Текст книги "Дома мы не нужны. Книга вторая. Союз нерушимый"

– А разве это не водка была?..

Глава 14. Полковник Кудрявцев. Великий и могучий

– Итак, – полковник склонился над самой настоящей картой, которая была расстелена на столе, который буквально пять минут назад был обеденным (если быть совсем точным – за ним недавно завтракали – ведь на командирских часах было половина восьмого утра), – итак, у нас осталось необследованными восемь участков.

Его рука накрыла левый верхний угол карты, которую вчера вечером с усердием вырисовывал Виталик Ершов. Карта представляла собой огромный квадрат, разбитый на двадцать пять мелких – абсолютно равных по размерам, но никак не по содержанию, точнее по рисункам, обозначавшим на этой схеме участки наций, имевших несчастье (а для некоторых, может и счастье – будущее покажет) оказаться в миоцене.

Полковник нашел русский лагерь, «украшенный» миниатюрной баней – точной копией той, что стояла совсем рядом; рядом правый нижний угол карты занимал сомалийский лагерь с хижиной в центре. Слева от русских была обведена квадратиком пока еще неразрушенная Пизанская башня, дальше – колумбийская рощица коки, ныне прекратившая свое существование.

– Кроме нескольких обгорелых палок, которые я закопал там же поглубже, – вспомнил полковник и перевел взгляд левее – квадратик в правом нижнем углу украшал красивенький массажный домик, – вон он стоит рядом с огромной секвойей.

А в центре этой красочной схемы мрачнел черный квадрат. Какой Малевич?! – вряд ли великому художнику удалось бы передать красками ужас и безысходность, что сейчас плеснуло в глаза Кудрявцеву от мрачного пятна, обозначившего бывшее логово седой собакомедведицы.

Все эти картинки живо промелькнули перед его взглядом, и он опять вернулся к большому белому пятну в левом верхнем углу. Соратники ждали его команды; сразу четыре единицы техники готовы были мчаться на помощь оставшимся в живых людям (ну и за сюрпризами из родного двадцать первого века, конечно). Кроме «Вранглера» и «Витары», которые теперь должны были передвигаться только вместе, следом в рейд должны были выдвинуться трактор с прицепом – экипаж: майор Цзы и представитель немецкой диаспоры (в единственном пока числе) и «Эксплорер» – с Самчаем, Холодовым (силовая составляющая) и четырьмя грузчиками – эти попали сегодня в рейд согласно графика.

– Еще один график, – улыбнулся командир, – сколько их еще предстоит составить Маше с родоначальницей советских компьютеров, пока жизнь наша упорядочится, и все графики уйдут в прошлое – будем просто жить, каждый выполняя дело по душе?

Он провел рукой по верхней границе схемы – там неразрисованных пока квадратиков было больше всего.

– Вот отсюда и начнем, – он показал на границу участка, где едва ни приняли ужасную смерть профессор и Холодов с Марио, – пойдем по периметру – здесь пять участков; потом перейдем к внутренним трем.

Он не добавил, что эти три лагеря примыкают к черному квадрату, а значит шансов выжить там у людей было намного меньше…

«Вранглер» бодро мчался по пойме вдоль реки – командир даже позволил себе приблизиться к ней – это тоже поиск; когда-то русским придется перейти этот «Рубикон», чтобы разобраться с динозаврами (и может быть помочь выжившим) – пока древние ящеры сами не решили разобраться с ними. Оксана и Марио с Ириной жадно вглядывались в темнеющий вдалеке чудовищно древний лес, и он их надежды оправдал. Из чащи вдруг выскочила мелкая фигурка какого-то зверька и бросилась в их направлении, улепетывая от кого-то на четырех лапах так быстро, что мелькания конечностей трудно было разглядеть даже в бинокль.

