Текст книги "Диагностика эмоциональных нарушений у детей"

До 6,5–7 лет у Тони преобладали грубые формы недоразвития эмоциональной коммуникации и поведения привязанности с элементами искажения (сочетание пассивного избегания и симбиоза). После 7 лет произошел прорыв в развитии поведения привязанности, которому предшествовал длительный этап проживания разных аспектов привязанности исключительно в игре и рисунке, без переноса в реальное поведение. Эту асинхронию можно рассматривать как яркое проявление искажения эмоционального развития.

1. Первичными следует считать нарушения самых базальных механизмов эмоционального контакта, которые в норме обеспечивают активность ребенка в контакте. Речь идет о значительном искажении механизмов подачи и считывания эмоциональных сигналов.

На протяжении первых 7 лет жизни из всех эмоциональных сигналов Тони достаточно ясными были только сигналы боли и неудовольствия, часто преувеличенные (1). Тоня издавала эти сигналы при вторжении или угрозе вторжения в ее личное пространство. Образно говоря, Тоня подавала сигналы SOS, как только реальность напоминала о себе. Жить в реальном мире для Тони означало испытывать боль. Кроме того, таким образом Тоня стимулировала и заботу матери.

После 7 лет Тоня начала ясно выражать состояние восхищения, эстетического удовольствия от восприятия красивых предметов. Мимика, жестикуляция и вокализация, выражавшие удовольствие, в точности копировали соответствующие сигналы матери. Это поведение было целостным и очень устойчивым, неизменным по форме и силе.

Живые эмоциональные сигналы, с помощью которых Тоня выражала свое удовольствие от общения с людьми, появились в том же возрасте. Однако они устанавливались с большим трудом. Например, когда у Тони впервые возникла реакция приветствия (в больнице она стала радоваться приходу психолога), то ее улыбка была «расщепленной»: одна часть лица «улыбалась», а вторая оставалась амимичной (2). Возможно, в таком расщеплении выражалось сомнение Тони, возьмет ли психолог ее на занятия. Через некоторое время, когда Тоня научилась ждать, улыбка стала полной, однако неустойчивой. Реакция приветствия могла быть избыточной, а могла отсутствовать.

В начале занятий у девочки отсутствовали «позы готовности» для считывания сигналов другого человека: она поворачивалась к нему спиной, пользовалась боковым зрением преимущественно для отслеживания его приближения к ней (3).

В возрасте около 8 лет Тоня спонтанно начала обучаться подаче правильных сигналов со значительной задержкой (4). Она делала это путем полного копирования эмоционально-выразительных движений человека, с которым общалась в данный момент. Чем более аффективно насыщенными были выражения, являвшиеся для нее образцом, тем легче ей удавалось копирование. Таким образом, комплексы эмоциональных реакций появились у Тони раньше, чем возможность использовать для общения отдельные каналы (тактильный, голосовой, глазной).

Комплексы эмоциональных выражений часто казались поверхностными из-за выпадения глазного контакта (5). Так, даже выражение сильного гнева не могло быть воспринято всерьез человеком, на которого сердилась Тоня, поскольку основного компонента этого комплекса – прямого угрожающего взгляда в глаза – не было. Можно сказать, что какое бы выражение, кроме боли и неудовольствия от столкновения с реальностью, Тоня ни пыталась показать, она оставалась внутренне отрешенной.

Глазной контакт первоначально возникал только с дальнего расстояния (специально забиралась на верхнюю ступеньку лестницы), в ситуации, когда он был полностью изолирован от других видов контакта.

Глазной контакт не использовался Тоней для проекции агрессии на другого человека (6). Можно предположить, что избегание глазного контакта у Тони диктовалось прежде всего ее потребностью уйти из-под влияния другого человека, а не страхом агрессии с его стороны, как это было у Анны. В пользу такого предположения свидетельствует тот факт, что Тоня никогда не вела себя агрессивно по отношению к глазам кукол или мягких игрушек, не боялась рисовать глаза у ее любимых персонажей мультфильмов.

Глазной контакт в ситуации непредсказуемого свободного общения оставался очень неустойчивым на момент последней оценки. В более структурированных ситуациях глазной контакт значительно улучшается: например, в моменты простой диалогической игры («коза рогатая», игра в мяч).

