Текст книги "Дома мы не нужны. Книга вторая. Союз нерушимый"

Он достал из за пазухи платок, в котором действительно находилась советская награда.

– При чем тут конь? – подумал полковник. Ашир ответил, словно прочитал невысказанный вопрос:

– У Кремля подвал есть, стены есть, здания есть – много этажей, так?

– Так, – согласился профессор.

– Это все лошади, простые лошади. А на самом верху что? Красная звезда!.. Вот эта звезда – мой Алтын.

– Ну тогда конечно, – согласился Романов, может только для того, чтобы закончить спор и погрузиться в верный «Вранглер» – небо стремительно темнело.

Но конь действительно был хорош! Командиру не с чем было сравнивать этого скакуна, разве только с его маленьким табунком, в котором оказались две кобылы, что и принесли сюда девушек, и три уже достаточно крупных жеребенка.

– Ага, – подумал полковник с веселым злорадством, – вот тут ты, дружище Ашир, от моих дочек не отвертишься; а от Лии тем более.

Он продолжал рассматривать скакуна, пока туркмены продолжали свой ужин, а заодно обед, а может быть и завтрак. Вера уже отошла от дастархана и шепталась о чем-то с Гольдберг, которая без напоминания контролировала сейчас свою половину ойкумены. Алтын («Золотой» – перевел полковник; к трехкопеечной монете этот красавец никакого отношения иметь не мог), которого хозяин успел поводить на длинном поводе, стоял сейчас рядом и смотрел на Кудрявцева большими влажными глазами, словно понимал его сомнения:

– Ты конечно, красавец, каких больше нет и не будет, – согласился с мнением туркмена командир, – но проскачешь ли ты сегодня еще километров пятнадцать – даже семнадцать с половиной, или придется вас с Аширом оставлять… ну хотя бы в тайском лагере?

Ахалтекинец тихо заржал и помотал головой, словно отказываясь от последней перспективы; а может он просто отгонял каких-нибудь местных оводов.

Туркмен тут же подскочил; он принялся уверять, что его конь, и все остальные тоже проскачут (не очень быстро, конечно) не только семнадцать – три раза по семнадцать километров!

Кудрявцев в сомнении вздохнул, по решил все таки положиться на мнение профессионала – может потому, что душа его не ныла в тревожном ожидании ночью только тогда, когда все обитатели русского лагеря собирались вместе – под надежной охраной автоматов Калашникова и «Кордов»…

В результате на спидометре джипа стрелка ни разу не перепрыгнула отметку в двадцать километров; заснувшую девочку держала на коленях Таня-Тамара, а две девушки – туркменка и белоруска, занявшие откидные сидения в багажнике, о чем-то тихо шептали друг с другом.

– Ну и как тебе, Алексей Александрович, понравились слова Веры? – спросил командир негромко, чтобы не разбудить ребенка.

– Какие? – вскинулся профессор почти так же беззвучно – только чтобы перешептать звук двигателя.

– Ну как же? – деланно удивился Кудрявцев, – про то, как их Ашир в степь послал…

– Ну и что? – это уже удивилась Оксана.

– Значит, эту самую степь из туркменского лагеря хорошо видно; значит он совсем рядом от открытого пространства…

– А значит, – подхватил Романов чуть громче, за что получил в бок локтем никарагуанки, – еще минимум четыре лагеря в пределах досягаемости – подъезжаем завтра на машинах, ну и на тракторе, конечно, и… Забыл – завтра же трактор пахать будет. Или отменим?

– Ничего отменять не будем, – решил командир, – пусть Анатолий пашет, а мы поедем… Куда поедем – завтра и решим.

Его лицо помрачнело – они как раз проезжали мимо колумбийцев, и – показалось ему, или нет – в тьме далекого (больше трехсот метров) леса еще более черными зловещими линиями проступали очертания двух висящих тел.

Дальнейшее путешествие продолжалось в тишине. В зеркало заднего вида Кудрявцеву было хорошо видно, как трудится Малыш, не позволяя отставать от каравана жеребятам. Он сейчас совершенно не хромал, а силы у него, неторопливо нарезавшего полукружья вокруг двигающегося табуна, казалось не кончатся никогда.

