Текст книги "Дома мы не нужны. Книга вторая. Союз нерушимый"

Глава 13. Анатолий Никитин. Пьянству – бой!

– «Ваше благородие, госпожа удача», – запел вдруг Анатолий, опуская навеску с плугом в первый заход. Впереди было сто метров очищенной от стерни руками друзей (и его собственными руками!) земли, позади плуг и борона, сваренная Борькой Левином из срезанных под острым углом профильных труб. Сваренных надежно – такая очень легко супесь, что ложилась сейчас по колеса «Беларуси», на мелкие комочки разобьет и не сломается.

А на двух концах земельного участка его ждали аж по две красавицы; правда сейчас им предстояло выполнять совсем не женскую работу – поднять борону, когда она выползет на неразбитую стерню, и нести ее за медленно ползущим трактором к следующему участку – туда, откуда Анатолий поведет своего стального коня назад. Вот так, сваливая по три вала земли в одну сторону на каждом участке, он и выдаст сразу два идеально ровных, мягких словно перина и готовых принять в себя хоть картошку, хоть что другое полезное для всех, поля. А через несколько месяцев, когда соберут урожай и земля отдохнет, он начнет пахать с противоположной стороны, укладывая теперь почву своим трехкорпусным плугом, навешенным на железного коня, назад.

– Коня, – вдруг скривился Никитин, – я этому Аширу такое русское имя подберу – будет икать и подпрыгивать на седле своего Алтына; всю задницу сотрет.

Он вспомнил, с каким удивленно-негодующим видом воспринял туркмен его предложение запрячь ахалтекинца в плуг.

– Надо будет, я сам плуг потащу, – заявил Ашир, – а такого коня… (он даже задумался, чем бы поразить тракториста), такого коня туркменский народ самому Путину подарил.

– Ну, положим, у народа вряд ли спросили, кому чего дарить, – подумал Анатолий, и решил напомнить туркмену его слова – потом, когда придет пора окучивать картофель.

– Вот закажу Борьке окучник сварить, ручной – такой, какой я сам таскал дома в старших классах, пока после армии на трактор не сел; потаскаешь ты его у меня, дружок. А Алтын конечно красавец, – вполголоса признал он, выруливая на второй круг.

– А почему вполголоса? – кто меня услышит в кабине трактора, фырчащего на всю округу девяностосильным дизелем, – вон даже песни пою. А почему именно «Ваше благородие?..». Классный, конечно фильм – не хуже «Чапаева»; жаль, что кто-то не слишком умный забыл его включить в кинотеку шедевров.

Никитин принялся с удовольствием вспоминать приключения Сухова, его письма незабвенной Екатерине Матвеевне, неподкупного таможенника и его нелепую гибель, знаменитое: «Гюльчатай, открой личико»… Вот оно! Вот что мучает его последние дни. Картинка гарема басмаческого курбаши напомнила ему о двух милых сердцу девушках – израильтянке Бэйле (Бэле) Тагер и односельчанке Оле Ульяновой – бабе Оле.

И если с первой он определился – любит ее, как никого и никогда не любил; путем недолгих размышлений выгнал из себя предательскую мыслишку «Кто я, а кто она?!»

Действительно, стряхнуть с себя взявшееся откуда-то исконное чувство робости русского перед иностранкой, оказалось не так уж и тяжело

– Ну какая между нами разница? – рассуждал он, – снайпер? Да. Но сейчас тракторист для общества не менее важен. Обычная девчонка, вынужденная стать солдатом, потому что родина еврейская призвала, – в первый раз такое словосочетание – «еврейская родина» не вызвало у него ни отторжения, ни беспричинного смеха: «Родину не выбирают!»

– А почему обычная? – спохватился он, – она необыкновенная – самая красивая, самая лучшая на свете! И к нему, кажется, неравнодушная. Вон и подшучивает только над ним, и подзатыльниками никого больше не награждает.

Вот с этими подзатыльниками и была проблема. Ведь он получал их обычно парными – рядом с израильтянкой в такой момент всегда была Ольга Ульянова.