Его преследователю так часто перебирать ногами – а он передвигался на двух нижних – нужды не было. Он и так догонял жертву очень быстро, совершая один гигантский прыжок, когда та, наверное, успевала сделать десять. До реки животное, оказавшееся не таким уж и мелким, не добежало метров двести. Громадная пасть тираннозавра – а именно этот ужас юрского периода нагнал сейчас какого-то предка лошади – широко раскрылась, показав в бинокли и оптические прицелы страшные зубы, и сомкнулась, разрывая живую плоть почти пополам.

– Командир, – это выскочившая из остановившейся рядом «Витары» Бэйла просила разрешения на выстрел.

Еще пару дней назад Кудрявцев подумал бы, стоит ли тратить драгоценный патрон на эту совершенно не нужную им добычу. Но ведь когда-то ведь им все равно придется сразиться с этими живыми «экскаваторами» – вон как хищник работает «ковшом», выдирая огромный куски из лошади. И к тому же впереди маячила блестящая перспектива пополнения арсенала оружием из несокрушимой пластмассы (надо скорее заняться ею, а то нашли исследователей – бывшего попа и писателя-графомана; а у самих один академик, два профессора и доцент в придачу поросятам хвосты крутят).

– Не поросятам, а верблюдам, – развеселился он, кивая Бэйле.

Грохнул выстрел винтовки Драгунова, и динозавр выронил из пасти очередной кусок конины. Он замер на месте, вытянув голову вверх, словно пытаясь понять, какая сила вырвала из его черепа нехилый кусок? Рядом грохнуло еще раз – теперь удачи попробовала Ирина. И русский «Вепрь» не подкачал – это выстрел заставил тираннозавра высоко подскочить на месте и понестись вдруг по кругу, роняя такие небольшие по сравнению с его огромным тело кусочки мозга и капли крови.

– Ну совсем как курица, которой отрубили башку, – полковник как-то видел подобную картинку по телевизору, – не зря говорят, что птицы произошли от динозавров.

А прервал метания огромного хищника третий выстрел; это «Бенелли» Оксаны поразил опять таки многострадальную голову чудовища, угодив видимо в какой-то совсем жизненно важный орган в мозгу. Теперь тираннозавр взбивал пыль и ошметки стерни всеми пятью конечностями (включая толстый сильный хвост), крутясь на одном месте.

– Поехали, – оторвал командир всех от завораживающей картины, и бойцы поспешили в машины.

– Класс! Как ты его, – успел услышать он восхищенный возглас Толи Никитина – а именно он с Тагер и профессором Романовым с Таней-Тамарой составляли второй экипаж.

– Класс, – повторил Кудрявцев, трогая джип с места, – особенно если учесть, что на той лошади была уздечка.

– Ой, – прикрыла ладошкой рот Ирина, – а где же всадник?

На это вопрос полковник отвечать не стал, а на предложение немедленно переправиться за реку (на чем? не вплавь же!) ответил:

– Переправимся… только позже. Наладим переправу, или какое-то другое средство. Надо еще посмотреть в Википедии, какие хищники могут в реке плавать; она ведь тоже сюда из миоцена прибыла. А пока нам надо спешить туда – он показал рукой на лобовое стекло.

«Вранглер» как раз повернул на девяносто градусов; его пассажиры могли видеть одинокую хижину африканского лагеря, но смотрели они не в лес, а вперед, на широкую полосу открытого пространства, ограниченного слева миоценовым бором, а справа поднимавшимся все выше и выше скальным разрезом. Впереди было двадцать пять километров пути, не ограниченного ничем, лишь воспоминаниями о событиях, происходивших совсем недавно в древней чаще – попеременно в маньчжурском лагере, в «Тайване», где их до сих пор ждали запасы элитного алкоголя (к следующему воскресенью надо постараться вывезти – обещал ведь налить всем). Потом промелькнули валлонские развалины – коров из них удалось вывезти на прицепе – валлонские девушки тоже ехали внутри бывшего мусорного контейнера, успокаивая животных.