Вот впереди в направлении русского лагеря показалось зарево.

– Что-то слишком ярко светит, – забеспокоился Александр и нажал на педаль газа чуть сильнее. Для Ашира впереди был ориентир, от степных хищников лошадей охранял надежный защитник – так что можно (и нужно) было рвануть вперед – домой, где явно что-то происходило.

И точно – наверное все население (кроме караула, конечно!) собралось за пределами ограды, непривычно длинной; собралось вокруг огромного костра, у которого бешено вертелся на одном месте какой-то незнакомец. По крайней мере такого красного балахона, сейчас раздувшегося правильным пузырем, с нашитыми металлическими фигурками каких-то зверей ни на ком из жителей командир прежде не видел.

Ага – начальник караула тоже здесь. Полковник и встал рядом, оттеснив его плечом так, что в этом живом кольце хватило места еще и Оксане Гольдберг.

– Это что за балаган вы тут устроили? – строго спросил он, и вокруг вдруг зазвенела нестерпимая тишина. Только какое-то неясное бормотание – то ли человеческое – то ли того инструмента, который держал в руках моментально остановившийся старик (старик!) азиатской наружности нарушало ее. Впрочем, рассмотреть себя подробно старик не дал – он тут же ринулся вперед – практически рыбкой ныряя в сторону Кудрявцева.

Вот он уже лежит, распростершись как раз у ног полковника и Оксаны, а молчавшую в оцепенении до сих пор живую цепь словно кто-то разом вернул к жизни. Люди заговорили; чей-то женский голос даже запричитал, но все эти возгласы можно было объединить одной фразой, которая в общем-то чаще всего и звучала сейчас: «Командир вернулся!». И столько в этой фразе было ликования и… облегчения, что душу полковника заполнила теплая волна: «Вернулся. Домой вернулся.»

Но переспросил он все так же строго:

– Так что это за балаган?

– Да вот, – криво усмехнулся стоящий рядом Левин (а может это гаснущее пламя так озарило его тоже радостное лицо?), – шаман к нам прибыл. А точнее… к вам, товарищ полковник. С миссией.

Кудрявцев нагнулся и одним рывком поставил лежащего перед ним человека на ноги. Это действительно был старик. Глубокий старик с изборожденным морщинами лицом. И морщины эти стремительно заполнялись слезами, текущими из плотно закрытых глаз.

Сзади громко охнул профессор – до него только дошло, какой невероятный для их реальности феномен стоит сейчас перед командиром. Этот вздох наверно и заставил старика открыть глаза. Его глаза мгновенно высохли от слез – теперь в них плескалось счастье («Может тоже костер шалит?» – успел подумать Александр). А шаман открыл рот, на удивлении полный белых зубов, и кивнул в сторону Оксаны, заставив командира еще раз удивиться:

– Сильная шаманка твоя спутница, – сказал он на безукоризненном английском языке (А Кудрявцев-то ждал русский!), – духов видит, убивать их может. Только Великого безумного духа ей не убить. И тебе не убить, Великий шаман. Безумного духа может убить только оружие его собственного мира, созданное великим мастером… Или великим шаманом.

Глаза его закрылись.

– В последний раз! – понял в отчаянии командир, – а ведь ему так много надо было узнать у шамана. Хотя бы то, кто этот безумный дух и, главное, когда его ждать.

А лицо шамана разглаживалось, мокрые морщины исчезали и плоский нос становился рельефней – старик словно усыхал на глазах. И действительно – руки полковника почувствовали, как тело, которое они так и не отпустили, стремительно теряет в весе. На землю он уже отпустил мумию – сухую настолько, что спина ее издала об истоптанную почву звук, сходный со звуком бросаемой с высоты деревяшки.

