Текст книги "Проповедник свободы"

– Нет, – пожимаю я плечами, – сама не понимаю, в чём дело.

Почему-то мне не нравятся эти расспросы. И эта Ника только с виду кажется такой милашкой, она явно себе на уме.

К счастью, снова приходит покупатель, и Ника уходит на кассу. Я потихоньку домываю полку, перекладывая с места на место рулетки, абразивные бруски, струбцины, рубанки, ванночки для краски, кельмы, штукатурный сокол, разбрызгиватель смесей, респираторы и много всякой другой ерунды. Я так увлечена работой, что вздрагиваю, когда слышу за спиной родной бархатистый голос:

– Привет, – говорит он мне, и я резко разворачиваюсь. Мы стоим почти вплотную, и я приподнимаю голову, чтобы ещё раз посмотреть в его магически-притягательные глаза. Он проходит по мне взглядом с ног до головы, и взгляд его задерживается на моей руке. Он аккуратно берёт меня за запястье и подносит его почти к моему лицу.

– Что это? – стальной интонацией произносит он так, что у меня останавливается сердце. Я смотрю на свою руку, и вижу, что на запястье образовались синие пятна от пальцев кладовщика. Я сглатываю слюну.

– Это кладовщик, я тебе рассказывала. Он меня схватил сегодня на складе.

Я смотрю на его лицо, и мне становится страшно. Оно становится непроницаемым, словно вытесано из камня. В глазах зажигается едва заметный странный огонек. Затем он отпускает мою руку и переключается на другую тему.

– Василиса, где тут у вас можно найти укрывной материал, гашёную известь, лопату? Хочу пополнить свои садовые запасы. Поможешь мне?

– Ну конечно, – отвечаю я.

Пока он идёт рассчитываться на кассу, я отматываю и отрезаю укрывной материал. У меня сдают нервы. Он узнал, что меня обидел кладовщик, и совершенно ничего мне не сказал по этому поводу. А вдруг он решит, что я сама его спровоцировала? Может, я действительно сама виновата в произошедшем? Я яростно кромсаю ткань ножницами: они тупые и совершенно не режут, лишь только рвут материал. Когда с отрезом покончено, я сворачиваю его конвертом и иду за лопатой. Выбираю с лучшим черенком: без сучка и задоринки, а затем направляюсь на кассу. Увиденное там повергает меня в шок.

Ника откровенно флиртует с Художником. Ника, которая своими глазами вместе с остальными видела, как он забирал меня из магазина, а, следовательно, понимающая, что у меня есть отношения с этим мужчиной. Ника, с которой у меня всегда были добрые отношения на работе, которая даже утешала меня после того, как меня особенно тщательно втаптывало в грязь начальство. Она смеётся над какой-то его шуткой, всё крутит пальчиком светлый локон у лица и стреляет своими симпатичными глазками, целясь прямо в его сердце. А он… Он обворожительно ей улыбается, что-то воркует бархатистым голосом, и я вижу, как она отрывает от листа клочок бумаги и пишет на нём цифры, вроде бы номер телефона. Внутри меня подымается ярость, и обида комом встаёт в горле. Мне трудно дышать, и в глазах темнеет. Когда я вижу, что он тянется рукой к её волосам, я швыряю лопату на пол с чудовищным грохотом. Они оба вздрагивают, он убирает руку, и улыбка пропадает с лица Ники. Всё в магазине замирает. Художник поворачивается и смотрит на меня… Что? С осуждением? Не могу поверить! Я быстрым шагом подхожу к нему, впихиваю ему в руки ком укрывного материала, и, сдерживая слёзы, убегаю в другой конец зала. Он не идёт за мной.

