Текст книги "Дома мы не нужны. Книга вторая. Союз нерушимый"

Профессор сделал шаг влево, разрывая треугольник; краем глаза он успел заметить, как тот же маневр предпринял итальянец, и перевел взгляд вперед. Все внутри вдруг застыло, кроме желудка, который выплеснул бы наружу весь сегодняшний завтрак, если бы не застыли в ужасе и стиснутые намертво челюсти, и глотка, в которой вдруг родился и никак не хотел проглатываться тугой комок, и наверное весь пищевод.

Алексей Александрович словно раздвоился: первый, командир спасательной группы, хладнокровно перебирал эти анатомические подробности собственного организма и разглядывал ужасную картину впереди. Тошнотворный запах подгоревшего мяса издавал человеческий труп, лежащий на «ложе» из ярко тлевших углей, рассыпанных по полянке, примыкавшей к центральному дереву этого страшного лагеря так, что это чудовищное «блюдо» помещалось на углях целиком. Рядом эта ипостась Романова разглядела уже потребленную «пищу» – обглоданные человеческие останки – кости были сложены в кучку, нереально маленькую для еще сегодня утром живого парня, валлона. А кем еще мог быть эта жертва варварского аппетита, если рядом лежали еще два трупа, раздетых догола; ждущих, если можно так сказать, своей очереди. В распоротые животы валлонов были запиханы целые снопы каких-то трав, очевидно и издававших тот самый пряный запах. И в крайнем трупе Алексей Александрович опознал Эрика, предводителя валлонской общины…

Второе «я» профессора Романова кричало; нет – оно вопило: «Что ты тут делаешь!? Разве это твое дело, сражаться с дикарями, глядеть на эти ужасы; потом убирать это все (а ведь придется!). Пусть этим занимаются те, кому положено, для кого кровь рекой все равно, что лесной ручеек. Разве не об этом вот предупреждал полковник Кудрявцев? Полковник! Как было бы хорошо, если бы он оказался тут!»

Первый, командирский голос постарался загнать паникера вглубь, и скомандовал собственному телу «Кругом!», потому что позади послышался подозрительной шорох, да и парни рядом уже поворачивались назад. Профессор не успел поднять свой автомат – навстречу его лбу уже летела дубина, а прямо напротив лица жутко скалилось лицо дикаря, украшенное той самой внушительной костью, неведомо как продетой сквозь носоглотку противника. Последнее, что успело отметись сознание, снова собравшееся воедино, короткую очередь из автомата за спиной и дикое крики слева – там Марио ломал чьи-то кости голыми руками. А потом дубина достигла своей цели и наступила тьма…

Очнулся Алексей Александрович рывком – вот ему нежно грозила пальчиком Таня-Тамара: «Попробуй только не вернуться!», и вот уже рот заполняет густая слюна. Дикий голод – даже сильнее того, что сопровождал его, когда отрастало снесенное молотком ухо, заставил тело содрогнуться в конвульсиях. А тут еще такой близкий, заполнивший все окрестности аромат жареного мяса со специями.

Профессор вспомнил наконец, где он, и почему лежит связанным на траве, а главное – что это за «трапезу» готовят рядом дикари. И его наконец вырвало – потоком, до остатков желчи, с судорогами внутри организма. Он даже ухитрился повернуться набок, чтобы не испачкать свое обнаженное тело. Да – он был раздет догола, даже трусы в зеленый горошек, над которыми так мило шутила никарагуанка, были куда-то прибраны дикарями, а может, пошли в костер, вместе с другими частями туалета и дровами, чтобы можно было… Нет! Об этом лучше не думать!

А дикари, по крайней мере тот, с костью в носу, словно ждал его пробуждения. Он низко склонился над Романовым, рывком повернул его опять на спину, отчего у профессора сразу же заныли туго связанные позади руки и прокричал что-то громко и отрывисто. Тут же подскочили еще двое людоедов, от которых пахло так же отвратительно (и вкусно – не согласился чей-то подленький, никак не его, Алексея Александровича, голосок). Его легко подхватили эти внешне совсем не сильные дикари. Низкорослые, с лицами полинезийского типа (не зря листал Википедию!), с удивительно крепкими длинными руками, они потащили профессора к тому самому дереву. А там уже висел Холодов – такой же голый, со связанными за спиной руками и – понял Романов – голодный. Но веселый. Или он спрятал за ироничным возгласом тоску перед неизбежным?

