Текст книги "Сказки летучего мыша"

Здесь же, в дальнем углу подвала, висела – вниз головой, вцепившись в неровность свода – летучая мышь. Если, конечно, бывают летучие мыши ростом с шестилетнего ребенка, обладающие богатой мимикой морды и даром человеческой речи… Не бывают! – решил Кравцов. И вынес вердикт:

– Опять кошмарный сон… Ты всего лишь мое сновидение, дружок…

Так и есть, судя по всему. Сам не заметил, как под шум дождя разморило.

– Ну конечно! – обрадовалось сновидение. – А ты что подумал? Что я Леонардо ди Каприо? Вишу тут и жду, когда Стивен Спилберг предложит мне новую роль в фильме про графа Дракулу?

И Мыш издал длинную переливчатую трель – не иначе как рассмеялся. Кравцову показалось, что ползшее по хребту холодное лезвие вонзилось глубоко-глубоко.

Летучий Мыш переступил лапами, вцепившись в свод поудобнее. При этом широко взмахнул крыльями – пламя факела заколебалось. Кравцов увидел, как на лапе Мыша что-то золотисто блеснуло – кольцо? Какое-то другое украшение? Он поднес факел поближе…

– Убери-и-и-и! – разгневанно просвистел Мыш. Вонзившееся в хребет писателя лезвие провернулось резко и больно. – Что за эсэсовские методы? Пришел в гости – так не слепи глаза хозяину! Хуже Кранке, честное слово, – того тоже в приличные дома пускать было нельзя.

Кравцов отодвинул факел, так и не разглядев странное украшение. Даже во сне не стоит хамить собеседнику. Но попросил:

– В таком случае ты не мог бы разговаривать более приемлемым для человеческого уха голосом? Глушить гостей ультразвуком тоже не слишком-то учтиво.

Мыш ответил после паузы в две-три секунды, ответил глубоким звучным баритоном:

– Простите великодушно, милостивый государь. Я могу лишь догадываться о смысле упомянутого вами термина, но постараюсь впредь воздерживаться от звуков, которыми привык изъясняться наш рукокрылый друг.

Так… Похоже, собеседник у Кравцова сменился. В сновидениях и не такое бывает. И господин писатель тоже отошел от фамильярного тона начала беседы:

– Насколько я понимаю, вы – не Летучий Мыш?

– Штабс-ротмистр Отдельного корпуса жандармов Дибич, к вашим услугам. Хотя и Летучий Мыш – тоже я. Отчасти.

– И много у Мыша таких… составляющих? – Беседа с собственным сновидением стала увлекать Кравцова.

– Предостаточно, родственничек, предостаточно! – запищал вновь Мыш. – Каждый раз одно и тоже: приходит кто-то новый, любопытствует: что же за странные вещи тут творятся? – и присоединяется к нашей милой компании. Один, правда, ускользнул – как лиса, оставившая лапу в капкане. Вернее, две задних лапы.

И Летучий Мышь выдал свой фирменный свист-смех. Кравцов решил не обращать внимания на неприятные ощущения… Родственничек? Значит, «Царь»-Кравцов тоже здесь… А гэбэшная лиса Архивариус уцелел-таки, лишившись обеих ног…

– И что же ты – или вы все – хотите от меня? Чтобы я присоединился к «милой компании»?

Ответил Дибич:

– Лично я, милостивый государь, хочу простой и естественной для любого человека вещи.

– Какой?

– Умереть.

14

Тварь протиснула свою тушу сквозь распахнутую дверь мертвецкой – вытянувшись, ужавшись по ширине почти вчетверо. Поползла по коридорчику в холл, предназначенный для безутешных родственников, ожидающих выноса тела. Ползла тяжело, теряя куски отваливающейся плоти. Черная кровь продолжала сочиться из ран.