Какая же я глупая! Я что, поверила в любовь с первого взгляда? Возомнила, что могу влюбить в себя этого спустившегося с небес серафима? Да я же просто ничтожество! Ничего не представляющий собой статист без особых дарований. Да, может, миловидное лицо, светло-карие глаза и тёмно-рыжеватые волосы и могут привлечь какого-нибудь свинопаса, но для такого человека, как Художник, я всего лишь временная игрушка. Я УЖЕ ему надоела. Он буквально выпроводил меня из дома сегодня утром, а вечером берёт номерок у другой девушки. Господи, как же сдержать слёзы? Почему я такая наивная и до сих пор верю в любовь? Я закрываюсь в туалете, сажусь на унитаз, включаю воду на всю мощь и реву там белугой. Лишь полчаса спустя я более или менее успокаиваюсь, как следует умываюсь холодной водой и стараюсь больше не думать об этом, чтобы снова не разрыдаться.

Смотреть не могу на Нику, но она упорно лезет мне на глаза. Я избегаю её как могу, но, в конце концов, она хватает меня руку (что же за день-то такой!) и говорит:

– Лиса!

Я выдёргиваю руку.

– Чего тебе?

– Ты неравнодушна к нему, да? – спрашивает она.

– Я не хочу с тобой это обсуждать! – я снова начинаю истерить, не понимая, что со мной происходит, и почему я так сильно ревную человека, который мне, собственно, ничего и не обещал.

– Я хочу тебе сказать, я ему дала номер телефона, но не свой. Он просто спросил, когда у нас бывают скидки, и я написала ему рабочий сотовый, чтобы он звонил и узнавал. Вот и всё, – она виновато улыбается и разводит руками.

Я недоверчиво смотрю на Нику. Женщины – сучки, они легко идут на обман, когда дело касается мужика. А такие, как Ника, всегда держат нос по ветру, если речь идёт о красивом мужчине при деньгах. Даже если она дала свой номер, она в этом не признается. А спрашивать его о таких вещах мне не позволит гордость. Если он вообще захочет видеться со мной после выходки с лопатой. Настроение ниже плинтуса. В любом случае, я выставила себя полной дурой, и мне стыдно за свои несдержанные эмоции.

Когда мы все выходим из магазина, и Антонина Ивановна ставит вход на сигнализацию, я обращаю внимание на Тимура. Он с ненавистью смотрит на меня и незаметно для окружающих проводит большим пальцем по горлу. Я боюсь, что он последует за мной по гаражам и пустырю, поэтому выбираю другой маршрут до дома – через людную городскую аллею и тротуар вдоль главной дороги. Однако мои опасения тщетны. Уходя, я оборачиваюсь и вижу, что он плетётся в противоположную сторону, к дому и своему любимому свинарнику. На секунду мне кажется, что я замечаю белый мотоцикл в той же стороне, но когда оборачиваюсь всем корпусом, понимаю, что это лишь видение. На дороге пусто. Да и Художник сказал, что он его поставил в гараж на зиму. Я всё-таки придерживаюсь изначального плана и решаю больше не срезать дорогу до дома. К чему дразнить маньяков, насильников и убийц?

Я прихожу в свою пустую тёмную квартиру, бросаю обувь на пороге и, не переодеваясь, падаю на кровать. Я хороню своё разбитое сердце. Я погружаюсь в ночь.

Раз уж я провожу вечер в одиночестве, мне ничего не остаётся, как сидеть в интернете. Я захожу в местную болтушку и снова натыкаюсь на портрет Ларисы, который днём мне показывала начальница. В комментариях к посту о пропаже я вычитываю, что останки девушки найдены за городом, где-то в лесополосе. Какой-то охотник гонял зайца с лайкой, и собака вместо гона привела хозяина к огромному мусорному мешку. Она громко лаяла на этот пакет, и когда мужчина развязал его, оттуда выкатилась голова с окровавленными светлыми волосами. Затем приехала полиция и скорая. Под постом в соцсети оставлено более пятисот комментариев. Люди пишут о маньяке, о необходимости ввести комендантский час, о бесполезности силовых структур, отвратительном воспитании молодежи, гнилой системе образования, влиянии американских и западных СМИ. В последний раз смотрю на фото девушки. Она смотрит на меня своими светло-карими глазами, улыбается немного грустно и спокойно, как на паспорте. Прощай, вот и ты отправилась на радугу.