Наконец идущий первым «Вранглер» повернул – командир лишь мельком глянул на лагерь дикарей; его не интересовало, из какой части «старого» света они появились здесь. Главное – от них теперь не исходило угрозы. Так же в молчании они промчались еще пять километров, поглядывая теперь направо – там, километрах в трех, тоже темнела громада леса. Неизвестно пока какого леса; оттуда могла исходить любая угроза – да хотя бы тот же крокодил: откуда-то ведь он взялся? А пока надо было разбираться вот с этим лагерем; автомобили остановились напротив развалин, хаотично раскинувшихся совсем недалеко в их «родной» чаще. Увы, развалины совсем немногочисленные и бедные, а главное – совершенно безлюдные. Это тоже была Африка. Какая ее часть? С каким народом? Этого наверное не сказал бы теперь никто. Но явно не пигмеи, бушмены, или какие другие малорослые темнокожие; немногие сохранившиеся хижины были на удивление высокими – так что даже Марио входил в них, едва наклоняя голову. Современных построек тут было всего три – два фрагмента спален в железобетонном исполнении и кусочек магазина автоаксессуаров; а может, он когда-то был частью бензозаправки – уж больно провоняло все вокруг топливом.

Этот запах не помог выжить людям, как когда-то тибетскому мастифу; не помогла и центральная хижина анклава. Остов из гладко строганных жердей был покрыт выделанными шкурами шерстью наружу; более пушистые и приятные для прикосновения меха покрывали в несколько слоев глиняный пол внутри этого шатра. Полковник остановился посреди шатра, подняв голову кверху. Здесь было на удивление прохладно и… умиротворенно, что ли? Только не в душе командира – голову он поднял не к макушке шатра, а к тому, на чей счет сейчас записал еще несколько десятков загубленных жизней.

– Вернемся сюда… через несколько дней, – сообщил он товарищам, выйдя под жаркие лучи солнца. Зачем? – он и сам не знал пока, – а пока едем дальше, может в следующем лагере повезет?

Повезло. Во всех смыслах повезло – потому что это был лагерь с живыми людьми, более того, с дружественным народом. Высокий плечистый серб Бранко даже прослезился, обнимая командира. Остальных русских (а как их иначе было назвать, ведь даже Таня-Тамара со вчерашнего дня тараторила не хуже какой-нибудь ивановской ткачихи) тоже расхватали в объятия – ведь спасателей было восемь (девятым был весело метавшийся по лагерю Малыш, но его обнять никто не решился), а сербов – двенадцать. Именно столько человек собралось в страшный день девятнадцатого сентября в маленькой древней церквушке, алтарь которой до сих пор возвышался в середине лагеря. Так что четыре парня, столько же девушек и детей (три девочки и мальчик) знали друг друга по прежней жизни; многие были родственниками, но попытки Бранко на русско-сербском объяснить, кто тут кому кем доводится командир прервал самым решительным образом. Во первых, он приказал накормить хозяев анклава (вот такая вот изощренная форма гостеприимства – а что поделаешь, людей много, а местный рынок зацепило самым краешком, да и в супермаркете кто-то в момент переноса был в хозяйственном отделе) – хозяева эти уже третий день голодали, оставив последние крохи детям. На вылазку они пока не решились, помнили тот самый первый день, когда живая волна каких-то чудовищ буквально смела всех остальных, оставив в развалинах только бурые разводы на стенах и полах.

– Один из них, на трех лапах, – серба аж передернуло от пережитого ужаса и он показал на точку в метре от гладкого церковного пола, – лег здесь и не вставал больше суток.

– А вы? – это профессор вспомнил, что прекрасно знает сербский язык.

– А мы сидели и дрожали, – признался Бранко, – молиться было некому, потому что наш священник вышел, чтобы изгнать это исчадье ада назад, в преисподнюю…

– И?

– И попал этому исчадью на обед.

Командир ушел, он не хотел вспоминать ни ту трехногую тварь, что была сейчас надежно запечатана в прозрачном могильнике, ни многочисленные жертвы других чудовищ. Вместе с Оксаной (Бэйла и Анатолий сейчас дежурили на противоположных флангах, охраняя лагерь) они обошли развалины. Единственным, что привлекло их взгляд (кроме того самого хозяйственного отдела, полного милых женскому глазу мелочей) была какая-то телега; но к автомобилю ее никак нельзя было приспособить.