Не живое и не мертвое создание подошло вплотную к пределу своего существования. Топорик Коляна Прохорова сыграл в этом малую роль. Просто тварь не была предназначена обитать на открытом воздухе. Защитная слизистая оболочка мало помогала детищу глубин и подземелий. Питающая силами невидимая пуповина, соединявшая монстра со Спасовкой, удлинилась, истончилась – и не могла поддержать кваэижизнь огромной туши. Позаимствованная у живых и у мертвецов энергия иссякала. Тварь издыхала – если все же признать ее живой. Или была близка к тому, чтобы прекратить двигаться – если считать ее мертвой.

Двери, ведущие на улицу, существо открыть не смогло. Его знаний и умений вполне хватало, чтобы повернуть дверную ручку – не хватило сил. Щупальце выдвинулось коротеньким, атрофированным отростком и обвисло – бессильное, сморщенное.

Тогда тварь отползла назад – словно отходящий для разбега человек. И, набрав из последних сил скорость, обрушилась на дверь всей массой. Прочное дерево поддалось после третьей попытки.

…Дождь на улице ослабел. Но светлее не стало – воздух заполняла водяная взвесь, а низко ползущие свинцовые тучи перекрывали путь последним лучам заходящего солнца. «Газель» катила по Больничной улице. Пожилой водитель ехал осторожно – фары помогали слабо. Огибал самые огромные лужи – благо другие участники дорожного движения напрочь отсутствовали. Под колеса метнулся темный, плохо различимый силуэт. Тормоза завизжали… Поздно – машина содрогнулась от хорошо ощутимого удара.

Водитель распахнул дверцу, недоумевая: кого же он сбил? Для человека слишком низкий, для собаки слишком массивный… Поставить ногу на землю он не успел. Вернее, поставил – но отнюдь не на землю. На что-то мягкое, упруго раздавшееся. Взглянув вниз, водитель заорал. И орал всю оставшуюся жизнь. Секунд тридцать.

А еще через пару минут «Газель» вновь покатила по Больничной улице. Столь же медленно и осторожно. Лужи, правда, больше не объезжала.

15

– Ишь чё надумал, ваше благородие, – пробасил третий голос. – Помереть ему невтерпеж. Ты ее, смерть, заслужи есчё… Не слушай его, внучек. Делай, что должно.

«Царь»… – догадался Кравцов. Родственника поддержал Летучий Мыш, пропищав:

– Правильно! Ты, ротмистр, хоть знал, куда полез и зачем. А я?! Я-то за что? Всего-то залетел в неудачный момент в неудачное место – думал, посплю денек и дальше полечу… Ага. Третью сотню лет не то живу, не то сплю – и не жалуюсь.

Кравцов подавил улыбку, вызванную спорами между порождениями спящего мозга. Может, не стоит участвовать в этом фарсе? Взять да и проснуться?

Мыш, похоже, обладал даром телепатии. Потому что посоветовал:

– Так проснись, дело нехитрое. Вон, сунь руку в огонь, – и готово.

Господин писатель с сомнением посмотрел на факел. Очень уж тот убедительно пылал – потрескивал, слегка коптил, ронял капли горящей смолы. Совать руку в пламя, столь похожее на настоящее, не хотелось. Кравцов выбрал промежуточный вариант – подставил ладонь под упомянутую горящую каплю.

Боль обожгла – настоящая, без дураков, боль.

Летучий Мышь захихикал:

– Купился, купился! Не бойся, проснешься – болеть не будет! Ладно, давай решим так: я, то есть все мы, – часть тебя. Часть твоего сознания, или подсознания, или надсознания… Обзови как хочешь, я Юнгов с Фрейдами не читал. В общем, та часть твоей личности, которая уже во всем разобралась. Сложила мозаику из всех разрозненных фактов. И поверила в получившуюся картинку. Такой вариант устраивает?

– Вполне. Ну и что же ты хочешь от меня, часть моего сознания?

Ответил Дибич:

– Вам, милостивый государь, стоит делать то, что вы хорошо умеете. Пишите.

– Пиши, Ленька, пиши, – поддержал Кравцов-прадед.