– Приветствую, – встретил он профессора подмигиванием, что на висящем вниз головой человеке Романову было видеть странно… по крайней мере непривычно, – а то мне здесь одному скучно.

– А где Марио? – попытался оглядеться окрест Алексей Александрович, и тут же получил хлесткую пощечину смуглой ладонью по щеке.

– Нет больше Марио, – сразу посмурнел Юрий, – видать сильно он помял этих (он дернулся всем телом, словно попытавшись изобразить дикарей), вот они и надавали ему по башке своими дубинками. Так что у него головы наверное и не осталось.

Профессор глухо завыл, как раненый зверь; завыл про себя – не потому, что боялся новой пощечины. Просто он почему-то понял – не хочет он, и не будет показывать перед этими… своей слабости…

– Господи, – вдруг прорезался противный голосок того Алексея Александровича, что готов был отдать все, чтобы открыть глаза и увидеть свою питерскую квартиру, а не этого дикаря-главнюка с костью в носу (все остальные такого украшения были лишены), что подходил сейчас к нему с огромным, вроде бы каменным ножом в руке, – господи, о чем я сейчас думаю. Молиться надо, чтобы подоспела помощь, ведь Юрка вроде успел выстрелить?

Он наконец разглядел, о чем так и не решилась сказать в присутствии детей Эмма – единственной деталью одежды этого дикаря была огромная трубка, то ли деревянная (как у остальных дикарей), то ли бамбуковая – ее не было видно под сплошным слоем меха. Трубка эта выполняла роль штанов, по крайней мере закрывала то, что в цивилизованном обществе эти самые штаны вместе с трусами (например в зеленый горошек) прикрывают.

А Холодов словно услышал вопрос профессора, похвалился опять повеселевшим голосом:

– Ну и я одного успел завалить. Так что их теперь всего пятеро осталось. Только бы наших дождаться!

– Только бы дождаться! – эхом отдалось в душе профессора Романова, который изо всех сил старался не заорать дурным голосом, когда этот нож, действительно оказавшийся каменным, повел острым лезвием по его животу.

Алексей Александрович вдруг вспомнил, как лет пять назад (тех лет, из двадцать первого века) его пригласили на фольклорный фестиваль в Германию, в маленькую чистенькую баварскую деревушку. Вот так же, на весу, там к празднику разделывали огромную свинью – удобно, объяснили ему, и ни грамма крови не пропадет. Профессор тогда так и не смог заставить съесть хоть кусочек кровяной колбасы. Так то свинья, а теперь его самого собирались свежевать! Холодов тоже вспомнил похожую историю:

– А у нас дома, в Узбекистане, нас баранов свежевали… А я так и не успел плов сварить для Толика… и для всех остальных тоже.

Тут острое каменное лезвие снова поехало по животу Романова, теперь уже глубже, и его опять пронзило нестерпимое чувство… нет, не боли – голода, и он не сдержался, завопил прямо в нос вожаку, в потемневшую от времени кость; впервые в жизни так громко прибегнув к нецензурщине:

– Ты что делаешь, падла? Да я же тебя сука…

Чем именно, какими карами хотел пригрозить профессор, не услышал ни Холодов, ни вожак.., да и сам Алексей Александрович не успел придумать, потому что вожак неожиданно остановил руку с ножом, немного не добравшимся до горла и улыбнулся.

Потрясенный профессор услышал исковерканные, но вполне понятные русские слова:

– Шука-шука, пилят, твая мат…

– Ну вот, – подумала опять объединившаяся душа русского ученого, – кто-то из наших уже побывал в этих руках.

– Юра, – позвал он.

– Да, Алексей Александрович.