ГЛАВА 10

«Shut your mouth»

Pain

Я просыпаюсь счастливая, потому что он лежит рядом со мной, крепко прижимая к себе моё тело. Он уткнулся лицом в мои волосы и дышит спокойно и безмятежно, как младенец во сне. Я чувствую, как он согревает тёплым дыханием мой затылок. Это невероятно приятно, учитывая, как работает отопление в моей угловой квартире. Половина радиаторов вечно холодная, коммунальщики принципиально не берут трубку, а я терпеть не могу мотаться по бюрократическим инстанциям. Поэтому обычно сплю в шерстяных носках. Я пытаюсь воскресить в памяти события прошедшей ночи.

Ах да, вечером я начинаю засыпать и слышу, как щёлкает входная дверь. Я пытаюсь вспомнить, закрыла её или нет, и может ли ко мне теоретически пробраться этот злобный татарин. Однако страха я не ощущаю. Когда внезапный гость следует на кухню, наливает там себе стакан воды и пьет её жадными глотками, я уже понимаю, что это пришёл мой Художник. Затем в ванной раздаётся шум воды, и я сажусь на кровати, потому что сон как рукой сняло. Я всё жду, когда он выйдет, и думаю, что же мне ему сказать в своё оправдание за брошенную лопату. При этом в груди у меня до сих пор сидит обида и ревность. Боюсь, что меня понесёт, и я устрою ему допрос с пристрастием. Его нет уже довольно долго, видимо, он принимает душ, и внезапно я вспоминаю, что всё ещё сижу в рабочей майке. Снимаю её, надеваю чистую футболку. Нюхаю подмышки: не первой свежести, но потом не пахнет. Опять ложусь, словно не вставала. Мне тревожно. Я не боюсь татарина Тимура, но мне страшно от предстоящего разговора с любимым.

Я слышу его мягкие, почти неслышные шаги, и он ложится рядом со мной, заботливо поправляя одеяло.

– Ты не спишь? – шёпотом спрашивает он.

– Нет, – отвечаю я и поворачиваюсь к нему.

В свете уличного фонаря я едва различаю его черты, но мне кажется, что он выглядит устало, – Как ты добрался сюда без мотоцикла, ночью?

– Я устроился на подработку в такси, теперь буду при машине, – отвечает он.

– Умно, – хвалю я его.

Я замолкаю на некоторое время, и он говорит:

– Я – не твоя собственность. Понимаешь это?

– Да, – умом я это понимаю, но сердце давно поставило на нём клеймо «Мой!».

– Что бы я ни делал, с кем бы я это не делал, что бы ты ни ощущала при этом, ты должна помнить, что я свободный человек. И ты свободный человек. Никто, никого, ни к чему не имеет права принуждать.

Да, я и сама придерживалась таких взглядов всю свою жизнь, но сейчас в памяти всплывает его рука, тянущаяся к волосам Ники, и внутри начинает клокотать кипяток.

– Если Ника тебе так понравилась, я тебя не держу, – я стараюсь произнести это как можно спокойнее, но голос предательски дрожит.

– Какая Ника? – совершенно искренне спрашивает он.

– Та, которая дала тебе свой номер на кассе.

– Она дала мне ваш рабочий сотовый, чтобы я мог узнавать о ценах и скидках.

Это сходится с тем, что сказала мне она, но я всё равно не верю.

– Да даже если бы она дала мне свой личный номер, что бы от этого изменилось? Ты стала бы меня меньше любить и хотеть?

– Нет, – с горечью произношу я. – Просто я… ни с кем не хочу делить тебя.

Я выдавливаю из себя это признание, и жду, что он прямо сейчас встанет, соберёт вещи и уедет, потому что я посягнула на его свободу.

– Ты маленькая собственница, – удовлетворенно произносит он, – для женщины это естественное состояние.