– Но что писать? О чем? – не понял правнук.

В разговор вступил новый голос. На сей раз тенор. Несмотря на ровный тон, чувствовалась в нем привычка командовать. А еще иноземный акцент – спрятанный глубоко-глубоко.

– Все просто, сударь. Пишите о том, что видите.

– Закрой глаза – и увидишь, хи-и-и-и-и… – развеселился Летучий Мыш. – Я тебе сказочку расскажу, а ты ее и увидишь. И запишешь. И всё сбудется… Вот прямо сейчас и закрой.

Кравцов послушно опустил веки. И действительно увидел.

16

Юрка Зырин жил в Спасовке, а работал (вернее, служил) в Царском Селе, в железнодорожной милиции. Милиционером, естественно.

Понятное дело, никакого права останавливать катящие по трассе Гатчина-Павловск машины он не имел, для таких дел ДПС и ГИБДД существуют. Зато Юрка имел милицейскую форму и жезл, самолично выстроганный, раскрашенный черной и белой красками. Этого хватало, чтобы приносить Зырину небольшой приварок к зарплате. Впрочем, в своей неправомерной деятельности лжегаишник чересчур не усердствовал и разбогатеть на ней не мечтал – совершал редкие набеги на трассу в поисках денег на выпивку да на опохмелку.

Вот и сегодня он вооружился жезлом и терпеливо поджидал жертву на обочине неподалеку от своего дома – впереди выходной, поллитровка (самая дешевая, паленая) стараниями Юры и двух его приятелей моментом показала дно, а денег на продолжение банкета ни у кого из троицы не оказалось… Натянув форму, Зырин дождался, пока дождь ослабнет – и отправился на охоту.

Какую попало машину при таком рискованном промысле не остановишь. Но увидев «Газель»-фургон, Юра сразу понял: его клиент! Грузовичок катил медленно и несколько зигзагообразно. Наверняка шофер тоже принял слегка на грудь, не ожидая встретить на пустынной второстепенной трассе инспектора. Ну а коли рыльце в пушку, на отсутствие нагрудного знака внимания не обратит, и официальной квитанции требовать не станет. Отстегнет без разговоров стольник и будет безмерно рад, что не расстался с правами…

Зырин решительно шагнул на проезжую часть, преградив «Газели» дорогу. Повелительно взмахнул самодельным жезлом.

И через секунду испуганно отдернулся – бампер машины застыл в считанных миллиметрах от форменных милицейских брюк. Юра подумал, что принял водитель не чуть-чуть – а слегка побольше. И слупить с такого меньше двух сотен – непростительный грех. Но спустя секунду разглядел сидевшего за рулем человека и понял, что придется искать другую жертву.

– Здорово, Колян! – радостно поприветствовал хорошего знакомца, распахивая дверцу. – Тебя чё, с «голландки» на эту…

Он осекся. Вместо продолжения фразы из горла вылетел нечленораздельный звук. За рулем сидел не Колян Прохоров. Вернее, не совсем Колян. Не полностью. Верхняя часть туловища дружка, измазанная чем-то липким и лоснящимся, торчала из заполнившей салон мерзкой шевелящейся груды. Тягучая, медленная струйка слизи потекла из кабины к форменным милицейским ботинкам. Не совсем Колян молча смотрел на Юру мертвыми глазами, лицо застыло искаженной маской…

Зырин сделал шаг назад. Второй. Третий… Табельный ствол был в кобуре, и сейчас – именно сейчас – Юра мог легко добить издыхающую тварь парой выстрелов. Но о такой возможности он не подумал. Подумал другое: «Ну сука Анчутка… Что ж за …ня в ее водку намешана?!»

Дверца машины закрылась словно сама собой – руки Коляна от руля так и не оторвались. «Газель» тронулась с места и покатила дальше.

Дождь закапал гуще. Шагая к дому, Зырин твердил себе: «Надо завязывать, надо завязывать, надо завязывать…» С чем ему надо завязать – с незаконным дорожным промыслом или с потреблением водочных суррогатов – Юра не уточнял.