Впрочем, Кудрявцев, конечно не бросил тело – он положил его бережно, даже погладил зачем-то по груди; и задержал руку – там, где под тонким слоем красной материи нащупался твердый выступ, которого никак не могло быть на человеке. Рука сама раздвинула балахон. В свете костра, в который какой-то незнакомый низенький азиат подбросил целую охапку сухих веток, так что пламя довольно загудело, пораженный полковник увидел под слоем темной пергаментной кожи контур молотка. Как мог этот кровавый инструмент врасти в тело за считанные часы, а может минуты?

– А так же, как за считанные мгновения живой человек превратился в мумию! – ответил сам себе командир; сзади негромко добавила Света Кузьмина:

– Вот он и умер окончательно. Завершил свою миссию и ушел туда, где его давно ждали.

Кудрявцев нахмурился, опять вспомнив про детектор лжи; он не убирал руку с сухого трупа, ожидая может быть, что процесс усыхания продолжится и мумия рассыплется мелкой пылью, и ночной ветер сдует в пойму вместе с ней все проблемы, которыми этот старик нагрузил сейчас Александра. Плечи словно придавил к земле неподъемный груз, но он нашел в себе силы, чтобы встать, повернуться к людям и спросить у них, потому что не мог и не хотел решать один:

– И что теперь с ним делать? Закопать? Сжечь? Или…

– Не надо ничего делать, – ответила за всех Кузьмина, и от ее слов словно действительно подуло ветерком, сдувающим тяжесть с плеч, – надо увезти его туда, откуда он к нам пришел.

– А откуда он к нам пришел?

– Вот они покажут, – палец девушки поочередно коснулся груди того самого низенького азиата, а потом его высокого, стройного, с видимой даже неопытному глазу военной выправкой соотечественнику.

– Это маньчжуры, из Китая, – громким шепотом подсказал Левин, и словно в подтверждение его слов, а может прощальной песнью шаману из глубины лагеря донеслись такие не бравурные сейчас звуки вальса «На сопках Маньчжурии».

Глава 7. Профессор Романов. Опять бессонная ночь

Голова шла кругом – может от усталости, а может от тщетной попытки разгадать тайну появления старого шамана. Не так его последних слов – с ними пусть разбирается «Великий шаман» Кудрявцев, которому они и предназначались, а сам факт прибытия в новый мир старого человека не давал покоя Алексею Александровичу. Первого здесь старика.

Профессор чувствовал, что разгадать эту тайну жизненно необходимо, потому он твердо решил – завтра утром настоит, что будет сопровождать тело шамана в его последний путь – туда, где может быть… нет – где должна быть разгадка тайны.

А пока он бросился вместе со всеми в лагерь – туда, где громкие рыдания заглушили даже звуки аккордеона, так удачно вписавшегося в финальную часть трагедии под названием: «Один шаман передает невыполнимую миссию другому». Этот «другой шаман» – полковник Кудрявцев, оказался у домика первым. У того самого тайского домика, который сюда волоком притащил трактор Толика Никитина.

А на ступеньке здесь сидела Ирина Ильина в бордовом банном халате и рыдала, уже не так громко, но все так же безутешно. За ней, в глубине помещения, виднелись чуть виноватые лица двух майских массажисток. Они словно говорили без слов: «Что случилось? Мы ведь так старались».

Оказалось, что истерика эта случилась, потому что они слишком расстарались. Когда присевшие с двух сторон от Иры Лариса и Валерий Ильин все таки сумели успокоить девушку, она ответила, продолжая шмыгать носом, на невысказанный вопрос массажисток:

– Да… А та Ирина, настоящая – что в Петровском осталась (родная деревня Ильиных – догадался профессор) – никогда такой благодати и не попробует. Так и помрет в своей деревне в одиночестве, никому не нужная…

– А моя Маша там без квартиры осталась – сгорела она там, – зачем-то сообщила Котова; может она хотела так утешить Ильину?

– А моя Светлана вообще сейчас неизвестно где, – включилась Света Кузьмина, – может увезли ее на свалку, и лежит она сейчас там холодная и тоже никому не нужная.