– Может, и она в меня влюбилась? – перед глазами тракториста опять встал длинный ряд замотанных в длинные халаты обитательниц гарема, и он отчаянно замотал головой, чуть было не сбив идеально ровный ход трактора.

Нет – представить бабу Олю в качестве возлюбленной Никитин никак не мог. Для него она навсегда останется той молодой женщиной, женой его взрослого двоюродного брата, что однажды поймала босоногого мальчишку Тольку на собственной грядке клубники и высекла крапивой, стянув до колен парнишки синие семейный трусы – летом ничего другого будущий тракторист не носил. Он даже поерзал в привычном сидении «Беларуси», вспомнив те незабываемые ощущения.

И что делать? Он готов был хоть сегодня признаться в любви Бэйле, но видеть, как при этом будет страдать Ульянова? Анатолий сам не ожидал от себя таких противоречивых, но от этого не менее сильных чувств.

– Потому что давно не пил, наверное, – парень чуть не расхохотался, вспомнив обещание командира, и тут же спохватился, погрустнел – ведь за этим зрелищем будут наблюдать зрители – и Бэйла с Олей в их числе.

Так что заканчивал пахать очередной участок Анатолий не в самом радужном настроении. Впрочем, долго грустить ему натура долго не позволила. Вон машут от первого участка – пора идти на обед; чем нас порадует сегодня Сергеевна? Нас – это целую бригаду из шести человек – самого Анатолия, четырех помощниц, таскавших попеременно борону, и… той самой Ольги Ульяновой, руководившей тут всем процессом. Потому что не картошкой единой сыт человек. Это первые два участка оставили, чтобы земля села – картофель там посадят вечером; Анатолий еще пошутит, как командир впереди, с картошкой наголо… На другие участки – те, что выходили из-под плуга, тут же налетала толпа девчат во главе с Ульяновой – шла посевная. Что именно сеяли? Анатолий оценит это уже в котле у Зины Егоровой.

– А вообще Николаичу повезло – вон какую деваху себе отхватил. Так от себя Оксану и не отпускает. И правильно делает! Думаете сам Никитин в поиск напрашивается только ради приключений?.. Конечно, и ради них тоже. Но главное – рядом будет Бэйла! А то, что схлопочет пару лишних подзатыльников, так это же любя!

– А что вы это тут делаете? – поинтересовался он у Бориса и Витальки Ершова, придерживающего длинный хлыст профильной трубы, который Левин приваривал к коротким стойкам из тех же труб.

Участок между двумя будущими картофельными полями, который был по необъяснимому пока капризу коменданта и Оли Ульяновой не тронут ни шелобешками, ни плугом с бороной, сейчас почти полностью был огорожен такими вот секциями длиной по пять метров и высотой – прикинул Никитин – примерно метр двадцать.

Сварщик снял свою маску с темным стеклянным окошком и улыбнулся сидящей рядом в удобном кресле Свете Кузьминой (и как это девчата, сейчас споро прикручивающие к очередной секции сетку рабицы той самой ширины, не возмущаются?). Светлана улыбнулась и ему тоже и глупый вопрос растворился сам собой, а по телу тракториста пробежала прохладная волна, прогоняющая усталость.

– Ведьма, – со сладким ужасом подумал Анатолий, – настоящая ведьма! Вот это Борьке не повезло… или наоборот, сказочно повезло! Ну не больше, чем мне, – чуть ревниво закончил он, вспомнив свою Бэйлу.

А ответил за сварщика комендант, тоже отиравшийся весь день рядом:

– Вот сюда мы наше стадо и выпустим. Конечно, пастуха оставим, чтобы, не дай бог, не выскочили, да посевы не потоптали. Но уж охранника с автоматом здесь точно не надо.

– Дела.., – протянул тракторист, – хорошо придумали.

Он хотел добавить: «Голь на выдумки хитра», – да вовремя прикусил язык – какие же они голь? У них все есть, а чего нет – сделаем…

Обед был, как всегда, вкусным. И принесла первую тарелку ему не кто-то из двух постоянных помощниц-арабок, или нескольких временных, меняющихся по графику, а сама Егорова.