Через несколько минут «Газель» протаранила новенькую ограду озера-провала. Остановилась на берегу. Тварь, уменьшившаяся раза в четыре по сравнению со своими размерами в морге, выпала из кабины. Полежала, собираясь с силами – и потащилась к воде. Верхняя часть тела Коляна Прохорова осталась лежать в машине – сморщенная, скомканная, похожая на надунную куклу с выпущенным воздухом.

Вода раздалась беззвучно. Тварь опускалась всё глубже. И чувствовала, что там, в глубине, ее ждут…

17

Кравцов закрыл глаза – и действительно увидел … Причем не только и не просто увидел – спектр восприятия был полным. Присутствовали звуки, запахи, осязательные ощущения: тянуло вечерней прохладой, в кустах перекликались устраивающиеся на ночлег пичуги, копыта шлепали по земле… Остро пахнуло конским потом. Кравцов ощущал даже вкус – вкус табака во рту. Причем отнюдь не тот слабый привкус, какой бывает от выкуренной сигареты – но сильный и терпкий.

Жевательный табак… Кравцов не догадался – он знал. Непонятно откуда, но знал.

Конь шел мерной рысью. Рядом – чуть сзади – ударяли о землю копыта другой лошади и слышалось тяжелое, с присвистом, дыхание спутника. И, опять-таки непонятно откуда, но совершенно точно – Кравцов знал: рядом едет Ворон. Не тот, не его знакомый, не Георгий Владимирович… Но человек, первым в своем роду получивший это прозвище, ставшее затем фамилией.

Он попытался обернуться, проверить неведомо откуда пришедшее знание. Не удалось. Тело всадника Кравцову не подчинялось. Он мог смотреть чужими глазами – и не более того.

Сон, приснившийся во сне… А если открыть глаза и снова очутиться в подвале Летучего Мыша? Кравцов попытался проделать необходимые манипуляции со своими – настоящими своими – веками. Вновь неудача.

Понятно. Дверь кинотеатра заперта. Сеанс придется досидеть до конца.

Однако фильм оказался однообразным. Скучноватым. Взгляд всадника был устремлен вперед, скользил по освещенным закатным солнцем кустам и деревьям. Лишь один раз в поле зрения мельком попала рука, держащая поводья. Сверкнул перстень на безымянном пальце. И Кравцов успел разглядеть рукав из синего сукна с широченным малиновым обшлагом. Старинный мундир? Похоже, дело происходит давно… Задолго до экспедиции Дибича – во времена штабс-ротмистра и мундиры были иные, и мода жевать табак прошла: в основном курили да нюхали.

Кравцову было тревожно. Не нравилось присутствие Ворона за спиной. И он подумал: «Не стоило, пожалуй, оставлять Баглаевского… Его драгуны могли бы пригодиться…»

Мысль была чужая… Мысль человека, чьими глазами смотрел на мир Кравцов.

Всадники двигались пологим склоном речной долины, и Кравцов не сомневался: это Славянка. Более полноводная, и называется сейчас по-иному, – но именно она. Он попытался мысленно убрать из окружающего пейзажа густо разросшийся лес, и добавить линии электропередач, распаханные поля, заасфальтированные дороги… И понял: дело происходит примерно на половине пути от Пяйзелево к Спасовке… Вернее – где-то между местами будущего расположения этих деревень. Если скорость и направление движения не изменятся – вскоре покажется Попова гора. Наверняка она и есть цель экспедиции.

Скорость и направление движения не изменились. Однако Попову гору Кравцов не увидел. Вообще. Не было ее… Не было гигантского нароста, высящегося над речной долиной.

– Близко уж, барин, – просипел голос сзади. – Во-о-он тама… Надоть коняшек привязать – и сторожко, кусточками…

Всадник наконец-то повернулся к спутнику. Ну точно, Ворон! По крайней мере очень похож на изрядно помолодевшего Георгия Владимировича.