А как разрешить дилемму – прямо сейчас везти сербов домой (а в их согласии командир ни на минуту не сомневался), или оставить здесь охрану, и ехать дальше – в надежде, что в соседнем лагере тоже кто-то ждет помощь? Знать бы заранее, сейчас бы сюда уже подъезжали трактор и «Эксплорер». А где, кстати, они сейчас? Он отправил этот автокараван в узбекский лагерь, за хлопком, экскаватором и… тандырами – Кудрявцев не сомневался, что Холодов притащит такие полезные (на его взгляд) вещи первым же рейсом.

Полковник попробовал восстановить в памяти карту. А что ее восстанавливать – у него же в кармане есть копия, не такая большая и красочная, как оставшаяся в русском лагере, но сейчас и она вполне выполнила свою задачу – показала, что сербский участок миоцена правым нижним углом соприкасается с узбекским – соответственно с его левым верхним. Более того – между этими лагерями вилась пунктирная линия – это сам командир показывал вчера вечером Ершову поворот, где он бросил «Вранглер», бросаясь на помощь товарищам.

– Ну, может, до самого лагеря и не доберемся, – совсем повеселел он, – но там же сейчас Виталик Дубов с «Хускварной». Пробьемся. Ради них – он посмотрел на пробежавшую мимо пару сербских девочек – пробьемся!

– Алексей Александрович! – профессор подошел вместе с Бранко, – смотри.

Палец Кудрявцева уперся в сербско-узбекский стык и Романов мгновенно понял:

– Едем за помощью?

– Мы – едем. А ты, Алексей Александрович, со своими бойцами занимай круговую оборону и из лагеря не ногой.

– Но…

– Не ногой, – повторил командир и нахмурился – сколько раз можно объяснять, что он два раза не повторяет…

Тропа действительно привела «Вранглер» в узбекский лагерь. Дело здесь к отправке двигалось достаточно медленно – не потому что рвения не хватало; просто хлопок был утрамбован с такой чудовищной плотностью, что казалось – какой-то громадный пресс давил на каждый укладываемый слой. Все объяснилось просто – Холодов, поначалу прятавший стыдливо глаза (оба тандыра уже были загружены в прицеп), объяснил, что этот «кубик» пять на пять метров на самом деле часть огромной белоснежной горы, что вырастают в Узбекистане каждой осенью на хлопкозаготовительных пунктах. А сюда прибыл самый нижний слой, утрамбованный верхними – ведь тот самый ход, что спас узбекского завуча с девочками, был частью вентиляционной системы (чтобы хлопок не самовозгорелся), что устраивается у самой земли.

Так что полковник даже не стал ждать, когда тандыры в прицепе полностью закроет хлопок – майор Цзы и сам найдет дорогу домой. А не найдет – Саша Захаров ему покажет – вон он вылезает из кабины экскаватора с довольной физиономией.

– Работает как часы! – похвалился он, – а в салоне работать – одно удовольствие. Кондиционер, управление джойстиком. Вот потренируюсь – я вам такого наворочаю! Хоть целый угольный разрез.

– Уголь нам не нужен, – засмеялся полковник, – здесь и так температура меньше плюс двадцати пяти не опускается. А работой обеспечим, не переживай.

– А с этим что? – широкая ладонь экскаваторщика погладила белую эмаль, которая украшала огромную, отличимую только размерами от живой розу, заменившую собой герб на левой створке золотых ворот.

Точно такая же, только темно-бордовая, цвета и блеска один в один с орденом Красной Звезды, которых на парадном кителе полковника было три, была на другой створке. Кто-то плеснул на нее жидкостью, скорее всего водой, и эти играющие на солнце капли создали иллюзию живой розы настолько реальную, что Оксана невольно сделала шаг вперед и понюхала ее. Увы, ни золото, ни эмаль не пахли ничем, кроме нагретого металла, но девушка не огорчилась:

– Заберем! Такую красоту обязательно надо забрать с собой.

