Текст книги "Шарль Моррас и «Action française» против Германии: от кайзера до Гитлера"

IV

Вернемся к рейнской проблеме. В ноябре 1926 г. во французской печати появилась анонимная статья, излагавшая, как вскоре выяснилось, позицию Фоша. «Эвакуация Рейнской области, если таковая, к несчастью, произойдет завтра, – говорилось в ней, – без малейшего преувеличения, оставит Францию без границы и без армии. Такова правда, суровая правда. Чтобы обеспечить и то, и другое, нам жизненно необходимое, требуются многие годы. Поскольку у нас их нет, эвакуация рейнских территорий станет настоящим преступлением против родины. Это должны понимать все у нас, начиная с политиков»[251]251
  Цит. по: Charles Maurras. La Quadrilatère. Gallieni. Mangin. Foch. Joffre. Paris, 1931. P. 82.


[Закрыть]. Однако после принятия Берлином в 1929 г. репарационного «плана Юнга» – и смерти Фоша – французское правительство решило досрочно завершить оккупацию. По приказу премьера – им оказался версальский «миротворец» Тардьё – войска 30 июня 1930 г. оставили Майнц. «Эвакуация Рейнской области лишила нас гласиса, охраняющего наши границы», – констатировал Анри Лемери[252]252
  Henry Lémery. D'une République à l'autre. Souvenirs de la mêlée politique 1894–1944. Paris, 1964. P. 214.


[Закрыть]. Того самого гласиса, о котором Дортен говорил в Париже семью годами ранее.

«Action française» отреагировало листовкой: «Французы! До войны республика дезорганизовала армию и отказала ей в пушках и боеприпасах. Во время войны республика проиграла мир. Сейчас, эвакуируя Рейнскую область, когда наши границы не защищены, она совершает новое “преступление против родины”, как сказал маршал Фош. Французы, чтобы Франция жила, долой режим предателей, да здравствует Король!»[253]253
  Цит. по: François Marie Algoud. Actualité et Présence de Charles Maurras. T. III. Le grand siècle de l'Action française. Chiré, 2008. P. 167.


[Закрыть].

«Германия вернула свободу маневра и снова стала хозяйкой своей политики, – сокрушался Бенвиль. – <…> И никакой благодарности за то, что мы вывели войска на пять лет раньше условленного» (JBJ, III, 98–100). «У победы союзников оставалось одно вещественное, видимое и осязаемое доказательство – оккупация левого берега Рейна, – суммировал он два года спустя. – <…> Оставление победителями “центра силы Европы” неизбежно приведет к неисчислимым последствиям» (JBJ, III, 180–181). «В дни после нашего ухода из Майнца, – вспоминал Ребате, – мы все только и мечтали о чуде, которое заставит французскую армию перейти Рейн обратно под грохот пушек» (RMF, 21).

Тревогу вызывали любые шаги Берлина, например, попытка в 1931 г. заключить таможенный союз с Австрией, в чем многие увидели первый шаг к «аншлюсу». «Если послушать L'АF, – заметила в канун Рождества 1930 г. одна из радикальных газет, – Франция должна постоянно находиться в состоянии всеобщей мобилизации. Моррас считает, что нам вечно не хватает генералов, пушек и солдат» (WAF, 313). Многие действительно так думали. 8 октября 1930 г. молодой Робер Бразийяк в письме к другу предложил «восстановить воинскую повинность сроком на полтора или два года[254]254
  Это будет сделано в марте и октябре 1935 г. при поддержке «Action française» (WAF, 320).


[Закрыть] (вместо неполного одного. – В. М.), судить Бриана, осуществить реставрацию (монархии. – В. М.)». «Пришел час, – добавил он, – заклеить весь Париж плакатами и организовать демонстрации против Бриана. Эти люди («Action française». – В. М.) старики, старики, старики. А ведь могли бы добиться огромного успеха, ибо только они одни способны что-то сделать в такую минуту»[255]255
  Цит. по: Anne Brassié. Robert Brasillach, ou Encore un instant du bonheur. Paris, 1987. P. 78.


[Закрыть].

