Текст книги "Полное собрание сочинений. Том 8. Мир за нашим окном"

Прежде чем увидеть зверей, я встретился с главным опекуном парка. Я писал уже: доктор Датте – один из самых популярных людей Берлина. Ему шестьдесят. По специальности – ветеринар. Беседуя с ним, я вспомнил профессора Гржимека (он тоже ветеринар и тоже директор зоопарка во Франкфурте-на-Майне). Говорят, что характеры двух этих немцев не одинаковы. Но даже при коротком знакомстве нетрудно заметить и много общего. Энтузиасты. Люди действия, глубоко убежденные в правоте дела, которому служат. Нам хорошо известны: Гумбольдт, Брем, Гагенбек. Имена Датте и Гржимека продолжают этот почетный ряд немцев-природоведов.

Берлинский зоологический парк – дело жизни доктора Датте. От первого чертежа и первого камня до последних сенсационных событий в жизни звериной колонии – все до мелочей не миновало его внимания. За два часа беседы я имел возможность оценить деловитость, энергию, а также и юмор интересного человека. Вот самый конец разговора:

– Есть ли у доктора в парке любимцы?

Улыбка. Рассматривание очков.

– Я их всех люблю… Может быть, больше других люблю редких животных. Люблю обезьян. И потом, знаете, человек – тоже очень симпатичное млекопитающее…

* * *

В Берлине сто пятьдесят лет существует Тиргартен (зоологический сад). Но он оказался в западной части, за чертой, разделяющей город. Кто знает любовь немцев к животным, поймет: это было почти страдание – не иметь зоопарка. Зоопарк для немцев, мне показалось, важнее театра и стадиона, важнее музея и пляжа. И когда стало известно: «Будем строить!» – энтузиазм охватил всех.

Была это в полном смысле народная стройка. Со слов доктора Датте я записал: «Берлин жил этой стройкой. Дело шло не только споро, но весело, с выдумкой и трогательным участием тысяч людей. Старики отчисляли по две-три марки от пенсии, школьники собрали сто тысяч марок, студенты бесплатно отработали в парке много тысяч часов. Несколько людей оставили завещание вроде такого: «После смерти моей – все зоопарку: имущество, драгоценности, лошадь и книги».

А когда речь пошла уже о животных, началось веселое состязание. Рабочие предприятий тяжелой промышленности собрали деньги на покупку слонов. Министерство обороны купило дикобразов. Завод холодильников – белых медведей. Пингвинов в складчину купили берлинские официанты – «кому не известно, что симпатичные птицы больше всего похожи на нас». Одна из мебельных фабрик ломала голову, как бы и ей внести остроумную лепту. Решили, что есть некая связь между аистом и кроватью… В разгар кампании по Берлину водили осла с плакатом: «Только я не жертвую на строительство зоопарка».

* * *

Первый на земле зоопарк четыре тысячи лет назад создали китайцы. Он назывался «Парк мудрых».

В Европе все началось со зверинцев. Любопытной толпе предлагали взглянуть на живые диковинки («По улицам слона водили…»). В России первый зверинец (в 1711 году) учредил царь Петр. Но прошло полторы сотни лет, прежде чем появился первый в России зоологический сад (в Москве, в 1864 году). От зверинцев зоосады отличались тем, что людям, приходящим сюда, создавались удобства: загоны и клетки с животными размещались в живописных садах с прудами, скамейками, ресторанами. Чтобы неволя животных не резала глаз, клетки стали делать на манер человеческого жилья, появились всякого рода домишки и бетонные крепости. «Архитектура» усыпляла совесть людей и ничего не давала животным. В таком виде зоосады во многих местах сохранились до наших дней.

Но мы не должны хулить старинные зооцентры. Надо помнить: телевидение, фотография и кино – дети нашего времени, а ранее лишь зоосад мог познакомить людей с живым богатством земли.

Новейшая техника киносъемки и скоростной транспорт сегодня приблизили мир природы к нашему дому. Сидя в кресле у телевизора, мы можем наблюдать экзотических птиц и зверей. В течение часа можем побывать в африканской саванне, в сибирских лесах, в Антарктиде, в северной тундре. На широком цветном экране кино мы можем видеть живописные сцены дикой природы, можем увидеть зверя почти вплотную, видим, как он охотится или спасается от охотников. И вот появился вопрос: а нужны ли теперь зоопарки? Дискуссия не была долгой. Нужны! Никакой экран не может заменить человеку радости видеть рядом с собою животных. По этой причине так много теперь в квартирах собак, клеток с хомяками и птицами. Для полной радости человек должен видеть не тени жизни, а саму жизнь.

