Текст книги "Дома мы не нужны. Книга вторая. Союз нерушимый"

– А где же они поросят нашли? – озадачился Кудрявцев, – у вас же наверное свинарники раньше русских школ позакрывали?

– Да они трех ягнят притащили, – махнул рукой Набижон, – выстригли им бока и фломастерами пронумеровали.

– Долго искали? – расхохоталась пришедшая наконец в себя Ирина.

– Два дня, – поддержал ее смех завуч, – пока Татьяна Васильевна – последняя русская учительница в школе – не подсказала. По-моему она с самого начала знала, просто смеялась про себя над тупыми…

– Эге, – подумал командир, – а ты сам не раньше ли догадался? И почему это вдруг ты фразу не закончил?

Одылов показал рукой внутрь хлопкового монумента:

– Вот туда мы с детьми и успели спрятаться в первый день.

Кудрявцев шагнул вперед; его почти сразу окружило плотная завеса тишины – казалось вокруг нет ничего, кроме тонн такого тяжелого оказывается хлопчатника. И еще – впереди ощутимо пованивало. Сзади потемнело – кто то вошел следом, перегородив собой выход, куда полковнику уже захотелось выскочить. Нет, это не была паника (а что это вообще такое?), да и разум подсказывал – до чистого теплого воздуха всего несколько метров, но какое-то иррациональное чувство выталкивало его наружу, словно этот белоснежный грот не был самым надежным убежищем на километры вокруг.

– Мы тут все время прятались, – прогудел от входа голос узбекского педагога, как оказалось в виду недокомплекта преподавательского состава бывшего попеременно учителем и русского языка, и истории, и географии, а иногда, по болезни других подчиненных – и труда, и физкультуры, – только около выхода, внутри долго не просидишь; у нас там туалет был. Девочек я не выпускал, за водой и едой сам выскакивал.

– Ну и правильно делал, – пробормотал командир, и, уже совсем тихо, – кто же тебя так достал, что ты здесь оказался. Уж наверное не бедствовал с зарплатой – и завуч, и швец, и жнец, и на дуде игрец.

А Набижон словно ждал этого, похвалился:

– Я еще уроки пения вел…

– Вот и организуешь у нас школу, – подумал полковник, – каких преподавателей не хватит – сам заменишь.

Вслух же он ничего не сказал, повел всех за собой по лагерю, который его радовал с каждым шагом. Вот эта деревянная резная беседка, с поднятым над землей дощатым полом, устланным одеялами… («Балахана, – пояснил Одылов, – здесь вечером семья отдыхала, чай пили, виноград кушали»). Эта балахана сама по себе неплохо смотрелась бы меж секвой русского лагеря. Но она еще была увита толстыми лозами, усыпанными тяжелыми янтарными гроздьями (тут тоже совсем недавно был сентябрь).

– Вот это настоящий «дамский пальчик», – Набижон с гордостью сорвал гроздь и протянул ее Оксане, – попробуй.

Израильтянка попробовала и согласилась:

– Да, узбекский виноград это нечто; израильский даже рядом не стоял.

– Потому что если есть рай на земле – это Ферганская долина! – торжественно возвестил Одылов, и уже совсем тихо добавил, – только не для всех.

– Ну дела, – развеселился командир, – сейчас окажется, что он с Юрой Холодом в той жизни был знаком. А это.., – тут он по-настоящему расхохотался, потому что за этой самой балаханой располагался «заказ» сержанта-афганца, да еще в двух экземплярах.

На соседних участках располагались два тандыра – один вертикальный, с широким горлом вверх, обложенный кирпичом так, что только это горло и было видно; второй был поднят над землей и тоже обложен самодельной глиняной кладкой: здесь широкое жерло «глядело» ему прямо в лицо.

– Вот этим мы и питались, – узбек ловко запрыгнул на первый тандыр и, склонившись на мгновенье, вынул из него темный неаппетитный комок, – это самса, сгорела внизу. А верхние мы съели. А там, – он махнул рукой в сторону второй национальной печи, едва не задев ее, – лепешки пеклись. Их мы тоже съели.

– Ну и молодцы, – подвел итог командир, – главное уцелели, нас дождались, а это что? Это для кого такой царский подарок?