Родившийся через год после появления L'АF, Бразийяк печатался в ней с мая 1930 г. и в 22 года стал постоянным литературным обозревателем. Моррас и Доде приветили юное дарование, полное жизненных сил, Бенвиль посвящал его в тайны международной политики. Разошедшийся со сверстниками Маритеном и Бернаносом и обратившийся к молодым интеллектуалам-националистам, Массис был восхищен талантом и энергией Бразийяка, которого «полюбил как сына» и от которого «неловко было слушать обращение “господин”». Как будто помолодев, он узнавал в Бразийяке самого себя, пришедшего к Барресу. «Диалог с младшими, который в последние десять лет стал казаться почти невозможным, установился за одну минуту благодаря этому юноше, принесшему мне свою дружбу и своих друзей» (MNT, 264, 269).

Бразийяк первым нашел определение для того, что многие ощущали, когда в июне 1931 г. услышал фразу: «Это конец послевоенного»[256]256
  Brasillach R. Une génération dans l'orage. Р. 95.


[Закрыть]. Вскоре пришло и понимание того, что начинается новое «предвоенное».

Глава девятая
«Защита Запада»: несостоявшийся диалог

Я не могу разговаривать с немцем: мне нечего ему сказать. У нас просто нет общих тем для разговора.

Рене Бенджамен

I

На таком тревожном фоне в 1927 г. появилась «Защита Запада» – программная книга Анри Массиса, идеолога поколения «племянников» Морраса. Название стало брендом. В некрологе, озаглавленном «Защитник Запада», коллега Массиса по Французской академии прозаик Пьер-Анри Симон писал: «У людей моложе пятидесяти лет имя Анри Массиса, покинувшего этот мир, где он чувствовал себя неуютно, не вызовет особых воспоминаний. Для тех, кто достаточно прожил или достаточно прочитал, чтобы представлять себе интеллектуальную жизнь между 1910 и 1940 гг., это до сих пор великое имя. <…> “Защита Запада” – самое важное из его произведений, лучше других показывающее сильные и слабые стороны его мысли»[257]257
  Le Monde. 1970. 19 апреля.


[Закрыть].

Это книга дидактическая, написанная безоговорочно убежденным в своей правоте человеком. Главная мысль – западная цивилизация в смертельной опасности: ей угрожает Восток = Азия = варвары. «Возвращение варваров, то есть новое торжество менее сознательной и цивилизованной части человечества над более сознательной и цивилизованной, уже не кажется невозможным» (MDО, 71).

Что сказал бы националист, консерватор и католик Массис о сегодняшней Европе? Какую бы форму приняли его призывы к «защите Запада»? От кого он призвал бы его защищать? И кого решился бы призвать в союзники?

Книга Массиса напомнила мне статью Валерия Брюсова «Новая эпоха во всемирной истории» (1913)[258]258
  Брюсов В. В эту минуту истории. Политические комментарии. 1902–1924. М., 2013. С. 140–154; далее цит. без сносок.


[Закрыть] – четкий ответ на вопрос, что такое «Запад» и от кого его защищать.

Анри Массис. 1927. Рекламная открытка издательства «Plon»

«Европе предстоит сплотиться перед лицом общих врагов всей европейской культуры. Важно ли, кому будет принадлежать клочок земли, вроде Эльзаса-Лотарингии, Шлезвига-Гольштинии, Скутари, когда под угрозой окажется всё, добытое двумя или даже тремя тысячелетиями культурной жизни? В опасности окажутся наши лучшие достояния, и Шекспир, и Рафаэль, и Платон, которых захотят заменить стихами Саади, картинами Утамаро, мудростью Конфуция. В опасности окажется весь строй нашей жизни, весь ее дух, а перед такой угрозой все европейцы не могут не почувствовать себя гражданами единой страны, детьми единой семьи. <…>

“Азия для азиатов” – этот лозунг был провозглашен на нашей памяти. Гул японских побед (в войне с Россией. – В. М.) пронесся далеко по Азии, всколыхнул не только Китай, но даже, казалось бы, чуждую Индию, нашел свой отголосок и в странах ислама, почувствовавших, что борьба идет с общим врагом. Первая, в новое время, открытая победа не-европейцев над европейцами, быть может, самое замечательное событие последних веков. Прискорбно, что многие могли не сознавать этого, что в Германии или Англии радовались поражениям русских, подобно тому как византийцы радовались когда-то победам турок над славянами. <…>

