Текст книги "Проповедник свободы"

ГЛАВА 16

«I kissed a girl»

Katy Perry

Ника. Эта завистливая сучка думала, что забирает моего Художника, но на самом деле она попала под скальпель Хирурга. Всем своим существом ненавижу змею, посягнувшую на мою святыню. Подумать только, каждый раз, когда она видела меня с Художником, она уже вынашивала план разлучить меня с ним. Крутила эту мысль в голове, как локон светлых волос на палец. Удивительно, что я помню все подробности жизни той, другой Василисы, какой меня знают все остальные. Я, истинная, всё время сижу где-то в глубине её мозга, словно за пуленепробиваемым стеклом. Я всё вижу и слышу, как следователь, который смотрит из-за тёмного стекла на сидящего за столом преступника в наручниках. Я словно смотрю фильм с собой в главной роли и бьюсь от бессилия, потому что не могу ничего поделать, подсказать ей. Я радуюсь, когда у неё получается постоять за себя, и всё же я настоящая давно бы поставила их всех на место. Я чувствую, что с каждым разом, когда Хирург выпускает меня на волю, я становлюсь сильнее. Если поначалу я пыталась достучаться до той Василисы, и она меня совершенно не слышала, то с каждым новым освобождением мой голос в её голове становился сильнее и звучнее. Она начала прислушиваться ко мне и обретать истинное лицо. И сейчас я хочу вырваться на свободу не на короткий промежуток времени, который дарит мне Хирург, надевая перчатки, а навсегда. Мне нравится моё безумие и бесстрашие. Я перестаю быть ведомым статистом и становлюсь действующим лицом. Мы с ним играем на равных. Он дает идею, я начинаю, он продолжает, я завершаю, а потом мы вместе создаём шедевр. Сегодня у нас есть время на подготовку, и я хочу преподнести Художнику подарок. Я знаю, чего он хочет.

Хирург провожает меня вниз по лестнице:

– Я не могу пока выпустить на волю ту Василису, иначе она может натворить глупостей.

Я киваю, он снимает перчатки и вталкивает внутрь ту, другую, слабую Василису.

***

Дверь в подвал открывается, и я вваливаюсь туда, падаю на пол. Вскакиваю на ноги, но дверь за мной уже закрылась.

– Выпусти меня, чёртов ублюдок! – кричу я и стучу кулаками по доскам, однако в ответ слышу лишь тихие шаги по лестнице. Обессиленно я сползаю по двери и закрываю лицо руками.

– Он совсем обезумел, – говорю я и слышу в ответ сдавленное мычание.

Ника лежит на полу. Руки и ноги её связаны скотчем. Рот заклеен. Я подползаю к ней на карачках и ласково говорю:

– Подожди, сейчас я оторву полоску, но будет, наверное, больно.

Она интенсивно кивает, выражая своё согласие. Я подковыриваю ногтем край клейкой ленты и начинаю медленно и аккуратно снимать её. Глаза Ники округляются, ей больно. Я тяну скотч и вместе с ним выдергиваю волоски из кожи, на их месте появляются бисеринки из крови. Когда её рот почти освобожден, она просит:

– Дёрни резко, Лиса.

И я тут же срываю остатки скотча одним движением руки. Она взвизгивает.

– Тише, – я прикладываю палец ко рту, – а то он вернётся.

Она замолкает и плачет. На её щеках и так уже густо размазана тушь, новые слёзы прокладывают грязные дорожки.

– Это и есть тот самый маньяк, да? – шепчет она.

Я киваю головой, и на глазах у меня тоже дрожит солёная влага.

– До сегодняшнего дня я верила ему, Ника, но как же я ошибалась! Когда я услышала шум в подвале, я сразу побежала сюда. И увидела тебя. Я думала, он убьёт меня, но он скрутил мне руки и бросил к тебе.

– О чём вы говорили там, наверху? – с подозрением смотрит она на меня.

– Я… я не помню, Ника. У меня какое-то психическое расстройство, провалы в памяти, – шепчу я.

– Но что же нам делать, Лиса? – в ответ переходит на шёпот Ника.

