Текст книги "Проповедник свободы"

ГЛАВА 15

«Rage»

Depeche mode

Первое, что хочу сделать, – это оторвать скотч и развязать верёвки на её руках и ногах, но я не успеваю даже двинуться с места, потому что на моё плечо опускается его ладонь. Я чувствую исходящий от неё холод, и мои колени подкашиваются.

– Идём, нужно поговорить.

Я оборачиваюсь и не узнаю своего Художника. Где его одухотворенное лицо, страстные глаза, мальчишеская улыбка с ямочками на щеках? Я вижу сосредоточенное выражение, полное отсутствие эмоций, в его мозге работает вычислительная машина. Это лицо Хирурга. Я понимаю, что он решает, как со мной поступить. Я раскрыла его тайну. Один этот факт ставит под угрозу его существование, но он почему-то не убивает меня: не бьёт по голове битой или кирпичом, который лежит у него под ногами, не обхватывает мою шею пятернями и не душит, хотя его сил хватило бы справиться со мной. Он не запирает меня вместе с Никой, чтобы позже решить мою участь. Он протягивает мне руку и зовёт меня наверх, в тёплую комнату, где потрескивает камин, и где мы так уютно проводили время. Это было в другой жизни. Теперь всё по-другому. Я смотрю на него, и в душе моей смятение. Одна часть её оплакивает Художника, вторая трепещет перед Хирургом. Я испытываю к нему новую гамму чувств: любовь, ненависть, восхищение, страх, нежность, жалость, отчаяние. Мне становится жаль Нику, но одновременно я ощущаю, что она заслужила такой конец, потому что знала, что я его люблю и всё равно последовала зову своей устрицы между ног. Я в смятении, я не знаю, что мне делать и как себя вести. Он убьёт меня, что ж, пусть будет так, потому что я совершенно запуталась в жизни. Она всё равно пошла под откос с самого начала.

– Пойдём, Василиса, мне есть, что тебе рассказать, – он сам берёт меня за руку и, как безвольного телка, ведет наверх по лестнице. Я ничего не чувствую, лишь только слышу мычание Ники позади. Оно заполняет мой мозг, всё моё существо, эхом катится по лестнице и ударяется о стену моего безмолвия.

Он проводит меня в гостиную и усаживает на диван. Я не могу произнести ни слова, лишь утыкаю лицо в ладони и просто дышу. Он тоже некоторое время молчит, затем произносит:

– Что ты думаешь об этом?

Я некоторое время собираюсь с мыслями, потом произношу едва слышным голосом:

– У меня были подозрения, но я на всё закрывала глаза. Я не могла поверить в то, что ты на такое способен.

– На какое такое я способен? – допытывается он.

– На убийства, – мой голос становится жёстче, – ты псих, да? Ты мстишь светловолосым девушкам за то, что они напоминают тебе сестру, которая по твоему мнению виновна в смерти родителей? Ты понимаешь, что эти девушки тут вообще ни при чём?

– Мне сложно это контролировать, Василиса.

То, что он произносит своим ртом моё имя, коробит меня. Я съёживаюсь, втягиваю голову в плечи, ведь это звучит по-прежнему ласково и приятно для моего слуха, потому что в его голосе я слышу интонации Художника. Так не должно быть, я должна испытывать страх и отвращение по отношению к этому человеку. Но не могу.

– Да, я убивал их. Я убивал. И буду делать это дальше, потому что я не могу жить иначе. Это животный инстинкт. Он живёт где-то под коркой головного мозга, я ничего не могу с этим поделать. И я бы убивал больше и чаще, если бы не творчество. Каждая новая картина отодвигает меня от следующего убийства. Я чувствую спокойствие и умиротворение, но со временем жажда крови даёт снова о себе знать.

Наконец-то он честен со мной. Он показал своё истинное лицо, и мне от чего-то становится легче. Я вспоминаю, как рисовала картину в его мастерской, как возила пальцами по холсту и меня оставляли терзавшие сердце страсти. На удивление, я понимаю, что он имеет ввиду. Перед глазами появляются капли и потёки красной жижи. Красной, как вечернее солнце в облаках, как гранатовый сок, как капли крови. Меня словно обливают холодной водой из ушата.