– По моему этим… ребятам наш русский мат вместо песни, – предводитель дикарей действительно поощрительно улыбался ему – давай, мол, продолжай.

– Ну так выдай ему – по нашему, через три колена.

– Да я как-то не очень, – повинился профессор, – скудноват у меня словарный запас в этом направлении. Да почти весь и исчерпал. А ты?

– А как ты думаешь, чему можно научиться за десять лет бомжевания? Сейчас выдам.

И он выдал! Да так, что даже Алексей Александрович заслушался – что там говорить о дикарях. Но, как бы не был велик опыт в таких делах у бывшего красноярского бомжа, скоро он начал повторяться. И это заметил не только Романов.

Вожак, который эти перлы слушал, так и не отходя от висящего профессора, который чувствовал себя все некомфортнее – наверное от прилива крови к голове – вдруг гортанно вскрикнул, прерывая уставший голос бывшего воина-афганца и взмахнул рукой с ножом.

Алексе Александрович не закрыл глаза в последний миг своей жизни; он так и смотрел на своего убийцу – на его исказившееся в жуткой гримасе и так совсем несимпатичное лицо; на его жилистую несуразную фигуру, на украшенный мехом нахерник (так его назвал в своей последней речи Юрий Михайлович Холодов), на пронзивший и эту руку с ножом и оба виска дикаря оперенный болт, думая сейчас с нескрываемой радостью:

– Господи, как хорошо! Как хорошо, что я не взял сюда Танечку с Бэйлой, что им ничего не грозит, что… Подождите!!! Какой болт? Болт! Это командир! Только у полковника Кудрявцева в этом мире есть арбалет! Замечательный, точный, такой незаменимый сейчас…

А сильные руки уже опускали его на траву; вот командир метнулся к Холодову, и даже помутнившимся от бесконечной радости и пережитых мгновений разумом профессор отметил, как полковник с иронией в голосе спрашивал у сержанта:

– Как ты их лихо! На камеру повторить сможешь?..

Тут он издал какой-то неопределенный, полный тревоги возглас и Алексей Александрович понял: «Марио!»

Он тоже вскочил на ноги – так, со связанными за спиной руками, полностью обнаженный, профессор рухнул перед трупом итальянца. Нет – не трупом! Сквозь сплошную кашу, в которую превратилось лицо Марио Грасса, через равные промежутки времени рождались и лопались кроваво-красные пузыри – итальянец дышал! Алексей Александрович перевел взгляд выше лица – туда, где раньше аккуратно уложенные волнистые волосы прикрывали череп, унаследованный парнем от античных богов. Черепа не было. Те обломки костей, торчавшие из подрагивающей массы мозга, тоже разделенного на множество частей и перемешанного с этими самыми костями, и какими-то грязными комочками, сухой травой… никак сейчас нельзя было назвать черепом.

– И все таки он дышит! – так подумал профессор, и точно так же процедил сквозь зубы полковник Кудрявцев за его спиной.

– И мы еще поборемся за тебя, Марио, – с этими словами командир перерезал веревку на руках профессора и добавил, – оденься, Алексей Александрович, сейчас сюда девчата прибегут.

– Оксана, – пояснил он дернувшемуся в недоумении Романову и усмехнулся, – ну и Ира, твоя бывшая – сейчас их Малыш приведет.

Вот этого профессор никак не желал. Он принялся судорожно облачаться, а полковник, направившийся к «Эксплореру», скомандовал им с Холодовым.

– Не трогайте парня без меня; я сейчас вернусь. Да, – он остановился, повернулся и жестко бросил теперь уже только профессору, – за тобой еще контроль.

Командир махнул рукой в сторону хижины, где по траве полз с пришпиленной болтом к голове рукой вожак дикарей.

– Какой живучий? – с отстраненным безразличием подумал профессор Романов, – значит это именно ты привел сюда своих соплеменников. Сволочь бессмертная… А вот мы сейчас посмотрим!

Профессор нагнулся и поднял с утоптанной земли тяжелый каменный нож.