Ислам проснулся. Он еще не вполне пришел в себя, еще не высвободился из-под тяжелой пяты европейцев, но уже собирает силы. Единство священного Корана, общность алфавита, общность главных преданий, общность великих писателей прошлого объединяют его. Придет час, когда ислам встанет на защиту своей религии и своей культуры, на борьбу с христианской Европой, притязающей быть самодержцем на земном шаре. Можно ли предугадать, какие неожиданные силы найдет в себе ислам, если мы не сумели предугадать сил обновленной Японии? Панмонголизм и панисламизм – вот две вполне реальные силы, с которыми Европе скоро придется считаться. Третья такая сила должна зародиться в черной Африке. Европейцы совершенно напрасно думают, что Африка – страна, которую можно безнаказанно грабить. <…> Мы скоро услышим еще один лозунг: “Африка для черных!”.

Народы Дальнего Востока с их чуждой, непонятной нам культурой, мир ислама, объединенный общей верой, и мир черных – вот три ближайших угрозы европейской культуре. Гибельно будет, если грядущее столкновение с ними застанет европейцев занятыми, подобно русским князьям, своими “удельными” распрями».

Массис не знал статьи Брюсова и вряд ли слышал о нем, хотя читал или знал в изложении Чаадаева, Тютчева, Герцена, Толстого, Достоевского, Розанова, Бердяева, Булгакова, «О русском крестьянстве» Горького и «Скифы» Блока, Ленина и Троцкого, евразийца Трубецкого и сменовеховца Устрялова. Но прочитав «Новую эпоху во всемирной истории», со многим не согласился бы.

«Запад» для Массиса – не вся Европа, но лишь ее романско-католическая часть, центром которой является Франция как наследница эллинизированного христианского Рима. В эту цивилизацию – единственную «цивилизацию» – он включал Бельгию, Италию, Испанию, Португалию (отсюда симпатии к Муссолини, Франко и Салазару) и католическую часть Германии. Это не тот европоцентризм, которого придерживался Брюсов, впрочем признававший: «Гордая своими успехами, открытиями, изобретениями, завоеваниями, Европа давно употребляет слова “культура”, “цивилизация” – в смысле европейская культура, европейская цивилизация. Европейцы словно забыли, что существовали другие культуры, другие цивилизации, ставившие себе иные задачи, оживленные иным духом, отличавшиеся иными внешними формами, в которые отливалось их содержание».

Анри Массис. Защита Запада. 1927. Обложка и авантитул с инскриптом: «Госпоже Сен-Сейн с почтительным приветом, Анри Массис. Везуль 10 ноября 1927. Цивилизация живет только в той мере, в какой мы этого хотим, в какой мы ей даем направляющую идею, руководящую идею»

Наиболее опасных врагов «Запада» Массис нашел в… Европе: Германия – наполовину варварская, Россия – полностью варварская. Это вызвало протест Николая Бердяева и Владимира Вейдле. «Массис обоготворяет латинскую цивилизацию, – писал Бердяев в рецензии. – Пределы бытия для него совпадают с пределами этой цивилизации и за ее пределами начинается царство хаоса, темный и страшный Восток. <…> Хотелось бы защитить и европейскую культуру против Массиса. Европейская культура не есть только латинская культура, она есть культура романо-германская, и в самой Франции есть не только латинские элементы. Германцы играли огромную роль в судьбах европейской культуры. Существует еще и англосаксонский мир. Для Массиса Европа кончается у Рейна. Германия для него Азия и столь же страшна, как Россия и Индия. Это производит впечатление смешного и ограниченного французского самодовольства, неспособного понять многообразие Божьего мира»[259]259
  Бердяев Н. Обвинение Запада // Путь. 1927. № 8. С. 145–148; далее цит. без сносок.


[Закрыть].