Она повернулась к Кудрявцеву и тот кивнул, прикинув все же опасливо – какой же все таки смысл вложил в эти символы неведомый хозяин этой роскоши – неужели увлекался историей, намекал на войну Алой и Белой роз.

– Нам никаких войн не надо, – подумал он, – мы мирные люди, и наш бронепоезд действительно стоит на запасном пути.

Он сейчас вспомнил нерабочий пока БРДМ; а подошедший Холодов вспомнил куда более давние времена – свои детские годы, которые, оказывается были напоены запахом роз – не таких огромных, конечно, чем на воротах, но не менее волшебных:

– Если бы я выбирал символ Узбекистана, по крайней мере ее Ферганской долины, – он тоже постучал ногтем по белой эмали, – я бы не кучу хлопка выбрал, а клумбу чайных роз. Видели бы вы, какие розы цвели у нас в райцентре, у памятника Ленину. А запах! Никакая Болгария, а тем более Голландия не сравнится.

– Вот ты нам такие цветники и разобьешь, – показал командир на колючие кусты, сейчас такие невзрачные – ведь они попали сюда из осеннего сентября, – как только с хлопком закончите, выкопаете их, а заодно и виноград…

– И персики, и гранаты, – подхватил Юрий, – чего тут только нет!

– А мы поехали – нас профессор заждался, а с ним двенадцать сербов.

– Ого, – только и успел воскликнуть Холодов – командирский «Вранглер» уже вырулил на тропу.

Следом тяжело переваливался на кочках огромный черный внедорожник. Совсем скоро в нем свободно поместились тринадцать человек. Самчай, вооруженный АКМ, который он по приказу командира сразу же передал Бранко – бывшему капралу армии еще федеративной Югославии, умудрился посадить сербского пацана рядом с собой, на подлокотник, благо рычага переключения автоматической коробки передач там не было – его кочерга торчала на передней панели. Этим он сразу стал для юного серба лучшим другом, а ведь тот еще не знал, что рядом сидит чемпион мира по тайскому боксу!

– Без остановок, – напутствовал Самчая командир, и черный внедорожник унесся, повторяя путь двух автомобилей, который они проделали сюда утром.

А маленькие, по сравнению с «Эксплорером», джипы направились в противоположную сторону – туда, где через пять километров их ждал следующий лагерь. Обитаемый лагерь. Но тут из за деревьев высыпали люди, при виде которых все схватились за оружие. Их было немного – всего четверо, но издали они походили на дикарей, пленивших совсем недавно русских спасателей.

А вблизи – ничего, три девушки и парень улыбались широко и дружелюбно; жестами приглашали гостей в лагерь, где никакой засады не было – это сообщил командиру по-своему Малыш, обшаривший весь анклав быстрее, чем его границу пересекла нога Кудрявцева. Этих переселенцев – представителей народа буги, из Индонезии, кормить было нечем; но они от голода пока не страдали – здесь рынок мог поспорить с израильским. Когда-то. За неделю великолепный развал почти весь перекочевал на землю – в виде косточек и каких-то огрызков – эти будущие русские (а куда их девать?) особой аккуратностью не отличались.

– Ну ничего – Ильин с Зинаидой их к порядку приучат, – решил командир, – а не справятся – Борис вымуштрует. Как говорится – вперед и с песней. А эти ребята попеть любят.

И действительно, индонезийцы – все четверо, включая единственного парня, понимающего английский язык, не могли устоять на месте, приплясывали; они и говорили, припевая. У самого образованного даже английские слова получались напевными (вот доктор Браун удивится). Вопроса о переселении Кудрявцев задавать не стал – столько радости плескалось в глазах девушек и парня, когда они поняли, что их не оставят – ведь здесь тоже произошла недавно трагедия; счет к сумасшедшему богу рос. А барахлишко – ну что ж, и оно пригодится, пусть и не такое шикарное. Вот сейчас ребята приберут за собой – оставшиеся экзотические (для русских экзотические) фрукты – в несколько мешков – вообще-то мусорных, но и для такой цели вполне пригодных. А в отдельный мешок все огрызки и косточки – вот так и нагибайтесь, приплясывая – как у вас ловко получается.

