской.
 
 
Напрасный зов тоски и страха крики.
Вся гибель корабля сейчас во мне одном.
Куда несу я этот груз великий?
Спасусь ли с ним? Усну ль на дне морском?
 
 
Желать не смею для себя спасенья
И только жажду. Тяжко мне терпеть.
Спасенным в час великого крушенья
Страшнее жить, чем умереть.
 

 
Тиару с бесовскими харями
На голову мне надели.
Ересиарху анафему
В соборе Трирском пропели.
На площади разгораются
Один за другим костры.
И мой черед приближается…
Минуты бегут, быстры…
Задохнуться бы в быстром пламени,
Страшно сердцу огненных мук.
Ах, и в пламени
Не изжить греха мне,
Не избегнуть дьявольских рук!
Горячи огни преисподней,
Страшна языков их печать.
И не смеет имя Господне
Ересиарх призвать.
 

 
Я шел к заоблачным вершинам.
Хотел я там поставить флаг,
Где не был смертный ни единый
И<з> тех, кому не ведом страх.
 
 
Я пил дыханье горных высей,
Алмазный холод ледников,
За рубежом их причастился
Нетленной чистоты снегов.
 
 
И был уж близок вожделенный
Горы серебряный престол,
Когда в ущелье смертной сени
Нечеткий шаг меня привел.
 
 
Кристальный лед могучей властью
Меня объял со всех сторон.
И у подножья гор прекрасный
Мне снится восхожденья сон.
 

 
Привык я спать в моей могиле.
Давно я черной стал землей.
Но вот зиждительные силы
Вновь сочетаются со мной.
 
 
И вновь я дух, и вновь я тело,
И слышу – ангелы зовут
Меня у горнего предела
На Страшный суд.
 
 
И грозно память оживает
Сквозь миллионы мертвых лет,
Пути земные вызывая
Из тьмы забвения на свет.
 
 
О, для чего мне эта встреча?
Я был земля, и был я дух.
И как же я теперь отвечу
За них, друг другу чуждых двух?
 

24 ноября 1927

Сергиев Посад

 
Страна сияющего инея.
В серебряных туманах лес.
Уходят ели в небо синее —
Их каждая вершина – крест.
 
 
Тысячецветное, искристое
Пространство снежное холмов.
Не Твой ли, Света Мать Пречистая,
Земле хранительный покров?
 
 
И эти дали бирюзовые,
И лучезарность тишины —
Не Твой ли отблеск, нам дарованный,
Твои о грешном мире сны?
 

21 января 1928

Софрино-Лосиный Остров

 
Подайте страннице убогой,
Иду к святым местам.
Разбились лапти на дорогах,
Котомушка пуста.
 
 
Кто может – дай щепотку чаю,
Отсыпь и сахарку,
В пути я, грешница, признаюсь,
Люблю попить чайку.
 
 
Прикинь копеечку на свечку,
На общую свечу,
О всякой доле человечьей
Молиться я хочу.
 
 
Лихих собак попридержите,
Подол весь изорвут.
В лохмотьях как войти в обитель?
Монахи засмеют.
 
 
На Валаам – не та ль дорога?
Ой, ширь, ой, высь кругом.
Просторна горница у Бога,
Странноприимный дом.
 

[1928]

 
Нужен мрак. Нельзя в потоке света
Сердцу смертному бессменно пребывать.
На земле зима идет за летом,
Ночь идет лучистый день сменять.
 
 
Скорбь нужна, чтоб радости сверканье
Всепобедно заструилось в нас,
Как в ненастье радуги сиянье,
Как на черном бархате алмаз.
 

3 сентября 1928

 
Уж вы елочки,
Богомолочки,
Вы о чем
Шепотком
Совещаетесь,
На пустырь
В монастырь
Пробираючись?
 
 
Там не рады вам.
За оградою
Всё по-новому:
Ходит бес,
Лапой крест
Выкорчевывает.
 

11 сентября 1928

 
Ты святой Софии вольница[191]191
  «Ты святой Софии вольница…». Ушкуйник-участник новгородских отрядов, отправлявшихся по речным путям для торговли, колонизации и просто разбоя (ушкуй – большая лодка, судно). Птитво – мелкие птички. Редкое слово, отсутствует в словарях русского языка. Встречается у А.К. Толстого (Собр. соч. Т. 4. 1908. С. 105), который также обращался к этой теме (см. его стихотворение «Ушкуйник»).