– Только не говори мне, что ты рисуешь…

– Я рисую кровью. Свежей, выпаренной, разбавленной, запечённой, смешанной с медью и другими веществами. Я забираю их жизни и переношу их на холст. Какими они были: алчными, похотливыми, высокомерными, жестокими, глупыми, – и какими стали. Это истинная красота. Они стали молчаливыми, покорными, добрыми, щедрыми, – больше они никому не причинят боли и зла. Я увековечил их своими картинами. Я подарил им вечную жизнь.

– Но какую роль ты отводишь мне в своей игре? – я нахожу в себе силы посмотреть ему в глаза, – ты меня обманывал всё это время. Я выяснила, что ты знаешь меня ещё с тех времен, как я лежала в больнице для ненормальных.

– Не было никакого обмана, Василиса. Всё это время ты знала, что мы давно знакомы.

– Что? – мне кажется, что он держит меня за идиотку, – Прошу тебя, не нужно морочить мне голову. Ты знаешь меня больше десяти лет, ты вместе с другими врачами испытывал на мне препараты и знал, что у меня провал в памяти. Ты просто воспользовался мной, играл на моих чувствах к тебе, я уж не говорю о любви. Тебе абсолютно неизвестно, что это такое! А ещё говоришь о свободе воли, честности, открытости. Ты просто обманщик!

– Нет, Василиса. Я никогда тебя не обманывал. Тогда в стационаре я обратил на тебя внимание. Кроме того, что ты была невероятно привлекательна, как женщина, – он смотрит на меня алчущим взглядом Художника, и я сглатываю слюну, – ты стала интересна мне ещё и по другой причине. Я пока не знаю до конца, почему так произошло, но я чувствовал в тебе родственную душу. Возможно, потому что каждый из нас пережил семейную драму. Но мне нравилось с тобой общаться, и ты разговаривала лишь со мной, ни с кем больше. Я показывал тебе свою живопись, а ты говорила, что они все статисты, а я творец. Ты говорила, что я найду способ пережить свою боль, перенаправить её в другое русло. И потом, через несколько лет, я действительно смог. Я понял, что именно помогает мне успокоиться. Когда они начали тестировать препарат, я понял, что с тобой происходит что-то не то. Мне стоило немалых усилий выяснить, что случилось на самом деле, и я устроил скандал. Они прекратили опыты над больными только тогда, когда я начал угрожать им прокуратурой. Препараты действительно повлияли на твою память. А после того, как ты выписалась, я отправился доучиваться на врача, потом была интернатура, и отработка по специальности. Когда я вернулся в наш городок, я помнил о тебе, и каково было моё удивление, когда я увидел тебя в строительном магазине. Я увидел, что ты находишься на дне. Разбитая, с безжизненными глазами, затюканная начальством и уставшая от клиентов. Я решил тебе помочь, ведь когда-то ты поддержала меня и направила на поиск решения. Но ты не узнала меня. Я понял, что проблема заключается в том препарате, которым тебя накачивали в больнице, и начал искать средства, которые восстановят память. Однако, по базам я не мог найти препараты, которые решили бы твою проблему. Единственное, на что я наткнулся в своих поисках, это попытка воссоздать ситуацию, в которой происходили те или иные события. Я решил попробовать, и у меня получилось.

Я сижу и смотрю на него сумасшедшими глазами. Всё это мне кажется сказкой для наивной чукотской девочки.

– Ты обманываешь меня, – твержу я, – лжёшь. Пользуешься моим нездоровым психическим состоянием.

– Нет, – отрицает он, – и я могу прямо сейчас тебе это доказать, если ты не против.

– Тогда докажи мне, – я с вызовом смотрю в его тёмные бархатистые глаза.

Он уходит на кухню, тут же возвращается. Он несет в руках перчатки белого цвета.

– Когда я работал медбратом в стационаре, я всегда носил белые перчатки, – говорит он мне, и когда я впервые надел их при тебе, ты вспомнила меня. Помнишь, тогда у тебя дома, когда мы с тобой ездили на холмы?

Я вспоминаю, какой это был счастливый день, но ничего больше.

– Нет, – я мотаю головой.