– Я не знаю, не знаю… Надо подумать. Но сначала дай я тебя освобожу, – я разматываю скотч на её руках и ногах, и она с трудом садится и разминает запястья. На месте скрутки красные полосы. Я беру её за руки, они ледяные, и начинаю растирать их ладонями. Ника плачет, а я утешаю её, что всё будет хорошо, теперь мы вдвоём и обязательно что-нибудь придумаем. Наконец я обнимаю её за плечи, и мы сидим молча. Каждая из нас думает о своём. Я ощущаю мелкую дрожь её тела: она боится, и это наполняет мою кровь адреналином. Меня тоже начинает потряхивать. Однако навязчивая мысль о предательстве не идёт из головы.

– Ника, – начинаю я, – и зачем он тебе только понадобился? У тебя же и так всё есть: и деньги, и родительская забота, и парни. Ну, зачем? Если бы ты не пошла с ним на встречу, ничего бы этого не было.

– Я уже сто раз думала об этом, Лиса. Я сама не знаю, что на меня нашло, – она в отчаянии закрывает лицо руками.

– Но ты же видела, что я с ним встречаюсь, так? – допытываюсь я.

– Так, да, прости меня, Лиса. Это была ошибка! – она смотрит на меня взглядом раскаявшегося грешника.

– Я на тебя зла больше не держу, Ник, я и сама крупно в нём ошиблась. И теперь у нас нет практически никаких шансов выбраться.

– Что значит «практически»? У тебя есть какой-то план?

– Это сложно назвать планом. Но всё-таки нас двое, а он один. Когда он зайдёт сюда, мы можем наброситься на него вдвоём. Стукнуть его чем-нибудь тяжёлым и бежать.

Я осматриваюсь, и в тусклом свете лампы накаливания вижу лежащие на полу тыквы. Я встаю с места и иду к ним, выбираю увесистую, но небольшую, чтобы можно было удобно держать в руках.

Через некоторое время дверь бесшумно открывается, и он закидывает в подвал одеяла и подушки. Гасит свет. Я даже не успеваю вскочить с места со своим «оружием». Раз уж момент упущен, мы с Никой ложимся на одно одеяло и сверху накрываемся вторым. В подвале довольно прохладно, и мы жмёмся друг к дружке.

– Как думаешь, Василиса, – она говорит приглушенно и стучит зубами то ли от холода, то ли страха, – выберемся мы из этой передряги?

– Не знаю, Ника. Будем надеяться на лучшее, может быть, нам помогут, – я понимаю, что Нике уже точно никто не поможет. Никто, кроме… меня. Я нащупываю рядом с собой тыкву.

– Кто нам поможет? Никто даже не знает, что мы тут! – она начинает истерически всхлипывать, вызывая в моей душе панику.

– Не плачь. Не плачь! – пытаюсь успокоить её срывающимся голосом и глажу рукой по волосам. – Слезами горю не поможешь.

Постепенно рыдания утихают и лишь время от времени Ника судорожно всхлипывает.

– Ради чего мы живём? – вдруг спрашивает меня Ника.

Я застигнута врасплох этим вопросом.

– Ну… любовь – это единственное, ради чего стоит жить и умереть. Ну… ещё искусство, наверное.

Она, как котёнок, утыкается мне носом в шею, и дыхание её становится всё тише и медленней. Я понимаю, что она заснула, и глажу пальцами её по волосам. Внезапно из моего сердца исчезает ревность и негодование по отношению к Нике. Она просто хотела любви. И я хочу любви. Мы все хотим любви, потому что нам так отчаянно её не хватает. Я испытываю к ней сестринскую нежность, обнимаю её за плечи и думаю, что же будет завтра. Я знаю, что Он запер меня, чтобы я не сбежала и не сдала его полиции. Я знаю, что он держит в подвале пленницу и знаю, что мне он не сделает ничего плохого. Если бы хотел уничтожить меня, как свидетеля, то у него был на это шанс. Нет, он сказал, что когда надевает перчатки, я становлюсь другой Василисой. Василисой уверенной, сильной, такой, какой я ему нравлюсь. Действующим лицом, а не статистом. Такой же, как он. Но хочу ли я выпустить наружу этого зверя, спящего у меня внутри и просыпающегося при звуке скрипа латексных перчаток? Нет, я не хочу. Она должна оставаться в своей камере.