Возможно, в другой раз я бы запротестовала, но сейчас я полностью с ним согласна. Я хочу, чтобы он стал моей безраздельной собственностью. В моей груди снова поднимается ярость. Я хочу, чтобы он принадлежал лишь мне. Ни Нике, ни Миле, ни Вике, ни Ларисе – никому из других девушек. Я сажусь рядом с ним на кровати и ныряю под одеяло с головой. Поцелуями я осыпаю его грудь и соски, спускаюсь ниже к паху и нежно глажу его уже окрепшую плоть. Языком провожу от основания до самого кончика, и она превращается в сталь. Во мне драконом расправляет крылья агрессия к нему и ко всему окружающему миру. Я хочу быть сильной и злой. Я хочу брать то, что принадлежит мне. Я скидываю одеяло и сажусь на него как можно плотнее. На его лице я вижу неподдельный интерес и нетерпение. Я начинаю двигаться медленно и уверенно, прощупывая свои точки удовольствия. Мне совершенно безразлично, получит ли он сегодня удовлетворение. Он его не заслужил. Он кладёт руки на мои бёдра и пытается двигать меня в таком темпе, как нравится ему: жестко и энергично, но из меня вырывается шипение:

– Руки прочь!

Он послушно убирает их от моих ног и переключается на грудь. Он нежно гладит и пощипывает мои соски, и я ощущаю, как в месте соединения наших начал распускается огненный цветок. А я двигаюсь в волшебном танце: то скольжу по нему вперёд и назад, то описываю окружности и эллипсы, то прижимаюсь к нему на молекулярном уровне, помогая себе пятками, снова отталкиваюсь и снова прижимаюсь, создавая мерный ритм мелких, но полных проникновений. Я чувствую себя его единственной владелицей и хочу наказать за Нику. Амплитуда моих движений возрастает, я бью его ягодицами по ногам, и он стонет, как раненый зверь. Вот это мне нравится. Пусть страдает и пусть наслаждается. Я чувствую, что его член внутри бьётся в конвульсиях, и я испытываю невыразимый оргазм. В глазах темнеет. Сердце, как бомба замедленного действия, бьётся всё быстрее, и в голове раздаётся мощный взрыв. Если бы не защита в виде грудной клетки, оно бы брызнуло кровью на светлый холст простыни, оставив капельную картину под названием «Взрывной секс». Я смеюсь своим неуместным мыслям и падаю рядом с ним на кровать.

– Ты сумасшедшая, – слышу я его откуда-то издалека, поворачиваю к нему голову и вижу, как он удовлетворенно улыбается, – но ты зря возомнила себя хозяйкой положения.

Он разворачивает меня на живот и проникает в меня ещё раз. Моя грудь словно стала больше и тяжелее, он берет её пятернями и ложится на меня всем телом так, что мне становится трудно дышать. С каждым его движением я втягиваю немного воздуха и выдыхаю его со слабым стоном. Это заводит его всё сильнее, и он снова кончает. После этого он наклоняется над моим ухом и шепчет:

– Я не твоя собственность.

У меня уже нет сил спорить и что-то ему доказывать. Сердце кричит «Моя!».

Мы засыпаем обнявшись.

Сейчас я лежу на боку, подперев голову ладонью, и рассматриваю черты его привлекательного лица. Для мужчины кожа его невероятно свежа и молода, поры сужены, словно на баннере с рекламой антивозрастного крема. Во сне у него невероятно спокойное безмятежное выражение. У него красивые тёмные слегка загнутые ресницы. Многие девушки продали бы душу дьяволу за такие. Прямой греческий нос, как взлетная полоса для Боинга. На его лице ещё нет печати смерти. Оно не поплыло к земле, как слайм, под силой тяжести. Овал его лица чёткий и подтянутый. Он прекрасен. Не то, что я, посредственность. Я тяжко вздыхаю, и он открывает глаза, обжигая меня их бархатистой чернотой. Мы смотрим друг другу в глаза некоторое время, затем он улыбается чудесной мальчишеской улыбкой. На его щеках играют ямочки.

– Доброе утро, Василиса, – приветствует он меня.

– Доброе утро, – я улыбаюсь ему в ответ.

– Ты выспалась?