– Ты не помнишь, потому что ты становишься другим человеком, когда я их надеваю. Та Василиса, которая работает в магазине, терпит издевательства начальницы и покупателей, исчезает, а на её смену приходит Василиса, какой я знал тебя в больнице до препаратов. Василиса стойкая, смелая, но слегка не уравновешенная. Однако это совсем не страшно. Я стремлюсь только к одному, чтобы ты вспомнила себя, какая ты есть на самом деле. Чтобы Василиса робкая и нерешительная слилась в единое целое с прежней Василисой. И тогда ты всё вспомнишь. Ты хочешь, чтобы я сейчас надел эти перчатки?

Мне страшно, но я киваю головой.

Он делает это профессионально: поочередно закручивает перчатки вокруг манжеты и пустые пальцы наполняются воздухом. Затем он медленно начинает просовывать правую руку, облачая её в молочный латекс, и мир вокруг меня преображается. Кажется, он наполняется красками. Я осознаю себя, как личность, я чувствую каждую вещь и явление. Я вдыхаю воздух, и он течет в мои лёгкие ровным тёплым потоком, наполняет их, забирает углекислый газ и выходит наружу с выдохом. Я чувствую свой организм, как сложную биохимическую фабрику, управляемую командным пунктом – мозгом. Я чувствую напряжение мышц и гулкие удары сердца. Обонятельные рецепторы различают десятки ароматов вокруг меня: хлопковый дезодорант, крапивный шампунь, кожа дивана, дымок от камина, кондиционер для белья, запахи кухни и немного сырого подвала, и запах Художника. Запах топлёного молока. Я смотрю на него, и внутри немедленно растёт волна удовольствия. Я хочу улыбаться, прикасаться к нему, слушать голос и лететь в чёрную пропасть его бездонных глаз. Границы мира расширяются передо мной, и я вижу куда глубже, ярче и детальнее, чем минуту назад.

– Ты вернулась ко мне? – спрашивает Художник, и я счастливо улыбаюсь.

– Я снова здесь, – даже мой голос сейчас звучит иначе: он сильнее, звонче и увереннее.

Он улыбается в ответ, подходит и обнимает меня за талию.

– Как же я хочу постоянно видеть тебя такой, – говорит он мне, – я хочу, чтобы ты настоящая вернулась в своё тело. Я не могу постоянно ходить в перчатках, да и для тебя самой это опасно.

Он подводит меня к картине, которую рисовала я. Сердце, которое я подарила ему.

– Посмотри, какой картина стала после полного высыхания. Чувствуешь, как изменился цвет?

Я смотрю на неё, и меня охватывает трепет. Такой ощущают, когда стоят без страховки на краю небоскрёба в одном лишь шаге от падения. Сердце начинает сильно биться, ты смотришь вниз и думаешь, а что будет, если сделать этот шаг вперёд? Я вспоминаю ту девушку, кажется её звали… Не помню. В принципе, неважно. Хирург заприметил её в центре, рядом с больницей, где она постоянно тусовалась у машины с толпой молодых людей. Хирург видел её каждый вечер, когда уходил с работы. Затем он понял, что она ловит клиентов у одного из магазинчиков с дорогим алкоголем. После того, как он забирает меня из магазина на такси, в котором «подрабатывает», и надевает перчатки, верх беру я, тёмная Василиса, и мы вместе направляемся на охоту. Девушка симпатичная. Светлые волосы, блеск на губах, наклеенные ресницы. Хирург говорит, что это бесполезный элемент общества, обыкновенная русская Наташа без грамма самоуважения и ума. Трахается с дебилами, а потом и нарожает дебилов. От таких людей ждать нечего, но они могут послужить искусству. Моя задача – внушить ей доверие. На улице холодно, и она явно мёрзнет. Дует на ладошки тёплым воздухом, который мгновенно остывает на них ледяными кристаллами. Я подхожу к ней и беззаботно говорю:

– Привет!

– Привет, коль не шутишь, – она смотрит на меня подозрительно, вероятно, думает, что я решила забрать её хлеб, – что хотела?

– Слушай, ты чего на морозе стоишь? Холодно же!

– Выбора нет, – грубо отвечает она.

– Слушай, мы сейчас с парнем едем к нему на хату, а у него есть друган. Ему тоже девочка нужна. Ну и… Как бы я не хочу, чтобы меня затрахали они вдвоём. Денег не будет, но еды на хате полно, плюс ванну нормально примешь, согреешься, ночью поспишь в тепле.

Я вижу, что предложение ей по нраву, но она сомневается.