За глинобитной стеной («Дувал», – вспомнил полковник), к которой примыкал горизонтальный тандыр, стоял экскаватор. Нет, не огромный карьерный, на котором когда-то совсем недавно работал любитель тайского массажа кемеровский парень Саша Захаров. Этот был маленьким, аккуратным, с большими черными буквами на зеленой корме: «Коматсу».

И упирался этот экскаватор в ворота… Нет, не в ворота – в Ворота с большой буквы, даже не царские – императорские, металлические, со множественными завитушками, выдержанными в восточном стиле; даже гербы вроде были – на каждой створке, покрытой желтой краской.

– А может даже настоящим золотом, – подумал Кудрявцев, пытаясь понять, в рабочем ли состоянии экскаватор; он представил себе картинку – неведомый экскаваторщик подъезжает к этому монументальному произведению талантливого мастера, тормозит, думает: «Живут же люди! А такие, как я, никому не нужны!», спрыгивает на асфальт – нет, на тротуарную плитку, которой был устлан подъезд к воротам и… дальше представлять не хотелось.

– Вот-вот, – подтвердил узбек, – такие у нас сейчас и строят… строили. А куда простому человеку, которому через два месяца на пенсию, а у него двенадцать внуков… было. А экскаватор исправный, не беспокойтесь, товарищ командир (как он однако быстро привык!). Его уже здесь заглушили.

– Так, – подвел некоторый итог Кудрявцев, – Ирине целый вагон хлопка, Юрке – два тандыра, Захарову техника; а нам с Оксаной что?.. Вот что!

Словно в ответ далеко, на грани слышимости – так же, как в самый первый день – прошептала автоматная очередь… короткая, на пять патронов. Командир переглянулся с Оксаной – только она кроме него отметила этот факт – и чуть покачал головой: не надо! Не надо говорить пока, потому что там с профессором Марио Грассо, и ничто не заставит Ирину остаться здесь, а в бою нервная женщина только во вред – тот самый непредсказуемый фактор, который может сломать любой план.

Поэтому через пару минут «Вранглер» тронулся в путь по тропе, везя в салоне четверых бойцов (Малыш без команды нырнул на заднее сидение к Самчаю), а Ильина осталась дожидаться их в узбекском лагере – не оставлять же детей без охраны. Перед отъездом Кудрявцев выгрузил половину НЗ – один пакет копченого мяса и даже сумел весело улыбнуться Ирине: «Не съешь весь виноград!»

Тропа километра через два резко повернула направо – в сторону, никак не совпадавшую с направлением, откуда были услышаны выстрелы из АКМ, и полковник решительно заглушил «Вранглер».

– Оксана главная, – скомандовал он по-английски, – идете с Самчаем по моим следам. НЗ возьмите с собой.

– А?… – израильтянка не успела задать вопрос.

– А поведет вас по следам Малыш. Ты понял, Малыш? – Кудрявцев строго посмотрел на алабая.

Тот коротко взвизгнул, словно говоря: «Я бы лучше с тобой, хозяин, но если ты приказываешь…». Полковник кивнул, подтверждая приказ и нырнул в чащу, не дожидаясь больше возражений ни от пса, ни от израильтянки…

Километра полтора он пробежал, сторожась так, как был обучен для вольной охоты, без надежных стволов и внимательных взглядов товарищей; сам себе являясь и тылом, и авангардом, и правым и левым флангом. В руке он держал арбалет, к бедрам словно прилипли две кобуры с пистолетами Стечкина – никто и ничто не могло остановить полковника российского спецназа. Только бы успеть!

Едва уловимый запах горелой плоти заставил его метнуться к ближайшему стволу. Отсюда его продвижение стало не таким быстрым, к очередному лагерю – а по внутренним ощущением вместе с двумя километрами по спидометру внедорожника как раз набегали те самые пять – он подходил, отгородившись от взглядов возможного противника маскировкой особой манеры передвижения. Она была сродни текучим движениям ниндзя, но последние могли оставаться полностью незаметными разве что ночью, или поздним вечером. А Кудрявцева приземистый смуглый дикарь, от которого ощутимо смердело даже сквозь раскидистый куст, за которым он оборудовал свой сторожевой пост, не заметил светлым днем. Он (туземец) так и остался лежать за кустом, спеленатый по рукам и с тугим кляпом во рту, но живой – пока живой, вдруг это не враг? Впрочем, в последнее он верил слабо.