Глава 12. Полковник Кудрявцев. Всем сестрам по серьгам

Как и обещал, полковник устроил для разросшейся общины субботник. Ну, или воскресник, если уж быть совсем скрупулезным. Ровно в половине восьмого все обитатели русского лагеря, исключая караульную смену и животных, вышли на полевые работы.

– Успокойся, – остановил он порыв профессора Романова, дернувшегося было к нему с претензиями, – мы ненадолго; вот пару участков все вместе очистим и езжай к своим бельгийцам.

– Валлонам, – поправил его ученый муж, успокаиваясь.

– Точно, покопаться в земле-матушке очень полезно для каждого, – влез неугомонный тракторист, – помните, как у Высоцкого: «Небось картошку все мы уважаем, когда с сальцой ее намять!»? Только где то сало, – вздохнул он с непритворным огорчением, – и где братья-хохлы обитают теперь?

– Вот уж к кому не хотел бы попасть, – ответил ему ставшим суровым голосом командир, – вряд ли у них все так мирно. Особенно если там наши, донбасцы, с правосеками схлестнулись. А оружия там…

– А где его нет? – поддержал его профессор, – вся Африка полыхает; половина Азии – весь Ближний Восток и Афганистан; на границе Индии и Пакистана неспокойно, Северная Корея ядерной бомбой всем грозит. Да и в Европе оружия хватает – взять хотя бы базы НАТО.

– А американцы сейчас опять где-нибудь отсиживаются – вот увидите, – добавил свою лепту Никитин и повернулся, чтобы уйти к своей верной «Беларуси».

– Куда? – поймал его за рукав Кудрявцев, – а кто будет траву убирать?

Тракторист воззрился на всех квадратными глазами: «Вы че, ребята! Мое место там, за баранкой!». Однако у Оксаны нашелся убийственный аргумент, сделавший эти самые глаза виноватыми и на все согласными:

– Это как получается – командир будет грядки полоть, а ты в тракторе сидеть?.. А потом сам же сказал: «Полезно для каждого»…

Два участка площадью примерно в полгектара общими усилиями прошли минут за сорок. Земля действительно легко осыпалась с подсохших корней, а те почти мгновенно заполняли ведра (и где только комендант набрал столько!). Широкая людская цепь наступала на изрезанную вчера шелобешками стерню, и рядом очень быстро выросла внушительная куча травы с короткими корнями, свободными от плодородной земли.

– Ну все, – кряхтя разогнул спину Никитин, – я так даже дома не пахал. Побежал за плугом.

Плуг действительно был – его вчера сварил Боря Левин, оказавшийся отличным сварщиком. Сам полковник никаких болей в пояснице не ощутил; может слишком быстро закончилась его сельскохозяйственная вахта? Но скорее – признался он сам себе – все дело в том, что рядом пыхтела его бригада (семья – гордо поправился он); Маша с Дашей… надо им какие-то метрики выправить, понятно с какой фамилией; и Оксана – почему она до сих пор Гольдберг? Он чуть не спросил об этом израильтянку (русскую израильтянку!) вслух, но сдержался – больно много вокруг слушателей. Пусть работают, а не косточки ему перемывают.

– А где тут самая главная… возмутительница спокойствия? – командир отряхнул руки и повернулся, пытаясь отыскать Ирину Ильину, которая сегодня была включена в его поисковую команду.

Ирина была обнаружена у тайского домика. Она, как это очень часто случалось, громко возмущалась.

– Чем на это раз? – поинтересовался Кудрявцев.

Оказалось, бывшая продавщица «сельпы» изучала график массажа, который успела вывесить рядом со входом в эту обитель неги и врачебных рекомендаций Маша Котова. Вместе с академиком Арчелия, конечно. Потому что он был распечатан на листе двенадцатого формата и содержал в себе кроме правил пользования длинный список жителей лагеря. «В алфавитном порядке, – разобрал полковник, – только почему-то начинается он с буквы «И», и Ирина была в этом списке последней.

Впрочем, она скорее не возмущалась, а сокрушалась – это же когда до нее очередь опять дойдет. А пока в домик собиралась войти Надежда Исакова.