– Слушай, а парень симпатичный? – спрашивает она.

– Очень, – киваю я ей головой.

К нам подъезжает такси. На водительском месте уже ждёт нас Хирург. Он улыбается нам, шутит, и мы едем в дачный массив. Уже у него дома девушка начинает сомневаться, ведь гулянкой здесь и не пахнет. Она кидает встревоженный взгляд на дверь, когда Хирург закрывает её ключом изнутри.

– Всё на втором этаже, – он настолько спокоен и уверен в себе, что девушка расслабляется и спешит по лестнице наверх. Хирург следует за ней, прихватив с кухни большой нож сандоку. Я пропускаю его вперёд, и иду за ним также спокойно и невозмутимо. Он передаёт мне нож. Пока мы поднимаемся по лестнице, она уже успевает осмотреться и заглянуть в его мастерскую. Обилие красных холстов на стенах выводит её из равновесия. Я чувствую, как ею завладевает животный страх. Она вращает глазами, оценивая обстановку и ищет выходы из комнаты, но единственный путь отрезан нами. Хирург обходит её со стороны, открывая ей вид на меня. Она замечает поблескивающую сталь ножа, и грудь её начинает вздыматься чаще. Зрачки расширяются.

– Что вы задумали? – взвизгивает она, – Прекратите эти глупые игры!

Она отступает назад, но натыкается на диван и падает на него спиной. Пока она пытается встать, к ней, как хищник, прыгает Хирург и скручивает ей руки позади. Она начинает кричать так громко и жалобно, что мне режет слух, и я морщусь. У меня нет к ней ни капли жалости, ведь на стене есть пустое место, куда нужно повесить картину. Он ведёт девушку в мастерскую, где на полу уже расстелена полиэтиленовая пленка из моего строительного магазина. На ней стоит глубокий таз. Хирург ставит её на колени и говорит:

– Мы дарим тебе вечность.

Я подхожу к ней, тоже становлюсь на колени и вонзаю ей нож прямо между ребрами, чуть левее грудной кости. Она ошалело смотрит то на меня, то на рукоять ножа, торчащую из её плоти. Её лицо искажено страданием, и взгляд начинает медленно потухать. Я выдёргиваю нож из раны, и оттуда начинает хлестать алая кровь. Художник направляет струю в таз, и кровь, соприкасаясь с прохладным металлом, парит. Я чувствую солоноватый привкус железа во рту и сглатываю слюну. Когда вся кровь до последней капли оказывается в посуде, Хирург отбрасывает её тело в сторону, как отработанный материал. Он тут же берет таз и разливает кровь по баночкам. Часть ставит на маленькую электрическую плитку, на которой почему-то написано моё имя, на водяную баню. Другую часть ставит в сушилку. Я знаю, что кровь меняет цвет при термообработке и изменении количества воды в ней. В свежую кровь он добавляет какие-то химические ингредиенты, чтобы она лучше держалась на холсте и образовала при высыхании прочную плёнку. Это выверенные действия, он повторяет их не в первый раз. Я знаю, что девушек было много. Эмоции? Я не чувствую совершенно ничего, кроме желания нарисовать шедевр. Из этой крови светлая Василиса чуть позже рисует сердце.

***

Рядом я вижу другую картину. Портрет девушки с косой. Это я, и я помню, как и когда он меня нарисовал. Это была наша вторая совместная картина. Я напрягаю память и проваливаюсь ещё на несколько дней назад, в прошлое. Он забрал меня из магазина на своём белом мотоцикле и мы поехали к нему. Чётко помню момент, как он надел перчатки и сказал, что сегодня нам предстоит большое дело. Мы пересаживаемся на его такси и снова едем в центр города. Лариса, 19 лет, пшеничный блонд с отросшими тёмными корнями. Я помню её настолько чётко, что различаю бледные веснушки у неё на носу. Хирург увидел её за прилавком хлебного ларька. Она только несколько дней как устроилась на работу и довольно долго управлялась с товаром и деньгами, раздражая покупателей.

– Почему ты не учишься, а работаешь продавцом? – спросил он её, пока она пять минут отсчитывала сдачу за булку хлеба.

– Да ну, я чо, ботан? – засмеялась она, – Мне делать больше нечего? Я хочу айфон купить, мне деньги нужны.