– Ну хватит вам, – всерьез рассердился командир, – запомните – вон Алексей Александрович подтвердит – как только мы попали сюда, мы – и наши старшие копии, что остались в двадцать первом веке – разные люди. И с каждой минутой мы все дальше и дальше расходимся. А насчет того, что никому они там не нужны… Может и так. Ну так живите здесь за двоих, черт возьми! Радуйтесь за двоих! Наслаждайтесь – вон профессор обещал свозить всех на море – на теплый песочек Индийского океана; до него всего сто километров отсюда.

– Правда? – улыбнулась заплаканным лицом Ирина, – я ведь и на море не была ни разу – за всю жизнь дальше Вологды не уезжала.

– И я! И я! – послышалось со всех сторон, и только комендант пробурчал недовольно:

– Наобещают тут, а кому выполнять эти обещания?

Вообще-то профессор таких обещаний никому не давал, но не уличать же командира во лжи, да и погасить азартный огонек, появившийся в покрасневших от слез глазах бывшей продавщицы сельпо никак не хотелось. Поэтому он кивнул и пошел в старую часть лагеря, где в столовой под открытым небом совсем негромко играл аккордеон – теперь уже незнакомую ему мелодию.

Вот инструмент испуганно затих – это перед Ирой Жадовой, пианисткой из Ярославской области, которую едва было видно за огромным инструментом, опять первым остановился командир. Зина Егорова, которая сидела рядом с аккордеонисткой, подперев рукой голову, вскинулась; любому другому она сейчас устроила бы хорошую головомойку – не мешай! Но Кудрявцеву она лишь кивнула и убежала – нести на стол поздний ужин.

– Играй, девочка, – необычайно мягким голосом попросил полковник, но девушка сначала попыталась объясниться:

– Я вообще-то по образованию пианистка, но у нас музыкальная школа в районе бедная… была, вот я научилась и на баяне, и на аккордеоне… А такой инструмент… я только на картинках видела. Это же настоящий концертный «Бугари», он один стоит больше, чем вся наша школа музыкальная… вместе с преподавателями.

Кудрявцев неодобрительно покачал головой на подобное заявление, а осмелевшая девушка продолжила:

– Он один может целый оркестр заменить; хотите органную музыку Баха?

Ока ткнула пальчиком в какой-то регистр и окрестности заполнил «Реквием» Иоганна Себастьяна так мощно, что Алексей Александрович вздрогнул, ощутив, как весь покрывается мурашками восторга и мистического ужаса. Это «безобразие» быстро прекратила появившаяся с подносом Егорова, заявившая, что под такую музыку сидеть нельзя, а стоя есть неудобно. Так что ужинали прибывшие недавно, слушая русские народные песни, которые под негромкую музыку негромко же (дети же спят уже!) пел русский девичий хор. И что интересно – пели и обе таиландки; и Таня-Тамара с Бэйлой тоже пытались подпевать.

Потом туркмен и белоруску отправили в душ, который неугомонный комендант успел соорудить – с горячей водой, ванными и настоящими мочалками – профессор сам позднее проверил. А перед командиром вытянулся в струнку один из маньчжур. Второй стоял рядом, но, как не старался, изобразить стойку «Смирно» не мог. Зато он улыбался, в отличие от майора Цзы, который как и полагается по уставу (так предполагал Романов), ел глазами начальство.

Начальство в лице полковника Кудрявцева поулыбалось, когда майор описывал сцену спасения – оказывается в жилище старого шамана («Вот куда нам нужно! – опять подумал профессор) – их с Мао (какое знакомое имя!) затолкал огромный козел, который сейчас мирно ночевал вместе с небольшим стадом русского лагеря.

– Так-то сейчас русских уже наверное меньше, чем остальных, – Алексей Александрович принялся считать население лагеря, быстро сбился и снова прислушался к беседе.