В статье «Границы Европы» (1936) Вейдле выступил против «ущербления Европы» Массисом, добавив, что тот «сам позаботился привести свою теорию к абсурду»: «Насчет Англии в его книге дело обстоит неясно, зато континентальная Европа кончается у него на Рейне, западнее даже, чем проходила граница Римской империи, так что города, где родились Гёте и Бетховен, ему пришлось бы отнести уже к “Востоку” или к “Азии”. <…> Укрепления он строит слишком близко к Риму и Парижу и отдает врагу слишком много европейской земли»[260]260
  Вейдле B. Умирание искусства. М., 2001. С. 117–124; далее цит. без сносок.


[Закрыть].

Первым врагом Массис объявил «германский идеализм». Вслед за Моррасом он противопоставлял латинский дух германскому и классицизм романтизму – как Порядок Хаосу. Главными объектами его критики стали Освальд Шпенглер за пессимизм «Заката Европы» и Герман Кайзерлинг за иррационализм и «философию становления». Оба деморализуют европейский дух в тот момент, когда ему предстоит решительная схватка с Азией. По замечанию Бердяева, «Массис – человек, бессознательно пораженный ощущением, что господству латинской цивилизации наступает конец, что другие силы вступают во всемирную историю и будут определять ее, что культурная монополия Запада кончается и пробуждается Восток, который начинает деформировать и самую западную культуру. Он разыскивает внутри Запада изменников, которые отравляют западную цивилизацию ядами Востока, и у него принимает грандиозные размеры опасность, которую представляет собой, по его мнению, Кейзерлинг».

Доказательством «азиатского» характера германского духа Массис считал популярность индийской и китайской философии в Германии, особенно после поражения в Первой мировой войне, что признавали сами немцы. Он приводил слова Рабиндраната Тагора – одного из своих главных антигероев – о том, что Германия осталась единственной «духовной» страной в послевоенной Европе, «погрязшей в материализме». Массис охотно цитировал Эрнста-Роберта Курциуса, писавшего в статье «Азиатские влияния на интеллектуальную жизнь современной Германии», что после поражения в войне немцы «повернулись спиной к Западу и лицом к Востоку <…> к России и еще дальше, к Индии и Китаю», «перестав с интересом смотреть на Францию» (MDO, 57–58). Но недоговорил важную вещь: Версальский договор вытолкнул Германию из «новой Европы» политически и духовно, сделал ее – одну из основ Европы, понимаемой не по Массису, – парией. Куда еще ей податься? И кто составил самые антигерманские статьи Версальского договора, как не французы?!

II

Второй враг Запада – «славянский мистицизм», панславизм и большевизм как его новейшая форма. Этой теме Массис посвятил книгу «Открытие России» (1944), где, воспроизведя бо́льшую часть соответствующей главы из «Защиты Запада», признал масштаб и успех индустриализации (правда, ориентированной только на войну) и боевую мощь Красной армии, оценил массовую поддержку сталинского режима в годы войны как подъем патриотического сознания и снова указал на «реальность угрозы, которую большевистская Россия несет миру и цивилизации в целом»[261]261
  Henri Massis. Découverte de la Russie. Lyon, 1944. Р. 7.


[Закрыть]. О Германии в книге, изданной в оккупированной Франции, автор благоразумно промолчал.

Для Массиса, опиравшегося на Чаадаева и его последователей, «азиатский» и «антизападный» характер русской цивилизации, ее исконная оторванность от Европы – аксиома, как и для его соратников по «Action française». «Россия – не Европа. Россия – Азия, – повторял Бенвиль. – <…> Надо считаться с существованием на Востоке Европы мира, отличного от нашего, чуждого и враждебного нам», «варварского в исконном смысле слова» (JBJ, II, 58, 87). В доказательство Массис, повторяя маркиза де Кюстина, ссылался на монгольское иго: «Россия лишь пять столетий назад пережила нашествие варваров, а старая Европа прошла через это испытание более четырнадцати веков назад» (MDO, 84–85). Как будто турки не осаждали Вену в 1683 г., всего за два века до рождения Массиса.