В тот день я подхожу к ларьку почти под закрытие.

– Слушай, ты не знаешь, кому-нибудь телефон нужен б/у? – невзначай спрашиваю я после того, как купила какой-то пирожок.

– А что за телефон? – она жуёт жвачку, с размахом двигая челюстями.

– Айфон восьмой, – отвечаю я, и она перестает жевать, – мне родители подарили, а по мне лучше бы деньгами отдали. Долги раздать надо, а то скоро с хаты выгонят.

– И чо, в каком состоянии? – глаза её блестят.

– Да почти новый, в коробке и с документами, а отдаю в два раза дешевле, чем в магазине. Надо, наверное, на сайт объявлений выставить.

– Нет, не надо! – она берёт инициативу в свои руки, – я его куплю. Вот только посмотреть бы сначала.

– Да без проблем, – отвечаю я, – Давай такси возьмем, я тебе дома покажу его.

– Давай, – соглашается она и чуть раньше срока закрывает ларёк.

Мимо проезжает такси, я машу рукой, и оно останавливается. За рулём сидит Он в белых перчатках, и я называю его адрес. Он кивает и едет домой. Я открываю ключом дверь его дома, и мы с Ларисой заходим внутрь.

– Ого, ничо се аппартаменты, – жуя, восхищается она.

– Да, так и живу, родители помогают, – пожимаю плечами я.

Она стоит спиной ко входу, и пока я заговариваю ей зубы, рассказывая о своих предках, живущих на Мальдивах, в дом заходит Художник. В руках его лежит увесистая бита, и он замахивается, целясь прямо ей в голову. Когда она ловит мой взгляд, направленный ей за спину, она пытается повернуться, но на голову ей обрушивается мощный удар, от которого она падает. Однако она ещё в сознании, и тихо стонет. Она произносит какие-то слова, и я прислушиваюсь.

– Завтра на работу, – бредит она, – мне завтра на работу.

– Теперь тебе не нужно ходить на работу, – торжественно объявляет Хирург, – я освобождаю тебя от этой обязанности.

Он размахивается и бьёт ей точно в висок. Я слышу треск черепной коробки. Она даже не успевает пикнуть.

– Быстрее, – торопит он меня.

Мы с Хирургом подхватываем её за руки и ноги, и несём в мастерскую. Она болтается, как кукла, потому что она и есть кукла. Там Хирург вскрывает ей артерию на шее, и чуть загустевшая ярко-красная кровь стекает в уже приготовленный таз. Хирург берет кисть, набирает ею кровь из таза и брызгает на чистый холст. Когда на нем образуется паутина кровяных нитей и пятен, Хирург откладывает кисть в сторону.

– Встань напротив меня, – говорит он, и я послушно становлюсь на указанное им место.

Он берёт мою косу, перекидывает её через плечо и чуть разворачивает меня, добиваясь красивой светотени. Затем он начинает колдовать пальцами на холсте и спустя каких-то пятнадцать минут он уже показывает мне готовый портрет.

– Как красиво! – восхищенно вздыхаю я.

– Да, и почти похоже, – улыбается он.

– Нет, очень похоже, – спорю я.

Он подходит ко мне ближе и водит испачканными в крови руками по моему лицу, окрашивая его, как у индейца.

– Вот теперь полное сходство, – он целует меня в окровавленные губы, и к его запаху примешивается солоноватый вкус крови Ларисы. Это сильно возбуждает меня, и он замечает, как мои зрачки расширяются. Он снимает через голову мою блузку и расстегивает лиф. Проводит пальцами от шеи до сосков и ниже к животу, оставляя полосы крови. Я стаскиваю с себя брюки, и он укладывает меня прямо на пол мастерской. Мы занимаемся сексом среди банок краски и капель крови, неподалеку лежит неживая Лариса. Её голова повернута в нашу сторону, и она без интереса смотрит на происходящее. Даже такой безынициативный зритель, как она, добавляет пикантности моим ощущениям. В крови бурлит адреналин, словно я иду по канатной дороге над пропастью без страховки. Она качается из стороны в сторону, и я цепляюсь пальцами за напряженные железные плечи Хирурга. Мы упадём вместе. Он ускоряется, раскачивая мост моих ощущений всё сильнее, и вот я больше не могу держаться. Я лечу в пропасть, и кровь внутри меня вскипает от свободного падения. Я сливаюсь с ним в единое целое, и он, ощущая импульсивные сжатия моего тела, тоже падает в пропасть удовольствия. Не в силах больше стоять на локтях, он приминает меня своим телом, и я обнимаю его вспотевшую шею.