Он хочет убить Нику, как сделал это с другими девушками. Могу ли я это допустить? Я намеренно скрыла следы его пребывания у Тимура, чтобы Художник не попал в полицию. Я была уверена, что убийство совершил он, но оправдывала его поступок тем, что он хотел меня защитить. Мы, бабы, всегда оправдываем мужиков. Бьёт, значит, любит. Не пишет, значит, занят. Абъюзер, значит, травма детства. А может быть он ни хрена не любит, не занят и не было у него никакой травмы детства. Может, он просто козёл? Я силюсь вспомнить промежуток времени с той минуты, как он надел перчатки и до того, как снял их, стоя со мной на лестнице перед входом в подвал. В памяти абсолютно пусто, белое пятно, словно кто-то подтёр все воспоминания ластиком. Я пытаюсь понять, что он задумал, но не могу. К чему унижения и мучения?

Я пытаюсь возбудить к нему ненависть в своем сердце, покрываю его грязными словами и крепкими выражениями, но это ничего не даёт. Абсолютно ничего не меняется в моем отношении к нему. Даже зная, что он убийца, может, насильник, может, людоед, может, педофил, я не могу перестать чувствовать к нему любовь. Это случится только в том случае, если он собственноручно вырежет моё сердце. Конечно, он сумасшедший. Какая ирония судьбы. Он лечит душевнобольных, но сам абсолютно безумен. Я чувствую боль потери. Человека, которого я полюбила, больше нет. Он словно умер. И я скорблю. Мне хочется плакать от несбывшихся надежд. Я оплакиваю свою потерю, свою безрассудную глупость, свою любовь. Я провожаю покойника в дальний путь, но он ещё живёт в моём сердце. И я страдаю от невозможности всё вернуть. Почему реальность всегда так жестока?

От этих мыслей я совершенно истощаюсь. Сна нет ни в одном глазу, а Ника уже, наверное, видит десятый. Мирное сопение девушки успокаивает меня.

Только я начинаю погружаться в сон, как чувствую, что меня кто-то тихонько тормошит за плечо. Спросонку ничего не понимаю и еле разлепляю глаза. Первое, что вижу – это его лицо, и испуганно замираю. Вспоминаю, как хотела стукнуть его тяжёлой тыквой, но не могу пошевелиться.

– Не нужно бояться, – ласково шепчет он, а я чувствую полный паралич, как кролик перед удавом. И тут он достаёт из кармана перчатки. Кажется, я понимаю, что будет после этого, и шепчу одними губами, глядя в его лицо:

– Пожалуйста, не надо.

Но он неотрывно смотрит в мои глаза и запускает руку в белый латекс. Я со всех сил пытаюсь остаться в сознании, но не могу сопротивляться и отключаюсь.

***

Я пытаюсь проморгаться. Гоню прочь сидящую во мне светлую Василису, но та отчаянно цепляется за остатки сознания, и не даёт мне полностью завладеть телом. Она как жертва, которую маньяк хочет похоронить заживо, цепляется ногтями за землю, траву и корешки, но неизбежно оказывается на дне ямы со связанными руками и ногами.

– Уходи, – чуть ли не рычу я ей, и та сдаётся. Она заперта, и я снова владею ситуацией.

Но в этот раз что-то меняется. Я чувствую, что теперь она наблюдает за мной, и я слышу её тонкий слабый голос. Он требует выпустить её обратно. Но я затыкаю уши ладонями и зажмуриваю глаза.

– Что с тобой, Василиса? – строго смотрит на меня Хирург.

– Ничего… Всё уже хорошо, – его голос действительно возвращает меня к реальности.

– Нам пора приступать, – говорит он, и я знаю, что он задумал. Он сказал мне об этом вчера, перед тем, как отправить меня в подвал, к Нике. Я должна была наладить с ней контакт и избавить её от страха смерти, подарить надежду.

– Кровь девушек, ощутивших страх смерти, быстро меняет кислотность, – объяснил он мне ещё вчера, – и быстрее приходит в негодность. Я хочу поэкспериментировать, и взять у неё кровь в состоянии блаженства и спокойствия. Ты должна мне помочь.

И я согласна на его любые просьбы и условия.

– Ника, – бужу я её, – Ника!

Она с неохотой отзывается, а потом резко открывает глаза и садится на матрасе. Видит Хирурга и зрачки её расширяются от накатывающего ужаса.