Моложавый Ворон показывал рукой в сторону не то небольшого леска, не то большой рощицы – деревья росли как раз на месте исчезнувшей Поповой горы, и доходили до невысокого речного обрыва.

А затем картинка начала мутнеть. Пошла рябью. Сон заканчивался… И в последние его мгновения Кравцов понял всё. Кто тот человек, чьим взглядом он заглянул в прошлое, и что он тут ищет, и какой его ждет страшный конец, и…

И Кравцов проснулся.

Яркое рассветное солнце безжалостно резануло по глазам. Он торопливо зажмурился, попытался вернуться обратно в сновидение – но тщетно… Кравцов лежал на койке в бригадирской – совершенно обнаженный, одеяло сброшено на пол… Так и есть, уснул невзначай. И увидел сон, ничего по большому счету не прояснивший…

«А чего ты ждал?» – спросил сам себя Кравцов. Ответов на все вопросы, поднесенных на тарелочке с голубой каемочкой? Будьте проще, господин писатель. Летучий Мыш – фикция, а светящуюся надпись со стрелой намалевали туристы-экстремалы баллончиком со светящейся краской.

Он поднялся, щелкнул клавишей компьютера, тот трудолюбиво загудел. Электричество, отключенное на время грозы, появилось. Так, накинуть что-нибудь на себя, – и за работу. Всё увиденное и услышанное стоит немедленно записать. Он взглянул на часы – и попросту не увидел стрелок. Внимание приковала цифра в крохотном окошечке. Дата. 17 июня. До дня, рокового для здешних мест, оставалось меньше суток.

Компьютер, загрузившись, тут же доложил: обнаружен автосохраненный файл. Вывести на экран?

Он медленно-медленно нажал «ДА». По экрану поплыли строки текстового файла. Кравцов прочитал два абзаца: рука его, манера – его… Но – ни малейших, пусть самых смутных, воспоминаний о создании текста. Писатель-сомнамбула, писатель-лунатик записал очередную сказочку Летучего Мыша…

…О злоключениях рядового Хосе Ибароса он читал быстро, жадно – особенно когда в тексте впервые мелькнула фамилия Ворона. Потом оторвался-таки от экрана – понял, что не на шутку озяб. И в самом деле, неплохо бы одеться.

Одежда валялась в углу – скомканная, насквозь мокрая, испачканная кирпичной крошкой. Вот даже как… Кравцов медленно повернул левую руку ладонью вверх. Там, куда попала капелька горящей смолы, белел пузырек ожога. Но, как и обещал Летучий Мыш, не болел.

Предания старины – IX

Дон Пабло. Июнь 1721 года

Тянуло вечерней прохладой, в кустах перекликались устраивающиеся на ночлег пичуги, мерно журчала речушка, которую аборигены именовали Сеймела-йоки. (Называть её Славянкой начнут три десятилетия спустя переселенные сюда русские – крепостные графа Скавронского.)

Конь шел мерной рысью. Рядом – чуть сзади – ударяли о землю копыта другой лошади и слышалось тяжелое, с присвистом, дыхание Фильки-Ворона.

Всадник тревожно поглядывал по сторонам. Не нравилось, как легко все складывается. После двадцати лет поисков след обнаружился буквально под носом. В полусотне верст от здания Тайной Канцелярии, в которой служил Павел Севастьянович Ван-горский…

Именно так звали путника, отправившегося на ночь глядя по долине Сеймела-йоки. Четверть века назад, до того как поступить на русскую службу, он звался иначе – Пауль ван Горст. Но и это голландское имя не было настоящим. Еще раньше путник именовал себя доном Пабло-Себастьяном де Эскарильо-и-Вальдес, капитан-лейтенантом флота его католического величества короля Испании. Имя было истинным, данным при рождении, звание – лишь прикрытием. Дон Пабло – не принимая сан священника – работал на орден иезуитов.