Любопытна статистика: в Токио – два зоопарка. В Париже – три. В Нью-Йорке – четыре. В Японии строят сейчас необычное заведение. В специальных павильонах будут держать полторы тысячи насекомых: божьих коровок, кузнечиков, светлячков. Оказывается, японские дети, вырастая, не видят простого жука. Африка… Казалось бы, в этом «раю для животных» зачем зоопарк? Увы, не та уже Африка, что была сто и даже пятьдесят лет назад. Многие африканцы могут увидеть «своих» животных только в неволе. В Хартуме, Александрии, Каире, Энтеббе построены зоопарки.

Что нового обнаружим мы в недавно построенных парках? Что отличает парки от зоосадов? Разница очень большая. В зоосаде мы видим тело животного. И только. Мы видим зверя понурым, подавленным. Тесная клетка мешает животному двигаться, проявить природные склонности. Животные прозябают. И хотя нередко в неволе зверь живет дольше, чем в дикой природе, «качество» жизни ничего, кроме грусти, вызвать у нас не может.

Новые парки, конечно, тоже неволя. Но тут большая часть территории отдается не посетителям, а животным. Главный принцип современного зоопарка: всюду, где можно, обходиться без клеток. И дело не только в том, что совесть спокойна, когда мы видим, как на лужайке резвятся газели, как птицы летают, белки носятся по деревьям, а бобры возводят плотину. Главное: звери и птицы в такой обстановке приносят потомство. А это важно. Это единственный путь спасти животных, которым в дикой природе уже не находится места. Всем известно, что зоопарки спасли начисто выбитых зубров. Диких лошадей Пржевальского в монгольских степях осталось чуть больше полсотни, а в зоопарках их более ста пятидесяти. Тигрят в зоопарках сейчас рождается больше, чем в уссурийской тайге. В Лейпциге мне сказали: у них в зоопарке родилось две тысячи львят. Купить в неволе рожденного малыша гораздо разумнее и дешевле, чем ловить львенка в Африке. Снабжение зоопарков животными, полученными в неволе, спасает от ловцов и без того скудеющий мир природы. И еще одно из достоинств нынешних парков: за животными наблюдают не только удовольствия ради, но изучают их в обстановке, близкой к естественной.

Немцы в Берлине взялись построить как раз такой зоопарк.

* * *

Сначала вы попадаете в тропики. В самые настоящие. Вы идете по узким дорожкам. Со всех сторон вас обступают «джунгли» – густая широколистная зелень, лианы, жаркая духота. Пестрые птицы летают вокруг. На сухих высоких деревьях, завернувшись в перепончатые крылья, вниз головой висят летучие лисицы, порхают крошки-колибри, в маленьком озере ползают черепахи. То и дело из глубины джунглей слышишь счастливые вопли. Это семилетние малыши не могут сдержать восторга…

Сто с лишним гектаров парка можно обойти за день. Но если есть время, тут с удовольствием будешь ходить и неделю. И будет у тебя ощущение, что совершаешь кругосветное путешествие. Тут можно полдня простоять, наблюдая в просторной дубраве жизнь кабанов. Видишь, как они кормятся, кто у них верховодит, по каким причинам и как затеваются драки. Или вот озеро, целиком занятое фламинго. Не одна, не две птицы, а так же, как где-нибудь в Африке, видишь колонию птиц, наблюдаешь порядок, царящий в этом сообществе.

По всему парку петляет искусственно вырытая речонка. Она образует затоны и маленькие болотца, населенные утками, цаплями, пеликанами, журавлями. Пеликаны, как и в природе, ловят живую рыбу. А речонка, кроме живописного украшения парка, служит еще великолепной заменой заборов и металлических сеток. Глубокой полоски воды вполне достаточно, чтобы огородить на просторных лужайках газелей, верблюдов, оленей. Временами я забывал, что хожу в зоопарке, казалось, попал на обильно заселенный животными остров – так естественно протекает тут жизнь.

Конечно, вовсе без клеток в парке обойтись невозможно. Но и там, где видишь железные прутья, жалости к зверю не возникает. Для хищных птиц устроен огромный «ангар». В нем столько пространства, что даже самый большой из орлов в нем летает вполне свободно, а ведь именно этой радости птицы лишались почти всегда, попадая в неволю.

В организации парка продумано все до мелочи. Тут нет увеселительных каруселей или шутовских облачений животных в одежды, какие я наблюдал, например, в зоосаде Сиднея. Современная задача всех зоопарков – «возможно ближе к природе» – в Берлине реализована лучшим образом.