А впереди действительно ждал очередной лагерь, если эту поляну с невообразимым хламом в виде искореженных остатков каких-то деревьев и длинных сухих листьев между ними можно было так назвать. Лишь одно дерево – посреди поляны – тянуло к небу свои корявые сучья. И на них висели два… нет не трупа – мертвые не умеют так виртуозно оглашать окрестности отборным русским матом.

– Ай да Холодов! – восхитился полковник. Он даже заслушался, не теряя впрочем контроля за окрестностями.

Кудрявцев скользнул вокруг лагеря; больше никого за его пределами не было. От кого же тогда охранял своих соплеменников единственный часовой со стороны чащи? Сам себе ответил – если только от чудовищ, которых уже несколько дней, как полностью истребили – и поднял к плечу арбалет. Вдохновение у сержанта явно кончилось, он начал повторяться, и дикарь – единственный из пятерки украшенный здоровенной костью в носу и какой-то длинной меховой штукой в паху, занес нож над профессором Романовым – именно он составлял сейчас компанию Холодову. Совсем рядом лежал на вытоптанной земле Марио с залитым кровью лицом (хорошо, что не взял с собой Ирину!).

– Скоро наши должны появиться, – подумал он и спустил курок оружия. Тяжелый болт полетел точно туда, куда должен был – соединил между собой поднятую к виску руку с огромным ножом, который медленно спланировал на землю, и два виска дикаря так, что два кончика короткой толстой стрелы – один широкий и острый, подобный острию стамески, второй украшенный пластиковым опереньем, застыли параллельно той самой кости в носу. А нож полетел так медленно, потому что вокруг словно сгустилось время; дикари медленно поворачивались к нему и так же медленно падали, сраженные острыми болтами. Первый дикарь, только что потерявший и нож, и саму жизнь, еще не упал на землю, а последний, пятый, уже тянул к лицу руки, словно хотел вытянуть из левой глазницы кончик с оперением.

– Фиг тебе, – злорадно подумал командир, вступаю на поляну, – тут без топорика или крепкого ножа не обойдешься.

Через пару мгновений он уже опускал на землю потерявшего сознание профессора, потом Холодова; он подступил к телу Марио и… ему стало плохо от жуткой картинки – у итальянца практически не было головы; ту мешанину костей, волос и мозгов, которая каким-то чудом еще держалась на широких плечах, нельзя было назвать головой.

Он вдруг обернулся – тот, первый, дикарь пытался куда-то ползти, несмотря на пришпиленную болтом к голове руку.

– Поползай, – зло бросил ему командир, – посмотрим как далеко ты отползешь. А потом очнется Алексей Александрович и своими руками произведет контроль местности. Нечего всю грязную работу на других спихивать. Вызвался командовать боевой группой – соответствуй.

Нет, полковник Кудрявцев не был хладнокровным убийцей и не считал людей с другим, не белым цветом кожи низшими существами. Но эти дикари, на его взгляд, людьми уже не были – достаточно было взглянуть под дерево в центре поляны, где на углях медленно подгорало человеческое тело. А кости, сложенные рядом и обглоданный человеческий череп на вершинке этой жуткой пирамидки явственно показывали, для кого готовится это противоестественное «блюдо»; а рядом лежат еще двое, выпотрошенные словно… Не хотелось даже думать, что такая же участь ждала его товарищей.

Он еще раз глянул на слабо шевелящегося дикаря и сообразил:

– Он же из этих, из «бессмертных» (словосочетание «из наших» даже в таком контексте показалось ему кощунственным), так ведь Марио тоже.. Мы еще поборемся за него!

Рядом остановился, сокрушенно вздохнув, одевающийся Холодов. Зашевелился наконец профессор. Романов подошел, немного стесняясь (абсолютно же голый) со связанными до сих пор за спиной руками; он увидел лицо Марио и его стеснительность как рукой сняло – он рухнул перед итальянцем и глухо застонал.

– Переживает, – почему-то с одобрением подумал командир, – вот такая она, наша командирская доля.