– Ника, не бойся, он не убьёт нас, – я беру её за руку и заглядываю ей в глаза, – Успокойся, мы будем жить.

Она переводит взгляд с него на меня, потом снова смотрит на него.

– Вы просто сделаете то, что я прошу, – спокойно поясняет Хирург.

– Что? Что же мы должны сделать? – в голосе Ники я слышу слабую надежду.

– Мы просто удовлетворим его желание, если сделаем это хорошо, будем жить долго, а мы сделаем это хорошо, у нас всё получится. Ты же, собственно, за этим сюда и ехала, да? – скороговоркой говорю я ей и подмигиваю, словно у меня есть план.

Ника размышляет.

– По крайней мере мы покинем этот холодный подвал, помоемся и поедим, – продолжаю убеждать я её.

– Хорошо, выбора-то у нас нет, – наконец соглашается она.

Он выводит нас из подвала. В руке держит нож сантоку, чтобы у нас не возникли глупые порывы. Пока мы моемся в душе, оттирая друг друга мочалками с воздушной пеной йогуртового геля, Хирург присматривает за нами, а затем расправляет диван, и тот превращается в просторное ложе. Он торопит нас. Мы забираемся на мягкую поверхность. Ника взволнована. Она ловит мой взгляд, и я ободряюще ей улыбаюсь.

– Я не буду вас убивать, – спокойным и сильным голосом провозглашает он приговор, – если вы будете делать всё, что я вам скажу, вы будете жить долго и счастливо. Василиса, отойди. Сегодня я хочу заняться Никой. Можешь одеться, чтобы не замёрзнуть.

Я даже слегка разочарована, но делаю всё, как он сказал. Он знает, что делает. Думаю о том, что впервые буду наблюдать за этим со стороны и так близко, и эта мысль будоражит меня не меньше, чем сам секс. Художник стягивает с себя футболку, и я вижу играющие под кожей упругие мышцы. Ника затихла, она немного напугана, но держится молодцом.

Он садится у нее в головах и берёт пальцами светлый локон.

– Я давно тебя приметил, – говорит он ей ласково. Его голос такой тёплый и ласковый, вибрации проникают в моё тело и волоски на коже приподнимаются. Ника тоже не отводит от него глаз. Она всё ещё испугана, и в её глазах я вижу недоверие.

– Ты мне нравишься, красивая, – он проводит кончиками пальцев по её щеке, и она дёргается, словно её ударило током, – не бойся, я не сделаю тебе плохо или больно.

– Ты, ты… Убивал других девушек! – выпаливает она, и только сейчас я понимаю, что она очень боится. Она отрывисто дышит, и зрачки её расширены, как два блюдца.

– Просто они были не такими, как ты, Ника, – мягко и убедительно говорит он.

– Какими такими? – кажется, я закатила глаза на этих словах. Как можно быть такой наивной? Но она молода, ей всего 23 или 25.

– Такими красивыми, нежными, обаятельными, – он ласкает пальцами её шею, затем переходит к груди, и я замечаю, что они нацеливаются в небо, как ядерные боеголовки. Он улыбается краешками губ и продолжает исследовать пальцами гладкий живот, чуть прикрытый светлой растительностью лобок и погружает пальцы в плодородную мякоть её тела. Щёки Ники алеют, и она приоткрывает розовый ротик. Нежный враг вторгся в чертоги её владений и совершает там волшебные манипуляции, от которых напряжённые ноги девушки расслабляются, и она шире разводит их в стороны. Я уже не увижу страха в её глазах: они прикрыты и подёрнуты пеленой тумана. Я знаю, о чём она сейчас думает, и сглатываю накопившуюся во рту слюну. Она уже не видит разницы между врагом и другом, и ею овладел древний инстинкт. Она нетерпеливо принимает его ласки и хочет лишь одного. Он переворачивает её на живот, расстегивает ширинку, и не снимая брюк вводит своё орудие. Ника стонет сладостно. Я не испытываю ревности или обиды, тем более зависти, потому что я знаю, что для него она лишь материал. Но сейчас ей очень хорошо, она буквально испускает флюиды блаженства и беспечности.