– Ешь, – она водрузила на стол перед ним большую тарелку из небьющегося французского стекла (сказал же – все у нас есть!) и даже погладила его по лохматой голове, – это тот самый белорусский борщ, что ты научил… Если бы кто еще заставил этих девочек нормально кушать.

Анатолий посмотрел вслед за поварихой на двух итальянских манекенщиц, сидящих за соседним столиком. Они помешивали в таких же тарелках, исходящих ароматным парком, ложками, но никак не решались начать трапезу.

– Хотя, – промелькнула мысль у Никитина, поймавшего вдруг тоскливый голодный взгляд одной из них, – жрать-то им хочется… не меньше чем мне. Хотя я полдня пахал, а они… А чем они занимаются? – спросил он уже вслух.

– Их Валера определил по специальности – разбирают одежду да ткани в складах.

В голове тракториста начала зарождаться какая-то смутная мысль.

– А я бы попробовал их… ну – есть заставить. Да так, что за ушами трещать будет.

– Да ты что? – не поверила ему Зинаида, – сумеешь – проси чего пожелаешь. Хочешь – расцелую?

Она начала разворачивать высокую грудь к Анатолию, и тот в притворном ужасе отшатнулся.

– А может, и не в притворном, – признался он себе – ведь перед глазами опять промелькнула длинная цепочка закрытых с головой девичьих фигур. Вслух же он, собравшись с духом, выпалил, – торт мне лучше испеки. Свадебный!

– Испеку, – с хитрой улыбкой пообещала повариха, – не хуже того, что в первый день ели.

Они помолчали, слегка погрустив – наверное Зинаида тоже вспоминала тот день, красавицу, убитую хищником миоцена и события, которые произошли за неделю. Наконец она тряхнула головой, очевидно прогоняя грустные воспоминания и весело провозгласила:

– Так что будет торт! С сердечками и надписями на русском и иврите!

И она достаточно ощутимо пихнула локотком в бок тракториста. Хорошо, что Анатолий за этими разговорами успел съесть борщ – а то бы точно поперхнулся, но лезть в карман за словами он не привык, так что вернул колкость девушке:

– А ты сама-то английский учишь (это он сейчас намекал на доктора Брауна и его медальон)? Станешь британской леди, кто нам белорусский борщ варить будет?

От подзатыльника он уворачиваться не стал – привык наверное уже. А Егорова, смутившись, цапнула со стола тарелку и ушла со словами:

– Пойду Машу со вторым пришлю.

– Прижилось имечко-то, – удовлетворенно кивнул Никитин, – и Хашимулло на Федора откликается, не морщась уже; что бы такое позаковыристее для Ашира придумать?

Тут его мысли перетекли на обещание, данное Сергеевне, и поглощая огромную котлету с макаронами и поглядывая на сидевших перед своими уже остывшими тарелками итальянками, он размышлял:

– Чего больше всего боятся модели? Потолстеть. А чего они больше всего хотят? Я бы сам на месте этих худышек мечтал стать хозяином того самого модельного дома, что уже столько лет мучает бедных девушек. Ну, Армани, или там Юдашкина у нас нет, да и вряд ли ребята согласились бы свою фирму продать или подарить (командир бы приказал – куда делись бы!). Так пусть свои дома моды создадут. Как их там зовут? Неважно. Пусть девчата – кто пожелает – разделятся поровну, и готовят показ мод.

Он даже засмеялся в предвкушении такой заманчивой картинки и подмигнул итальянкам, отчего те только горестно вздохнули.

– Ничего, – пообещал он им вполголоса (громче не было смысла – ведь они друг друга пока не понимали), – вот вернется профессор, я с вами поговорю; я вам такую перспективу нарисую, что вы в тот же час себя или Армани, или Юдашкиным почувствуете… Нет, Юдашкиным не надо, – он взглянул на подсаживающуюся к нему за стол шведку и постарался как можно приветливее улыбнуться ей, – пусть лучше девушками остаются. Среди женщин ведь тоже есть хозяйки модельных агентств. А хозяйке – внимание! – не надо поститься. Хозяйка может жрать омаров и лобстеров в три горла и пить…

Он поморщился (про себя конечно – чтобы «красавица» рядом не приняла на свой счет) – опять вспомнил, что вечером придется прилюдно пить – а куда денешься, командир проставляется. На лице же его опять появилась приветливая улыбка и он еще раз, на удачу, подмигнул будущим модельершам. И – о, чудо! – те вдруг активно заработали ложками, с удивительной скоростью поглощая полуостывший борщ.