– Вполне, – на самом деле моё тело блаженствует. Оно измято, подавлено, растерзано, затискано, но абсолютно расслаблено и удовлетворено. Даже лёгкий недосып является для меня лишь поводом для гордости, – Жаль, что надо идти на работу.

Я сажусь на кровати и одеваюсь.

– Прежде, чем ты уйдешь, я хочу дать тебе один важный урок.

– Какой? – я заинтересованно оборачиваюсь к нему.

– Нигде, ни с кем, ни при каких обстоятельствах никому не показывай своих истинных чувств. Поняла? Твои чувства – это твоя сила и твоя слабость одновременно. Враг обернёт их против тебя при любом удобном случае. Ты должна быть непроницаема, как камень.

– Даже тебе не показывать своих чувств? – я поднимаю бровь.

– Ну… – протягивает он, – мне можно.

Он берёт меня за косу и притягивает к себе.

– Мне нравится, как ты ревнуешь, прямо даже не знаю, стоит ли отпускать тебя на работу.

Он оборачивает косу вокруг моей шеи. В его исполнении этот приём меня возбуждает, но я кидаю взгляд на часы и сожалением замечаю, что мне уже пора выходить. Он ловит мой взгляд и разочарованно выпускает меня на свободу.

На работе с утра какой-то переполох. Я до последнего не понимаю, почему продавцов из зала то и дело дёргают на склад. Из-за этого мне приходится одной сидеть на кассе, и у меня нет возможности оторвать от стула свою пятую точку и хотя бы сходить в туалет. Наконец ко мне подбегает запыхавшаяся Ольга.

– Ты иди, поешь хотя бы, – говорит она мне, и я удивляюсь, насколько человечнее её сделал страх быть разоблачённой.

– А в чём дело? Что за суета вокруг? – интересуюсь я у неё.

– Кладовщик новый не вышел на работу. Никого не предупредил, трубку не берёт. Сейчас должен приехать второй работник склада, вот точно будет материться! – объясняет она.

– Ну… послали бы кого-нибудь, он же совсем рядом живёт вроде бы, – предлагаю я.

– Отлично, – я слышу голос Антонины Ивановны, она подошла совсем не слышно, – Вот ты, Маслова, и сходишь.

– Я? Я не хочу к нему идти, что я ему скажу? И вообще, он мне не нравится, я не пойду, – я упираюсь, как могу, но у Антонины Ивановны другое мнение.

– Меня твои «не хочу, не нравится, не пойду» не интересуют! Сейчас ты собираешься и идёшь к нему. Передашь от меня, что если через пять минут его не будет на работе, – он уволен. Ясно?

– Но я…

– И никаких «но», иначе уволю следом за ним. Давай, иди. Время – деньги!

Я переобуваюсь и накидываю куртку. Я даже не помню точно, где он живёт. Знаю только улицу. Однако мне не приходится долго искать. При приближении к его дому я чувствую крепкий дух свиного навоза, смешанный с ароматом свежего парного мяса и заваренных отрубей. Ошибки быть не может. Я стою перед крепко сколоченным деревянным домиком, выкрашенным тёмно-зелёной краской, которая местами облупилась и отвалилась. Типичная пентафталевая эмаль, пустая трата времени и денег. На подъездной дороге я вижу следы шин и подошв. Однако снег выпал уже как сутки, и на нём, как в целой книге, написано слишком много разных событий, которые уже перемешались, затёрлись, наложились одни на другие. Я подхожу к воротам и стучу в дверь, изготовленную из металлического профиля цвета красного вина. Звук получается звонким и слишком громким, но я не слышу движения ни во дворе, ни в доме. Лишь только откуда-то издалека доносится визгливое похрюкивание свинского гарема. Я толкаю дверь от себя, и она поддаётся. Прохожу во двор. Здесь следов значительно меньше. Несколько дорожек шагов тянутся от дома до ворот, отдельная тропинка протоптана от крыльца до сарая.