Руки его тем временем перерезали веревку на запястьях Романова. Теперь здесь был один командир – полковник Кудрявцев, и он не собирался давать волю переживаниям подчиненных.

– Оденься, – велел он профессору, скоро сюда девчата подойдут – Оксана с Ириной, а у ней язык ты сам знаешь…

Последние слова заставили Алексея Александровича взвиться в воздух, а полковник грустно усмехнулся – ну мог ведь он забыть, что Ильина осталась в узбекском лагере. Зато вон как шустро шнурует берцы профессор. Командир дождался, когда подчиненные полностью экипируются, и дал обоим страшные, но необходимые поручения.

– Твоя задача, Алексей Александрович, контроль, – он показал взглядом на шевелящегося до сих пор вожака дикарей и профессор, сжав губы, решительно кивнул.

– А ты, Юра, – теперь командирский взгляд остановился на костре, – не дай догореть несчастному. Да поднимись в эту хижину, поищи какие-нибудь шкуры, прикрой тела.

В себе полковник был уверен – кошмары по ночам его перестали мучить уже давно, и сегодняшние «картинки» были не самыми ужасными в его жизни, но Оксане видеть это было совсем не обязательно.

Сам же командир направился к «Эксплореру», темневшему метрах в сорока на опушке леса. Удивительно – грязные руки дикарей не успели пошарить в автомобиле. Даже в пакете фирмы «Дикси» никто не тронул куски копченого мяса и буханку домашнего хлеба.

– Это потом, – вспомнил окровавленные макушки недавних пленников полковник, – успеют, перекусят – шустрее работать будут. А сейчас главное – Марио. Так, что мы тут имеем.

А имели русские тут огромный салон, в который нужно было как-то перенести итальянца, что с учетом характера нанесенных повреждений, сделать было не так-то просто. Полковник вздохнул – прости четырехколесный друг – и решительно выдрал обшивку от сидений второго ряда – тех, что были сдвоены. В руках у него оказалась твердая поверхность размером побольше квадратного метра, обтянутая светлой кожей. «Слабовата будет», – попробовал он плотный картон на изгиб. Тотчас с треском отлетела от своего законного места такая же картонка от третьего ряда сидений. Сложенные вместе, они удовлетворили Кудрявцева. Он сложил пострадавшие сидения, оставив одиночные – в них будут сидеть бойцы, придерживающие Марио, и пошел обратно в дикарский лагерь.

Запах там вроде потерял свою остроту – то ли потому, что Холодов успешно справлялся со своей задачей, то ли из за другого запаха, перебившего теперь все другие вокруг. Именно так должен был пахнуть дикарский лагерь – человеческим дерьмом. Сержант как раз выглянул в низенькое отверстие хижины; дверь там отсутствовала; скорее всего ее никогда и не было. Он пинком скинул какой-то тюк – туда, где уже лежали неопрятной кучкой полуоблезшие шкуры, и тот, достигнув земли, раскатился вдруг к самым ногам командира длинным куском крокодиловой кожи. Именно куском – у этой широкой полосы длиной метров шести не было ни головы, ни ног, ни большей части гребнистого хвоста.

– А ведь она свежая, – понял наклонившийся к ней полковник, разглядывая не отскобленные до конца кусочки плоти, даже не успевшие завонять в этом жарком климате, – где же они тут поймали такой экземпляр.

С этими пресноводными хищниками Александру приходилось встречаться, но такого громадного он даже представить себе не мог. Как же дикари смогли справиться с монстром? Неужели дубинками забили? Другого оружия Кудрявцев вокруг не видел.

Но как же немилосердно воняет!.. Холодов уже спустился по хлипкой на вид лестнице.

– У них там все – и спальня, и жральня и сральня; вон, – он ткнул пальцем в отверстие посреди днища, или пола хижины, и повел незримую линию вниз, к земле, останавливаясь на внушительной бурой куче, которая и служила источником зловония.

Они поспешили отойти, прихватив с собой шкуры. Их хватило, чтобы прикрыть и валлонов, и останки их товарищей, и снесенных в кучу дикарей, с которыми успел поработать профессор. Основательно поработать, надо сказать. Кудрявцев показал ему только на главаря, а Алексей Александрович протягивал сейчас ему пять болтов; даже оттер их чем-то – наверное вон тем куском какой-то дерюжки, оказавшейся чьей-то рубашкой, покрытой бурыми пятнами, и появившейся в этом мире скорее всего вместе с дикарями.