В своей коллекции (пять тысяч пятьсот животных!) берлинский парк имеет очень редких зверей (индийский носорог, окапи, дикий осел, антилопа куду). Много животных в парке приносят потомство.

Существует ряд показателей, по которым специалисты могут оценить уровень зоопарка. Недавно канадский зоолог Фос обследовал сто больших зоопарков во всех частях света. И вот его вывод: «В Восточном Берлине – лучший зоопарк мира».

* * *

Я, признаюсь, вздохнул, покидая берлинский парк. Нам бы такой! Очень устарел в Москве зоосад. Современный зоологический парк большому городу нужен сейчас не меньше театров, лужниковского стадиона и нового цирка. Зоопарк – самое массовое, доступное и полезное зрелище. И в условиях все возрастающей изоляции человека от природы он просто необходимая часть больших городов. Москвичи достойны иметь такой зоопарк. Речь об этом заходит не в первый раз. Пора бы перейти к делу. И хорошо бы учесть опыт берлинцев: не все расходы брать из казны, а сделать строительство делом народным. Смысл в этом есть не только экономический.

Берлинцы приезжали в Москву учиться, когда задумали строить телевизионную башню. И оказались очень способными учениками. Почему бы и нам не взять уроки в Берлине?

Чужой лес… На поляне трое рабочих жгут уголь. Работа первобытно проста. Только раньше поленья сжигались под слоем земли, теперь пахнущий дегтем дымок идет из двух железных чанов. Дым стелется по лощине, перемешивается с лесным туманом, с запахом хвои, перестоялых грибов, прибитых дождями листьев. Дорога бежит низиной, и над ней долго стелется пахучая, белесая пелена.

Идущий рядом со мной лесник Виклайн Гельмут стругает и нюхает можжевеловый прутик. Лесник чуть припадает на одну ногу (был на войне), но лесная форма, строгая и нарядная, сидит на нем очень ладно.

– Одежда каждый день встречается с утюгом?

– В лесу надо быть аккуратным. У меня двести рабочих. Я не имел бы права требовать аккуратности…

Лесной полумрак. Тишина, и вдруг чей-то невидимый бег между соснами. Можжевеловый прут в руке лесника замирает:

– Эбер… (кабан). – Лесник смотрит, оценил ли я таинство затихающих звуков?

Чем похож и чем непохож этот тюрингский лес на наши леса под Москвой, под Воронежем?.. Гриб мухомор. Заросли папоротника. Вереск на маленькой пустоши. Болотные кочки. Брусника. Это все встретишь и в нашем лесу. Но вот разница. Тут нет веселого хоровода деревьев, когда за березой вдруг видишь клен, за кленом – рябину, орешник, дубки, осины. Я вижу только сосну. Под деревьями нет разнотравья, местами вовсе ничего не растет, только хвоя, как ржавые гвоздики, сминается под ногами. Кажется, лес этот выращен в инкубаторе. Я делюсь этой мыслью с лесничим. Он улыбается:

– Так и есть. Лес посажен рукой человека. Все, что мешало этим посадкам, мы удалили. Это промышленный лес…

Образцовый порядок. Аккуратными штабелями сложен урожай древесины. Аккуратно уложены все отходы. Ни одной гниющей колоды, ни одной сухостойной сосны – кажется, лес по утрам убирают тут под метелку. В отличие от похожих на веселую ярмарку диких лесов этот сосняк походит на богатырское войско, в котором служат здоровые, крепкие одногодки…

* * *

Разглядывая карту, я заметил: названия многих мест в ГДР кончаются словом вальд – Шварцвальд, Бухенвальд, Финстервальд, Эберсвальд. Вальд – это лес. И все названия связаны с лесом – Черный лес, Буковый лес, Мрачный лес, Кабаний лес. Городкам и местечкам – многие сотни лет. Стало быть, земли были в прошлом очень лесистыми. Сегодня застройки и пашня лес оттеснили. Но все-таки лес занимает треть территории ГДР, а когда едешь, кажется, лесом покрыто не менее половины земли. Острова леса у горизонта сливаются в сплошную синеватую пелену. Если глянуть с возвышенности, леса лежат однородными пятнами: темно-зеленые сосняки, почти черные ельники, буровато-коричневый буковый лес. Кое-где на опушках видишь кучки берез. Белой ниткой березы обозначают лесные дороги.