Очевидно, голод все таки победил, но подошедшая как раз в этот момент Егорова чуть не выпустила из рук стакан с компотом. Она явно приняла за победителя не голод, а тракториста, поэтому последний был награжден и вкусным компотом, и еще одним приглаживанием лохм на голове.

Так что за руль трактора он садился в прекрасном настроении; даже проблема Ольги Ульяновой, приветливо махнувшей ему рукой, должна была как-то разрешиться – ведь неразрешимых проблем нет! И последние участки легли под плуг удивительно послушно и быстро, так что на ступеньки медицинского фургона он присел уставший, но довольный сегодняшним днем, который еще далеко не кончился. Хорошо поработал. Он вообще все делал основательно – и работал, и книжки собирал, и водку пил… в прошлом.

А зачем он все таки сюда пришел? Может, его привело сюда желание посмотреть на доктора Брауна – оценить, так сказать, достоин ли британец Зинаиды Сергеевны (а не наоборот, как кто-то мог бы подумать). Или полюбоваться, как лихо разворачивает командир перед фургоном свой внедорожник.

Сердце вдруг заныло в предчувствие беды. Да и не предчувствие это было, а факт – не тот человек командир, чтобы лихачить напоказ всем. Значит, он спешил сюда; значит вон тот человек, чьи ноги торчат в отрезанный напрочь зад «Эксплорера»… Именно человек, а не труп! – иначе зачем его везти к фургону?

Анатолий первым, даже раньше командира оказался внутри салона. А рядом уже тянули руки и Браун, и комендант, и Левин с Ершовым – так что ни Оксане, ни Тане-Тамаре не нашлось места, чтобы помочь вытащить тяжелое тело из автомобиля. И здесь, на улице, Анатолий вдруг взял на себя командование:

– Куда!? – зашипел он так, что все замерли, – куда его вперед ногами несете? Разворачивайте, – и даже командир, державший в руках голову раненого, послушался, пошел по кругу – так, что пришлось ему первым, спиной вперед входить в дверь фургона. Что впрочем не помешало ему выполнять работу военного медбрата так же успешно, как и все остальное.

И вот уже Марио лежит на высокой кушетке посреди фургона, Анатолий стоит в дверях, не пуская лишних. А не лишними оказались командир с Оксаной Гольдберг, никарагуанская и русская (Люда Николаева) медсестры, и конечно доктор Браун.

Таня-Тамара устанавливала штатив с каким-то пузырьком граммов на пятьсот, а британец уже успел обследовать сплошную рану, которой сейчас являлась голова молодого итальянца, и сокрушенно качал головой, глядя при этом почему-то на Никитина. Оксана (тоже, кстати, медработник) чуть слышно переводила:

– Шансов нет. Я не понимаю, почему он до сих пор жив. Наверное по той же причине, по которой у него (он кивнул на Анатолия) выросла новая кисть.

– Ну и тут все зарастет, точнее срастется, – попытался переубедить его командир.

– Может и срастется, – согласился англичанин, опять посмотрев на тракториста, – но как? Гипоталамус с мозжечком? Куски левого полушария с правым?

А Никитин смотрел не на него, а на полковника с детским ожиданием чуда от взрослого. И дождался. Команды:

– Анатолий, живо сюда Кузьмину.

Светлану искать не пришлось – она стояла в первых рядах окруживших фургон людей. Сильные руки тракториста тут же вдернули ее внутрь лазарета, и так же непреклонно остановили дернувшегося следом начальника охраны: «Не велено!». И Левин смирился, не стал спорить.