Другой рукой Романов протягивал ему нож – огромный, с покрытым свежей кровью и еще чем-то отвратительным каменным лезвием.

– Ну вот, – обреченно подумал командир, – надо ждать еще одного шамана. А почему? Разве это не обычный людоед с обычным каменным ножом, который, – «Крак», – лезвие, обернутое той самое рубашкой сломалось пополам под сильными пальцами командира, – мы сейчас превратим в кучу обыкновенных каменных обломков.

Этот сверток он сунул в руки Холодову:

– Похоронишь вместе с владельцем. Бывшим владельцем.

– Один?! – сержант явно почувствовал что-то неладное – ведь командир сейчас уедет, повезет Марио к медикам.

– Нет, – повернулся полковник к Малышу, выскочившему из чаши, – с Самчаем.

Алабай помчался по лагерю, обнюхивая попеременно грязные шкуры, неубранные пока тела дикарей; остановился ненадолго над итальянцем – командиру даже показалось, что пес сейчас примется вылизывать эту сплошную рану. Александр не успел решить – хорошо это или плохо – Малыш вдруг тряхнул безухой головой и широкими прыжками унесся обратно в лес.

И тут же на поляну вышел тайский чемпион вместе с Оксаной, поводящей стволом «Бенелли» по сторонам. Впрочем, израильтянка тот час отпустила грозное оружие – она увидела лежащее на траве Марио. Коротко вскрикнув, она рухнула на колени перед ним – совсем так же, как недавно профессор, и замерла, понимая наверное, что ничем не может понять парню.

– Можешь, – подумал командир, – мы ведь только вас и ждали. Втроем мы никак не справились бы.

Это он и сообщил нарочито строгим голосом, возвращая девушку к деловой настороженности; она ведь до сих пор на боевой операции.

– Так, – скомандовал Кудрявцев, – Холодов с Самчаем берете Марио за плечи, я… за голову. Поднимаем осторожно, чтобы ни на миллиметр положение не поменялось. А вы, – он повернулся к Оксане с Романовым и протянул последнему сдвоенную картонку, – подсунете под него вот это.

Первый этап эвакуации раненого прошел успешно. Профессор переводил тоскливый взгляд с итальянца на вкусно пахнущий желтый пакет. Точно такой же, только черного цвета, достался Юре Холодову; тот остался вместе с тайским чемпионом с приказом: «Валлонов похоронить, выдвинуться назад – к „Вранглеру“, и дальше, к узбекскому лагерю. Эвакуировать всех домой и… ждать.»

– Впрочем, мы дома будем раньше, – закончил Кудрявцев, – а до джипа вас опять Малыш проводит.

Пес как раз показался из чащи и демонстративно сунул пасть в густую траву, поводил головой туда-сюда, словно оттирая что-то грязное и пакостное. И только командир сейчас мог понять, чем таким красным были испачканы белоснежные клыки алабая – племя дикарей полностью прекратило свое существование в этом мире.

Профессор попытался было пристроиться в салоне рядом с Марио, но полковник указал ему на место рядом с собой, а израильтянке, выразительно глянув на нее, на дверцу второго ряда. Там скорее понадобились бы женские руки. И еще одно – вряд ли Романову полез кусок в горло, сиди он рядом с окровавленным итальянцем.

Командир водрузил пакет с НЗ на колени процедившего сквозь зубы: «Спасибо», – Алексея Александровича, которого уже, кажется, судороги сводили от голода, и сосредоточился на дороге. «Как хорошо, – подумал он, – что у нас этот огромный «корабль» с изумительно мягкой подвеской, которая, конечно не слабо качает нас на поворотах, но делает это так медленно и плавно, словно действительно это судно несет их на всех парусах к дому, изредка поднимаясь и опускаясь на ласковых волнах спокойного моря.