Леса эти – не подарок природы. На вырубках лес имеет свойство возобновляться сам по себе. Но немцы не доверяют природе этот процесс. Сами собой скорее всего вырастают березняки. Немцы любят березу, но березовый лес малоценен. В лесном хозяйстве береза считается сорняком. Я видел большие массивы мелкого леса, сожженные химикатами. Березе оставлено место лишь на опушках, в парках и возле дорог, там, где надо украсить землю.

Словом вальд (дикий лес) сегодя называют лишь пятую часть всех лесов. Остальное (восемьдесят процентов) – посаженный лес.

Лесоводческая культура отлажена в ГДР почти так же, как садоводство. Беседуя с лесниками и с лесничими самых высоких рангов, я узнал много любопытных подробностей современного лесоводства. Однако культура лесного хозяйства – это не только наука, законодательство, экономика. Это еще и традиции, уклад жизни, характер людей, веками воевавших с лесом ради земли для пашни и теперь берегущих каждое дерево. Гибель многих цивилизаций на земном шаре историки ставят в прямую связь с истреблением леса, ибо лес – это хранитель влаги, творец кислорода, строительный материал и средоточие самой разнообразной жизни. Немцы, пожалуй, раньше других народов Европы поняли значение леса в человеческой жизни. Великий мыслитель Гете пристально занимался лесоустройством. Первая из лесных академий была открыта в Германии. И, что особенно важно: в национальном характере закрепилось бережливое, я бы сказал, благоговейное отношение к лесу.

Немец сегодня не знает слова дрова. Древесиной не топят. Это считается расточительством. Весь лес идет в дело, вплоть до хвои и опилок. Есть в обиходе лесного хозяйства понятие «деловая древесина». В ГДР стандарты деловой древесины начинаются с семи сантиметров. Что можно сделать из этих тонких жердей, срубленных при прореживании леса? В хозяйственных магазинах республики вы увидите палочки для подпорки цветов и томатов, стойки для бельевых веревок, разного рода рейки для мелких поделок, раздвижные, необычайно красивые изгороди… С лесных угодий все идет в дело.

В немецком лесу не увидишь корову. Пастьба скота и въезд автомобилей в лес запрещены.

Туристы и грибники… При расспросах я выяснил: в отличие от англичан, признающих одни шампиньоны, немцы едят лесные грибы. Но, насколько я понял, «грибных армий», осаждающих лес, в ГДР нет. Лесник всегда знает, сколько людей в лесу. Без согласия лесника за ягодой, за грибами или просто туристом в лес не пойдешь.

Бывают в лесу пожары? Бывают. Но они не столь часты, если учесть большую пожароопасность однородных хвойных лесов. Тут помогает немецкая дисциплина. Костер в лесу никто не разложит, курение под таким же запретом, как и на складе нефтепродуктов. Но поскольку турист без костра – не турист, а с курящим надо считаться, есть в лесу строго определенные места для костров и курений. Ночевать в немецком лесу нельзя. Хочешь поставить палатку? Пожалуйста, есть для этого обозначенные на карте площадки. Там ты найдешь и колышки для палаток, и топливо для костра.

Мусор в лесу… Эта проблема есть и у немцев, особенно вблизи больших городов. Но в лесу под Берлином я видел, как трое туристов после привала сложили в рюкзак жестянки и обрывки бумаги. Призыв, обращенный к туристам: «Уходя, оставь лес таким, каким ты увидел его!» – находит отклик.

Проблема елки для Нового года… Зная, в какое бедствие для лесов превращается праздник (заимствованный, кстати, у немцев), я специально спросил: а как у вас? Оказалось, большой проблемы тут нет. В ГДР есть точная карта лесов, где помечен возраст всех посаженных ельников. В них непременно надо делать разрядку. Эти «лишние» елки и поступают на рынок.

* * *

Немецкий лес полон жизни. Проезжая даже по магистральным дорогам, то и дело видишь убегающих зайцев, видишь, как машину спокойно провожают глазами косули… Кое-кто может подумать: наверное, там запретили охоту? Наоборот. Как раз охота и сохранила обилие дичи. Однако это требует объяснения.