– Подожди, Надя, – остановила ее Ильина, – дай поговорить с девчонками.

Она шмыгнула внутрь, и совсем скоро выскочила вполне довольная.

– Согласились девчата, – улыбнулась она командиру, – нет, никаких «без очереди» – просто они учениц возьмут, каждая по одной, вот очередь в два раза быстрее поползет.

– Что, прямо так сразу и согласились? – не поверила ей Оксана.

– Ну, покочевряжились немного, конечно, – не стала отрицать Ирина, – сказали, что не все так просто, что ученицы должны обязательно иметь медицинское образование. А разве у нас таких нет? Да у тебя самой, Оксана, целых три курса медицинского института…

– Нет! – замахала руками Гольдберг и даже повернулась к Кудрявцеву, словно за поддержкой.

– Да не бойся, – засмеялась Ирина, – у нас же Нина Гурьянова с Раей Орловой есть; они один медтехникум закончили – вот пусть сейчас вместе еще одну специальность осваивают.

– Так они еще об этом не знают?

– А, – махнула рукой Ирина, – куда они денутся? Уговорю.

– Эта уговорит, – поверил командир, но возражать пока не стал – пора было выезжать в рейд, тем более, что и профессор уже уехал с командой на «Эксплорере», и доцент Игнатов с Виталиком Дубовым на телеге, полной канистр из-под топлива, еще вчера отмытых стараниями Валеры Ильина, тоже скрылись за поворотом тропы, ведущей к перекрестку и дальше, к логову собакомедведей.

В джип кроме командира с Оксаной, Самчая и Иры Ильиной сели два Сергея. Их комендант выделил как самых надежных работников. С собой они прихватили несколько пустых двадцатилитровых канистр и пластиковый мешок с чем-то позвякивающим, но не очень тяжелым – Ежиков нес его в одной руке не напрягаясь.

Кудрявцев вел автомобиль, не нажимая сильно на педаль газа – так что догнал верблюда, неторопливо тянущего за собой телегу, как раз на перекрестке, где и обогнал приветственно замахавших руками Игнатова с Дубовым. Второй раз он притормозил, проезжая мимо израильского лагеря; посмотрел на Гольдберг, сидящую рядом. Та отрицательно помотала головой – не надо, не заезжай.

Командир и сам почему-то спешил. Вся первая неделя в новом мире, заканчивающаяся сегодня, прошла под девизом: «Не опоздать!». Но сегодня не все зависело от него, так же как и от двухсот сорока лошадей, сыто урчащих под капотом «Вранглера». Верблюд – вот кто задавал темп на первом этапе поиска сегодня.

Но два Сергея так не считали. Они первыми выскочили из салона, ухитрившись открыть изнутри дверцу багажного отделения. И сразу же оккупировали два крайних ряда странных деревьев, напомнивших сейчас полковнику плакучие ивы. Они так же тянули к земле свои длинные тонкие ветви с едва наметившимися бугорочками листьев. Или хвои? Такие вот бутончики Кудрявцев в прежнем мире видел весной, когда черные ветви лиственниц вдруг взрывались жизнью, покрываясь нежной зеленью нерасправившихся еще хвоинок.

– А скорее всего это что-то третье, – понял он, – искусственно выведенное – может на одной из планет розетты, потому что расстояние и в ряду, и между рядами составляло ровно пять метров, – он даже специально померил шагами, поймав понимающий, чуть ироничный взгляд Оксаны.

Сама Оксана наблюдала, как Благолепов и Ежиков достали последовательно из черного полиэтиленового мешка два канцелярских («Нет, – поправил себя командир, останавливаясь рядом с девушкой, – не канцелярских, наверное садовых – вон какие толстые лезвия; такими ножичками умелые руки могут натворить дел!») ножа, с которыми тут же подступили к ближайшим деревьям. Каждый был оснащен еще и канистрой, и огромными зажимами (вот эти точно были канцелярскими), каким-то образом ускользнувшими от глаз Марии Котовой.