[Закрыть].
Я ушкуйник удалой.
Завтра, чуть ударят в звонницы,
Обвенчаемся с тобой.
 
 
Лодка легкая оснащена.
Вдосталь луков, стрел, мечей.
Есть края, где я не гащивал,
Где не ждут еще гостей.
 
 
Налетим быстрее кречетов
На несчастное птитво.
Только думать долго нечего
И дрожать над головой.
 

11 сентября 1928

 
Безлюбовный и безверный,
Лишь на злое зоркий глаз,
Благосклонно лицемерный,
Отведи, Господь, от нас.
 
 
Ясно видеть, четко слышать,
Крепко верить, твердо знать.
Ниспошли, Творец, нам свыше
Благодать.
 

14 октября 1928

 
Я – Каин. Брата моего[192]192
  «Я – Каин. Брата моего…». Стихотворение связано с чувством невосполнимой потери и «вины» М.-М. перед ее матерью, скончавшейся в декабре 1928 г. См. также комментарий к стихотворению «Кружечка. Сода. Рука терпеливая…».


[Закрыть]
Вчера я камнем поразила.
Он спит, и разбудить его
Под солнцем нету силы.
 
 
И слышу: от его чела
Струится холод ледяной,
И очи осенила мгла
Недвижной пеленой.
 
 
Как воск беленый, он лежит,
Уста сомкнутые молчат.
И это значит – он убит…
О, Авель, о, мой брат.
 
 
Ты спишь. И твой покоен сон,
А мне уж не уснуть —
Во тьму пространств, во тьму времен
Влечет проклятья путь.
 
 
Не будет отдыха на нем.
Могильным мраком станет свет.
Горит печать на лбу моем —
Братоубийства след.
 

18 января 1929

Сергиев Посад

 
Наливается и зреет
Золотой на ветке плод.
С каждым мигом тяжелее,
Каждый миг свершенья ждет.
 
 
И наклонится покорно,
И отдаст в сужденный срок
Он земле могильной зерна
И незримый в них росток.
 
 
А когда свершится чудо,
Стебель выглянет на свет —
Где он будет, кто он будет,
Плод, которого уж нет?
 

25 февраля 1929

Москва

 
Длинный-длинный перрон[193]193
  «Длинный-длинный перрон…». Описан Ярославский вокзал, на который из Сергиева Посада М.-М. приезжала в Москву.


[Закрыть].
На упоре чугунных колонн
Кровля-крышка гигантского гроба.
Сколько тут, как могильных червей,
Проползло днем и ночью страстей,
Суеты, и корысти, и злобы.
 
 
Сколько раз и меня паровоз
К этим сумрачным аркам подвез
С непрерывной моею тоской,
С неизбывностью нужд и сует.
Девять лет, девять горестных лет…
 
 
Вечный мир им и вечный покой.
 

16 октября 1929

 
На той стене, где были фрески:
Звезда, младенец, три волхва, —
Теперь бесстыдные гротески
И нечестивые слова.
 
 
Но всё осталось за стеною,
Как было – вещая звезда,
И перед Светлою Женою
Волхвы, Младенец и стада.
 

31 октября 1929

Сергиев Посад

 
Пёсьи головы – опричники —
С гиканьем по селам шастают
За потехой, за добычею
На великое несчастие.
 
 
Где метлой своей поганою
Постучат злодеи в горницу,
Лютым псам на растерзание
Человечья жизнь готовится.
 
 
Ой, ты, царь Иван Васильевич,
Ой, дела, дела бесовские…
Стонет земщина бессильная:
«Высока стена Кремлевская».
 

18 февраля 1930

 
…И в дни потопа говорили
О хлебе, масле, молоке,
Играли в кости, ели, пили,
И меч карающий в руке
 
 
Всевышнего над их домами
Казался там простым дождем,
Пока свирепыми волнами
Потоп не хлынул в каждый дом.
 
 
И лишь тогда понятным стало,
Зачем был осмолен ковчег,
И в покаяньи запоздалом
К вершинам гор безумный бег
 
 
Народ смятенный устремляя
Забыл игру, и хлеб, и кров.
. . . . . . .
И смерть, глухая и немая,
Над всем простерла свой покров.
 

6 марта 1930

Томилино

С.П. М<ансуро>ву

 
В сиреневых вечерних розах
Расцвел над кладбищем закат.
Там белоствольные березы
Твою могилу сторожат.
 