Второй аргумент – православие как отпадение от Вселенской церкви и использование церковнославянского языка, отрезавшее Россию от латинской Европы. Последнее пересекается с мнением неизвестного Массису Густава Шпета (испытавшего влияние Чаадаева), который в начале 1920-х годов писал: «Варварский Запад принял христианство на языке античном и сохранил его надолго. С самого начала его истории, благодаря знанию латинского языка, по крайней мере в более образованных слоях духовенства и знати, античная культура была открытою книгою для западного человека. <…> Совсем не то было у нас. Нас крестили по-гречески, но язык нам дали болгарский. Что мог принести с собой язык народа, лишенного культурных традиций, литературы, истории? <…> Русская художественная литература героически боролась с кирилло-мефодиевским наследием в языке, и когда воссиял Пушкин, болгарский туман рассеялся навсегда»[262]262
  Шпет Г. Сочинения. М., 1989. С. 28, 38.


[Закрыть].

Вейдле, скорее всего читавший Шпета, отметил: «Если вся европейская культура построена на христианстве и классической древности, то и христианство, и классическая древность на ее западе не те, что на востоке. Запад вскормлен Римом и той Грецией, что прошла сквозь Рим; Восток непосредственно питается греческим наследством и тем, что от Рима перешло в духовное хозяйство Византийской империи». Правоверному католику Массису Греция близка лишь постольку, поскольку она «прошла сквозь Рим». В этом он отличался от Морраса, предпочитавшего эллинизм «иудеохристианству».

Третий аргумент в пользу антиевропейского, азиатского характера русской цивилизации Массис заимствовал у популярного во Франции Григория Вырубова, западника и позитивиста: «В России есть церкви, но никогда не было религии, кроме примитивного политеизма. Церковь понемногу изживала язычество, но ничего не давала взамен. <…> Россия никогда не была ни по-настоящему христианской, ни по-настоящему православной» (MDO, 91). Впрочем, кюре Аппер, читавший лекции в Институте «Action française», а до того много лет служивший в сельской церкви, говорил: «Французы – хорошие католики и плохие христиане» (DVA, 97).

По мнению Массиса, «сердце русского народа чувствительно к религиозным переживаниям – об этом говорят его благочестие и мистицизм, – но он плохо понимает учение Христа и догматы Церкви. Из-за ошибки своих духовных вождей он веками был лишен живительного света истинного учения, оставлен без какого-либо твердого морального и религиозного наставления, за исключением более или менее строгого исполнения самой внешней части культа, и отдан во власть суеверий» (MDO, 90–91).

Для автора «Защиты Запада» русский человек – носитель Хаоса. Особенно крестьянин – Массис читал Горького и знал слово «босяк» – природный анархист, перекати-поле, без представлений о законе, порядке и частной собственности, склонный к недеянию. В качестве авторитета он процитировал Николая Брянчанинова, автора переведенной на несколько языков «Истории России»: «Русский крестьянин ближе к китайцу, к тибетскому отшельнику, к индийскому парии, чем к европейскому крестьянину» (MDO, 81). Зпомним эти слова.

Петровскую европеизацию Массис считал не только насильственной и потому противоестественной, но сугубо внешней и потому неглубокой. Результат – пропасть между европеизированной элитой и примитивным народом. Автор подчеркнул, что Петра и его сподвижников в Европе интересовали только техника и внешние формы жизни (кафтаны – парики – табак), но не идеи, не литература, не искусство. Зато большевистская революция представлялась ему национальной, а не марксистской (т. е. западной), естественной, а не навязанной: «После двух столетий насильственной европеизации Россия вернулась к своим азиатским корням» (MDO, 69). «Революцией Россия исключила себя из Европы», – постулировал в 1921 г. Бенвиль (JBJ, II, 87).

Так думали многие, отказываясь принимать всерьез даже популярного в Европе Мережковского, который повторял: «Идея классовой борьбы <…> связывает большевизм с марксизмом, как пуповина связывает младенца с утробой матери. Именно по этой идее видно, что недалеко большевистские яблочки от яблони марксистской падают». «Европейцы думают, – предупреждал он в той же статье «Царство антихриста», переведенной и на французский язык, – что русский большевизм – болезнь для них не опасная: что-то вроде чумы на рогатый скот – к людям неприлипчива. Но если они ошиблись, то жестоко расплатятся»[263]263
  Мережковский Д. С. Царство антихриста. Статьи периода эмиграции. СПб., 2001. С. 12–13, 19.