– Вот, – показал подошедшей Свете полковник Кудрявцев, сейчас доктор будет нашему другу мозги чистить, убирать все лишнее – кости, кровь, мусор какой-то тут взялся… Подключайся. Как там у тебя – погладь, причеши…

– Да как же, – побледнела Кузьмина, – он же по-русски ни слова, а я ведь разговаривать с ним должна, уговаривать каждую жилочку на место встать.

– А ты попробуй, – неожиданно для себя поддержал командира Анатолий, – может поймет. А не поймет – пой песни, стихи рассказывай, сказки… Сказку даже ребенок безо всякого перевода поймет.

– Хорошо, – кивнула ставшая еще более бледной девушка, – я постараюсь.

– Вот-вот, постарайся, – Кудрявцев кивнул ей подбадривающе и повернулся к медикам, – какая вам еще помощь нужна?

– Ничего не надо, – буркнул Браун, косясь недоверчиво на русскую девушку-экстрасенса, – только глюкозы у нас мало; быстро кончится.

– Анатолий, – последовал новый приказ, – живо сюда профессора («Откуда? – он же еще не вернулся») … абхазского профессора.

Георгий Арчелия тоже был недалеко. И уже через пять минут он протянул Оксане две рамки с запечатанным в сотах медом. Непонятно откуда взявшимся ножом командир ловко отхватил небольшой кусочек цвета темного янтаря и ткнул его туда, где должны были находиться губы итальянца. И тот отреагировал! Чуть слышный вздох нарушил установившуюся мгновенно тишину; потом этот звук сменился еще более тихим причмокиванием – организм сам, без помощи мозга, решил принять помощь товарищей.

– Вот так и продолжайте, – полковник быстро настругал в подставленное блюдо практически одинаковые кубики сот.

– А ты? – удивленно взглянула на него Гольдберг; все остальные, включая Анатолия тоже были удивлены – казалось сейчас от командира зависело здесь все.

– А я вам мешать не буду, – он вдруг улыбнулся так широко и весело, что Никитин понял – у Кудрявцева нет никаких сомнений в исходе операции, – пойду картошку сажать. Как вчера Василий Иванович сказал: «Где должен быть командир?» – он подмигнул Анатолию, – а ты оставайся здесь, на посту – только за дверь выйди. И не пускать никого. Особенно Ирину Ильину – она скоро должна подъехать.

Никитин осторожно закрыл дверь, и опять присел на ступеньку, слушая, как полковник отдает новые распоряжения:

– Зинаида Сергеевна, организуй сюда побольше компоту холодного, горло смачивать.

– Кому, Марио? – Егорова уже унеслась к столовой, а командир покачал вслед головой:

– Ему, пожалуй, пока рано; а вот медикам… и певунье нашей понадобится.

И действительно, вскоре негромкое позвякивание медицинских инструментов (Анатолий поежился, представив, в чем там ковыряется доктор) перебило застольное «Вот кто-то с горочки спустился…».

Кудрявцев увел народ с собой, встав вместе с людьми под командование Оли Ульяновой, а Анатолий остался, одновременно наблюдая за совсем недалекими отсюда картофельными участками, где командир действительно взялся за лопату, успев первым сунуть картофелину в лунку, и наслаждаясь несильным, но таким мелодичным голосом Светланы.

– Ну а какой же голос должен быть у русской ведьмы, – спросил он себя, принимая из рук Сергеевны кувшин, на удивление холодный, словно только что из холодильника, и пять стаканов на подносе, – все таки и для Марио захватила – молодец!

А у поварихи была литровая банка компота и для него, так что он, занеся кувшин внутрь фургона, и разлив компот по всем граненым двухсотпятидесятиграммовым стаканам (и где только нашли такую редкость – сейчас-то все больше без ободка по верху выпускают – на двести граммов всего?), постаравшись не смотреть, как орудуют руки «нейрохирурга», устроился на той же ступеньке с куда большим комфортом, пообещав крикнуть Егоровне, когда появятся новости.

Кричать, а точнее громко шипеть, чтобы не помешать медицинской бригаде, пришлось не Сергеевне, а на Иру Ильину, которая первой выпрыгнула из остановившегося «Вранглера» и попыталась сходу ворваться в фургон.