Я различаю два вида отпечатков. Одни немного косолапые, небольшие, напоминают свиное копытце, а другие принадлежат человеку с большим размером ноги, видимо, большого роста. У него широкий уверенный шаг. Дверь в дом открыта. Я заглядываю внутрь:

– Эй, кто дома есть?

Никто не отвечает, и я прохожу внутрь. В комнатах никого, на кухне на столе стоит початая бутылка водки и пара гранёных стаканов. На кусочках колбасы, лежащих на блюдце, ползает жирная зелёная муха. Заглядываю в мусорное ведро – пустая бутылка. Кажется, тут была нехилая попойка. Дополнительный осмотр ничего не даёт. Я даже заглядываю в туалет, может, он лежит и спит в ванной, как я видела это в ролике из ТикТака. Но и там пусто. Я выхожу во двор. Что ж, скажу Антонине Ивановне, что его дома нет. Перед уходом бросаю взгляд на свинарник и решаюсь поглядеть на «десять друзей Оушена». Тимур действительно следит за своими питомцами: в свинарнике довольно чисто, и всё же это не спасает от засилья мух. Они с разгона облепляют меня, лезут в глаза и рот, некоторые больно кусают. Но я упорно продвигаюсь вперёд по маленькому коридору и открываю дверь в просторный загон. Он отгорожен от двери невысокой металлической решёткой, и в нём я вижу много крупных розовых круглозадых свиней. Все они трутся вокруг хряка Марса, который возвышается над ними как минимум на полголовы. Хряк чем-то деловито занят в дальнем углу загона. Когда я вхожу, свиньи с интересом поворачивают морды в мою сторону, и у каждой из них пятак вымазан чем-то красным, будто свёклой. Хряк направляется ко мне, разглядывая меня своими круглыми маслянистыми глазами, и свиньи семенят за ним следом, как секьюрити. Тут я в ужасе понимаю: их пятаки красны не от свёклы. Оттенок другой. Это кровь, застывшая корочкой. Когда хрюкающая и повизгивающая компания дружно выстраиваются вдоль решетки в ожидании ведра тёплой запарки с варёными картофельными очистками, я вдруг замечаю в дальнем углу что-то белое. Приглядываюсь чуть лучше и вскрикиваю. Человеческие кости, покрытые ошмётками одежды. На ногах у останков – кирзовые сапоги, через которые животным не удалось пробраться к плоти. Это Тимур, которого сожрали свои собственные свиньи. Я стою и судорожно хватаю ртом воздух, но внезапно осознаю, что запах парного мяса, почудившийся мне при входе во двор – это Тимур в его нынешней ипостаси. Желудок скручивает, и меня рвёт прямо в загон сегодняшним завтраком. Свиньи, толкаясь и возмущенно визжа, кидаются на чудесным образом свалившееся им с неба угощение. Я больше не могу здесь находиться и иду по стеночке к выходу. Что нужно делать в таких случаях: вызывать скорую, полицию? Мысли путаются в голове, но когда я выхожу во двор под открытое небо, я ещё раз вглядываюсь в рисунок подошв, и думаю о том, что это важная улика. А вот мои следы могут сбить полицию с толку. Более того, вдруг подозрение падёт на меня, и будут меня таскать по судам и следствиям, пока не найдут истинного преступника. Да и на работе могут возникнуть проблемы, если окажется, что я хожу по месту преступления вместо того, чтобы сидеть за кассой в свой рабочий день. У ворот я вижу метлу и буквально заметаю следы своего пребывания во дворе. Затем я ещё раз оглядываю двор, ставлю метлу на место и возвращаюсь на работу.

– Ну что, – встречает меня Антонина Ивановна, – передала этому оболтусу, чтобы явился на работу?

– Его… Нет дома, – объясняю я начальнице. – Я стучала в ворота полчаса, но никто не открыл.

Я судорожно соображаю, стоит ли анонимно звонить в полицию, и возможно ли это в принципе, если все кругом пользуются мобильными телефонами, которые прослушиваются специальными программами. В результате я решаю молчать. Пусть кто-нибудь другой обнаружит его кости. А я ничего не видела и не слышала.