Впрочем Оксана настояла немного задержаться здесь – уже прошло время обеда, а ведь все припасы они раздали сербам. Потому один мешок с фруктами (целыми, не огрызками) вытащили из машины и тщательно помыли, не жалея воды из пластиковой бутыли с оставшейся на ней до сих пор израильской этикеткой. Вода, конечно, была местной; ее было много – вон еще три полные пятилитровые емкости в автомобилях в резерве.

Индонезийцы на льющуюся на землю воду смотрели с ужасом и огромным сожалением – рядом с их лагерем никаких источников не было. Может поэтому они сели в багажники так охотно, попарно в каждый джип. Эти русские – такие богатые на природные ресурсы – и нефти у них полно и газа; и воду на жалеют…

Малыш в салон садиться не пожелал – понесся впереди «Вранглера» длинными прыжками; он словно был уверен, что Кудрявцев не станет обгонять его – ведь до следующей остановки всего пять километров, которые так хорошо пробежать по этой мягкой невысокой траве.

Но в очередной лагерь пес не сунулся. По крайней мере один – дождался, пока на его широкий лоб ляжет ладонь полковника, и только потом пошел вперед, осторожно перебирая лапами по камням. Этот лагерь был угловым; за поворотом начнется линия, где они нашли туркмен и абхазов, где еще один лагерь, может быть, ждет помощи.

А здесь их никто не ждал – на удивление однородный, Кудрявцев даже сказал бы цельный участок, усеянный каменными глыбами, украшал в центре каменный же дацан – кажется так у буддистов называются молитвенные дома. Ведь нескончаемая протяжная нота, которая неслась наружу из него, явно была частью песнопений, посвященных великому Будде. Командир даже постоял немного, задержав остальных, дожидаясь окончания этого звука. Но он длился и длился, не прерываясь минуту, вторую, третью… Дольше даже оперный певец не смог бы тянуть, и он понял – поет не один, а двое, или даже несколько человек – настолько искусно, что ухо совершенно не различало – когда одно горло останавливает свою работу, чтобы набрать новую порцию воздуха, и когда другое добавляет свою лепту в общий призыв.

– Не меньше четырех, – решил он наконец и сделал шаг вперед – не очень удачный, потому что камень под ногой вывернулся и загремел в небольшую яму, совершенно не заглушив пения.

Но кто-то, видимо, посчитал иначе. Этот кто-то – невысокий круглолицый человек – в одежде буддистского монаха желтого цвета (балахон или тога, как она правильно называется?) показался в темном проеме каменного строения, и очень ловко ступая на камни, подошел к русским. Индонезийцы тоже вылезли из машин, но остановились рядом с ними, не решаясь почему-то приблизиться к каменной осыпи.

Монах остановился перед ним, оглядел поочередно спутников Александра, остановив взгляд подольше на собаке и Оксане, нацелившей свой «Бенелли» прямо ему в лицо. Он усмехнулся, очевидно не восприняв всерьез ее грозный вид (а зря – спросил бы хоть у сегодняшнего тираннозавра!), и наконец остановил свой взгляд на полковнике Кудрявцеве. Тут его равнодушный взгляд сломался; лицо цвета переспелого лимона побледнело, и он низко склонился:

– Приветствую ламу Перехода!

А командир не знал, чему удивляться – этому человеку, которому было не меньше пятидесяти лет; вопросу, заданному на русском языке; или этому самому «Переходу», у которого, оказывается, есть лама – полковник Кудрявцев. Последнее он и решил уточнить:

– Что за переход?

Буддист удивился не меньше его:

– Лама говорит на едином?

– Я не лама, – терпеливо поправил его Александр, – я полковник российской армии Кудрявцев, и говорю я на русском языке.

– Это сейчас он русский, – в свою очередь пояснил монах, – а в будущем он станет единым.