– Куда! – перехватил ее тракторист, – не видишь написано: «Не входить, идет операция!».

Девушка машинально подняла голову к верху металлической окосячки двери, естественно никакой надписи там не увидела, но этой паузы хватило, чтобы Анатолий мягко, но решительно нажал ей на плечи, устраивая ее на ступеньку рядом с собой.

– Все будет хорошо, – принялся он утешать ее, – слышишь, уже сказки ему рассказывают (за дверью действительно усталым голосом Кузьминой разворачивался детский триллер «Колобок»), – и командир сказал, что он поправится..

– Правда? – резко повернулась к нему девушка, на глазах расслабляя тело, – если командир пообещал, значит так и будет!

– Почему? – не сдержался тракторист.

– А он всегда свои обещания выполняет, – тихо засмеялась успокоившаяся Ирина; обещал Юре Холодову тандыр – сразу два нашли. Обещал нам… вату…

– Нашли?

– Целый вагон хлопка! Вон бывший муженек мой всполошился, думает наверное, как его вывезти, и куда спрятать.

– Ты бы пошла, пообедала, – осторожно предложил Анатолий, ожидая услышать отказ, но девушка на удивление легко согласилась:

– Пойду… заодно с Зиной посплетничаю.

– А я вас сразу позову, если что, – обрадовался тракторист.

Он еще два раза заходил, подливал сначала из первого, а потом нового кувшина; чувствовал, да и видел, как тревога уходит из этого помещения, но нарастает какое-то сонное ожидание. На третий раз бодрствовали только Света с Оксаной – трое медиков похрапывали на одной кушетке; они спали сидя, привалившись натруженными спинами к стенке фургона.

– Да, – поглядел он на бледную Кузьмину, все также держащую руки над уже вполне себе целым лбом итальянца – даже шрамов на чистой коже не было, – сильна колдунья; сама бы не свалилась от усталости. Он перевел взгляд на израильтянку, – а эта сама кого хочешь заколдует насмерть, – он поежился и перевел взгляд на Марио, – тот как раз шевельнул ресницами и медленно открыл глаза – удивленные, голодные, но… без капли безумия!

Никитин выскочил из фургона:

– Зина, Ира! – закричал он, предполагая, кто первым явится на его крик.

И действительно – первым у фургона оказался полковник Кудрявцев, который усмехнулся на ходу: «Специально подгадал, когда мы с картошкой закончили?» и ворвался в лазарет. Он практически сразу вышел назад – в обнимку с Марио; Анатолий сразу и не понял – то ли он помогает парню, то ли поздравляет с выздоровлением. Позади них устало спустилась со ступеней Оксана, а Светлана так и не показалась.

Никитин успел заглянуть внутрь – девушка тоже спала, уложенная на кушетку чьими-то сильными руками – командира или Марио – неважно. А важно было не упасть, когда его чуть не снесло с верхней ступени ураганом – это Левин наконец понял, что ему можно ворваться внутрь фургона.

Другой ураган сейчас повис на шее Марио – это Ильина попыталась нечаянно уронить гиганта своими четырьмя пудами живого веса. Не получилось; силы у итальянца еще оставались. Это немедленно почувствовала на себе девушка – Грассо так сжал ее в объятиях, что она счастливо охнула. Рядом не менее счастливо улыбался подъехавший прямо сейчас профессор Романов, за ним показались какие-то неизвестные женщины, дети и, конечно, его Бэйла.

– А что, – решился Анатолий, – всем можно, а мне нельзя?

Он ловко прошмыгнул между незнакомками – тут и было-то всего ничего, и подхватил в объятия Бэйлу Тагер, которая, как он только что уверился, совсем скоро поменяет фамилию. Потому что израильтянка охнула не менее радостно, чем Ильина, а прямо перед собой парень увидел лицо одобрительно улыбавшейся ему «бабы Оли».

Апофеозом всего прозвучало требовательное мычание коровы; ей тут же ответила вторая, а Никитин, не отпуская от себя Бэйлу, опять протолкался к Марио:

– Ну как друг, – хлопнул он итальянца по плечу (оно-то не пострадало) – жить хорошо?