***

У ещё одной картины я задерживаюсь чуть дольше, она для меня самая ценная. Это был наш первый акт совместного творчества. С виду на холсте изображена чёрная планета в огне, которая летит сквозь космос. Но я знаю, что это не планета, это чёрная дыра. Объект со столь сильным притяжением, что даже лучи света не могут преодолеть его и вырваться за пределы колоссального гравитационного поля. Она поглощает на своём пути всё, разрушает звёздные системы и искажает пространство и время. Я и сама поглощена ею уже много лет, ещё с того момента, как мы только познакомились в психиатрической клинике.

Первая жертва. Девушка с серёжками в виде скрипичных ключиков. Я даже вспоминаю, как её звали – Саша.

Видимо, Хирург обратил на девушку внимание только из-за серёжек. У его сестры были такие же, я видела их на фотографии в альбоме и в коробочке с семейными драгоценностями. В целом в ней не было ничего особенного, кроме непомерной гордыни. Хирург увидел её через Нидзяграм. Тысячи фотографий на странице демонстрировали миру её превосходство над простыми смертными. Десятки ракурсов фигуры и лица с разных углов, оценка луков и прикидов, локаций и эстетики её хобби: рисование, фотография, пение, танцы. Но везде эти музыкальные серёжки. По фотографиям он составляет её психологический портрет, и мы вместе с ним отправляемся на охоту. Как привлечь внимание этой девушки, как заманить её в логово хищника? Это легко. Она ничем не лучше и не хуже остальных. Просто её жизнь завернута в привлекательную обёртку. У неё всё те же проблемы: работа или учёба, нехватка денег, парень, который пользуется ей, но не собирается связывать с ней жизнь, подруги-завистницы, которые перемывают ей кости и смеются над тем, что она арендует платья для эффектных фотографий. После ужина с фуа-гра и вином вместе с Хирургом, который сидит рядом со мной в белых перчатках, я пишу ей сообщение и приглашаю на сахарную эпиляцию на дому за смешные деньги. Она мгновенно реагирует и расспрашивает о деталях: какие зоны сколько стоят, есть ли у меня лицензия, у кого прошла обучение. Я на ходу сочиняю ответы, пишу цифры, в поисковике выбираю лучшую школу шугаринга, а лицензию обещаю показать при встрече. Она соглашается, и готова приехать хоть сейчас.

Я назначаю ей место встречи у Художника дома через два часа.

– Буду! – пишет она, а мы едем к нему домой на мотоцикле.

– Это будет наша первая совместная работа, – говорит он мне, и я ощущаю предвкушение всеми фибрами души.

– А как же картина на моих джинсах? – спрашиваю я.

– Это было обучение, – улыбается он, – Сегодня я приобщу тебя к настоящему искусству, я думаю, эта терапия должна вернуть тебя истинную. Ты ведёшь двойную жизнь, Василиса, это неправильно. Ты должна всегда быть такой, как сейчас. Обе Василисы должны слиться в одну личность, тогда это будешь ты.

– А вдруг верх возьмет другая Василиса? – тревожно спрашиваю я.

– Нет, я знаю, какая ты настоящая. Это что-то между вами двумя, но ближе к тебе.

Я успокаиваюсь. Он знает, что делает. Но всё равно немного трепетно.

Ровно через два часа раздаётся звонок в дверь. Саша пришла с автобусной остановки, на её ботинки налипла грязь. У неё нет денег даже на такси.

– Привет, – важно кидает мне она, разувается и проходит в дом, – а ничего, стильно тут у тебя. Картины какие! Интерьер прикольный. Слушай, можно я селфи тут сделаю, а?

– Нет! – восклицаю я, – То есть можно, но после сеанса, как на это смотрите?

– Гуд, – кивает она головой, – где будем шугариться?

– На втором этаже, – я показываю ей рукой на лестницу, – проходите.

Она по-деловому виляя задом, поднимается наверх. Я иду следом. Там, в гостиной уже стоит раскладушка с постеленной поверх белой простынёй. Из колонок льётся приятная расслабляющая музыка. Я даю ей охлажденную гелевую маску на глаза.

