Текст книги "Проповедник свободы"

ЭПИЛОГ

«Don’t speak»

No Doubt

Я медленно и спокойно плыву по дорожке бассейна. Голубая вода играет неяркими бликами в свете ламп, она приятно шумит и глушит посторонние звуки. Я делаю синхронные движения руками и ногами, чувствую плотность воды и её температуру, отталкиваюсь и скольжу, вытянув руки вдоль тела. Вверху красные флажки висят, тревожно волнуются от испарений воды и потоков вентилируемого воздуха. Я сосредотачиваю взгляд только на них. Маленькие красные треугольники, возвещающие начало и конец, висят, как капли крови во всей этой лазурной идиллии. Доплываю до борта, поднимаю глаза и вижу своего Художника. Он стоит у борта бассейна в белой футболке и чёрных шортах. Сердце бьётся, как сумасшедшее. Как это возможно?

– Девушка, ваше время истекло.

Его голос словно стирает пар на зеркале в ванной, и я вижу, что это совершенно другой мужчина. Он просто работает здесь спасателем.

Лицо Художника видится мне везде. У охранника торгового центра, у работяги, спешащего домой с завода, у уличного музыканта, извлекающего из волынки колоритные звуки шотландских напевов, у пролетающего мимо мотоциклиста, у консультанта в магазине и случайного пассажира маршрутки.

Во мне растёт, как снежный ком, одиночество. Оно накручивает на себя всё новые слои сожаления, грусти, любви, тоски, неудовлетворенного желания, тишины и отрешённости. Оно почти полностью заполняет меня, и я чувствую, что если не вылью всё это на бумагу, то меня скоро разорвёт изнутри. Каждый вечер я пишу нашу с ним историю, которая уже закончилась, и мне действительно становится легче. Я клацаю по клавишам ноутбука. Сначала медленно, обдумывая каждое слово, затем разгоняюсь и даже не замечаю, как летит время. Мыслями я в прошлом, рядом с ним: то у камина, то мчусь на мотоцикле, прижимаясь к его спине, то сижу в мастерской и наблюдаю за его творчеством. Я вкладываю в эту книгу свои чувства. Здесь почти всё правда, кроме некоторых внешних деталей. Жаль, он умер и не прочитает. Возможно, это сделает кто-то другой. Тот, кто смотрит на жизнь и смерть со стороны, для кого прошлое не существует и из воспоминаний стёрты все люди, с которыми он имел дело. Эти букашки не нужны ему, он отрешён от суетливого мира, занят духовным ростом и читает книги великих людей. Его не смущает то, что они тоже в прошлом. Раз про них написаны книги, значит, они живы. И раз я пишу книгу про Художника, значит, он тоже будет жить вечно.

Я больше не работаю в строительном магазине. Там нет уже ни Антонины Ивановны, ни гиены Ольги, они отбыли в места не столь отдалённые по обвинению в хищении крупной денежной суммы. И меня там нет, так как начальство решило, что человек с таким прошлым негативно повлияет на репутацию столь замечательной фирмы.

Я побывала у него дома сразу после выписки. На двери висел амбарный замок, и мне пришлось влезть в подвальное окошко. Повезло, что внутренняя дверь была открыта. Я шла по искорёженному дому, лишённому его души – картин, написанных кистью Художника. Пустые стены, частично распроданная мебель и толстый слой пыли на полу напомнили мне моё пустое сердце. В мастерской я не нашла ни холстов, ни мольберта, ни банок с красками… Наверняка они сейчас лежат в каком-нибудь архиве, в плёнке с порядковым номером. На полу валялась кисть с красной деревянной ручкой из строительного магазина. Уж почему её не забрали, я так и не поняла, но прихватила её с собой вместе с деньгами, которые я нашла там же, где и оставила. В вентиляционной трубе.

На эти деньги я купила себе дешёвую квартиру, подальше от центра, и пусть мне приходится чуть дольше ездить на плановый приём к психиатру, в целом, я даже рада. Любопытных соседей в доме нет. В основном одни алкаши. Всем на меня плевать.

Я пишу, когда еду в автобусе в больницу, когда сижу в очереди, когда еду обратно, когда пью дома чай и ложусь спать. Когда просыпаюсь и в перерывах между работой. Меня взяли копирайтером в сеть пиццерий, и я работаю удалённо, получая зарплату как минимум в два раза больше, чем в магазине. Они не интересуются моим прошлым, главное, чтобы тексты были сданы вовремя. Я не знаю нужды в деньгах, но у меня по-прежнему одни брюки, так как я не вижу смысла покупать больше.

Побывала я и у Поехавшего. Я вспоминаю, как стояла у сирени у его подъезда и долго обдирала листочки, выбирая самые зелёные и ровные. Внутри меня встретила лишь закрытая дверь. Перед глазами стоит картина, как я долго стою и жму на звонок, пока соседнюю дверь не открывает соседка в лифчике и сигаретой в пальцах.