Вот рессоры так же мягко толкнули автомобиль вперед – это Кудрявцев нажал на тормоз, останавливаясь у валлонского лагеря. К «Эксплореру» выбежали все. Первой конечно была никарагуанка, тут же вцепившаяся в профессора, едва успевшего вылезти из салона. Видок у Алексея Александровича был еще тот – поллица было покрыто бурыми разводами; на макушке неопрятным колтуном слиплись волосы того же цвета свернувшейся крови. Никто раньше не обращал на это внимания, может потому, что перед глазами была более страшная картина – лежащий с едва уловимыми признаками жизни Марио Грассо.

Таня-Тамара открыла рот, чтобы обрушить на Романова шквал причитаний, а может, обвинений в неосторожности – она это хорошо умела, получше многих – но тут Оксана открыла заднюю дверцу, Орейра очевидно увидела итальянца, и возмущенный крик так и не заглушил мерный рокот восьмицилиндрового двигателя американского внедорожника.

Девушка метнулась вокруг машины, чтобы открыть вторую дверцу – ту, в которую не надо было влезать, чтобы обследовать страшную рану. Командир остановился за ее спиной, ощущая, как заполняется отчаянием бывшая медсестра благотворительной организации «Врачи без границ». Но что значит бывшей?! Она и теперь наверняка желала сделать все, чтобы помочь раненому. «Увы! – говорили полные слез глаза Тани-Тамары, повернувшейся к полковнику, – этому пациенту земная медицина не в силах помочь!»

И теперь Кудрявцев, так же взглядом ободрил медика: «Это не обычный пациент! Обычный бы уже не дышал. Да и медицина у нас… не совсем земная.»

За его спиной кто-то испуганно вскрикнул. Командир стремительно развернулся – рядом с профессором стояла одна из валлонок, не отводившая расширившихся от ужаса глаз от головы Марио. «Кажется, ее зовут Эмма, – вспомнил он недавний рассказ Алексея Александровича, с удивительной скоростью расправившегося с полным пакетом мяса и целой буханкой хлеба, – и она уже поняла, что ждать соотечественников бесполезно».

А времени утешать и ее, и других женщин, и детей не было – вон пусть профессор этим занимается, заодно и к эвакуации их готовит. Как только перегонять коров, тем более что одна из них стельная? Ну, валлонки должны знать. Вот доедем до дома…

– Алексей Александрович, остаешься, – непререкаемым тоном приказал командир, – пришлю вам трактор с прицепом, так что готовьтесь к переезду.

– А?.. – профессор дернулся было внутрь автомобиля, к итальянцу.

– А с ним есть кому заняться, – командир захлопнул дверцу и нырнул в переднюю, за руль. Рядом опять сидела Оксана, а Таня-Тамара заняла ее место – медсестра была на посту, как бы ей не хотелось остаться рядом со своим Лешей.

Оксана нагнулась на своем сидении, доставая с пола и складывая аккуратно желтый полиэтиленовый пакет, брошенный туда закончившим трапезу профессором (мужчина – что с него возьмешь!) и прошептала:

– Как же ему сейчас наверное есть хочется.

Никарагуанка с заднего сидения расслышала:

– Ничего сейчас ему не хочется, он же без сознания. Но подкормить организм надо, представляю с какой скоростью он сам себя сейчас пожирает. Но как подкормить? Ага! У нас же в фургоне глюкоза есть. Приедем – сразу поставлю капельницу. Хоть что-то получит.

А командир невольно нажал посильнее на педаль газа – ровная как футбольное поле степь позволяла. Лишь однажды пришлось притормозить – когда автомобиль по широкой дуге обогнул пустой теперь африканский лагерь (не совсем пустой – центральная хижина все так же готова была принять под свой кров маленькое племя сомалийской пустыни; увы сейчас представленное лишь темнокожим Максимкой); теперь «Эксплорер» мчался по пойме.

Второй раз нога командира нажала на педаль тормоза уже перед русским лагерем; автомобиль, все так же мягко раскачиваясь на рессорах (или какой там механизм подвески?) подрулил широким отверстием на месте дверцы багажного отделения прямо к ступеням медицинского фургона, на которых почему-то сидел Анатолий Никитин.

– Ага, – подумал командир, смахивая со лба капельки пота, которые выступили несмотря на ветерок, заполнявший салон через открытые окна все сорок минут перегона, – значит все вспахал…