И на Толедскую инквизицию.

* * *

Всадники двигались пологим склоном речной долины, через густо разросшееся мелколесье. Павла Севастьяновича тревожило одиночество – лишь Ворон за спиной. И он подумал: «Не стоило, пожалуй, оставлять так далеко Баглаевского… Его драгуны могли бы пригодиться…»

Но Филька по прозвищу Ворон (его препроводили в Тайную Канцелярию из Александро-Невской лавры) был непреклонен: незамеченным пройти к потаенному укрывищу сможет один человек. Самое большее – двое.

Рассказанная Филькой история была незамысловата: дескать, в лесу, росшем на низком берегу речки Сеймелы, обосновался некий старец-еретик с немногочисленной паствой. Не раскольники – из слов Ворона вытекало, что живут там самые настоящие дьяволопоклонники. Из соседствующих деревушек – двух чухонских и одной русской – уже несколько лет пропадали молодые девушки. Крестьяне грешили на пришлый недобрый люд, потянувшийся к новой столице и разбойничающий в некогда тихих и патриархальных местах.

А этой весной исчезла Настасья, невеста Ворона (прозванного так односельчанами за цвет волос, редкостный для русских), Обезумевший от горя парень стал ее искать – и нашел-таки… Нашел мертвой, убитой зверским способом. После чего был немедленно схвачен земскими ярыжками за смертоубийство.

– Близко уж, барин, – просипел голос сзади, оборвав раздумья дона Пабло. – Во-о-он тама… Надоть коняшек привязать – и сторожко, кусточками…

Ворон закашлял – стараясь делать это бесшумно. Легкие у парня были застужены, люди иеромонаха Макария[13]13
  Иеромонах Макарий (Хворостинин) был назначен Петром Первым обер-инквизитором Св. Синода. Малочисленная и ничем себя не проявившая служба о. Макария квартировала в Александро-Невской лавре. Гораздо выше была активность русских инквизиторов при провинциальных епархиях, сохранились сведения об организованных ими процессах по обвинению в колдовстве, ереси и т. д.


[Закрыть] продержали его два месяца в сыром и холодном подклете лавры, прежде чем сплавить в Канцелярию – всё не могли поверить в обосновавшегося под носом чернокнижника, практикующего человеческие жертвы.

Не поверил и Павел Севастьянович. Собирался выслушать рассказ Фильки и выбрать один из двух вариантов: либо отпустить парня восвояси, всыпав полсотни горячих, либо отправить в лечебницу для скорбных разумом, что открылась недавно при церкви Самсона-Странноприимца.

Всё повернулось иначе. Павлу Севастьяновичу, и думать-то в последние годы начавшему по-русски, пришлось вновь стать доном Пабло. Солдатом инквизиции.

Привязывать коней не стали – стреножили на укромной, со всех сторон закрытой полянке. Дальше двинулись пешком – «сторожко», как выражался Ворон. Местность понижалась – солнечные лучи, еще золотившие кроны деревьев, в густой кустарник уже не заглядывали.

Но Ворон шел извилистым путем уверенно, ориентируясь по незаметным чужому глазу надломленным веточкам. В первый раз Филька проделал сей путь, ведомый дворовой собакой Настасьи. Пес уверенно взял след пропавшей хозяйки. Павел Севастьянович, помнится, подумал, слушая рассказ парня: отчего бы, действительно, не завести в Канцелярии десяток чутьистых собак? В Вест-Индии давно и успешно используют их для ловли сбежавших с плантаций рабов, чем мы хуже? Хотя в глубине души сам понимал: всем хуже. Тайная Канцелярия, поначалу созданная для следствия по делу царевича Алексея, в собаках-ищейках не нуждалась: люди, попавшие в опытные руки мастеров пыточных дел, сообщников выдавали всех, без утайки, – и истинных, и мнимых… А инквизиторы отца Макария вызывали усмешку у дона Пабло, хорошо помнившего инквизицию настоящую …

Что дело нечисто, дон Пабло догадался, лишь когда увидел свою сегодняшнюю метку, одну из оставленных им на всякий случай. Мимо этой осины, украшенной на ходу зарубкой, они с Вороном проходили четверть часа назад. Хотя инквизитор готов был присягнуть: циркуляцию такого малого радиуса они со спутником никак не могли описать.