 
Там ели в молчаливой думе
Нездешние впивают сны,
И налетают ветров шумы
Вестями дальней стороны.
 
 
И над холмом твоим сиянье,
Чуть зримый тонкий белый свет
Несет душе напоминанье,
Что смерти нет.
 

20 марта 1930

Верея

 
Из-под раздавленного льда
Взметает талая вода.
Снежна, сочна под нею грязь.
И обнаженных яблонь вязь
Лиловой дымкою сквозит.
Их на пригорке сторожит
Высокий тонкий частокол.
И близко-близко подошел
К селенью хмурый дремный лес,
Чертя зубцами край небес
И навевая смутный сон
Про быль исчезнувших времен.
 

23 марта 1930

Верея

 
Безлюдье улицы убогой,
Провально-талая дорога
У покосившихся лачуг.
Лесов угрюмых полукруг.
 
 
Непробудимая дремота.
Нужда и черная забота.
Тоскливо-тусклые края.
Удел забвенный, Верея.
 

24 марта 1930

Верея

 
Ручей бежит.
– Ты чей, ручей?
Ручей звенит:
– Ничей, ничей.
 
 
Душа моя —
Вода и свет.
Свободен я,
Как ты, поэт.
 

8 апреля 1930

Томилино

 
О, Скифия, о, пьяные рабы,
Ночные игрища, заливчатое ржанье,
И хрип, и визг, и топот у избы,
Где я молюсь о мире и молчании.
 
 
Народ великий, родина моя,
Что в эту ночь растет и созревает,
Когда твой пахарь, голоден и пьян,
С гармоникой топочет, припевая:
 
 
«Буржуев станем резать
Мы, не щадя голов,
И на небо залезем,
Достанем всех богов».
 

25 апреля 1930

Томилино

 
Земля Ассура еле дышит,
Но снится ей победный сон,
Что с каждым днем всё выше, выше
Возводит башню Вавилон.
 
 
И терпеливы, и безлики
Земли Ассурской племена,
Склонили под бичом владыки
В бессильном гневе рамена.
 
 
Какое пламя возмущенья
В рабах замученных горит —
Не всё ль равно? В одно мгновенье
Свистящий бич их усмирит.
 

17 апреля 1930

Ухтомское-Перово

 
Полуразрублено плечо.
Из раны кровь бежит ключом,
Копье у горла, сорван щит…
«Не сдамся», – воин говорит.
 
 
Пришел на помощь смертный сон,
Непробужденным умер он,
Из рук живых заветный стяг
Не выкрал побежденный враг.
 

11 мая 1930

Томилино

 
Под ветвями лепечущей ивы,
Под крестами зеленых холмов
Слышны ль зовы задумчивых иволг
И блаженная грусть соловьев?
 
 
Или тем, кто уснул, наши песни,
Наша радость и жизнь не нужны,
Оттого, что святей и чудесней
На погосте приснились им сны.
 
 
Шепчет белая ива: не знаю —
Вековечья безмолвный ответ.
На могилы роса упадает,
Догорает зари алый свет.
 

24 мая 1930

Протасьев погост

 
Тринадцать лет мне минуло вчера[194]194
  «Тринадцать лет мне минуло вчера…». Агапа – в I–V веках н. э. – вечернее собрание христиан для молитвы и вкушения пищи, соединенное с воспоминаниями об Иисусе Христе. Возможный источник эротического мотива в стихотворении – вольная интерпретация аналогии между ритуалами русских сект и ранних христиан в нашумевшем исследовании Д.Г. Коновалова «Психология секстантского экстаза» (1908) и распространенных обвинений хлыстов в том, что «их экстатический обряд заканчивался ритуальным групповым сексом» (см. об этом: Эткинд А. Джемс и Коновалов: Многообразие религиозного опыта в свете заката империи // Новое литературное обозрение. № 31. 1998. С. 113). Ср. дневниковую запись 21 сентября 1942 г.: «…необходимо разграничить в вопросе Эроса, чтобы не запутаться: трапезы любви (агапы) катакомб и хлыстовское радение, Тургенева с m-me Виардо и Франциска Ассизского…».


[Закрыть],
И мать сказала: «Разрешил епископ
На вечере любви тебе явиться с нами».
Я роз и лилий нарвала охапку,
В корзину к матери сложила хлеб и мед,
Отец закинул сеть и для агапы
Поймал чудесных серебристых рыб.
 