Теперь полковник не улыбался; майор как раз рассказывал, как все остальные маньчжуры попали в беспощадные лапы собакомедведей, и как они просидели в каменном жилище, куда ужасные твари не посмели ворваться, четыре дня, а потом с опаской выдвинулись в сторону русских – по настоянию старика. Цзы тоже прислушался – где-то рядом комендант негромко разорялся на тему ограниченного места в помещениях, еще большего дефицита одеял… а этот бездельник зря трактор прогонял, и даже…

– Есть, – вдруг воскликнул маньчжур, выделив в скороговорке русских слов знакомое, – есть у нас трактор!

– Целый? – к майору подскочили одновременно Кудрявцев и Романов.

– Целый, – успокоил их маньчжур, – до вечера тарахтел, а потом наверное топливо кончилось.

– Ну, топливо мы найдем, – задумчиво пообещал полковник и профессор понял – завтра он обязательно попадет в загадочное жилище шамана.

Комендант наконец успокоился и появился в круге света, отбрасываемого лампой на стол. Он присел на лавку рядом с майором – выставил на столешницу – рядом с горячим чайником два предмета.

– Вот, – заявил он, – чуть не забыл. Это твоя бутылка, Александр Николаевич. Предметы на бутылку никак не походили. Один лежал в виде какой-то плоской одноразовой посудины, заполненной массой, прозрачной настолько, что Романов ощутил ее только кончиками пальцев. Глаз отказывался признавать, что в эту тарелку что-то налили. Впрочем, налили – это было не про таинственную массу, потому что командир взял тарелку, попробовал вылить, тоже очевидно смущенный этой прозрачностью, а потом постучал ею по краю стола. Звук получился звонкий и… непреклонный, что ли – стучи не стучи, бесполезно: стол сломается, а я нет! Ильин тут же подтвердил:

– Пытались сломать и… не получилось – кувалдой били, Борис сваркой прожечь пробовал, даже под трактор подкладывали, пока Толик не видел – ни одной царапины.

– А в костер пробовали?

– А как же, – комендант взял в руки второй предмет, и профессор только теперь опознал в нем бутылку из под коньяка – вернее усеченную форму той бутылки, словно из нее отлили примерно треть содержимого («Ага, – перевел он взгляд на тарелку, которую по прежнему вертел в руках командир, – в нее и отлили»), – отлил я из бутылки вашу жидкую пластмассу и открытой оставил. А через час пришел – и вот. Вытряхнуть не получилось, так мы прямо в бутылке в огонь бросили.

– И не побоялись? Вдруг взорвется, – подколол Кудрявцев.

– Так я же не сам, – начал комендант, и тут же прикусил язык, покраснев, – мы же со всеми предосторожностями.

– И что?

– Бутылка сгорела, – пожал плечами Валерий, – а содержимое вот – тоже не бьется, не колется; преломляемость единица; теплопроводность – идеальная; от приклеившегося предмета трактором не оторвешь, ну и… не знаю, что еще, изучать надо.

Он уставился в лицо командира, словно ожидая, что тот сейчас вытащит из под стола новую бутылку. А тот как-то загадочно улыбнулся и принялся… отщипывать по кусочку от тарелки вместе с его прозрачным содержимым, которое, как утверждал Валера Ильина, в воде не горит и в воде… – нет, про воду речи не было. В общем, у несчастного коменданта был такой же ошарашенный вид, который профессор Романов сегодня уже видел – у тайца, назвавшегося чемпионом мира по боксу. Тайскому, естественно.

– Сколько тебе этой пластмассы нужно для исследований? – доброжелательно спросил у Ильина полковник, – тонны хватит – в смысле тысячи литров?

Комендант машинально кивнул, а командир, посмотрев на оставшуюся половину стеклянистой массы, от которой он оторвал такую же кургузую тарелку, попробовал согнуть остаток – получилось. Но первоначальную форму эта изогнутая пластина не приняла, отчего он недовольно поморщился.

– Тогда готовь транспорт, ну и посуду герметичную, – велел он Валерию.

– Завтра? – обрадовался комендант.

– Это уже как получится, – вздохнул Кудрявцев и отодвинул кружку с недопитым чаем.