– Чего трезвонишь? – сиплым голосом спрашивает она, – Ты знаешь, что в этом доме стены картонные?

– Извините, – бормочу я, – я хотела увидеть Поехавшего.

– Ну, это ты опоздала, девочка. Разбился этот сумасшедший на мотоцикле. Купил у кого-то нелегально, говорили, он маньяку какому-то раньше принадлежал. И вот, прикинь, в первую же свою поездку врубился в придорожный столб. Даже фотка в местной группе была. Белый мотоцикл и тело, но, правда, квадратиками закрыто, подробностей не видно было.

Я как сейчас вижу её разочарованное лицо. Ей до смерти обидно, что она не увидела внутренности своего соседа по лестничной площадке. Мои пальцы разжимаются, и листья сирени падают на пол. Один, самый лёгкий, делает несколько оборотов и летит с лестничной клетки второго этажа вниз, на первый. Я смотрю на него, провожаю взглядом, считаю его кувырки, и в голове нет абсолютно никаких мыслей. Пустота. Я разворачиваюсь и иду вниз по лестнице.

– Намусорила, зараза, – слышу я за спиной ругань соседки, но меня не заботят её слова.

Я даже не знаю, что ранит меня больше – смерть моего любимого или смерть моего друга. Но внутри меня поселяется непримиримое отчаяние от того, что я нашла близких по духу людей и потеряла обоих. Каждый день я живу, как во сне, мне снится то один, то другой. В конце концов я уже перестаю различать лица, и они сливаются в один образ. В образ человека, по которому я скучаю. Я проверяю электронную почту, словно кто-то может мне написать с того света, и каждый раз испытываю разочарование от того, что мне приходят лишь рекламные рассылки. Я отписываюсь от них, и в моем почтовом ящике наступает вечная мерзлота. Единственное, что даёт мне силы жить – это моя книга. Я должна дописать её и отпустить свою боль. И вот в начале июля я отправляю книгу на печать. Всего один экземпляр. Посылка приходит за неделю, и я уже знаю, что буду с ней делать. Я ведь ни разу ещё не была на его могиле. Собираю рюкзак, сажусь на автобус и еду на городское кладбище. На календаре 10 июля, жара невыносимая. Приезжаю и иду с остановки вверх на холм, справа и слева от меня приятно колышутся ветви деревьев, кажется, тут заброшенные дачи. Гравий хрустит под подошвами, я упорно топаю, преодолевая собственный вес, и вот наконец вижу ворота кладбища. Передо мной раскидывается разноцветье могил. Одни свежие и ухоженные, с красивыми венками от близких, другие – заросшие травами, и на крестах едва читаются имена жильцов. Впереди, справа и слева от меня обширное пространство, и мне кажется, что в нашем городке мёртвых больше, чем живых. Куда мне идти, и как найти Художника в этом мегаполисе – мне непонятно. Тут мне приходит мысль: я вижу сторожку и стучусь в дверь. Открывает потрёпанный жизнью и алкоголем мужчина. Тысячная купюра мгновенно делает его разговорчивым, и он ведёт меня на западную часть кладбища.

– Вот здесь этого маньяка закопали, показывает он рукой на холмик, лишённый всяческих опознавательных знаков. Креста над этим иродом ставить не стали, а родни у него никакой нет, за памятник платить некому. Поэтому похороны были бюджетными. Выкопали яму, положили туда гроб из досок и закопали.

– Уйди, – не глядя на него, говорю я.

– Чего? – не понимает он.

– Пшёл вон отсюда! – кричу я.

– Бля, да ты истеричка… Слушай, а ты случаем не та самая, которая с ним того, а?

Я смотрю на него с такой испепеляющей ненавистью, что он испуганно замолкает и почти мгновенно исчезает с глаз долой.

Некоторое время я стою и в молчании смотрю на холмик. Затем сажусь и дотрагиваюсь рукой до уже давно уплотнившейся и осевшей земли.

– Привет, – говорю я ему, – Как ты тут?

И я представляю, как он там лежит на глубине двух метров. Сгнившие от грунтовых вод доски уже проломились внутрь и впустили к его разложенному телу червей и крыс. Да, я читала, что крысы любят обитать на кладбищах. Я представляю, как мелкие пакостные хвостатые крысы пожирают его тело и растаскивают клочки его некогда шелковистых волос в свои гнёзда, где копошатся крысёныши. Я вижу, как в его глазницах копошатся черви, как они перемешивают его плоть с землей, и как кости его белеют в темноте. Он там, а я тут.

– Ой, да я же не с пустыми руками пришла! – спохватываюсь я. Я стою на коленях и стаскиваю с плеч свой рюкзак. Это мгновение волнительно для меня, и я дёргаю молнию, но она заедает. Потом я все же выдыхаю и плавно тяну собачку в сторону.