Он положил руку на плечо Фильки, молча показал на зарубку. Парень понял всё без слов, изумился шепотом:

– Да как же мы заблукать сподобились?!

Павел Севастьянович не ответил. Все сходилось – и оправленный в серебро компас он вытащил из кармана, уже подозревая, что увидит. И верно: освобожденная от стопора стрелка металась совершенно бестолково, не желая останавливаться в каком-либо, хотя бы и ложном, положении.

Именно так вели себя стрелки компасов в Каса-дель-Соло, местечке неподалеку от Гранады – откуда тридцать лет назад начался долгий путь дона Пабло-Себастьяна де Эскарильо-и-Вальдес…

* * *

Когда два фрегата из флотилии знаменитого адмирала де Риттера заметили одинокую испанскую галеру, голландцы приготовились к схватке жестокой, но короткой, – уступающий им и в скорости, и в вооружении испанец никаких шансов в открытом море не имел.

Но морскому сражению не суждено было разгореться – галера сразу спустила вымпел. Юный ее командир, капитан-лейтенант де Эскарильо-и-Вальдес вручил шпагу капитану фрегата.

Голландцев слегка удивило такое поведение. Гордым испанским идальго доводилось, конечно, сдаваться при явном неравенстве сил – но хотя бы обменявшись десятком пушечных выстрелов, без урона для чести.

Однако дон Пабло объяснил в капитанской каюте фрегата: его мать была голландкой, тайком воспитала сына приверженцем протестантской религии, и сражаться с единоверцами и соотечественниками он ни минуты не собирался…

История казалось правдоподобной, и вскоре дон Пабло стал Паулем ван Горстом (такую фамилию носила в девичестве мать капитан-лейтенанта). Поселился в Саардаме, вел неторопливые переговоры с Ост-Индской компанией о поступлении на службу… – а на деле дожидался русского Великого Посольства, медленно двигавшегося по Европе. Воспитанник иезуитов Пауль ван Горст имел задание попасть в Россию. Именно туда вели следы pentagono и его таинственного владельца, чернокнижника Алгузрроса. На совести этого злодея, ускользнувшего от инквизиции, были жизни десятков девственниц из окрестностей Каса-дель-Соло.

Приступить к поискам ван Горст смог далеко не сразу – царь Петр предпочитал использовать нанятых на службу иностранных офицеров в морском и военном деле. Самодержец полагал, что в России специалистов по сыску и своих предостаточно… Лишь после Полтавы дону Пабло (принявшему православие и ставшему Павлом Севастьяновичем) удалось угодить под начало генерал-прокурора Ягужинского…

Возможно, инквизитор не был одинок в своей многолетней одиссее. Дон Пабло подозревал, что инквизиция отправила в Россию еще трех или четырех агентов с тем же заданием – наверняка с другими легендами и другими путями: через Польшу, через Турцию и Валахию, через шведскую Прибалтику… Удалось ли коллегам добраться до Московии, обосноваться, начать поиски? Ни имен их, ни легенд Павел Севастьянович не знал.

В любом случае, успех выпал именно на долю Вангорского. Нежданный и случайный успех…

* * *

По компасу пойти не удалось. Оставленные Вороном метки не помогали. Пес Настасьи, чутьё которому здешние колдовские штучки отбить не смогли, издох на следующий день после находки мертвого тела хозяйки. Тупик…

Попробовали по-другому: дон Пабло принял за ориентир крону высокой старой ольхи – и двинулся вперед, не спуская с нее глаз. Не помогло. Через несколько шагов они с Филькой уткнулись в непроходимые заросли кустарника, поневоле начали обходить, забрали далеко влево – и приметная ольха затерялась среди прочих деревьев. Попытались было идти примерно в прежнем направлении – и вернулись всё к той же зарубке на осиновом стволе. Еще быстрее вернулись…

Ворон начал что-то говорить про отводящего глаза лешего, но дон Пабло досадливо отмахнулся.