– Ай да Валера, – восхитился Кудрявцев, – надо будет как-нибудь провести экскурсию в его закрома – что интересного там еще можно обнаружить?

Сергеи приступили к сбору урожая, не ими посеянного, или посаженного. А впрочем… Разве не была эта огромная плантация законным трофеем, завоеванной в честной битве; разве не рисковала их община потерять в том бою свою самую боевую часть?

Благолепов первым чиркнул острым лезвием по ветке; а та словно ждала этого – в узкое горло канистры ударила струя настолько сильная, что парень чуть не выпустил посудину из рук. Он тут же опустил ее на землю и, повернув голову в таком полусогнутом состоянии к полковнику, объяснил:

– Валерий Николаевич велел не больше одной канистры с дерева наливать. Сказал, что их беречь надо – нам таких канистр немереное количество потребуется.

– Ну так и деревьев тут – не пересчитать! – усмехнулся про себя командир, – а впрочем, почему не пересчитать? Пять на пять метров; в гектаре это будет… четыреста деревьев. А сколько здесь гектаров? Если весь участок ими засажен, а это пять на пять километров – это получится… две с половиной тысячи гектаров. Ну минус логово, вот эта дорога. Можно пока пренебречь такой малостью – вон как удобно числа складываются – четыреста деревьев на две с половиной тысячи – ровно сто тысяч, да на двадцать литров… Получается два миллиона литров… в день. Какой завод может дать столько продукции?

Он спохватился – да им столько и не нужно; точнее столько они не смогут освоить. А сколько? И зачем? Кудрявцев даже забыл восхититься собственными успехами в математике – такие вдруг картины встали перед его глазами – дома, целые несокрушимые крепости, ведущие вдаль дороги без всякого признака колеи и… Его левая рука (правая как-то сама собой притянула поближе израильтянку) поглаживала арбалет, висевший на боку. Оружие! Пусть автоматы и пулеметы (и БРДМ – чуть не забыл!) останутся их главной ударной силой; но в повседневной жизни – на той же охоте – оперенные болты вполне могут уменьшить или совсем прекратить расход невосполнимых пока запасов патронов.

А Благолепов уже выдернул из канистры обрезанную под острым углом ветвь (ровно одна минута по командирским часам – и двадцать литров жидкой пластмассы есть!); крышка плотно укупорила емкость, и бывший священнослужитель перегнул израненную ветку сантиметрах в пяти от среза. Тут же этот сгиб пережала жесткая сталь зажима, и парень, зачем-то стряхнув несколько капель, выступившие на ветке, перешел к следующему дереву.

– По привычке, – весело улыбнулся полковник, прислушиваясь в нетерпении в сторону израильского лагеря – не едут ли доцент с Дубовым?

Увы, горбатое животное не спешило. Раньше его появился Малыш, принявшийся нарезать круги вокруг командира с Оксаной, пряча от них виноватую морду.

– Ладно, – подозвал пса к себе полковник, похлопав ладонью по бедру, – что я, не понимаю? Природа, что тут поделаешь.

Он чуть сильнее прижал к себе девушку, и та повернула голову, словно пытаясь успокоить Александра. Очевидно, ее тоже начала снедать смутная пока тревога. Повозка показалась, когда Сергеи уже заполнили десять канистр, прихваченных с собой в багажник «Вранглера» (больше туда просто не поместилось) и присели у деревьев – каждый у своего ряда.

Полковник не стал задерживаться для беседы с прибывшими – что говорить, все задачи поставлены, каждый боец знает свой маневр. Джип выхлопнул на прощание сизое облачко бензинового дыма и умчался в направлении логова собакомедведей.