Тактильный контакт нарушен более неравномерно, чем глазной контакт (есть сохранные формы), но в целом представляет большую нагрузку для девочки (7). До 7 лет Тоня позволяла дотрагиваться до себя только в таких ситуациях, когда тактильный контакт был включен в какую-то другую активность. Это были моменты отхода ко сну, мытья, переодевания. Тактильный контакт в ситуации, когда он не являлся необходимым, воспринимался Тоней очень болезненно.

Тактильный контакт развивался очень медленно. Сначала возникли его игровые формы, а чуть позже – собственно коммуникативные. Девочка прыгала с высоты на руки психологу, причем момент безопасности тактильного контакта здесь был усилен за счет контраста между состоянием опасности во время прыжка (девочка прыгала с верхней ступеньки шведской стенки) и безопасности в момент приземления (8). Только после 7 лет Тоня стала проявлять интерес к игровым формам тактильного контакта, в которых имитируется нападение на ребенка («коза рогатая»). Поскольку именно в этом возрасте Тоня стала проявлять разумную защитную агрессию, которой избегала раньше, то можно предположить, что способность к игровым формам тактильного контакта была тесно связана с увеличивающейся устойчивостью к агрессии.

В 7 лет 2 месяца Тоня впервые радостно обняла мать при встрече с ней (когда та забирала девочку в отпуск на выходные). Тоня, почувствовав успокаивающую силу прикосновений, могла проводить по сорок минут в объятиях воспитательницы, наслаждаясь ощущением безопасности.

Хотя с точки зрения активности девочки и эффективности передачи эмоционального выражения голосовой контакт был наиболее сохранным из всех видов контакта, и здесь отмечались выраженные нарушения. Преобладали элементы недоразвития: экспрессивная вокализация явно доминировала над коммуникативной, интонация полностью подавляла объективный смысл высказывания (9): Тоня часто заменяла словесные фразы на чисто интонационные рулады. В то же время отмечались и признаки искажения: большую часть времени Тоня говорила не своим голосом, а в точности копировала голос любимого персонажа из мультфильма, искажала структуру слова до неузнаваемости, произвольно заменяя, убирая и прибавляя слоги (10). Изредка Тоня имитировала голос матери. Поскольку истинный голос Тони был довольно низким, можно предположить, что Тоня пугалась своего собственного голоса, «отщепляла» его от себя, как и любой другой агрессивный элемент.

2. Для компенсации бедности и неясности собственных эмоциональных выражений Тоня пользовалась внешними средствами. В 6–7 лет она непроизвольно проигрывала эпизоды из мультфильмов, в которых персонажи испытывали эмоциональное состояние, сходное с тем, которое она испытывала в данный момент (т. е. могла выбрать правильный эпизод) (11). По мере развития способности к свободному фантазированию Тоня могла довольно точно изобразить какую-либо эмоцию, представив себя в виде животного (собирательный образ), причем делала это произвольно (стараясь показать беспомощность, называла себя маленьким цыпленком, а маму – курицей).

Таким образом, Тоня воспроизводила целые «готовые» комплексы эмоциональных состояний, так как не могла вычленить их ключевые признаки и произвольно их комбинировать и трансформировать.

По-видимому, у Тони отмечалось искажение аффективного заражения и подражания.

При значительном дефиците способности к непосредственному заражению эмоциями от других людей (12), в 7–8 лет Тоня могла отсрочено подражать отдельным нюансам эмоционально-выразительного поведения любимых ею людей или персонажей, главным образом, их интонации, смеху, плачу (13). Однако создаваемый ею образ был неполным, контурным, так как копируемые внешние признаки не были подкреплены глубиной аффекта. Подражание взрослому было либо непроизвольным и полным (поза, голос, мимика), либо, если оно было произвольным (подражание по образцу), прерывалось негативной реакцией[77]77
  Интересно, что именно в этот период Тоня увлекалась вырезыванием фигурок животных, которые напоминали ей рисованные мультипликационные образы, и явно предпочитала эти плоские картинки мягким игрушкам (т. е. замещающие объекты были упрощенными).


[Закрыть].

3. Развитие символизации эмоциональных состояний опережало и стимулировало не только развитие эмоционально-выразительного поведения, но и поведения привязанности. В свою очередь, базальная недостаточность эмоционально-выразительного поведения и фиксация на самых ранних стадиях развития привязанности искажали развитие символической активности.

Несмотря на бедность поведенческого репертуара привязанности между матерью и Тоней, выявленную в результате применения этологического наблюдения (Waters еt аl., 1995), качество привязанности между ними было скорее безопасным, чем небезопасным.

Мать, обладая опытом воспитания двух старших детей, чутко воспринимала особенности развития Тони, включая как ее болезненные проявления, так и художественную одаренность. Линия поведения по отношению к дочери была следующей. С одной стороны, мама стремилась создать условия творческой свободы и поощряла художественные увлечения Тони; с другой стороны, она должна была ограничивать ее вмешательство в жизнь старших детей. Поэтому мать на протяжении нескольких лет сохранила особую чувствительность к сигналам, свидетельствующим о дискомфорте Тони, и в домашних условиях тщательно избегала ситуаций, которые могли бы усилить его.

Признавая в то же время необходимость социализации девочки, мама переложила решение этой задачи на специалистов. Напомним, что в возрасте от 5,5 до 8 лет 2 месяцев девочка периодически находилась в психиатрической больнице.

Явные трудности социализации девочки, обнаружившиеся на первых порах в больничных условиях, во многом определялись ожиданием Тони, что окружающие смогут понимать ее так же легко, магическим путем, как это делала мать. Можно думать, что между Тоней и мамой действительно намного дольше обычного сохранилась тесная психофизиологическая связь, которая наблюдается у новорожденных до того момента, как они выработают первые собственные механизмы эмоциональной регуляции.

Мама Тони воспринимала и верно интерпретировала очень тонкие сигналы девочки, которые обычно ускользают от внимания внешних наблюдателей. Например, она точно переводила так называемую аутистическую речь дочери. Эта речь представляла собой фразы, произнесенные крайне небрежно, смазано, однако Тоня, представляя мир идеальным в своих фантазиях, полагала, что ее послания ясны. На первых занятиях Тоня выражала удивление по поводу непонимания ее высказываний психологом, правильное произношение требовало от нее больших усилий, однако в условиях вынужденной активности она смогла говорить четко.

Мать Тони проявляла мудрость в понимании психологического смысла избегания, которое девочка демонстрировала в конфликтных ситуациях. Например, когда мама пришла на занятие с психологом в больнице, Тоня как будто не узнала ее, продолжая играть. Это не значило, что Тоня действительно не узнала мать, а свидетельствовало о том, что Тоня была обижена на нее за отлучение от идеальных домашних условий, и отделяла от себя этот неприятный опыт, о котором напоминал приход матери, погружаясь в свою игру.

Следует отметить, что прорыв в развитии поведения привязанности (как альтернативы первичной, плохо оформленной в поведении, психофизиологической связи между матерью и младенцем) произошел уже спустя три месяца после госпитализации. Существенным фактором, способствовавшим развитию репертуара поведения привязанности, явилось возвращение отца из длительной зарубежной командировки, который, с одной стороны, предъявлял к девочке больше требований, чем мать, а с другой – разделял интересы Тони (компьютерная графика).

К 7 годам у Тони появилась нормальная реакция приветствия, свидетельствующая о признании ею факта отделения от матери, который она прежде отрицала и замещала компенсаторными фантазиями. Однако еще в течение нескольких месяцев эта реакция была неустойчивой. Тоня приветствовала мать только в том случае, если знала, что та немедленно возьмет ее домой. Если же мать только навещала девочку, то Тоня «экономила» эмоции до лучших времен.

Тоня стала больше подражать матери, имитируя ее интонации, старалась разделить ее интересы (например, интерес к косметике) (норма – второй год жизни). В 7 лет девочка стала поддерживать диалог с матерью (тогда же она начала использовать в речи слово «да», что означало готовность к кооперации), хотя все-таки в диалоге с посторонними людьми, например, с психологом, она была активнее.

В 7,5 лет Тоня стала способной реагировать тоской и элементами депрессии на разлуку с близкими людьми в условиях госпитализации. Компенсаторные фантазии, помогающие девочке пережить разлуку, усложнились: теперь это были не только зарисовки из беззаботной жизни героев мультфильмов, но и сюжеты преодоления трудностей (прежде всего, разлуки) с помощью терпения или заменяющего мать человека.

Первые единичные случаи проявления сочувствия к близким людям были отмечены только в 8,5 лет. Тоня убежала домой от сестры, с которой они пошли в магазин, не предупредив ее. На вопрос встревоженных родителей, где сестра, Тоня горько расплакалась (ей было жалко оставленную сестру).

Таким образом, несмотря на грубейшую задержку появления развернутой реакции на разлуку (в норме протест против разлуки появляется в 5–6 месяцев) и, казалось бы, пропуск всех сензитивных периодов для развития других поведенческих форм привязанности, эти формы после 7 лет развивались очень быстро. При этом в целом сохранялся правильный порядок возникновения новообразований, но временные интервалы между ними были изменены.

Можно предположить, что привязанность, которая существовала большую часть дошкольного детства в латентном, свернутом состоянии, начала разворачиваться только в условиях вынужденной самостоятельности и активности девочки.

На латентное существование безопасной привязанности указывает тот факт, что девочка задолго до появления устойчивых поведенческих форм привязанности могла тепло относиться к игрушкам и заботиться о них.

Тот факт, что Тоня на протяжении нескольких лет впитывала заботу и любовь, получая их от матери, однако накапливаемое тепло направляла на игрушки, не пытаясь дать обратную связь матери, является еще одним признаком ядерного искажения эмоционального развития девочки.

Благоприятным фактором для прогноза является постепенное сглаживание явлений искажения и гармонизация отношений привязанности с близкими людьми, отмечаемая у Тони в последнее время.

4. Нарушения социального поведения в коллективе детей. С раннего детства для Тони характерен высоко избирательный контакт с детьми (1). Такой контакт был возможен только в полностью безопасных условиях, при полной предсказуемости действий партнера. На протяжении многих лет таким надежным партнером Тони является ее старшая сестра (разница в возрасте – 1,5 года). Привязанность к сестре у Тони по своей силе и безопасности конкурирует с привязанностью к матери. По крайней мере, ряд важнейших новообразований привязанности (реакция приветствия, печаль при разлуке с сестрой, идентификация с ней) проявились раньше и были более устойчивыми в отношениях с сестрой, чем с матерью.

Приблизительно до 8 лет игра сестер была параллельной (2). Тоня контролировала поведение сестры (3), требуя от нее своевременной подачи материалов, необходимых для игры, заставляя ее рисовать по своему образу, который, в свою очередь, был позаимствован девочкой из мультфильма. Затем игра сестер стала равноправной, совместной, творческой, поэтому в настоящее время старшая сестра получает все большее удовольствие от этого взаимодействия. (Суть игры заключается в том, что девочки мастерят из разных материалов игрушки и сочиняют истории.)

Пребывание в коллективе детей большую часть дошкольного детства Тони представляло для нее тяжелое испытание. До 8 лет Тоня занимала изолированное положение в группе детей (4). Напряжение было настолько сильным, что разрушало все формы символической активности девочки: Тоня не могла ни играть, ни рисовать. Заглушить резко усиливающуюся в окружении детей тревогу Тоня могла только с помощью непрерывного движения (бегала кругами по комнате) или, напротив, застывания (сидела неподвижно, глядя в одну точку). Можно сказать, что девочка прибегала к самым примитивным формам защиты, пытаясь сделаться либо неуловимой, либо незаметной (5).

Постепенно Тоня стала живее реагировать на то, что происходило в коллективе детей. Причем этот поворот «лицом к детям» произошел после того, как Тоня пережила опыт эстетического удовольствия, восхищения, связанного с детьми. Если Тоня замечала элементы красоты в ребенке, в том, что он делает, в том, как он говорит, то это чувство практически «убивало» страх. Например, она зачарованно слушала, как поют дети на музыкальном занятии, и спустя некоторое время стала им подражать.

В этом отношении Тоня сильно отличалась от Анны, у которой красота любых объектов, хотя бы немного отделенных от нее самой, вызывала усиление зависти и стремление уничтожить ее.

По-видимому, эта способность восхищаться хорошими (в представлении Тони – красивыми) чертами других людей, а также компенсаторные фантазии, в которых девочка выражала только светлые стороны своего эмоционального опыта, не давали развиться проявлениям ревности. Даже в условиях повторяющихся госпитализаций Тоня проигрывала только самые теплые сцены отношений между ней, сестрой и братом, хотя обычно в условиях отделения от семьи у детей усиливается ревность к оставшимся дома детям.

Даже защитная агрессия была неустойчивой и незлобной. Кроме того, Тоня учитывала возраст нападавшего ребенка: она проявляла терпение, если по отношению к ней агрессивно вел себя младший ребенок. Так, у Тони были длинные волосы, завязанные в хвост, и маленькие дети, окружавшие ее в больнице, нередко тянули ее за волосы. Тоня игнорировала эти довольно неприятные прикосновения детей, как будто ее повышенная чувствительность к тактильному контакту на время пропадала, хотя в то же самое время она не позволяла воспитателям дотрагиваться до своих волос.

Анна, напротив, не могла терпеть маленьких детей и стремилась лишить их самого ценного из того, чем, на ее взгляд, они обладали (отнять бутылочку, соску, вытолкнуть из коляски).

Тоня тщательно избегала зависти и ревности, поскольку ей было что терять. Внутренний мир Тони, по крайней мере на возрастном этапе от 4 до 7–8 лет, был более богатым и уравновешенным, чем ее поведенческий репертуар.

Для поддержания ощущения внутренней гармонии Тоня старалась сохранить красивые образы (которые представляли собой слепки кусочков чужого совершенства) внутри себя.

Таким образом, у Тони отмечаются значительные нарушения подачи и считывания эмоциональных сигналов (11 симптомов). Большинство из этих симптомов в 8 лет 10 месяцев носит неустойчивый характер.

Нарушения механизмов эмоционального заражения, подражания и разделения опыта со взрослым (2 симптома) у Тони были особенно сильно выражены до 8 лет. В дальнейшем достаточно быстро стали появляться здоровые формы поведения, альтернативные прежним искаженным. Уменьшается негативизм, возникают первые намеки на эмпатию, подражание приобретает более адекватный, своевременный характер (включено в учебную деятельность).

Признаки грубой задержки и искажения (конфликт между избеганием и симбиозом в реальном поведении, с одной стороны и любовью и заботой в рамках символической активности – с другой) в отношениях привязанности постепенно уменьшаются.

У Тони до 8 лет были сильно выражены 5 симптомов нарушения социального поведения в группе детей. Четыре симптома (связанные с недостаточностью поведения самоутверждения, защитной агрессии, борьбы за более высокий статус в коллективе) остаются актуальными до сих пор, но их вес в плане давления на развитие девочки незначителен. Самым важным достижением следует считать то, что девочка перестала реагировать глубоким регрессом и разрушением символических форм активности на присутствие других детей.

Общая траектория развития четвертого уровня такова. На этапе от рождения до 4 лет на первый план выступала грубейшая задержка развития механизмов эмоциональной коммуникации; на следующем этапе – от 4 до 8 лет – усиливались элементы искажения; после 8 лет происходит постепенная гармонизация этого уровня эмоциональной регуляции.

Важнейшей особенностью развития форм эмоциональной коммуникации и привязанности явилось то, что сначала они находились в латентном состоянии и проявлялись исключительно в рамках символической активности (игры, рисунка) и лишь позже стали частью поведенческого репертуара девочки. Символическая активность представляла собой безопасную нишу, отделенную от неприятностей реальной жизни.

Пятый уровень – уровень символической регуляции эмоций

Для этого уровня характерна наиболее своеобразная динамика развития.

До четырехлетнего возраста символические формы активности практически отсутствовали. Психическая активность регулировалась наиболее примитивными механизмами всех четырех нижележащих уровней, обеспечивающими наиболее экономные формы активности. Как было показано выше, «протопатическая» психофизиологическая связь, длительно существовавшая между Тоней и матерью (четвертый уровень), подавляла развитие более сложных форм эмоциональной регуляции. Тоня использовала лишь самые примитивные формы эмоциональной регуляции: простые (не вычурные) формы аутостимуляции (второй уровень) и самую простую форму экспансии, которая ограничивалась покорением окружающего домашнего пространства – лазанием по мебели (третий уровень). Сигналы, поступающие от других людей, воспринимались Тоней как избыточные и угрожающие (по контрасту с более стабильными и предсказуемыми сигналами матери) и вызывали у нее стойкое избегание (первый уровень).

В 4 года, когда появились первые признаки ослабления инфантильной связи с матерью (девочка овладела самыми элементарными навыками самообслуживания), прорвались символические формы активности. С этого времени уровень символической регуляции эмоций стал лидирующим, задающим тон всему развитию.

Развитие символических форм сохранения и переработки опыта опережало накопление поведенческих стереотипов и подтягивало развитие нижележащих уровней. Символическая активность представляла зону латентной поведенческой активности девочки. Это значит, что такие формы поведения, как агрессия, базальные навыки коммуникации (приветствие, прощание, просьба, благодарность, общение), основные новообразования привязанности Тоня осваивала сначала в символической форме (воспроизводя в игре и рисунке соответствующие эпизоды из мультфильмов) и лишь после их окончательного закрепления начинала использовать в реальном общении.

Символический уровень после 4 лет развивался быстрее других, поскольку Тоня строила свой внутренний мир прежде всего как безопасный, избирательно сохраняя приятный опыт. Болезненные впечатления, возникавшие из-за нарушений работы нижележащих уровней, не закреплялись в символической форме, а оставались в виде чисто поведенческих стереотипов.

Таблица 2

Соотношение негативных и положительных влияний на развитие символического уровня регуляции эмоций со стороны нижележащих уровней

Далее мы подробнее разберем динамику патологических симптомов на пятом уровне с точки зрения вытеснения их более прогрессивными формами символизации.

Мы рассмотрим три основные линии развития механизмов этого уровня.

1. Линия развития личностной идентификации (от зверушки к девочке).

2. Линия отделения от матери и развития представления о себе как о члене семьи.

3. Линия усиления аффективной насыщенности, сложности и динамики образов (в игре, речи, рисунке), используемых для регуляции эмоций (от пустых контуров и изолированных внешних деталей к сложным, разноцветным, полным образам).

Линия развития личностной идентификации. Безусловно, благоприятным фактором явилось более раннее развитие способности обобщать и дифференцировать приятный опыт по сравнению с неприятным, т. е. ядро символической активности имело знак «плюс». Тоня с четырехлетнего возраста фиксировалась на воспроизведении аффективных комплексов, в которых все образы были безопасными, красивыми, а их действия предсказуемыми. Эти комплексы отражали состояние идеальной связи с матерью, свободной от любых агрессивных элементов.

Негативный опыт был очень слабо дифференцирован и практически не был представлен в воображении. Это связано с тем, что во время столкновения с внешним требованием или ограничением Тоня «распадалась» на кусочки: кричала, падала на пол, закрывала глаза и замирала. Негативный опыт был настолько сильным и разрушительным, что понимание его было невозможным.

Таким образом, отщепление разрушительных аспектов опыта определяло диспропорцию в развитии уровня символической регуляции эмоций, предрасполагало девочку к уходу в фантазии.

Первичная идентификация Тони была множественной.

Во-первых, это были многочисленные герои ее любимых мультфильмов и компьютерных игр. Тоня вживалась то в одну, то в другую роль, рисовала одного героя за другим, меняла голоса и интонации, преображаясь и внешне. Весь ее облик во время таких игр-фантазий становился по-детски живым и гармоничным.

В окружении же людей Тоня теряла эту идентификацию: она либо замирала, либо непрерывно двигалась, при этом выражение ее лица могло искажаться сменяющими друг друга гримасами (мимика страдания, улыбка, оскал чередовались без всяких промежуточных выражений), либо оставалось полностью отрешенным и пустым. Из-за слабости внутренней идентификации в первые недели пребывания в больнице Тоня вынуждена была носить с собой игрушку или картонное контурное изображение какого-либо зверька (петушка, рыбку) к очень волновалась, если случайно его теряла.

Несмотря на положительное содержание этих нарисованных образов (зайчик, ласточка, Мишутка), они были неустойчивыми, частичными, плоскими. Графическая правильность образа[78]78
  В 6,5–7 лет Тоня была увлечена вырезыванием, выщипыванием, контурным изображением любимых игрушек.


[Закрыть] или точное воспроизведение интонации героя сочетались с их аффективной недостаточностью. По эмоциональному наполнению все образы были похожи, как близнецы, передавали состояние наивного восторга, восхищения чем-то красивым, полной беззаботности.

Во-вторых, в более безопасных условиях Тоня могла отождествлять себя с мягкими игрушками. Например, она клала кошечку рядом с тигром и, глядя на них с умилением, восклицала: «Мама и сыночек!». Только к 8 годам этот вариант идентификации стал более устойчивым.

В-третьих, существовала частичная идентификация с матерью (с ее голосом, манерой восхищаться и утешать). Эта идентификация сохранялась и в 8,5 лет, когда Тоня, столкнувшись с неудачей, утешала себя, цитируя слова и интонации матери, обращаясь к себе от ее имени.

В-четвертых, Тоня иногда идентифицировала себя с детенышами животных (котенком, рыбкой, цыпленком). Эта идентификация не являлась признаком искажения, а была следствием очень конкретного аффективного мышления. Тоня называла себя теми ласковыми словами, которыми обращалась к ней мать. Этот вариант идентификации также сохранился на момент последнего обследования.

В-пятых, Тоня с 7 лет 8 месяцев начала изображать себя в виде девочки, при этом она всегда была озабочена точным воспроизведением внешних деталей, без которых как будто утрачивала часть себя (сердечко на платье и пр.) (см. рисунок 8 Тони).

В целом, характер образов, используемых Тоней, проще, светлее, они лишены того внутреннего конфликта и неустойчивости положительного содержания, которые отличали образы, выбираемые для идентификации Анной (сравните рисунки Тони и Анны).

Что касается «проходных» образов в игре, не являющихся объектами идентификации, и тем более неприятных пугающих персонажей, то к их воспроизведению Тоня относилась очень небрежно. Она не только не пыталась передать внешнее соответствие, а создавала далекий от оригинала образ по одному – двум аффективно нейтральным признакам (например, для образа Жабы из сказки Андерсена «Дюймовочка» Тоня выбрала зеленую кастрюльку). Если Анна не могла удержаться от соблазна исследовать агрессивные образы, то Тоня делала их несущественными.

Линия отделения от матери и развития представления о себе как о члене семьи. До 6,5 лет у Тони преобладала аутистическая речь, которую хорошо понимали мама и сестра. Она представляла собой свернутые цитируемые диалоги между малышом и идеальной (абсолютно доброй, всегда доступной, вечно красивой) матерью. Тоня называла «глупостями» любую историю или книжку с картинками, в которых отсутствовала идеальная связь между ребенком и матерью.

Коммуникативная речь, появившаяся после 4 лет, нужна была Тоне прежде всего для управления другими членами семьи и выражения протеста против вмешательства в ее игру посторонних людей (воспитателя, другого ребенка). Агрессивные импульсы, которые были отщеплены во время аутистической игры, прорывались в ситуациях реального контакта, который Тоня, как правило, в самом его начале, грубо прерывала криками: «Тошнит! Съела! Спасите! Помогите!». Слова в данном случае не играли регулирующей роли, являясь лишь частью аффективного поведения и не могли предотвратить необратимо следующего за выкриками состояния дезинтеграции («мнимой смерти»). Очевидно, что эти крики были выражением страха, связанного с проекцией ее собственной оральной агрессии на других людей. Оральная агрессия была связана с состоянием эмоционального голода, которое возникало в любой ситуации угрозы лишения ее сладких фантазий.

Отделение от матери происходит очень медленно, до сих пор нельзя считать, что образ матери у Тони цельный, так как девочка принимает от матери заботу, утешение, но игнорирует ее требования.

В 7 лет 10 месяцев Тоня стала изображать себя как члена семьи, в окружении близких людей (см. рисунки 8–9 Тони). До этого времени Тоня изображала семью животных (см. рисунки 4–5 Тони). Однако восприятие привязанности между ней и матерью как отношений кормления оставалось доминирующим (см. рисунки 6–7 Тони). Тоня изображала, как мать кормит ее любимыми лакомствами. С 7 лет стала усиливаться идентификация с другими членами семьи, которая помогала психологическому отделению Тони от матери. Эта идентификация имела более зрелый характер, так как в ее основе лежали общие интересы (игровые, учебные, творческие).