– А хорошо жить еще лучше, – подхватил эту известную фразу Грассо, – только жрать хочется – сейчас бы целого быка съел.

Окрестности опять заполнила тишина – все эти слова итальянец произнес на чистейшем русском языке с едва уловимым среднерусским акцентом («Ивановским, – вспомнил тракторист, – именно из этого города прибыла в новый мир Светлана»).

– Мне показалось, или я сейчас стал понимать итальянский язык? – в двери фургона стоял доктор Браун.

– Русский, – смеясь, обрадовал его командир, – русский язык ты выучил за два часа, Энтони.

– Ага, – добавил про себя Анатолий, с удовольствием обозреваю еще более вытянувшуюся от изумления физиономию британца, – а еще освоил практически весь русский фольклор, половину попсы и начало «Евгения Онегина» (именно на третьей главе романа-поэмы Пушкина заснула Светлана). Хорошо хоть, с русским матом не успел познакомиться; ну это дело поправимое – вот сегодня напьюсь и устрою тебе еще один урок…

За столом полковник Кудрявцев с Анатолием сидели вдвоем. Вокруг собрались все обитатели лагеря – за исключением караульных и двух Сергеев, которым, оказывается, поручили исследовать загадочную жидкость с запахом пластмассы. Теперь они возились за пределами лагеря, где сгрузили внушительную гору канистр; спешили использовать те немногие минуты, когда можно было использовать электричество.

– Все равно нам не нальют, – буркнул бывший священник, уходя в свою «мастерскую».

– «Эти наисследуют, – вспомнил Никитин слова командира, – ну ладно, вроде взрываться там нечему, а через пару дней возьмемся за дело всерьез».

Через пару дней – это когда поисковая группа (теперь одна, большая, под командованием полковника) закончит обследование оставшихся мест возможного обитания людей. И Анатолий был включен в эту группу! Ведь он, как и обещал, вспахал все, что требовалось, а трактор (не «Беларусь» конечно, китайский – он и соляры меньше жрет) с прицепом пусть поводит маньчжурский майор. Пусть потренируется – скоро им с Виталиком Дубовым и Борькой Левиным броневик восстанавливать.

А пока Никитин сидел за столом, уставленным праздничными закусками; такие же украшали соседние столы – Зинаида с помощницами сегодня расстарались. Но только на их с командиром столе стояла трехлитровая бутыль с так греющей когда-то этикеткой водки «Смирнов» – на английском языке, конечно, ведь этот знаменитый брэнд давно выкупили иностранцы. Бутылку венчало нехитрое пластмассовое устройство, выполнявшее роль насоса, и сейчас оно активно работало – командир доливал уже второй стакан, точно такой же, какой Никитин недавно подавал в фургоне охрипшей Свете Кузьминой. Доливал до самого верха и тракторист поежился – не оскандалиться бы; для него такая доза не была запредельной, но вот так сразу, без разбега…

Анатолий бросил взгляд на соседний столик, где с подругами сидели две израильтянки – Бэйла с Оксаной; командирская подруга шептала что-то его Бэйле, а та… Он в замешательстве едва не стал тереть глаза! Но нет – зрение, отлично функционирующее, как и все остальное в его молодом здоровом теле, не подводило: Тагер не хмурилась, не смотрела с укоризной; она весело, с каким-то непонятным ожиданием смотрела на него, словно он сейчас должен был разродиться целой серией фокусов. И Никитин понял – его ждет какой-то розыгрыш; а поняв – успокоился и поднял стакан вслед за командиром.

– Ну что друзья, – встал тот со своим стаканом в руке, непонятно как не пролив ни капли жидкости, которую сам же и налил «с горкой» («Сила поверхностного натяжения, – вспомнил тракторист, – вот что я знаю!»), – давайте отметим этот день, во многом для нас знаменательный. Во-первых, сегодня наши ряды пополнили сразу девять человек; что замечательно – шестеро из них дети.

Кто-то попытался крикнуть: «Ура!», но Кудрявцев поднял свободную руку, и этот клич не подхватили.