Хирург даёт мне знак рукой, и по указанному направлению я вижу лежащий на полу нож сантоку. Я тихо подбираю холодное и увесистое лезвие на лакированной деревянной ручке и приближаюсь к Нике. Хирург стимулирует членом какую-то точку у Ники внутри, и она исступлённо стонет от испытываемого наслаждения. Я вижу, как Ника закатывает глаза от удовольствия. Ника стонет всё громче, почти переходит на крик, и Хирург проводит ребром ладони по своей шее. Я подползаю к Нике, беру её за волосы пятерней и заглушаю её крики своим ртом. Я целую её жадно. Это прощальный поцелуй. Или поцелуй Иуды. Нику накрывает мощнейший оргазм, она тонко стонет прямо мне в рот, и я резким движением руки втыкаю нож в её сонную артерию. Ника на мгновение замирает, её глаза смотрят мне в лицо с немым ужасом, а челюсть сводит судорогой. Всё её тело бьётся в конвульсиях, и Хирург делает пару сильных толчков со вздохом облегчения.

Из открытого рта Ники надувается кровавый пузырь и лопается, оросив моё лицо красными брызгами. Творчество начинается.

ГЛАВА 17

«Who wants to live forever?»

Queen

Я просыпаюсь дома и ощущаю себя Алисой. Вот только попала я не в страну чудес, а в страну кошмаров и ужаса. Я помню каждое мгновение вчерашнего дня. Я словно в страшном сне наблюдала за собой со стороны и видела, как психопатка убила ни в чём не повинную девушку. Я рыдала и кричала, но меня никто не слышал, а если и слышал, то полностью игнорировал. Меня охватывает паника, сердце бьётся часто и сильно, как у маленького зверька, попавшего в капкан. Как если бы кот угодил лапой в мышеловку. Кот. Я смотрю на картину, висящую напротив кровати, ту самую, из моих обрызганных краской джинсов, и понимаю, что кроме эмали на них присутствуют пятна крови. Я до мельчайших подробностей вспоминаю тот вечер после поездки на холмы с момента, как Хирург надел перчатки. Это был первый раз, когда тёмная Василиса вырвалась наружу. Я вижу её. Она возбуждена до предела, и между ней и Хирургом происходит яростный секс. Она сидит на нём верхом и трахает его долго и сильно, а затем так же мощно испытывает оргазм, изгибаясь и стоная. А он затем ещё долго терзает её сокращённое влагалище, мнёт грудь, кусает её живот и спину, оставляет засосы на запястьях и шее. Он месит её матку агрессивно и зло, словно голодал без секса долгое время. А тёмная Василиса получает удовольствие от боли. От одной мысли, что её настолько сильно желают, она заканчивает ещё раз, а потом и ещё раз. Кот зажимается под стулом, он смотрит оттуда обезумевшими глазами и не понимает, что происходит. Его чуткое обоняние улавливает запахи чужого человеческого самца, от которого исходят молекулы сексуального возбуждения, мании убийства, снобизма и самолюбования. Это чудовище спаривается с его хозяйкой без желания произвести на свет потомство. А хозяйка с виду выглядит как обычно, но по запаху другая, словно чужая. Её смазка поначалу пахнет приятно, но со временем его маленький чёрный нос начинает ощущать молекулы крови, а затем и мерзкий сладковатый запах разложения. Становится страшно. Он прижимает уши к голове и распушает хвост. Когда самец заканчивает своё дело и обессиленно падает на тело хозяйки, кот протяжно шипит. Чудовище поворачивает голову в сторону звука.

– Ты любишь своего кота? – спрашивает оно.

– Другая Василиса любит его, – обессилевшим от секса голосом отвечает хозяйка под ним.

– Надо разорвать эту привязанность.

Чудовище встаёт с кровати, натягивает на пояс тряпку, скрывающую его съёженный отросток и ноги, и подходит к стулу. Кот забивается ещё дальше, но его настигает твёрдая безжалостная рука. Она хватает его за шкирку, кот выпускает когти и отбивается ими, как может. У него получается вывернуться и укусить самца за руку. Тот ослабляет хватку, и кот шмыгает под кровать.

Тогда с кровати встаёт нагая хозяйка. Она спускается на четвереньки и заглядывает в темноту, откуда светятся два жёлтых глаза.

– Ну, котик, ну чего ты боишься, – её голос ласков и добр, – иди сюда! Я угощу тебя килечкой. Ну! Идём! Килька же.