– Пойдем, Алексей Александрович, посмотрим, что за чудо-душ нам приготовил Валерий Николаевич, да на боковую. Завтра рано вставать, – он отвернул рукав и посмотрел на часы, – точнее уже сегодня.

«Сегодня» для профессора Романова наступило в начале третьего ночи. А для командира еще раньше – именно он потряс легонько за плечо спящего товарища и тут же приложил ко рту палец: «Тсс…». Романов понимающе кивнул, едва успев закрыть ладошкой зевающий рот – спать хотелось немилосердно. Как и всем остальным в гараже, наверное. Но остальных будить не стали, а профессору пришлось схватить сложенную в ногах одежку, берцы с носками с пола, и одеваться уже на улице – здесь было достаточно ярко от неполной луны и низко висящих звезд.

Алексей Александрович уже привычно быстро оделся, и отправился за Кудрявцевым к столовой, где было достаточно светло от горевшего неподалеку очага. За столом сидели Левин, Егорова (и когда она только спит?) и… Марио Грассо. Лицо юного древнегреческого бога, удачно подсвеченное пламенем очага, было заполнено страданием. Наверняка не от телесных ран – хотя на рубашке парня отчетливо виднелись окровавленные отверстия, да и вся она была подозрительно бурой – Романов помнил, что для таких как Грассо, да и сам профессор, любые страшные раны… неприятны; в первый момент может пронзить острая боль, но затем все заволакивает густым облаком внутренней анестезии. Нет, не физическая боль сейчас терзала молодого итальянца.

– В рубашке родился, – подумал профессор, усаживаясь напротив него, – в этой самой рубашке; кто-то его долго убивал… но жизненно важных органов задеть не смог. Пустая тарелка стоит – не первую наверное Зинаида ему поставила.

Романов вспомнил, какой дикий голод он сам испытывал, пока отрастало новое ухо. Перед ним возникла кружка с чаем, от которого исходил душистый парок. Алексей Александрович благодарно кивнул Зине, опять устроившейся на скамье, и задал первый вопрос, поняв наконец, зачем именно его оторвали от подушки – естественно в качестве переводчика:

– Как поживает синьор Джентале, дружище?

– Никак не поживает, – лицо парня скривилось в еще более скорбной гримасе, – убили сеньора Паоло. Он мне вместо младшего брата был. И тоже меня любил, хоть и не показывал этого. Меня в пять лет его отец в Риме подобрал, я тогда бродяжничал, ни отца, ни матери, никого. Сдох бы где-нибудь, если бы не старый сеньор Джентале. А через два года Паоло родился. Мы с ним с того дня вместе…

Алексей Александрович негромко переводил, не стараясь перевести разговор на события сегодняшней ночи – пусть парень выговорится. Командир с Борисом терпеливо ждали. И дождались – парень все таки перешел к описанию последней драмы.

Итальянский босс, оказывается, успел пообщаться не только с Кудрявцевым и Романовым; от кого-то он узнал, что рядом находятся такие же анклавы, возможно полные народа и неведомых ценностей. Он загорелся лихорадкой – подобно золотой на Диком западе, и организовал поход – освободительный – как он сказал, против колумбийцев. Что они смогут противопоставить трем автоматам Калашникова? Смешные тупорылые кольты? Да, у них восемь бойцов. Но нас тоже восемь. И мы ведь не среди белого дня пойдем. Подождем темноты и…

Это все говорил итальянский босс перед походом, настраивая своих парней на боевой лад. И хотя у него, Марио, да наверняка у других парней поначалу были совсем другое настроение, энтузиазм босса, а больше – его пока непререкаемый авторитет (по крайней мере в у самого Грассо точно) – повел их на боевую операцию поздним вечером, да уже ночью. Протарахтел мимо итальянского лагеря трактор с прицепом и какой-то избушкой позади; «Видали?!», – подстегнул азарт соотечественников босс, – трофеи везут!». Затем они нырнули поглубже в лес – пропускали джип русских, который проехал очень медленно в сопровождении табуна лошадей – даже на расстоянии и в вечерней тьме выглядевших жутко породистыми.