Но сегодня не было такой гнетуще атмосферы, что прежде, ничто не кричало в душе: «Не ходи! Беги отсюда подальше!». Лишь любопытство подгоняло сейчас вперед командир, ну еще законный вопрос – а не заканчивается ли там дорога, получится ли проехать к следующему лагерю! Стоп! Кажется он понял, откуда взялись эти лесные тропы, так удачно приведшие их сначала в сирийский лагерь, а потом из «Израиля» домой, в «Россию», или в Союз, как теперь надо привыкать называть лагерь. Да и эта тропа, что сейчас ложилась под колеса джипа – разве она не утоптана бесчисленными лапами тварей, которые, по теории профессора Романова, уже не в первый раз поджидают свои жертвы. Да-да, именно поджидают, каким-то звериным (так они же звери и есть, точнее были) нюхом чуяли, когда здесь развернется очередной акт драмы под названием: «Повернем цивилизацию вспять!»

А может, их даже предупреждали… и кто-то там – наверху – сидит, и наслаждается подобно римским императорам в Колизее зрелищем: как дикие звери рвут на части человеческую плоть. Кудрявцев отложил в память еще один узелок – развяжем, когда эту тварь в небесах (вот эта действительно тварь, тут даже Оксана не сможет переубедить) будем призывать к ответу.

«Вранглер» резко затормозил на границе земли и озера, неведомо откуда возникшего и прервавшего стремительный бег автомобиля по тропе. Последняя уходила под воду; нет – это была не вода! В этом смогли убедиться все четверо – и командир с Оксаной, выскочившие из автомобиля первыми с оружием наперевес, и Ирина с Самчаем. Все присели на корточки и гладили изумительно ровную поверхность застывшего стекла… или точнее пластмассы – той самой, что щедро исторгали их себя и ветви, и стволы, и даже корни деревьев в день памятной битвы. Видимо, всепроникающая жидкость все-таки достигла какого-то твердого слоя и застыла, навсегда скрыв под собой и логово, и всех, кто в нем обитал, и саму память о бесчисленных жертвах, нашедших свой последний приют в ненасытных желудках подрастающих собакомедведей и их праматери.

Последнее обстоятельство наверно и заставило резко, совсем по-командирски вскрикнуть Оксану: «Стоять!», когда Самчай первым вскочил и поднял ногу, чтобы ступить на это огромное зеркало, лежащее в лесу, окруженное деревьями – живыми и мертвыми. Логово потребовало последнюю жертву от этого мира и получило ее – примерно с полгектара насаждений чернело без всяких признаков зелени. Да и ветви их поникли вниз совсем безжизненно…

– Не ходи туда, – уже попросила израильтянка, – это ведь кладбище. Тут тела и души десятков… а может сотен.

– А как же мы теперь проедем? – чемпион покрутил головой, отыскивая и не находя объездной путь.

– Попробуем вот так, – командир пригласил всех кивком в машину, и бампер зашумевшего мотором «Вранглера» уперся в первое сухое дерево. Ствол не сопротивлялся; он даже не успел упасть на землю – разлетелся под несильным нажимом на куски, которые еще в полете осыпались мелкой пылью.

– Хороший ураган их всех развеет, – понял командир, – и сметет на то же логово; не сразу, но это «озеро» закроет землей, прорастет трава и уже никто не увидит, как под прозрачной, как стекло самого высокого качества, массой застыли на камнях в самых причудливых позах страшные чудовища. И где-то там, в глубине это огромного кристалла теперь уже навсегда похоронен какой-то египетский фараон…

Недавняя теория про возникновение лесных троп оказалась верной – тропа, на которую они вернулись, пробившись по дуге вокруг логова сквозь хрупкие стволы деревьев, привела команду спасателей в очередной лагерь. Но тут спасать было некого. Какой-то древний храм, или придел его – вряд ли на площадке в двадцать пять квадратных метров можно было разместить целый храм – не спас своих детей. Представители народа, обитавшего когда-то и в сельских хижинах, и во вполне благоустроенных квартирах; работавшие на полях, от которых остались клочки все в те же двадцать пять квадратных метров, исчезли с лица этого мира. Вряд ли кто из людей мог спастись в лесу. Единственное, что могло дать спасение – тот самый храм – был пуст.

Что это был за храм; какой народ не дождался спасения? Явно какой-то восточный, азиатский. Но не мусульманский – храм не был мечетью.