[Закрыть].

Массис – Мережковского не читавший или проигнорировавший – видел опасность большевизма не столько в его социальных идеях и практике, сколько в «азиатском» характере страны, где он победил, в сочетании с новой волной ее внешней экспансии. Советская Россия «собирается сама и собирает все народы Востока в поход против цивилизации, навязанной ей силой несмотря на ожесточенное сопротивление. <…> Из авангарда Европы в Азии, как говорили при Романовых, большевистская Россия стала авангардом Азии в Европе, как в эпоху великих татарских и монгольских ханов» (MDO, 69, 72–73).

В подтверждение Массис ссылался на евразийцев: цитировал Трубецкого и списком упомянул Карсавина, В. Ильина, Савицкого и Сувчинского (MDO, 75–76, 120), – но идею скорее заимствовал у Бенвиля. Тот еще в 1920 г. писал: «Азия восстала против Европы, а сегодня Азия начинается в Москве. <…> Объявлена война, являющаяся широкомасштабным восстанием рас и религий против западной цивилизации. Мы возвращаемся к худшим временам Средневековья. Люди, претендующие на создание нового порядка, умеют только разрушать основы старого порядка. <…> Под названием капитализма большевизм борется с Европой. Разрушение европейской цивилизации – вот чего жаждет его темный азиатский инстинкт» (JBJ, II, 36, 58). «Советы поднимают народы Азии против того, что они называют европейским империализмом», – повторял за ним Жорж Валуа[264]264
  Valois G. La révolution nationale. P. 35.


[Закрыть]. Моррас уже давно видел за всем этим «руку Берлина».

«Массис пишет о том, чего он не понимает и что он плохо знает, – заявил Бердяев, указав на «грубые фактические ошибки» и «неверное понимание евразийства». – Германию и Индию он знает плохо, по нескольким популярным книжкам и статьям. Россию же не знает совсем и совсем не способен о ней судить. Особенно жалки и грубо неверны суждения Массиса о Православии, о котором он не имеет ни малейшего понятия, как, впрочем, и большая часть иностранцев».

«По схеме Массиса, – продолжал Бердяев, – дух России должен походить на дух Индии. Но в действительности нет ничего подобного. Россия совсем не походит на Индию, и русскому народу совсем не свойственна безликая, отвлеченная духовность. Россия в духовности своей есть христианская православная страна. И православие есть христианство наиболее верное истокам христианского откровения, наименее искаженное рационализацией и юридизацией, свойственными римскому духу. Массису кажется, что нет других источников духовной культуры кроме латинства. Если не латинство, то Индия. Но русская религиозная культура имеет источник греческий и древнееврейский, библейский. И исходящие оттуда начала действуют в нашей исконной языческой славянской стихии. Русскому народу и русскому религиозному мышлению особенно свойственны эсхатологизм и мессианизм, восходящие к древнееврейскому сознанию и совершенно чуждые Индии. <…> Мы, русские, более связаны с Грецией, чем латиняне. Через Православную Церковь, через греческую патристику, через платонизм, глубоко нам присущий, мы принадлежим греческой традиции. И чужд нам не греческий дух, а дух латинский».

За два года до книги Массиса, 22 марта 1925 г. Вячеслав Иванов писал из Рима Федору Степуну: «Что же до России <…> думаю, и от нее должно отречься, если она окончательно самоопределится (это шире и дальше, чем большевизм и его политика) как авангард Азии, идущей разрушить Запад, – причем Германия, nota bene, может оказаться ее ревностной союзницей»[265]265
  «Современные записки» (Париж, 1920–1940). Из архива редакции / под ред. О. Коростелева и М. Шрубы. Т. 3. М., 2012. С. 950–951.


[Закрыть]. Признав семь лет спустя в письме к Курциусу, что евразийство «в полнейшем согласии с основной тенденцией большевиков стремится породнить Россию с монголами и китайцами, чтобы раз и навсегда вырвать ее из христианского мира», Иванов подчеркнул: «Понимание России как части азиатского мира – ложно до основания»[266]266
  «Современные записки» (Париж, 1920–1940). Из архива редакции. Т. 3. С. 957.


[Закрыть].