Азарт уже зашкаливал. К лагерю колумбийцев они подкрались, обмениваясь победными улыбками, в ожидании скорой победы. А южноамериканцы о нападении, казалось даже не помышляли. Единственный часовой сидел у костра, наклонив голову низко, так что не только позади себя – в пяти метрах впереди вряд ли кого заметил. Это даже Марио – из приключенческих фильмов – знал, что нельзя в ночи смотреть в огонь – глаза потом не скоро привыкнут к тьме.

На этого часового он и обрушился, подкравшись первым по приказу босса.

– Это была засада! – вдруг прервал его негромкий голос командира.

– Как? – подскочил на месте итальянец, как только Романов перевел слова Кудрявцева, – ты знал!?

– Догадался, – пожал плечами полковник, – колумбийцы ждали… только не итальянцев, а нас.

– Но почему? – вскричали вместе Егорова с Романовым, который забыл о переводе.

– А поставьте себя на их место, точнее их на наше, – пояснил командир, – рядом большой отряд хорошо вооруженных людей; туда-сюда разъезжают автомобили, трактора и лошади. Что бы сделал на нашем месте главарь колумбийцев, если совсем рядом окопались восемь противников, вооруженных намного слабее, да еще потерявших сегодня больше трети бойцов?

– Но ведь мы не собирались нападать на них; мы ни на кого не собирались, правда ведь, Александр Николаевич? – Егорова тревожно заглянула в глаза сидящего рядом Кудрявцева.

– Мы не собирались. А колумбийцы об этом знали?

– Точно, – поддержал командира начальник охраны, – еще наверное подумали – Россия, ядерная держава, и так далее…

– Хорошо, что нас так много, а не наоборот, – тоже согласилась с полковником Зинаида, – они бы нас точно как лиса курят придушили бы, и ночи ждать не стали бы.

– Продолжай, – Кудрявцев кивнул Марио.

А тому осталось рассказывать всего ничего: часовой оказался манекеном, успешно сыгравшим свою роль. Нападавших действительно ждали. И колумбийцы брать пленных совсем не собирались. Итальянцев просто расстреляли в упор из кольтов. Марио даже успел увидеть яркие вспышки выстрелов и силуэты противников, взявших итальянцев в полукруг; бросился на ближайшего и подмял его под себя, ломая сильными руками все, что только можно.

Потом мир померк – нет, костер не погасили, его угли еще жарко тлели, когда итальянец разом пришел в сознание и увидел, как в ночи растворяются шесть силуэтов – победители уходили в ответный рейд. Оставшийся колумбиец что-то весело прокричал вслед товарищам и отправился вглубь лагеря. А Марио дождался, когда угли совсем перестали освещать полянку, где случилась бойня, и обшарил ее, определив на ощупь, что в живых злодейка-судьба оставила только его.

– И Паоло тоже, – добавил он дрогнувшим голосом, – а теперь эти гады пытаются добраться до наших женщин и детей…

– Их хотя бы догадались укрыть как-то? – помрачнел командир.

– Да, – кивнул Марио, – одна комната совсем целая; босс наших там и запер, когда вы приезжали днем. Там железная дверь – Паоло им велел не открывать никому, кроме него.

На невысказанный вопрос профессора ответил Кудрявцев.

– Малыш его нашел в километре от нашего лагеря и привел сюда.

Командир встал и скомандовал:

– Пошли, старший сержант, может дверь до утра продержится?..

– Я с вами, – подхватился с места итальянец, без перевода поняв последние слова.

– Марио, – полковник остановился перед здоровяком и поднял голову, – хочешь увидеть женщин и детей живыми? – Грассо, насупившись, кивнул, – тогда ждешь нас здесь. Когда понадобится твоя помощь, позову.

Он пошел к приоткрытым воротам, у которых топтался часовой с автоматом, негромко пробурчав:

– Это вам не песни петь, это война!

– Какие песни? – успел профессор услышать вопрос Бориса Левина, тоже вооруженного АКМ.