Кот слышит привычные интонации, но сомневается, идти ли ему наружу. Всё не так, как обычно. Так не должно быть.

Хозяйка манит его рукой и продолжает ласково звать:

– Ну, ты, маленькая сволочь, выходи же!

Кот нерешительно делает шаг вперёд и замирает.

– Вот умничка, идём-идём, кис-кис-кис!

Он делает ещё несколько шагов вперёд, Хозяйка протягивает руку и гладит его по голове пальцами. От руки пахнет чужаком, но коту хочется верить в то, что это его любящая хозяйка. Он подходит ещё ближе и трётся мордочкой о руку. В это время она хватает его за переднюю лапу и аккуратно вытягивает из-под кровати.

Пока Василиса возится с котом, Хирург успевает сходить на кухню и принести эмалированную чашку и нож.

– Дай мне его, – властно говорит он.

Василиса делает шаг навстречу Хирургу и отдаёт ему животное. Он берёт кота за шкирку и изучающе водит перед ним головой. Второй рукой он извлекает из кармана лезвие кухонного ножа. Кот невыносимо орёт. Хирург поворачивает его так, чтобы ей было видно, и уверенным движением руки рассекает живот. Оттуда вываливается кишка, и животное замолкает. Кровь из маленького тельца падает в тазик с громким стуком. Изо рта вываливается розовый язычок, и кровь увлажняет шерсть на задних лапах и хвосте. Василиса смотрит на это зрелище бесстрастно, а когда вся кровь стекает в тазик, она приносит целлофановый пакет и Хирург засовывает туда уже немного остывшее тельце…

Я возвращаюсь из воспоминаний в реальность и плачу, обхватив голову руками. Господи, я же сделала это своими собственными руками! Вчера эти руки убили Нику, а до этого ещё нескольких девушек! Подскакиваю на месте и подлетаю к подоконнику. Там стоит коробочка со всякой мелочью: резинками, заколками. Запускаю руку внутрь и вытаскиваю пару серёжек в форме скрипичных ключиков. Как же такое возможно? Как меня до сих пор земля носит? Я не должна существовать в этом мире! У меня в голове зреет решение. Я больше никому не причиню боль. Иду на кухню и беру в руку тот самый нож, которым был убит мой кот. Я полна решимости уйти из жизни. Приставляю нож к артерии на своей шее, но внезапно слышу голос в голове:

– Не смей, сука, не смей!

Я узнаю его, он принадлежит той психопатке.

– Я сделаю это, – отвечаю ей и надавливаю лезвием на шею.

– Ты не смеешь! – визжит она, и этот визг становится всё громче, пронзает мой мозг и моё сознание, разбивает стёкла внутренней камеры, где томится тёмная Василиса, и её голос заглушает все мои мысли.

– Прочь отсюда, – гонит она меня, – ты просто тряпка, об которую все вытирают ноги, бесхребетная амёба, безмозглая дура, сопливая девчонка!

Она унижает и позорит меня, и я понимаю, что это правда. Секунда сомнения, и я оказываюсь запертой где-то на чердаке своего сознания.

***

Наконец-то, я снова на свободе, и я могу считать это победой. Мне даже не понадобился трюк с перчатками. Василиса-тряпка стонет где-то в глубине моего сознания, и я произношу вслух «Да пошла ты!». Мне надо спешить на работу, проблему выживания в России ещё никто не отменял.

Я кладу нож в ящик стола, затем иду в ванную, умываюсь и тщательно чищу зубы. Я должна сиять. Сегодня я не заплетаю косу. Я беру ножницы и хаотично срезаю свои длинные блестящие волосы. Локоны падают на пол, и я чувствую, что мне становится легко и радостно. Немного пенки для волос и простых движений пальцами, и на голове у меня получается озорная бунтарская причёска. Волнистые волосы хаотично лежат на голове. Я смотрю в зеркало и с удовольствием отмечаю, что выгляжу привлекательно. Даже не так. Шикарно. По дороге на работу я слушаю песни легендарной группы Queen и напеваю мотивы. Настроение зашкаливает. Сегодня я готова продать весь товар в магазине, заработать много денег и стать лучшим продавцом-консультантом. На работе все замечают, как я поменялась. Даже Антонина Ивановна говорит, что мне идёт новый образ, но мне совершенно плевать на мнение этой старой суки.