 
Там за столом светильники горели,
И хлеб уже епископ преломил,
Когда вошли мы, опоздав немного.
Как птица в клетке, трепетало сердце
В моей груди, когда устами чаши
Коснулась я и в руки хлеб взяла.
 
 
«Ты отчего так, Мирра, побледнела, —
Спросила мать, – не душно ли тебе?»
 
 
Я ничего в ответ ей не сказала.
Ее и всех глаза кругом не узнавали.
Над каждой головой светился белый венчик,
И над плечами золотились крылья.
И сквозь алмазы радужные слез
Из всех очей глядел на всех Христос.
 
 
Сказала мать: «Ей дурно». Кто-то веял
Убрусом белым над моим челом,
И с крестным знаменьем кропил меня пресвитер,
И дьяконисса гладила мне кудри,
У ворота застежку отстегнув.
 
 
Вдруг сладкое и страшное лобзанье
Огнем проникло к сердцу моему,
И кто-то подал красную мне розу.
И голос прозвучал: «Обручена
Отныне жениху небесному она.
И девственною кровью на арене
Запечатлеть должна свое избранье».
 
 
Что было дальше, ничего не помню.
Очнулась я под синевою неба.
По-новому на нас глядели звезды
И всё кругом звучало и молилось,
Хоть ночь была торжественно-тиха.
И только мать и я одни сидели
У входа катакомб.
 

26 июня 1930

Погост

 
Как белый лебедь Лоэнгрина[195]195
  «Как белый лебедь Лоэнгрина…». Лоэнгрин, Монсальват – см. комментарий к стихотворению «Да будет так. В мистерии кровавой…».


[Закрыть],
С лазурных низойдя высот,
Над опустелою равниной
В сияньи облако плывет
 
 
Из тайных высей Монсальвата
В долину горестей и зол.
Ты не за мной ли в час заката
Плывешь, торжественный посол?
 
 
Я жду, разлукою томима,
Спеши, священная ладья…
. . . . . . .
Но облако проносит мимо
Свои жемчужные края.
 

17 сентября 1930

Сергиев Посад

 
Аменти – край закатный. Розы[196]196
  «Аменти – край закатный. Розы…». Аменти – древнеегипетское название подземного мира, царство Озириса. Ра – верховное божество древних египтян, бог солнца.


[Закрыть].
Прощальная улыбка Ра.
Сапфиры виноградных гроздий,
Рубин Костра.
 
 
Фламинго розовая стая
В разливе пламенных небес.
Малиновая, золотая
Страна чудес.
 

3 декабря 1930

Сергиев Посад

Огородная улица, по дороге за молоком

 
День и ночь. Зенит. Надир.
Отошедшей жизни мир:
Восхожденью, и зениту,
И склоненью, и открытым
 
 
К новым странствиям вратам
Всюду Бог и всюду храм.
 

14 апреля 1931

Москва

 
Приставлен грозный часовой
К вратам из меди и железа.
О стены биться головой,
Молить и плакать бесполезно.
 
 
До срока он не отопрет
Ему врученной тяжкой двери,
Но можно чуда ждать с высот,
Но жаждет сердце чуду верить.
 

17 апреля 1931

Москва

 
Всё в мире движется. И ты[197]197
  «Всё в мире движется. И ты…». Ср. те же мотивы в стихотворении «Море синее! Давно ты ждешь меня…» (1939).


[Закрыть],
Моя душа, ручей кипучий,
С недостижимой высоты
Свергалась по скалистым кручам
И пала в заводи долин.
. . . . . .
Не бойся робкого болота
И мелководия низин,
Осиль бессильную дремоту.
Уже блеснуло сквозь туман
Великих светлых вод теченье —
Река! А дальше океан, —
Конечное освобожденье.
 

18 апреля 1931

Москва

 
Остановись. Трусливо под крыло,
Как страус, голову не прячь:
Подумать время нам пришло
О «высшей мере». Вот палач.
Вглядись смелей в его черты.
В них наше «я» и наше «ты».
Вглядись в того, в чью грудь сейчас
Тоска предсмертная впилась.
Его узнал ты? Это брат.
Отец твой. Сын. Единый друг.
Зачем ты пятишься назад?
Зачем, как он, бледнеешь вдруг?
Еще, еще в него вглядись, —
Бери наган. Не промахнись.
 