– «В эту ночь решили партизаны…»

Шаги двух русских диверсантов затихли раньше, чем их силуэты скрылись в ночи. А Алексей Александрович вернулся к столовой, где с мрачными лицами сидели друг против друга Марио и Зина Егорова. Романов уселся с третьей стороны – во главе стола – посмотрел поочередно на обоих полуночников, понял, что сегодня они спать не собираются; вздохнул – он тоже посчитал бы себя последним подонком, если бы вернулся сейчас к прерванным снам и преувеличенно бодрым голосом воскликнул:

– А не выпить ли нам еще чайку, Сергеевна; а еще лучше – кофе!

Он знал, что в закромах Егоровой хранятся и не такие богатства, поэтому не удивился, когда шикнувшая на него повариха (начальник котлопункта!) выставила перед ними поочередно банку растворимой «Черной карты», масленку с подтаявшим немного сливочным маслом, сахарницу, батон в нарезке (вообще фантастика!) который благодаря упаковке был до сих пор свежим – по крайней мере на ощупь; и, наконец, баночку красной икры.

– Да, – грустно подумал профессор, сдергивая с баночки крышку за кольцо, – лучше бы ты, Зинаида Сергеевна, достала это на какой-нибудь праздник…

Чайник Егоровой пришлось подогревать дважды, пока она, опять присевшая, теперь рядом с итальянцем, успевшим выучить несколько важных русских слов – таких как икра, кофе, Зина – вдруг вздрогнула: рядом выросла фигура Бори Левина.

– Чаевничаете? – рука начальника охраны подцепила с тарелки бутерброд с икрой, который Егорова (используя служебное положение – выразилась она сама, невесело рассмеявшись) только что соорудила для себя – и отправила его в рот, причем целиком. Потом он отхлебнул, не побрезговав, из ее же кружки, вскинув изумленно брови – кофе! – и только потом сказал:

– Командир велел срочно выезжать на двух машинах; ему (палец уткнулся в плечо Марио) быть обязательно.

– Почему? – машинально вырвалось у профессора, вскочившего вслед за итальянцем.

– Так девчата дверь не открывают! – Борис прищурил смеявшиеся глаза.

– Успели? – выдохнула Егорова.

– Успели, – кивнул Левин, и снова помрачнел; видно там, в ночи, больше ничего хорошего он не видел.

А про нехорошее Романов и сам догадался; он едва успевал за Зинаидой, которая категорично отрезала: «Без меня не поедете!». Алексей Александрович эти слова мог отнести и к своей персоне, поэтому у первого автомобиля оказалось сразу четыре человека. А как только завелся первый джип, к ним присоединился пятый попутчик.

Автомобили располагались теперь на территории, которая совсем недавно приросла к лагерю, рядом с «транспортными» воротами. Поэтому никто в тишине русского анклава не проснулся. Но совсем рядом с загудевшим «Вранглером» стоял фургон без колес, из которого почти беззвучно выскользнула девичья фигурка.

– Я с вами! – Таня-Тамара была уже одета, даже вооружена пистолетом в кобуре; она на ходу перебросила через голову лямку санитарной сумки, которую и сунула под нос Левину, попытавшемуся было помешать ей сесть в салон автомобиля.

Так получилось, что в первом джипе сидели четверо – две девушки и Борис с профессором. Итальянец за рулем второго автомобиля четко держал дистанцию позади. Так что рассказ старшего сержанта Алексей Александрович переводил только никарагуанке.

– Заперлись и молчат, только слышно в замочную скважину, как сопят там. Сколько я ни кричал и не стучался – ни в какую.

– А командир?

– А товарищ полковник двинулся дальше – оказывается у колумбийцев пленники сидят, какие-то европейцы.

– А откуда он узнал? – вырвалось неосторожно у профессора, который и сам тотчас догадался, от кого мог получить информацию Кудрявцев. Он покосился на Егорову, но та сама подтолкнула Левина к страшной откровенности:

– А колумбийцы куда подевались?

– Нет больше никаких колумбийцев, – не отрываясь от руля, отрезал Левин, – если только один… Нет, ни одного нет!