Насколько равнодушны немцы к рыбалке и к сбору грибов («скучно и жалко время»), настолько любят они охоту. Последний медведь на здешней земле убит в 1769 году. Близ Дрездена есть памятник последнему волку. Это естественно. Крупный хищник сохраниться не может на густо населенной человеком земле. Но все остальное: олени, лани, кабан, косули, лисицы, зайцы, болотная и озерная дичь великолепно соседствуют с человеком и являются предметом охоты. Неискушенный опять же скажет: наверное, баловство, не охота…

Давайте посмотрим цифры. На территории ГДР (это площадь Воронежской, Курской и Липецкой областей) в 1968 году охотниками добыто: оленей – 9 500, косуль – 177 500, ланей – 4 300, кабанов – 11 700, зайцев – полмиллиона. В этот год в ГДР было тридцать пять тысяч охотников. Произведите расчет… пять косуль на охотника, четырнадцать зайцев… Очень неплохо! Такая добыча нашим охотникам даже и не приснится. А дело все в том, как охота организована. Наш охотник чаще всего – вольный стрелок. В лес он уходит, как в кладовую, уготовленную ему богом. Он почти всегда бесконтролен, бьет, сколько сумел подстеречь или выследить. Такая охота близка к первобытной. Но раньше у зверя было много шансов спастись. А сегодня – ружье, мотоцикл, быстроходная лодка… Вот и ведем споры, «как спасти последнего зайца». Я не охотник, но я не мог разделить в этом споре крайней позиции: «Охоту надо немедленно запретить». Я был согласен с теми, кто говорил: «Нужны хорошо организованные охотничьи хозяйства, где за зверем в разумных пределах охотятся, но помогают ему и выжить… И надо покончить с бесконтрольными ружьями». Опыт немцев эту позицию полностью подтверждает.

Кто может тут стать охотником? Любой человек. Но ему сознательно ставят много препятствий. Он хорошо должен знать лес и животных, оружие и правила на охоте – на экзаменах, строгих, как проверка шоферов в нашем ОРУДе, все будет тщательно взвешено. Приносит охотник и материальные жертвы (шесть процентов зарплаты в год и страховой взнос на случай несчастья на охоте). Он должен строго блюсти все пункты охотничьей этики: птицу бить только влет, зайца – только бегущего, оленя и ланей – не ближе двух сотен метров от места прикормки. (Зверю искусственно оставляется шанс на спасение.)

Охотник не будет иметь ружья. Лесное и охотничье хозяйство находится в одном государственном ведомстве, где ружья хранятся в лесничествах. Их выдают только на время охоты (это исключает всякое браконьерство). За патроны надо платить, и очень немало. А дичь, которую ты добыл, идет «в общий котел», из которого львиную долю берет государство и только третью часть делят охотники. Кроме того, ты должен безропотно делать много работы в угодьях: сеять траву в лесу, сажать кустарники и подлесок, растить свеклу и картошку для животных на зимнее время. Если ты выдержал все экзамены и если готов взвалить на плечи хлопоты по хозяйству, тебя принимают в небольшой коллектив (человек десять – пятнадцать охотников). За этой маленькой группой закреплен участок угодий. На нем добывают лишь то, что «посеено», поэтому каждый выстрел тщательно взвешен и с «поля» никто не возьмет больше, чем следует взять.

Надо признать: такая охота лежит где-то посередине между прежней охотой и нынешним сельским хозяйством. Не много радости выстрелить по оленю с вышки или стрелять по зайцу в коллективной охоте, когда в один день убивают сразу пятьсот – шестьсот зайцев. Это похоже на заготовку. Но немцы умеют скрашивать этот момент хорошо разработанным ритуалом охоты. Тут все имеет значение: форма одежды, построение, музыка (несколько медных рожков), раскладка добычи и чествование отличившихся. Согласен, не всем у нас это может понравиться. Но других путей для охоты на земле уже нет… Только тщательно организованная и контролируемая охота способна себя сохранить. Немцы ее сохранили.

Какова польза подобной охоты? Вот тут и надо объяснить парадокс «охраны животных охотой». Охотники в ГДР платят узаконенный штраф, если звери испортили чей-нибудь урожай на полях (а поля всегда рядом с лесом). Не будь отлаженных отношений между крестьянином и охотником, крестьяне давно бы уже истребили кабанов и оленей, как истребили вредивших хозяйству волков. Вот первый выигрыш. Лесные угодья дают государству доход, а населению ГДР деликатесы природы (в год четыре тысячи тонн дичины). Это второй выигрыш. Третий – охотники могут охотиться. Эту страсть можно не понимать, но она существует. И, наконец, самое главное. Все: молодые и старые, охотники и неохотники, вегетарианцы и любители кабанятины – могут увидеть на своей земле дикую жизнь. Проходя по лесу, можно увидеть оленя, косулю, семью кабанов, барсука, зайца… Это великая радость – пройти по лесу, полному жизни.

Фото автора. 10, 21, 27 марта 1971 г.