20 апреля 1931

Москва

 
О, как грустен долгий этот вечер.
В лужах тускло светится вода.
Желтизной негаснущей просвечен
Дом напротив. Бросит ли когда
Ночь на сердце полог многозвездный,
Загорится ль дня лазурный свет?
Там, за городом, цветут уже березы,
Зацветает синий первоцвет.
Там в лесах колышет легкий ветер
Поросли в душистой полутьме…
О, как душен долгий этот вечер
В многошумном городе-тюрьме.
 

29 апреля 1931

Москва

ИЗ КНИГИ «СНЫ»

Если желанья бегут, точно тени,

Если обеты – пустые слова,

Стоит ли жить для одних сновидений,

Стоит ли жить, если правда мертва.

Вл. Соловьев

 
Всё сны да сны. Когда же будет жизнь?[198]198
  «Всё сны да сны. Когда же будет жизнь?..». Эпиграф – измененная цитата первой строфы стихотворения B.C. Соловьева «Если желанья бегут, словно тени…» (1897). Правильная третья строка: «Стоит ли жить в этой тьме заблуждений». В письме 7 сентября 1920 г. к В.К. Затеплинскому М.-М. писала: «.. установление высшей гармонии, путь к Богу <…> Почитайте очень хорошую (если не читали) статью Соловьева “О Любви”. По этому вопросу я не читала ничего более просветленного, а следовательно, и близкого к Истине» (МЦ. КП 4680/197).


[Закрыть]
И страшные, и злые, и хмельные,
Со всех сторон, как стены, сны сплелись,
И к правде не могу пройти я.
 
 
Была тропинка жизни мне дана,
И лик один – Таинственный Водитель,
Но – попущеньем Божьим – искуситель
Увел его в пределы сна.
 
 
И я одна. И мир вокруг как сон.
То светлые, то темные виденья
Волнуются, бегут со всех сторон.
Им нет конца. И нет от них спасенья.
 

[1921]

 
Остеклевшим взором из-под камня
Рухнувшей скалы едва гляжу.
И на всем, что было жизнь недавно,
Знак иного царства нахожу.
 
 
Синей пастью небо надо мною
Щерит клочья белых облаков.
Вьется путь гремучею змеею
Вкруг полуразрушенных домов.
 
 
Бледный ужас в их глазах незрячих
Иль бездонная сияет пустота.
Стая воронов над церковью маячит,
Заслоняя знаменье креста.
 
 
Белый столп вознесся недвижимо
На распутье. Белый. Соляной.
Это ты, мой верный, мой любимый,
Сторожишь раздавленных горой.
 

[1921]

 
Приснилось мне – застывшая земля
Висит комочком льда в пространствах мировых.
Ни городов, ни сел уж нет. Одни поля,
И черные кресты щетинятся на них.
 
 
Угасла жизнь. Ни человек, ни зверь
Не бродит в чаще призрачных крестов,
И некому оплакивать потерь
И хоронить последних мертвецов.
 
 
Но, мертвая сама, должна душа моя
На этом кладбище одна нести в себе
Гробовый мрак былого бытия
И весть Кому-то о его судьбе.
 

1 ноября 1921

Сергиев Посад

Оле Бессарабовой

 
Легкой поступью Оэлла[200]200
  «Легкой поступью Оэлла…». «В тебе есть нечто от Оэллы, одного из малых духов, перелетающих порой из гадания моего в жизнь» (слова из письма М.-М. к О. Бессарабовой 7 марта 1921 г. – Бессарабова. Дневник. С. 364). В дневнике 9 декабря 1943 г. М.-М. цитирует первое четверостишие и комментирует: «Всё, что приходило ко мне от некоторых людей схожего с этим звездным излучением, стало для меня признаком принадлежности их к общему со мной “звездному братству” <…> Похожий луч всю жизнь исходит для меня от Ольги».


[Закрыть]
К изголовью моему
Подошла, сияньем белым
Озаряя сердца тьму,
 
 
И, склонясь ко мне, шепнула
О Далеком, об Ином,
И крыло ее блеснуло
Влажно-алым жемчугом.
 
 
И лампада загорелась
Пред иконою в ночи.
И ушла, ушла Оэлла
Жить в лампадные лучи.
 

19 февраля 1922

Сергиев Посад