Командир возражать не стал – а чего возражать: единый, так единый; еще бы насчет перехода пояснения получить, да как-нибудь аккуратно поинтересоваться насчет возраста собеседника. Аккуратно не получилось. Анатолий, явно обрадовавшийся, что здесь говорят на русском языке, спросил прямо:

– А не староват ли ты для этих мест, дядя?

– А я не из этих мест, – удостоил его легким кивком монах, и тут же поправился, – мы не их этих мест. Мы из Тибета, хранители Перехода.

– Какого перехода? – нетерпеливо перебил его русский тракторист.

– Перехода в Шамбалу.

– Шамбалу? – поразился Никитин, который явно не раз читал о волшебной стране, – и где эта Шамбала?!

– Здесь, – монах обвел рукой окрестности – и миоценовый лес, и широкую степь, ограниченную с одной стороны поймой, с другой – синеющими вдали горными вершинами, а с третьей, как утверждал профессор, Индийским океаном.

– Это Шамбала?! – теперь поразились все, и командир в том числе, может не так явно как остальные, но все же … – он тоже слышал об этой стране счастья, но не предполагал, что счастье это такое горькое и кровавое. Хотя если посмотреть направо, на Оксану…

Монах не дал додумать, поманил их за собой, в дацан. Русские едва поместились у дверей хижины, не решаясь пройти вглубь ее – туда, где прямо посреди помещения лежал огромный валун, покрытый инеем. От него ощутимо тянуло холодом и полковник невольно посочувствовал трем копиям первого монаха, который уже внутри представился:

– Я лама Севера; это, – он повел рукой по часовой стрелке, показывая на сотоварища, сидящего со скрещенными ногами на каменном полу в следующем, после свободного, углу, – лама Востока…

– А дальше Ламы Юга и Запада, – подсказал нетерпеливо Анатолий, – а это что за хрень?

– Это и есть камень Перехода, – совсем не обиделся тибетец, – раньше он закрывал проход из подлунного мира в Шамбалу, а когда вдруг открылись сотни, нет – тысячи других переходов («Ага, – понял Кудрявцев, – это когда нас или наши копии переносили…»), мы с братьями решили тоже идти сюда. Теперь мы держим камень, чтобы он не пустил зло в подлунный мир.

– Зло уже давно побеждено, – это Оксана вместе со словами выпустила облачко пара в морозный воздух.

Монах опять остановил долгий взгляд на ней, так что девушка поежилась, и возразил:

– Она не была Злом. Зло направляло ее; скоро оно придет сюда само.

– И что нам делать? – Ира Ильина тоже зябко обхватила плечи руками, и сзади зашевелился, обнимая ее крепкими теплыми руками, Марио.

– Сражаться, – пожал плечами тибетец.

– И побеждать? – вдвоем выкрикнули командир с Оксаной, на что лама Севера опять пожал плечами.

– А может нам… туда? – Анатолий опять ткнул палец в сторону камня, исторгающего холод, – или там холодно?

– Там – это в горном Тибете, – усмехнулся монах, – там сейчас минус двадцать пять по Цельсию.

– О, как! – немного удивился Кудрявцев, – не такие они дремучие оказывается.

А лама предвосхитил следующий вопрос тракториста:

– И трактором этот камень сдвинуть не получится – не все в этом… этих мирах измеряется лошадиными силами. Он, – палец тибетца едва не ткнулся в грудь Александра, – смог бы открыть переход. Подучится немного, помедитирует, хотя бы как я – лет пятьдесят, и сможет.

– Это сколько же ему лет? – опять удивился командир, и спросил вслух, обозревая голые стены дацана, и принюхиваясь, невольно вспомнив хижину дикарей:

– А что же вы ели все эти дни, и куда вы?..

– Мы едим то, что нам приносят люди.

– А если они не придут?

– Но вы же пришли, – этот довод сразил командира и он пошел доставать мешки с фруктами.