Есть мне совершенно не хочется, но я чувствую себя морально истощённой и иду в столовую, просто чтобы отдохнуть от людей и подумать. Зову Милу, может быть, она подкинет какую-то умную мысль.

– Ты почему не ешь? – допрашивает она меня.

– Да, что-то не хочется, тошнит, – меня, и правда, до сих пор мутит после свинарника.

– Слушай, а ты не того, а? – она загадочно смотрит на меня и улыбается.

– Что? – я тупо смотрю на неё и не понимаю, о чём она говорит.

– Ну, может, ты беременна?

– Я не могу быть беременной, Мила, – раздраженно отвечаю я, – я бесплодна.

– Извини, я не знала, – с округлившимися глазами говорит она и протыкает пельмень вилкой. Она медленно жуёт его и добавляет, – это из говядины, в них меньше калорий.

Я ничего не отвечаю, но ей вопрос моего бесплодия не дает покоя:

– Василис, так может, тебе обследоваться? У меня есть хороший врач. Он одну мою знакомую лечил и…

– Не надо, – перебиваю я её, – меня всё устраивает, как есть. Не будем больше об этом.

Мила вздыхает. Наверное, думает, что я жутко страдаю, не имея возможности продолжить свой род. Но я давно смирилась с этим. Да и что я могу дать своим детям? Арендованную однокомнатную клетушку на третьем этаже с холодными радиаторами? Пополнить категорию нищего класса ещё несколькими рабами? Нет уж, спасибо.

– Мил, что насчет маньяка? Есть какие-то следы? – спрашиваю я её, и перед моими глазами возникает картинка: следы подошв на белом снеге у Тимура во дворе. Не хочу об этом думать и прогоняю возникший образ.

– Представляешь, абсолютно ничего.

– Так странно… Но ведь рано или поздно он совершит ошибку? – спрашиваю я то ли Милу, то ли себя.

– Всё зависит от того, спонтанно он убивает или спланировано. В первом случае ошибку совершить легче. Во втором – его вообще могут не найти. Теодор Банди, например, убивал четыре года, а может и больше, прежде, чем его поймали. Чикатило убивал около десяти лет.

– Но как-то же они прокололись? – я не знаю, кто такой Банди, но Чикатило у меня на слуху. Я знаю, что это жестокий маньяк, некрофил и людоед.

– Да, Банди укусил свою жертву за ягодицу и его вычислили по слепку зубов. А Чикатило в костюме и галстуке попался у лесополосы, где кинул свою жертву, – Мила накалывает ещё один пельмень, макает его в майонез и кладёт в рот, – И наш маньяк рано или поздно ошибётся. Кстати, майонез низкокалорийный.

Двадцать минут пролетают, как одно мгновение, и нам пора работать. Во второй половине дня поток покупателей спадает, и я спокойно сижу за кассой, вырезаю ценники тупыми ножницами и размышляю о маньяке. В голове крутится одна навязчивая мысль, которая не даёт мне покоя. Я прогоняю её, но она раз за разом возвращается и жужжит в голове, как злая и голодная осенняя муха. Я режу ценники всё быстрее и быстрее, рву бумагу и скотч тупыми лезвиями, пытаюсь сосредоточиться на работе, но муха продолжает зудеть в мозгах. В семь часов вечера я закрываю кассу, одеваюсь и иду домой. Иду через гаражи и пустырь. Теперь я могу не бояться Тимура. Больше он ничего мне не сделает. Уже подходя к дому, я вижу, что на третьем этаже в окнах моей квартиры горит свет. Меня начинает бить озноб, сердце внутри скачет неровными рваными ударами: то колотится, как сумасшедшее, то останавливается замертво. Я медленно иду по ступеням и оказываюсь у своей двери. Открываю её своим ключом и вхожу в прихожую. Он дома. Его обувь стоит у порога. Я приседаю на корточки, беру его ботинок и переворачиваю подошвой вверх. Некоторое время я внимательно изучаю подошву, затем ставлю ботинок на место и молча раздеваюсь.