– Во вторых, – продолжил он, – мы общими усилиями спасли жизнь нашему товарищу, Марио Грассо… Ну и в третьих, сегодня, меньше чем через неделю после нашего появления здесь, мы открываем новую эру. Теперь мы будем не только потреблять, что нам милостиво дарит судьба и природа нашего нового мира – нет! Первая борозда, которую проложил Анатолий, показала – мы не только потребители в этом мире, мы – созидатели. А значит все, о чем мы мечтаем – новый город, новые открытия, светлое будущее наших детей – будет.

Вот теперь действительно никто не мог остановить дружное «Ура!».

Кудрявцев дождался, когда этот взрыв радости, способный, наверное поднять в небо птеродактилей за рекой (Волгой – если кто еще не знает) утихнет и закончил свой тост:

– А поскольку мы с вами друзья, обещали по русскому обычаю налить трактористу полный стакан, ну или сколько он осилит (командир покосился на Анатолия и с долей злорадства на губах усмехнулся) … а сам он один, без компании пить отказался…

– Во заливает, – восхитился про себя тракторист, не делая, впрочем, ни единого жеста в отрицание – может потому, что его стакан тоже был «с горочкой», не пролить бы, – когда это я так говорил; да и обещал меня напоить Николаич сам лично, общество тут ни при чем!

А полковник провозгласил:

– За нас, за наше будущее!

Он легонько чокнулся с Анатолием, с явным удовольствием вдохнул аромат чистой водки и медленно, словно смакуя каждый глоток, выцедил стакан до дна. Теперь все взоры переместились на Никитина. И тот постарался не подвести. Нюхать он не стал – и так горький запах заполнил все пространство вокруг стола – а быстро, в несколько крупных глотков, залил жгучую жидкость в себя. Он ожидал даже не легкого кружения в голове, а удара – будто Алтын должен был лягнуть его по затылку – сколько он уже не пил? Даже закрыл глаза. Но… ничего не произошло – словно стакан холодной воды выпил. Нет, горло конечно обожгло, и в пищеводе потеплело; а вот в желудке – Никитин явственно представил перед собой не очень аппетитную картинку этого важного органа пищеварения в разрезе из какого-то анатомического атласа и его передернуло. В желудке просто добавилось тяжести и он открыл глаза.

Командир очевидно увидел, как его «пробрало» (не от водки – от атласа) и участливо спросил:

– Как пошла? – и не дожидаясь ответа, сунул ему в руку вилку с соленым огурцом (из последних запасов Сергеевны – когда еще свежие будут?!). И… вынул из другой стакан, который тут же наполнил – опять до краев. В свою посудину он налил водку, пока тракторист «наслаждался» ощущениями с закрытыми глазами.

– А теперь, – командир опять стоял, – давайте помянем всех, кого здесь нет, кого чья-то злая воля бросила сюда на погибель… Всем не наливаю – все выпьем тогда, когда соберемся здесь в полном составе – то есть очень скоро.

Такой тост пропускать было нельзя. И Никитин – теперь так же медленно, как Кудрявцев, опустошил свой стакан, доведя счет до ровных поллитра.

Теперь в руке у него оказался соленый помидор.

– Этих ждать еще дольше, – подумал Никитин, пытаясь все таки обнаружить внутри себя хоть каплю опьянения. Увы опять лишь обожгло горло, да прибавилось тяжести в…, – это что – еще один?

В руке его опять был полный стакан, а полковник провозгласил новый тост, от которого опять ну никак нельзя было отказаться:

– Третий тост, по традиции, за милых дам. За наших красивых, удивительных и любимых девушек, – он лихо опрокинул в себя очередные двести пятьдесят граммов огненной жидкости (ну не такой и огненной, как оказалось) и оказался вдруг у другого стола, перед Оксаной Гольдберг.

А девушка вроде ждала этого – уже стояла рядом со столом, и ничто не помешало им заключить друг друга в объятия. Анатолий свой стакан допивал на ходу; даже на бегу – ведь Бэйла тоже стояла, и тоже ждала – его. А когда их долгий поцелуй все-таки закончился, израильтянка спросила, провокационно облизывая губы; спросила на русском языке: