Текст книги "Диагностика эмоциональных нарушений у детей"

Развитие девочки протекало без периодов злокачественного или глубокого регресса. Темп развития можно охарактеризовать как очень медленный в период с рождения до 3 лет, с последующим постепенным ускорением.

Старые формы поведения и символической активности устойчивы из-за их связи с примитивным или искаженным аффектом и образуют постоянные точки фиксации, к которым девочка регрессирует в условиях даже слабой аффективной нагрузки.

Сильнее всего выражены и мешают развитию регрессивные явления в следующих областях (в скобках, помимо новых форм, которые могут регрессировать, указаны старые формы – так называемые точки фиксации, к которым происходит регресс от новых форм):

– в отношениях привязанности (здесь сталкиваются симбиотическая привязанность и более зрелые отношения);

– в эмоциональной коммуникации (полный эмоциональный контакт неустойчив, легко «обтаивает» до отдельных его компонентов или подменяется копированием эмоциональных выражений и высказываний другого человека);

– в речевой коммуникации (более сложная коммуникативная речь регрессирует до уровня эхолалий, аутистической речи или до игры с чистыми интонациями);

– в символической переработке собственного эмоционального опыта (регресс к подмене собственного опыта чужим – из жизни мультипликационных героев, регресс от более полного восприятия своего опыта к частичному);

– в личностной идентификации (восприятие себя как девочки неустойчиво, легче и естественней восприятие себя как детеныша животного, особенно в условиях эмоционального напряжения).

Рассмотрим эти регрессивные тенденции подробнее.

У Тони длительно сохранялась симбиотическая связь с матерью, фиксация на ранней оральной стадии развития отношений. Привязанность на этой стадии сводится к полной зависимости младенца от заботы матери, при этом эпизоды взаимодействия во время кормления оказываются очень важными для эмоционального благополучия малыша. Мать относилась к девочке как к «маленькой»: ее пеленали в течение длительного периода, до 3 лет Тоню кормили из бутылочки, использовали памперсы, поэтому навыки самообслуживания до 4 лет сформированы не были.

До 6,5 лет стремление «паразитировать» на близких людях у Тони не уменьшалось, поскольку мать не предпринимала реальных шагов к построению более сложных отношений привязанности с дочерью, позволяла Тоне находиться в своем выдуманном, идеализированном мире, угадывая и исполняя ее желания. Поэтому в отношениях с другими людьми Тоня пыталась воздействовать на них магическим способом, который был эффективным в ее отношениях с мамой.

Следующие примеры показывают разнообразие способов, которыми пользовалась Тоня для магического воздействия на окружающих во время занятий с психологом в больнице. Так, при приближении другого ребенка к ее игровой территории она закрывала глаза, изо всех сил визжала, стремясь не столько отпугнуть ребенка, сколько призвать на помощь взрослого (до 7,5 лет). В 8 лет 1 мес. она протягивала руку, закрывала глаза и требовала отсутствующую игрушку у психолога, как будто та могла сделать ее из воздуха. В том же возрасте она считала, что психолог должна так же легко понимать ее аутистическую речь, как это делала мама.

Тенденция регрессировать на эту стадию сохранялась до 7,5 лет, т. е. допостроения достаточно устойчивого образа Я.

Эмоциональная коммуникация расстраивалась из-за нарушений координации между разными видами контакта. Глазной контакт нарушается (пропадает) уже при небольшой тревоге. Интонация недостаточно выразительна, собственный голос (бас с хрипотцой) прорывается крайне редко, когда психолог просит говорить ее шепотом. Обычно Тоня беседует от лица игрушечных зверей их голосом.

Это монотонный, высокий, похожий на птичий щебет голос. Ритм речи при этом упрощается, стереотипизируется («Хочешь хлеба? Хочешь каши?»).

Речевая коммуникация особенно легко регрессирует во время одиночной игры. Так, когда Тоня (до 8 лет) разыгрывала диалоги между игрушечными зверями, ее первоначально четкая речь постепенно становилась неразборчивой, согласные звуки исчезали, последние слоги девочка проглатывала, и речь регрессировала до уровня чистой интонации (слон рычит, а зайчонок пищит).

В диалоге со взрослым отмечались менее выраженные, чем в одиночной игре, но разнообразные регрессивные явления. Так, Тоня (в 6,5–7 лет и младше) небрежно относилась к своему произношению, произвольно заменяла и добавляла слоги («слонон» вместо «слон»). В период обучения письму (в 8 лет) Тоня так же произвольно обращалась с буквами, варьируя их в разных комбинациях, создавая новые слова. В том же возрасте училась русскому языку как иностранному, правильные грамматические формы усваивала с большим трудом, однако с удовольствием училась склонению глаголов по лицам в условиях игры с четким ритмом. Так, без помощи взрослого пользовалась самой простой формой «я качаться», в условиях раскачивания на игрушечной лошади повторяла за психологом все формы правильно. В 7 лет 9 месяцев все еще регрессировала на уровень эхолалий, хотя в этом возрасте уже начала вести самостоятельный диалог, предпочитая свой грамматически неверный ответ формально правильному, но бессмысленному повторению высказывания взрослого. В этом же возрасте стала пытаться самостоятельно отвечать на вопросы, однако правильно отвечала только на вопрос «где»; вопросные формы «кто» и «что» путала; вопрос «почему» оказывался для нее самым сложным, и на него она давала ответ эхом.

Тоня не заботилась о точности слов, обобщала по эмоционально-значимому для нее признаку (крылышки у игрушечной пчелы называла волосами и настаивала на этом слове, ногу’ у коровы – палкой), что также затрудняло коммуникацию.

Регрессивные тенденции в области символической активности выражались в неустойчивости воспроизведения в игре реальных сюжетов из ее жизни и в отщеплении отрицательного эмоционального опыта. Хотя девочка начала думать об опыте разлук после первой госпитализации (в 6,5 лет), она редко проигрывала подобные сцены, предпочитая им создание бесконечных серий из образов сказочных существ и их безоблачной жизни.

Регрессивные тенденции в области личностной идентификации проявлялись, во-первых, в настойчивом стремлении кого-то изображать, но не быть собой. В 7 лет 8 месяцев копировала выражение лица, позу, интонацию психолога, стремясь полностью мимикрировать под него, подобно тому, как младенец подражает эмоциональной экспрессии матери.

Вторая регрессивная тенденция в этой области была связана с неустойчивостью идентификации Тоней себя как девочки и более естественным восприятием себя в образе милого домашнего животного. Хотя уже в 6,5 лет наметились первые признаки правильной идентификации (Тоня впервые заявила о том, что она больше «не кошечка»), регресс к более естественному для Тони образу детеныша животного отмечался регулярно, по крайней мере еще до 8 лет. «Я не Тоня, я кисюня», – обижалась она, когда к ней обращались по имени (в 7 лет). При этом устойчивость правильного употребления личного местоимения «я» повышалась, если Тоня воспринимала себя как маленькое животное.

Области, в которых разворачивается творческая активность девочки – игра, рисование, лепка, вырезывание, компьютерная графика – являются практически свободными от регрессивных тенденций.

Девочка спокойно относится к тому, что рисунок с первого раза не получился, всегда доводит дело до конца, очень продуктивна (создает серии рисунков), работает быстро и легко (на одном дыхании). С 4 до 8 лет эта творческая активность по сути была воспроизведением любимых ею персонажей мультфильмов. Точность воспроизведения деталей позволяет думать, что девочка имеет фотографическую память. С 8 лет стали возможны свободные комбинации виденных ранее образов (собственно творчество). Очень редко, только в ситуации сильного эмоционального напряжения, рисунок может значительно упрощаться. Например, когда на занятии с психологом в больнице присутствовала мать, регресс рисунка до уровня каракулей был ярким признаком стрессовой реакции девочки на эту ситуацию.

На протяжении всего периода наблюдения за развитием девочки отмечалось преобладание конструктивного начала. В дошкольном возрасте это выражалось в особой избирательности восприятия и памяти: Тоня выделяла и охраняла только красивые, светлые, однозначно добрые впечатления. По меньшей мере до 5 лет темная, уродливая, страшная сторона явлений и людей не находила глубокого отклика в Тоне. В 8,5 лет Тоня могла мимоходом лаконично заметить: «Какой ужас! Кошмар!» – наблюдая за игрой старшего брата в «стрелялки» на компьютере. Однако никаких следов в ее творчестве эти впечатления не оставляли.

У Тони отмечаются импульсивные кратковременные протестные реакции, если она чувствует угрозу своим занятиям со стороны. Хотя с точки зрения поведения эти реакции можно отнести к агрессивным (девочка может толкнуть, ударить), характер их исполнения выглядит комичным, так как судя по выражению ее лица, истинной злобы она не испытывает. Тоня не копит обиды и не терпит напряженной атмосферы вокруг себя, сразу же пытаясь разрядить ее. С обезоруживающей улыбкой девочка подходит к тому человеку, с которым минуту назад поссорилась.

В отличие от Анны, у Тони практически отсутствуют внутренние деструктивные импульсы, поэтому даже объективные источники опасности не могут служить экраном для их проекции.

После 7 лет Тоня засыпает и просыпается с неизменной улыбкой, спит спокойно, не жалуется на страшные сны, не боится людей, хотя и не испытывает желания пообщаться с ними, ей не свойственны страхи наказания, преследования.

У Тони никогда не отмечалось внезапного стремления разрушить продукты своего творчества в порыве отчаяния или гнева. С другой стороны, Тоня никогда не пыталась складывать и хранить неудачные рисунки; не было у нее и бережного отношения к мусору, отходам. Тоня время от времени перебирала свои рисунки; когда их накапливалось слишком много, сохраняла наиболее, с ее точки зрения, удачные, остальные со спокойной душой позволяла матери выбросить.

Таким образом, конструктивное начало в Тоне элементарно по своей структуре, оно не является попыткой интегрировать противоречивый опыт.

Тем не менее, даже такие кажущиеся наивными попытки упорядочивать материал в узкой области (создание маленьких, слабых, но прекрасных существ в творчестве и поддержание уюта и гармонии внутри себя и в узком семейном кругу) позволяют Тоне неплохо развиваться.

В начале работы с Тоней (в 6,5 лет) устойчивые патологические симптомы отмечались на каждом уровне эмоциональной регуляции. Учитывая анамнестические данные, можно было реконструировать движение симптомов на предшествующих этапах развития девочки.

Первый уровень – уровень оценки интенсивности воздействий

По-видимому, симптомы нарушений на этом уровне преобладали только в период от рождения до 1,5 лет, поскольку на других уровнях механизмы регуляции тогда еще не были сформированы. В течение первых 8 месяцев жизни у девочки отмечалась резко сниженная чувствительность к любым внешним воздействиям (не чувствовала сенсорного дискомфорта). Затем, к концу первого года жизни, чувствительность стала повышаться, однако крайне неравномерно.

Девочка явно предпочитала простую звуковую или зрительную стимуляцию от неодушевленных предметов: прислушивалась к звукам погремушки, катала шарики, мячики, смотрела телевизор.

В то же время от близких людей Тоня с удовольствием воспринимала только простую тактильную стимуляцию (ласку), избегая зрительного контакта с ними. Причем радовалась ласке лишь изредка, когда чувствовала себя в полной безопасности и когда эта ласка не прерывала ее собственной активности.

Контактные формы исследования никогда не преобладали, девочка «пропустила» оральную стадию исследования предметов.

Начиная с 1,5 лет, у Тони стала проявляться повышенная чувствительность к некоторым предметов (со знаком «плюс»): она по собственной инициативе классифицировала предметы по цвету, размеру, собирала пазлы. Сама по себе такая высокая чувствительность не является нарушением, однако по контрасту с плохой ориентацией в чисто «человеческих» воздействиях свидетельствует об искажении эмоциональной сферы.

Относительно устойчивым нарушением, сохраняющимся до 9 лет, является повышенная чувствительность к чисто «человеческим» воздействиям (приближению другого человека, взгляду, прикосновению, обращению по имени). Однако эта чувствительность не является самостоятельным нарушением, а поддерживается искаженной работой вышестоящих уровней.

Непереносимость приближения другого человека возникает лишь в том случае, когда Тоня чувствует угрозу вторжения в ее игру. Тогда она визгом или криками «Спасите! Помогите!» может отпугивать приближающегося к ней человека. Если на занятии присутствуют незнакомые люди, Тоня заботится о том, чтобы наблюдатели не могли вторгнуться в ее игровое пространство. Любые внешние указатели границы ее территории снижают тревогу (периодически девочка залезает на лестницу, где чувствует себя в безопасности; отворачивается и играет в самом углу или внутри огороженной территории).

В безопасных условиях (например, когда взрослый подстраивается к игре Тони и предлагает повороты сюжета, гармонирующие с общим характером ее игры) переносимость глазного, тактильного и голосового контактов со взрослым заметно увеличивается.

Можно предположить, что другой человек воспринимается Тоней как агрессор не столько из-за ее особой чувствительности к голосу, взгляду, прикосновению, сколько из-за его попыток отвлечь Тоню от ее фантазий. В созданном Тоней фантастическом, идеальном мире агрессия практически отсутствует. Агрессивные импульсы изначально очень слабы и проецируются только на воздействия, мешающие спокойному течению ее фантазий.

По мере того, как воображаемый мир Тони стал приобретать более реалистические черты, агрессивные импульсы постепенно интегрировались в образе Я (это выражалось в том, что в рисунках и игре появились редкие, но хорошо контролируемые агрессивные эпизоды), повышенная чувствительность к человеческим воздействиям значительно уменьшилась. Наиболее существенные положительные сдвиги в этой области произошли в течение последних 2,5 лет, т. е. с 6 лет 6 месяцев до 8 лет 10 месяцев.

Таким образом, у Тони наблюдается 4 симптома, описывающих нарушения этого уровня, причем отмечается тенденция к нарастанию неустойчивости трех из них (низкая выносливость к взгляду, прикосновению, обращению) и вытеснению их более здоровыми формами реагирования. Повышенная чувствительность к форме, цвету при условии ее осмысленного использования для символизации эмоционального опыта, а не для абстрактной классификации не мешает развитию, напротив, на ней основывается художественная одаренность девочки.

Следовательно, ядерные нарушения эмоциональной регуляции следует искать в уровнях, располагающихся выше, особенно в уровне эмоциональной коммуникации и в уровне символической регуляции эмоций.

Второй уровень – уровень аффективных стереотипов

На этом уровне симптомов значительно больше, чем на первом уровне. Однако и здесь не так много самостоятельных нарушений, не зависящих от патологии в вышележащих уровнях.

В возрасте от 1,5 до 4 лет из-за грубой задержки развития символической активности нарушения эмоциональной регуляции концентрировались именно на этом уровне.

Преобладали нарушения в виде слабости влечений, доминирования моторных стереотипий и ригидных поведенческих стереотипов.

В отличие от Анны, влечения у Тони с рождения и приблизительно до 7–8 лет были выражены слабо, находились в латентном состоянии. Тоня мало и нерегулярно спала (просыпалась среди ночи, кричала или смеялась), мало ела, не проявляла оформленной агрессии и никого особенно не любила. Цикл «сон – бодрствование» с суточными колебаниями активности, который в норме устанавливается в течение первых месяцев жизни, у Тони оформлялся в течение нескольких лет.

Недостаточность «жажды жизни», ощущения внутреннего источника жизненной энергии заставляла Тоню держаться за особые внутренние ощущения, которые она вызывала сама (например, особым образом двигала головой), и некоторые внешние атрибуты своего существования (особая бутылочка, одежда). Девочка постоянно воспроизводила звуковые, зрительные, мышечные впечатления, которые доставляли ей удовольствие. Для этой цели использовались стереотипный бег, прыжки, звуковая аутостимуляция (Тоня наполняла комнату своим голосом и движением). Она была очень консервативна в еде, одежде, формах получения заботы от близких людей, играх (например, не терпела новой одежды, нуждалась в строго определенном платье, которое воспринимала как свою «шкурку»).

Такая идентификация себя с внешним признаком являлась оборотной стороной недостаточности эмоционального опыта, «пустоты» внутреннего мира Тони (дефицит пятого уровня эмоциональной регуляции).

В возрасте около 4 лет с появлением первых символических форм активности моторные стереотипии и жесткие поведенческие стереотипы постепенно стали отходить на второй план. Их вытесняли более сложные стереотипы, которые обслуживали развитие символической активности и в течение нескольких лет составляли главную ее форму.

Первые попытки символизации эмоционального опыта у Тони представляли собой многократное воспроизведение понравившегося героя мультфильма в рисунке или в игре. Для того, чтобы запомнить мультфильм (порядок кадров и соответствующие слова героев) наизусть, Тоне требовалось посмотреть его один-два раза. Затем она в течение нескольких месяцев жила тем, что большую часть времени кадр за кадром воспроизводила мультфильм на страницах альбома, одновременно точно озвучивая свои рисунки. На этом этапе Тоня еще не могла произвольно менять (обогащать, упрощать, помещать в новый контекст) образ, следовательно, не могла использовать его для переработки своего эмоционального опыта. Образ был очень неустойчивым и необратимым: любое изменение в рисунке вызывало его разрушение без возможности восстановления. Задача точного воспроизведения стереотипа для Тони оказывалась важнее, чем собственно символическая активность.

Потребность воссоздать любимый образ была настолько сильной, что Тоня спокойно меняла материал. Если не было под рукой карандашей, лепила; если не было пластилина, пользовалась любыми другими подручными средствами – игрушками и бытовыми предметами. Несмотря на крайнюю ригидность самого образа, в такой свободе выбора материала заключался признак, благоприятный для прогноза.

Активность Тони также проявлялась в особенностях выбора образа, который тиражировался в дальнейшем. Это были очень теплые, приятные, яркие, красивые рисунки. Во время рисования Тоня была сосредоточенна, не делала лишних движений, моторные стереотипии исчезали.

Стереотипные игры и рисование сыграли большую роль в эмоциональном развитии Тони, так как позволяли найти внешнюю форму для выражения хорошего эмоционального опыта.

На этом этапе «катастрофическая» реакция на попытку взрослого поменять сюжет игры или поправить деталь в рисунке, как правило, была максимальной (двигательная буря или «мнимая смерть»: Тоня ложилась на пол, закрывала глаза, скрещивала руки на груди и говорила: «Я упала» или «Я сплю», и замирала на несколько секунд или на минуту). Тоня только в исключительных случаях позволяла взрослому менять ее стереотипы, причем всегда в одну сторону – в сторону усиления удовольствия. Так, если она изредка позволяла психологу вносить изменения в сюжет ее игры, то это происходило лишь в том случае, если та угадывала ее аффективную логику, например, вводила элементы, символизирующие симбиотическую связь ребенка с мамой (сосание, кормление молочком зайчика).

Реакция на ломку поведенческих стереотипов, хотя и не была столь острой, тоже оставалась значительной. Так, в условиях ломки целой системы стереотипов (госпитализации в 6,5 лет) отмечался регресс. От сложных стереотипов, связанных с попытками «запустить» собственную символическую активность, девочка «откатилась» к уровню моторных стереотипий (в течение первой госпитализации Тоня в группе детей бегала по кругу, не могла играть). При этом на индивидуальных занятиях способность играть и рисовать быстро восстанавливалась, т. е. регресс был неустойчивым и неглубоким.

После трех лет непрерывного рисования и игры Тоня накопила целый банк хороших образов. Она тщательно сохраняла эти образы в виде рисунков и компьютерных файлов, они сформировали значительную часть внутреннего мира девочки, т. е. при накоплении некоторой критической массы эти образы стали давать пищу для творческого фантазирования (трансформации, представления в новых ситуациях, в разном настроении).

С появлением «подвижного» внутреннего мира стереотипии и ригидность стереотипов в поведении значительно уменьшились. Динамика и энергетика влечений начали восстанавливаться. Тоня могла выражать свою любовь к матери, отцу, сестре как отдельным от нее личностям и начинала более свободно и осмысленно проявлять свои все-таки довольно слабые агрессивные импульсы. В то же самое время в речи появилось устойчивое «я».

С началом школьного обучения Тоня вынуждена была научиться терпеть регулярное и значительное вмешательство взрослого в ее активность. Более того, ей пришлось научиться отказываться от своих аутистических стереотипов в пользу более формальных стереотипов учебной деятельности. Острая ломка продолжалась в течение всего одной недели в самом начале систематического обучения, когда Тоня давала сильные протестные реакции, отказываясь от выполнения домашних заданий. Однако вскоре Тоня смогла справиться с такой нагрузкой путем превращения процедуры выполнения домашних заданий в игру, в которой она в точности воспроизводит все, что было на уроке, выступая в роли учительницы для игрушечного зверя. В настоящее время аффективные стереотипы принимают все более реалистический характер.

Таким образом, у Тони в 7,5 лет отмечалось 15 симптомов, среди которых 5 были тяжелыми. Грубое нарушение цикла «сон – бодрствование» вносило хаос в жизнь семьи, вызывало хроническую усталость и раздражение близких. Катастрофические реакции на смену стереотипов в разных сферах препятствовали развитию любых форм совместной деятельности, обучению. Слабость влечений лежала в основе низкой поведенческой активности. Положительная динамика выражается в том, что большинство из этих симптомов к 9 годам стали неустойчивыми, а часть из них исчезла. Благоприятно и то, что уменьшается вклад в общую картину поведения тех симптомов, которые наиболее приближены к психофизиологическим. Это моторные стереотипии, а также жесткие поведенческие стереотипы, связанные с едой, одеждой, маршрутом передвижения по городу. Развиваются более адаптивные стереотипы как на уровне жизни тела (цикл «сон – бодрствование», аппетит), так и более сложные (игровые и учебные).

В 8 лет 11 месяцев отмечается 7 симптомов, которые можно назвать устойчивыми. Они связаны с особенностями функционирования символического уровня (см. пятый уровень).

Третий уровень – уровень аффективной экспансии

На этом уровне отмечается непереносимость целого ряда барьеров, связанная с недостаточностью самоутверждающего поведения. Однако симптомы распределены неравномерно, причем эта неравномерность усиливается по мере взросления девочки. Возрастная динамика, отмечающаяся на этом уровне, сходна с динамикой, прослеженной нами на предыдущем уровне. После переломного момента – «прорыва» символической активности – барьеры, связанные с некоторыми физическими и этологически заданными признаками среды, довольно быстро утратили свою актуальность. В то же время наибольшую нагрузку стали нести барьеры, связанные с вышележащими уровнями.

Стимулы, связанные, с пространством, не имеют самостоятельного значения, не побуждают Тоню к их исследованию, но и не тормозят ее активности. Тоня может использовать некоторые характеристики пространства для игры, избегания (залезает на лестницу, пересаживается за другой стол), но это остается в рамках нормы.

Новизна предметов не отпугивает Тоню. Из-за особой подвижности ассоциативного процесса девочка легко включает новый предмет в свою игру или стереотипную активность, основываясь на изолированном – наиболее ярком – признаке предмета (например, цвете). Новый материал отталкивает Тоню только в том случае, если он организован (1[76]76
  Цифра в скобках указывает на порядковый номер симптома.


[Закрыть]), и ей трудно выделить ключевое свойство (например, яркая картинка с множеством деталей), т. е. особенности работы символического уровня нивелируют или искажают действие признака «новизны».

Сложность объекта в виде наличия у него «живых» деталей вызывала у Тони компенсаторное усиление аутостимуляции приблизительно до 8 лет (2). Так, Тоня могла играть с мягкой игрушкой, изображающей какое-либо животное, только в том случае, если одновременно успокаивала себя стереотипным бегом, звуковой аутостимуляцией (озвучивала игрушку, пользуясь аутистической речью) или иными стереотипными движениями. Этот симптом был связан с недостаточностью вышележащих уровней (эмоциональной коммуникации и символической регуляции эмоций).

Физический барьер вызывает у Тони целый спектр реакций, которые сильно различаются по степени адаптивности.

На протяжении нескольких лет довольно устойчивой была истероформная реакция (попытка воздействовать на взрослого чистыми аффективными средствами: криком, визгом, падением) (3). Наряду с этим поведением существовало магическое воздействие на взрослого (Тоня закрывала глаза и ждала, что желаемая игрушка окажется в протянутой руке) (4).

Наиболее примитивные истероформные реакции отмечались в ситуациях внезапно обнаружившейся недоступности желаемого элемента какого-либо стереотипного ряда, например, когда Тоня обнаруживала отсутствие нескольких букв магнитной азбуки, которых не хватало для заполнения целого ряда (т. е. в этом случае реакция на физический барьер была отягощена прерыванием стереотипной активности).