– Ложитесь, – говорю я ей и надеваю перчатки.

– Вы мне ещё сертификат хотели показать, – вспоминает она.

– Да, конечно! – соглашаюсь я, – Сейчас принесу.

– Вот это сервис! – удовлетворенно вздыхает она и надевает маску на глаза.

Я захожу в мастерскую, где сидит Хирург и наблюдает за нами из-за ширмы. В одной его руке лежит нож, в другой топор. Я вспоминаю, как в детстве в деревне рубила голову курице, и выбираю топор. Руки ощущают приятную тяжесть и практически не дрожат. Хирург кивает головой: «Действуй». Девушка лежит в маске и не слышит, как я иду к ней с топором наперевес. Я двигаюсь бесшумно, как пантера на охоте, и о моем приближении она узнает, когда я оказываюсь рядом с ней и замахиваюсь топором. Она слышит шум, и стаскивает маску.

– Что за чёрт? – испуганно вскрикивает она, но я уже опускаю лезвие топора на её тонкую белую шею. Металл входит в мягкую плоть и чётко отсекает шею меж двух позвонков. Это то же самое, что убить курицу. Когда я вытаскиваю топор, кровь льётся на белую простынь алыми маками. Но тут подставляет таз Хирург.

– Мы не должны терять ни капли, – объясняет он. Пока кровь стекает, он завороженно смотрит на её скрипичные ключики в ушах.

– Сними, и возьми себе на память об этом дне, – говорит он, и я послушно расстегиваю замочки.

– Что ты будешь делать с телом? – интересуюсь я.

– Это не твоя забота, – строго смотрит он на меня, – тебя сейчас должно волновать другое.

Он разливает кровь в две банки, и в одну из них добавляет антикоагулянт и чёрный колер. В мастерской уже готов белый холст.

– Смотри, как я делаю, – он окунает ладони в темную кровь и начинает закрашивать весь холст, – помогай.

И я следую его примеру. Вместе мы возим ладонями по ткани, и, в конце концов, вся наша картина становится чёрной.

– Это космос, пустынный и холодный, – объясняет он мне, – ты знаешь, что нам уготовано всегда быть одним в этой Вселенной?

Хоть я и часто об этом задумываюсь, но хочу, чтобы он сказал.

– После Большого взрыва всю материю несёт в разных направлениях. Даже если где-то зародилась жизнь, мы отдаляемся друг от друга, – он с горечью вздыхает, – Возникновение человечества в нашем сегменте Вселенной уникально. Жизнь человека уникальна. А на что мы тратим жизнь? На выживание. На работу. Мы идём в магазин, чтобы купить еды. Мы едим трижды в день. Мы моем посуду после еды. Мы сидим в туалете. Мы трахаемся. Иногда мы куда-то едем, очень редко. Чаще мы смотрим телевизор, шоу, сидим в интернете, играем в танки и корабли. Мы воюем, враждуем, сплетничаем, плетём интриги. Мы стираем и моемся, чтобы от нас не воняло. Мы, спим, чтобы восстановить силы, а потом снова идём на работу. И так каждый день. А жизнь проходит, Василиса. Только творчество и искусство приближает нас к бессмертию.

Пока он говорит, чёрный подмалёвок подсыхает. И он берет в руки кисть из строительного магазина и окунает её в алую кровь Саши. Он вырисовывает круг кистью и начинает наносить сполохи яркого пламени, сливающиеся справа в один длинный огненный хвост.

– Это комета? – спрашиваю я.

– Это чёрная дыра, – отвечает он, – Хочешь?

Я забираю из его рук кисть и тоже добавляю пару штрихов. Мне кажется, получается красиво. А потом он набирает краски на кисть и брызгает упругой щетиной, отклоняя её пальцами. Кисть выстреливает в космос сотнями красных звезд.

После работы над картиной мы моемся, и он отвозит меня домой.

***

Я стою напротив этих картин, и меня волнами накрывают воспоминания. Он молчит и даёт мне насладиться ими. Когда я оборачиваюсь к нему, он видит в моих глазах обожание и трепет. А затем подходит ко мне, обнимает и говорит на ухо:

– Нас ждёт новая картина.