– Я тут книгу написала, про тебя и меня, – рассказываю я ему, – только ты не думай, что я её для тебя писала. Я её в первую очередь писала для себя. Мне нужно было это, понимаешь. Пережить заново и скинуть груз мыслей на бумагу. Где-то я, может, приукрасила, ты уж строго не суди. Вот слушай, такая аннотация получилась:

«В маленьком городке на Волге происходит серия жестоких убийств, а девушка Василиса, работающая продавцом в магазине строительных материалов, влюбляется в Художника. Вот только Художник явно не так прост, и Василисе предстоит распутать клубок тайн и расследовать, кто же стоит за кровавыми нападениями». Это наша с тобой история, – всхлипываю я, понимая, что он никогда её не прочтёт. – Ты послужил вдохновением для моего творчества. Благодаря тебе я прочитала книги, которые сама никогда бы не прочитала. Благодаря тебе я слушала песни, которые сама никогда бы не послушала. И благодаря тебе я участвовала в создании шедевров, которые сама никогда бы не создала. Ты был полностью ненормальным, абсолютно не похожим на других, умным и талантливым, искренним и понимающим. Ты видел меня насквозь и знал обо мне больше, чем я сама. И ты исцелил меня. Ты вылечил меня от скуки и обыденности, ты дал мне понять двойственность моего характера и сделал меня цельной, ты заставил увидеть нулевой цвет радуги в привычном спектре обычной жизни. Мне так жаль, что ты умер. Мне бесконечно жаль, – мои щёки становятся влажными, и я вытираю их ладонями.

– Я знаю, что тебе уже не нужна эта бумага, – я кладу книгу на землю, – но пусть она всё же останется здесь. Это вместо цветов. И вот это тоже для тебя.

Я вынимаю из рюкзака небольшую баночку и аккуратно ставлю её на книгу. После чего я поднимаюсь на ноги и делаю шаг назад, потом ещё шаг, и ещё шажок. Я ухожу, держа в поле зрения его холмик и не зная, смогу ли я когда-нибудь отыскать его вновь. Но внезапно я натыкаюсь на оградку какой-то могилы, спотыкаюсь и падаю на спину. Блин, ещё и плечом стукнулась о гранитный памятник. Что это? Я приподнимаюсь на локтях и вижу портрет Поехавшего. Это точно он. Земля на могиле ещё свежая, из венков только «От родителей». Надпись на памятнике гласит «Он верил в мечту». И тут я начинаю рыдать в голос, потому что сердце моё кровоточит. Потому что у меня больше не будет такого партнёра по бизнесу и такого друга. Никогда.

Вокруг меня порхают бабочки однодневки. Их много, они мелкие и счастливые, потому что живут одним днём. Им не нужно думать о том, что будет завтра, им не нужно ходить на работу для выживания, им не нужно брать ипотеку, чтобы где-то ночевать, им не нужно покупать машину, чтобы производить впечатление успешных людей. Они просто порхают и радуются солнечным лучам.

Я покидаю кладбище с чувством невероятного облегчения на сердце. Все слова, которые я хотела сказать – сказаны, все слёзы – выплаканы, вся боль – выплеснута. Я еду домой и перед моими глазами по-прежнему запечатлён серый холмик кладбищенской земли. На нём лежит моя книга, а на книге – стеклянный пузырек. Солнечные лучи проникают сквозь прозрачные стенки и красиво подсвечивают густую красную жидкость. Она играет на солнце, как рубин, флюоресцирует и переливается. Это моё маленькое напоминание ему о том, что смерть – это естественная часть жизни и что… искусство вечно.

Конец.

***

Я жила в аду с единственной надеждой:

Повстречать хоть раз средь пекла и огня,

Среди страшных морд и огненной одежды,

Бархатистый взгляд, смотрящий на меня.

Ты порой ко мне спускался с пьедестала,

Приносил моей душе глоток воды,

Но вот год прошел, когда тебя не стало,

Догорают, тлеют, все к тебе мосты.

Год почти прошел, но ты не появился,

Знак мне не подал и слов не написал,

Ты от жизни этой словно отключился,

Ты молчишь, меня как будто и не знал.

Я живу в аду с единственной надеждой,

Повстречать хоть раз средь пекла и огня,

Ангела в сияющих одеждах,

Чтобы руку дал и вытащил меня.

Лучше жить в раю, в таком прохладном,

Капельки росы лизать и спать, когда закат,

Только рай не нужен, если среди сада

Глаз знакомых тёмных не увижу взгляд.

Василиса Маслова

БЛАГОДАРНОСТИ

Хочу поблагодарить мою подругу Милу за то, что поддерживала меня всё время, пока я работала в строительном магазине. Спасибо, что читала сие творение и терпеливо слушала стоны моего разбитого сердца.

Большая благодарность Анастасии Ищенко из Южно-Сахалинска за фотографию на обложке, созданную специально для моей книги. Жаль, что тонны бутафорской крови были потрачены впустую, но руки в белых перчатках лаконичны, изящны и божественны. Спасибо, что помогла мне с оформлением обложки, без твоего художественного вкуса я бы не справилась!