Теперь я уверена, что вечная жизнь существует. Мы вместе – Я и Он – будем жить, словно боги. Они, эти мелкие статисты, которых волнует лишь жратва, секс и шмотки, будут служить нам и нашему искусству. С утра я открываю кассу и жду посетителей с большими покупками, но назло моим ожиданиям все покупают мелочёвку. Один высокий мужчина с ярко-голубыми глазами набирает двадцать саморезов и взвешивает их на весах. Покупка выходит на девять рублей пятьдесят копеек. Он даёт десять, и ждёт, когда я найду ему сдачу. Но у меня в кассе нет пятидесяти копеек. Этот статный мужчина в приличной куртке готов ждать минуту или десять, пока я схожу на второй этаж и разменяю рубль.

Я не хочу никуда идти и кидаю ему на тарелочку для сдачи рубль.

– Мой вклад в твой первый миллион, нищеброд, – спокойно произношу я.

Мужчина словно выходит из комы:

– Что вы сказали? – нахмурив брови, спрашивает он.

– Говорю, спасибо за покупку, приходите ещё! – улыбаюсь я ему.

– Ааа, – со вздохом облегчения улыбается он, – а то мне что-то послышалось.

– Слух проверь, – сквозь зубы говорю я.

Он опять смотрит на меня с недоумением.

– Спасибо за доверие, – громче говорю я, и он хватает свои саморезы и уходит.

Перед обедом ко мне подходит начальница.

– Странно, Ника опять не вышла. Дозвониться не могу до неё.

– Так она вне зоны доступа, – объясняю я Антонине Ивановне.

– Ты что, знаешь, где она? А то я хотела звонить её родителям.

– Нет, но я слышала, что у неё появился бойфренд, вроде как в другом городе живёт. Может, она к нему уехала, я не знаю, – я пожимаю непринуждённо плечами.

– Ну ладно, если что-то узнаешь, скажи, – она оставляет меня и идёт в кабинет на часовой телефонный разговор с какой-то подругой. А я прошу посидеть за кассой продавщицу из другого отдела и звоню Миле:

– Есть пойдём?

– Пойдём, – отвечает она.

Я заказала себе обед из местной кафешки и с аппетитом поглощаю картофельное пюре, котлетку, салат из капусты. Мила ковыряет вилкой в гречке и почти не ест.

– Ты сегодня в ударе, – не глядя мне в глаза, говорит она.

– Зато ты чё-то скромничаешь, – смеюсь я, – ладно брось ты со своими калориями заморачиваться, давай я с тобой котлетой поделюсь. Всё равно вечером дома налопаешься!

Мила смотрит на меня обиженно.

– Нет, спасибо, – предельно вежливо отказывается она и переводит тему, – Знаешь, мне сегодня муж звонил, у нас ещё одна пропавшая девушка– блондинка.

– Да ты что? – я делаю очень удивлённое лицо, – Кто это?

– Это пока конфиденциальная информация, – Мила смотрит на меня, не отрывая глаз, и я киваю, мол, всё останется между нами.

– Ника.

Я вздрагиваю от звука её имени, не думала, что так быстро её начнут искать.

Её родители сегодня утром обратились. Вчера она должна была приехать ночевать к ним, но так и не объявилась. Телефон молчит.

– Она вроде с кем-то встречаться начала, – рассказываю я ей свою легенду, – может быть, уехала к нему.

– Нет, это вряд ли, дело в том, что позавчера её видели живую, она садилась на заднее сиденье мотоцикла. Свидетель составил фоторобот этого мужчины, он был обнаружен в базах данных, и сегодня полиция готовит облаву на этого человека.

– Облаву? – я начинаю судорожно соображать, успел ли Хирург избавиться от тела и от следов крови на полу и диване.

– Да, – спокойно продолжает рассказывать Мила, – муж говорит, что этот человек очень опасен, и они вызвали подкрепление из области. В любом случае я рада, что уже сегодня он будет гнить в тюрьме.

Мне уже не хочется есть, но я не должна показывать эмоций. Я доедаю свой обед, болтая о всякой ерунде, а у самой в голове крутится лишь одна мысль: «Предупредить!».