Тот же лама Севера (хотя его место располагалось как раз в западном углу хижины) сообщил, что никаких диет они не придерживаются, гостям всегда рады, особенно если они приходят со своими продуктами. И что никого, кроме их четверых, из двадцать первого века сюда не перенесло; никаких чудовищ они не видели, хотя присутствие их ощущали – до того самого момента, когда он, лама Перехода, не уничтожил их с помощью своей спутницы, к которой часть силы – добрая часть – их праматери и перешла.

Последнее лама рассказал только Кудрявцеву, который единственный из русских зашел опять в этот холодный грот. Тибетец тут же сел в своем углу и затянул нескончаемую песнь; другой лама – тот что Запада, в свою очередь поднялся и наклонился к мешку, чтобы порадовать горло и желудок. У Александра было еще много вопросов к монаху, но с ними он решил подождать – понял, что не раз еще приедет сюда – хотя бы продуктов завести. Почему-то он воспринял всерьез все, что сказал сейчас старый монах. Ну, кроме Шамбалы, конечно. Хотя и тут… все в их руках; захотят – построят рай на земле. Тем более, что образцы есть – та же Ферганская долина Холодова, или побережье Средиземного моря Оксаны…

В следующий лагерь Малыш заскочил сходу, хотя из него тоже доносилась заунывная песнь. На этот раз посвященная богине Кали – кажется именно ее изображают с шестью руками; ее еще называют богиней смерти. Этот символ какой-то из индийских народностей возвышался посреди анклава, привлекая своей свирепой красотой единственную оставшуюся в живых поклонницу – прекрасную, словно только что из индийского фильма про несчастную любовь, девушку в пурпурном сари, увешанную килограммами золотых украшений.

Почему про несчастную? Потому что у индианки из плотно прикрытых глаз двумя непрерывными ручейками текли слезы, а лицо было отчаянным и решительным одновременно.

– Таким может быть лицо в последние мгновения жизни, – подумал командир, следовавший в двух шагах за красавицей, не решаясь прервать этот волшебный танец, в котором индианка с закрытыми глазами очевидно прощалась с новым миром, который только что называли Шамбалой, – и не удивительно, если она всю неделю провела здесь одна, после того, как соплеменников на ее глазах разорвали на части чудовища. Другой бы, или другая давно пустила в дело нож, – он вдруг вспомнил опасную бритву на полу ванной Нади Исаковой, и шагнул вперед, догоняя танцовщицу.

Нож, о котором подумал Кудрявцев – большой индийский кинжал, тоже украшенный самоцветами – направил свое движение к сердцу девушки, но не достиг даже одежды: зачем иначе следовал за ней командир? Клинок без всякого сопротивления перешел в его руки, а следом и сама девушка упала в них. Только теперь зрители – а в этот лагерь не побоялись зайти и индонезийцы, стряхнули с себя наваждение колдовского танца; зашумели, задвигались, и Александр передал легкое тело (тоже наверное ничего не ела?) Ире и одной из ее новых подруг.

Здесь тоже был кусочек рынка – но в таком безобразном состоянии, словно на этом прилавке развернулась настоящая битва. А может, и развернулась – кто теперь скажет? Индианка? Нечего ей тут делать – едем в лагерь, а там доктора, там Света Кузьмина…

Полковник вдруг вспомнил, как после чудесного исцеления Марио его отвел в сторону доктор Браун. Волнуясь, и немного путая еще совсем недавно непонятные русские слова, он снял свое вето в отношение лечения «толерантности» у некоторых сотоварищей. Командир Светлане об этом сообщил вчера же, вечером; тогда же у тайских массажисток появилась еще одна ученица – ненадолго, успокоил он Левина – погладит несколько голов и все. Вот еще одну пациентку усаживают между собой Марио с Ирой Ильиной. А может, помощи Кузьминой не понадобится?..

Всю дорогу – а джипы пропустили и пустой туркменский лагерь, и все остальные; повернули к пойме и понеслись домой – командир, а с ним, несомненно, и все его бойцы, тихо радовались: еще пять человек дождались спасателей.