Отмечались и более зрелые реакции, связанные с быстрым развитием символической активности. Так, Тоня, поглощенная желанием воспроизвести определенный сюжет, могла и проигнорировать отсутствие или недоступность привлекательной игрушки, заменив ее на предмет, сходный по аффективно-значимому для нее признаку (замещение).

Доминантное поведение другого ребенка Тоня приблизительно до 7 лет воспринимала как угрожающее, поэтому стремилась к тому, чтобы обезопасить свою игровую территорию: играла в наиболее удаленной от других детей части комнаты (5). Чужие игрушки и игровая территория не стимулировали у Тони тенденцию к захвату, однако она легко могла взять игрушку у другого ребенка, если она являлась элементом ее игрового стереотипа. Защитная агрессия появилась ближе к 8 годам, т. е. с сильной задержкой (6). В настоящее время признак «свое – чужое» начал играть все более заметную регулирующую роль в ее поведении.

Из многочисленных барьеров этого уровня для Тони наибольшую нагрузку представляет сложность задания, требующего учета и ориентировки в реальных условиях ситуации (в частности, соответствия образцу). Наиболее тяжело для нее выдерживать неуспех в учебных задачах (требующих быстрого переключения со старых стереотипов), а не в игре.

Действительно, Тоня спокойно переносит неудачные попытки воспроизведения образца в игре, рисует один и тот же образ несколько раз, пока не добьется нужного соответствия (см. рисунок 1 Тони).

Напротив, к неудачам в рамках учебной деятельности Тоня относится с большим нетерпением, рыдает, реагирует негативно на задания, в которых чувствует себя неуверенно. Однако и здесь для Тони возможно несколько вариантов поведения. После 8 лет она все чаще пробует выполнять не получившееся действие снова и снова, хотя при этом плачет и сердится – тенденция к аффективному взрыву (7) или регрессу (8), которая постепенно ослабляется, но все-таки не исчезает полностью. Здесь речь идет либо об усиливающейся борьбе между желаниями (бросить или продолжить), либо о том, что негативные аффективные реакции обеспечивают оптимальный уровень возбуждения для продолжения деятельности.

Вспышки негативизма становятся все более ритуализированными (формальными), короткими, и Тоня находит в себе силы для того, чтобы спустя несколько минут после вспышки самостоятельно вернуться к выполнению задания.

Например, когда в 8 лет 2 месяца психолог задает ей вопрос, требующий понимания причинно-следственной связи событий («Почему утенок плачет?»), Тоня сердится, убегает, кричит: «Не знаю, не понимаю, не хочу, не буду!». Затем на короткое время она возвращается к старому, давно освоенному игровому стереотипу. Успокоившись таким образом, она выслушивает объяснение взрослого и повторяет его.

Стремление к самостоятельности стало возникать, начиная с 7 лет (однажды убежала в магазин за конфетами; в другой раз, в 8 лет 10 месяцев, вынесла мусор на улицу). Это поведение не является признаком стремления к риску, а может быть расценено как проявление запоздалого кризиса «я сама» у девочки, которая большую часть дошкольного детства воспитывалась в условиях симбиотической связи с матерью (9).

Сам факт столь грубой задержки данного новообразования может рассматриваться как симптом, указывающий на первичную глубокую недостаточность механизмов уровня аффективной экспансии, которые только в последние два года стали развиваться благодаря изменениям в характере связи с матерью и подвижкам в символической активности.

Таким образом, на уровне аффективной экспансии у Тони отмечается 9 симптомов. В 7 лет тяжелыми симптомами были сильнейшие негативные и регрессивные реакции на неудачи в учебной деятельности, а также грубая задержка в формировании регуляторной роли признака «свой – чужой». В дальнейшем практически все симптомы стали неустойчивыми, так как сталкиваются с более зрелыми формами проявления активности девочки в условиях разного рода барьеров.

Четвертый уровень – уровень эмоциональной коммуникации

Нарушения на этом уровне выражены почти так же сильно, как на втором уровне. Между нарушениями на этих уровнях есть пересечения, поскольку некоторые самые элементарные формы эмоциональной коммуникации и привязанности, например, такие, как симбиотические и паразитические формы отношений, представляют собой аффективные стереотипы. Именно они являются точками фиксации, препятствующими развитию более зрелых форм эмоционального контакта у Тони.