Я звоню ему сразу после обеда, но он не берёт трубку. Я оставляю, по меньшей мере, 20 пропущенных звонков и пишу ему сообщение в Нидзяграм, но он по-прежнему не в сети. Внезапно у меня возникает план. Я беру с витрины тряпочные рабочие перчатки и надеваю их, а затем бегу на склад, и вырываю все провода из распределительного щита. Всё меркнет, и в магазине начинается суета. Тут же вызываю такси и иду в торговый зал. Покупатели бродят между стеллажами почти наощупь, и всё, что попадает им в руки, засовывают в карманы. Продавцы тут же ловят их и заставляют выкладывать добычу на место. Антонина Ивановна прерывает свой телефонный разговор с подругой и звонит электрику. Тот обещает подъехать в течение часа, и она идёт в зал караулить товар. Когда кабинет освобождается, я залетаю внутрь и открываю верхний ящик её стола, там обычно лежит ключ от сейфа. Я нащупываю связку ключей и выбираю из них самый увесистый. Сейф находится под столом, и я наклоняюсь, чтобы открыть его. Внезапно слышу цоканье каблуков начальницы и замираю. Фух, она проходит мимо кабинета. Мои движения выверены и точны. Я нащупываю пальцами замочную скважину, а потом беззвучно вставляю ключ. Делаю поворот, и дверь открывается. Пакет с деньгами, который я выручила за газобетон, находится далеко, почти у самой стенки. Я хватаю его и сую за пазуху. Закрываю дверь и кладу ключи на место. Я надеюсь, что сразу пропажу не обнаружат. Инкассация будет только через день. Затем я тихонько покидаю магазин через чёрный выход и бегу на стоянку, где меня уже поджидает такси. Ныряю внутрь и говорю адрес.

Я долго трезвоню в дверь, и спустя минут десять он открывает. Розовые шорты, заспанное лицо.

– В свои выходные я сплю до часу, как ленивая скотина, – объясняет он мне, – А ты что не на работе?

– Пусти, я всё объясню, – я пытаюсь пролезть в дверь, но он меня останавливает.

– У меня… Эээ.. Не убрано.

– В том-то и дело! – рявкаю я, – Ну что смотришь, я всё помню со вчерашнего вечера.

– Ты какая из Василис? – спрашивает он меня.

– Вчерашняя, – терпение начинает меня покидать.

– Без перчаток? – он поднимает брови.

– Да, я её подавила, – с гордой улыбкой сообщаю я ему.

– Отлично, проходи! – он впускает меня и закрывает дверь на замок.

Я осматриваюсь. На первом этаже вроде порядок.

– Ты убрал тело Ники? – спрашиваю я его.

– Да, вчера ночью увёз в мешке.

– На мотоцикле?

– Нет, на машине, – отвечает он.

– Ты сейчас пользуешься мотоциклом? – допытываюсь я.

– Я же говорил тебе, что поставил его в гараж на зиму, – он начинает нервничать, – А что, собственно, за допрос?

– А то, что появились свидетели, которые видели, как ты увозил Нику на мотоцикле.

Я смотрю на него в упор, и он начинает смеяться:

– Что за бред ты несёшь, я забрал её на такси! А кто тебе сказал про свидетелей? – он настораживается.

– Мила, – растерянно произношу я.

– Мила, значит, – он задумывается, – у неё кто-то работает в ментовке?

– Да, муж, – я перестаю дышать от накатившего на меня ужаса, – она сказала, что сегодня на маньяка готовится облава, и я решила тебя предупредить.

– Отлично, – он опускается на пол и садится, скрестив ноги, – облава будет, теперь уже точно. Они за тобой проследили.

Моё сердце бьётся, как сумасшедшее, меня поглощает цунами паники, и я слышу голос светлой Василисы откуда-то из глубины.

– Ну что, доигралась? Вылезла на свободу и тут же натворила дел!

– Замолкни, – огрызаюсь я, и Хирург смотрит на меня с недоумением.

– Я не тебе, – вздыхаю я и сажусь рядом с ним, – слушай, мы ещё успеем сбежать. У меня есть много денег.

Я вытаскиваю пакет из-за пазухи и машу деньгами перед его лицом. Он с интересом смотрит на красные купюры, просвечивающие через несколько слоёв целлофана, и спрашивает:

– Откуда у тебя это?

– Я заработала эти деньги, – смотрю я на него исподлобья.