– Ладно, – решил полковник, выходя из этого помещения, единственного целого в лагере, – пусть профессор Романов разбирается; пришлю его сюда вместе с грузовым транспортом. Да он и сам впереди трактора сюда прибежит. А куда теперь?

Из этого лагеря вели две дороги. Одна, поуже, могла направить их точно на северо-восток, и попадут они (полковник напряг память, рисуя в голове картинку из двадцати пяти квадратов, большая часть которых была перечеркнута крестами – здесь русские уже были: это и их родной лагерь, и сирийский, и израильский, и тот, где когда-то собакомедведи построили свое логово – в центре огромного участка миоцена. Тогда, если они поедут по этой тропе, «Вранглер» приведет их как раз в тот лагерь, где все самые страшные дни пропьянствовали два китайца. Надо им туда?

И внутреннее чутье, и Малыш, уже повернувший на другую, более широкую тропу, ответили «Нет». Потому что эта тропа должна была привести их в новый лагерь, где могли ждать живые люди, ведь он хоть ненамного, но дальше от логова.

Новый лагерь тоже встретил их тишиной. Но тут она показалась Кудрявцеву, медленно обошедшего вместе с Оксаной эту поляну по периметру, не мертвой, а скорее настороженной, прячущей в себе чье-то ожидание. Он хотел крикнуть:

– Выходите, люди добрые, дождались! – но они (добрые, или не очень) показались сами.

Их было всего четверо – парень в помятом костюме и три девочки, прятавшиеся за его спиной. Они подходили медленно, с явной опаской, но такой выстраданной надеждой в глазах, что израильтянка не выдержала, бросилась к детям, вызвав у парня испуг в глазах, а у полковника такой же испуг, только в мыслях:

– Блин, как бы она мне сейчас еще троих дочерей не подарила!

– Сыз ким? – спросил парень, постаравшийся не показать испуга, и Кудрявцев его прекрасно понял. Это конечно был не таджикский, но близкородственный – киргизский или узбекский, скорее последний. Потому что посреди этого лагеря белоснежной шапкой возвышался квадрат хлопка – сто двадцать пять кубометров, мгновенно подсчитал Кудрявцев.

– Вы кто? – перевел он для себя и для Оксаны, и ответил, – мы русские.

Ответил машинально, забыв про Союз, и, как оказалось, поступил правильно. Потому что лицо узбека расцвело улыбкой и он перестал оглядываться назад, на израильтянку, обнимавшую сразу трех девочек, с ревниво-опасливой улыбкой – русской девушке можно!

А другая русская – Ирина Ильина – стояла перед огромной кипой хлопка с обалдевшим видом. Полковник даже немного испугался – вдруг она сейчас повернется, и закажет ему найти еще что-то, совсем уже несусветное. Но она лишь спросила, отщипнув с трудом (так плотно был спрессован хлопок) белый комок и повернувшись к полковнику с узбеком.

– Это ведь вата?

– Пока не вата, – ответил на чистейшем русском узбек, – ее надо еще от семян отделить, помыть, просушить, упаковать…

Он оглянулся на Кудрявцева, понял немой вопрос в его словах, и пояснил:

– Я ведь еще при Союзе (!) учился, в русской школе, а потом в Ставрополе, в пединституте. Набижон Одылов меня зовут… Нет, тому Одылову я даже не родственник.

Полковник вспомнил громкое хлопковое дело восьмидесятых, даже фамилии – Гдлян и Иванов. Это сейчас было не актуальным; другое дело – девчушки, которых отпустила наконец Оксана.

– Нет, – проследил его взгляд узбек, – они по-русски не говорят. Да у нас и русских школ-то не осталось. Я ведь завучем в школе («Еще один педагог», – вздохнул про себя командир, пропустивший раньше замечание про ставропольский пединститут). Вот – как раз вызвал к себе этих… сорви-голов; всю школу на уши поставили.

– И что натворили?

– В Интернете вычитали перевод концерта Михаила Задорнова – ну того, про тупых американцев, где русские школьники принесли в школу поросят под номерами «1», «2» и… «4».., и устроили у нас такое же.