Время, казалось, застыло в зачарованном месте. Давно должно бы стемнеть – но не темнело. И ни звука не раздавалось окрест: не стрекотали кузнечики, не подавали голос птицы, не журчали крохотные, сбегающие к Сеймеле ручейки…

Оставался последний способ. Прибегать к нему не хотелось, но пришлось. Павел Севастьянович потянул за кожаный шнурок, вытащил из-под мундира висевшую на шее кожаную же ладанку. Подпорол стилетом, брезгливо вытряхнул какую-то труху – не то истлевшую щепу креста Господня, не то землю со Святой Горы…

Ладанка оказалась непростая. Крохотный мешочек был сшит из двойной кожи – именно между ее слоями хранилось главное содержимое. Амулет, снятый с шеи одного из прислужников Алгуэрроса. Дон Пабло в последние годы уж и не верил, что золотая вещица когда-либо пригодится… Даже сейчас не до конца верил.

Однако амулет задергался на тонкой золотой цепочке, потянулся по видимости туда, откуда пришли Вангорский и Филька… Видимость была обманчива.

Прежде чем двинуться в новом направлении, дон Пабло вынул из-за пояса пистоль, подсыпал свежего пороха на полку, взвел курок. Хоть и не собирался затевать никаких стычек. Лишь разведать путь и вернуться за драгунами.

Ворон перехватил поухватистей тяжелый железный шкворень – единственное свое оружие. Размашисто перекрестился и пошагал следом за инквизитором.

* * *

Глубокая яма была почти доверху завалена костями. Человеческими. Черепа, разрозненные части скелетов. Ни клочка плоти – судя по изобильно рассеянным вокруг перьям и помету, вороны со всей округи давно облюбовали яму для своих пиршеств…

Павел Севастьянович сглотнул комок в горле. Он знал, что увидит, знал из рассказа Фильки, но…

Ворон тоже выглядел не лучшим образом. Вангорский представил, каково парню было вытаскивать отсюда на руках труп Настасьи, лежавший на самом верху жуткого некрополя… И подумал, что седина, густо посеребрившая иссиня-черные волосы Фильки, появилась отнюдь не в результате знакомства с подвалами российских как бы инквизиторов.

От ямы в сторону Сеймелы уходила тропинка – узкая, но достаточно натоптанная. В том же направлении отклонялась от вертикали цепочка, на которой висел амулет.

– Там логовище… – едва слышно сказал дон Пабло, указывая на тропу. – Посмотрим тихонько – и назад. Драгуны обложат так, чтобы мышь не проскочила.

Обогнув страшную яму, они двинулись по тропе – Вангорский впереди, Ворон сзади. Шли, напряженно вслушиваясь и вглядываясь. И все равно не убереглись…

Напали на них внезапно. Со всех сторон. Земля, усыпанная почерневшими прошлогодними листьями, вдруг раздалась, разлетелась в стороны, словно раскиданная бесшумным взрывом. Наружу выпрыгнул черный человек – весь черный, и лицом, и одеждой… В руке черного блеснула не то сабля, не то ятаган…

Одновременно кто-то шумно спрыгнул сверху, с дерева. Остальные с хрустом проломились сквозь кусты.

За спиной Филька рычал раненым медведем, сталь звякнула о сталь… Оборачиваться некогда – черный человек подступал, замахивался своим оружием. Стреляя в него, дон Пабло понял: это не черная тряпка прикрывает лицо… Арап, натуральный арап!

Курок пистолета щелкнул, порох на полке вспыхнул с легким шипением – и всё. Осечка! Вытащить шпагу дон Пабло не успевал, лишь подставил пистолет под страшный, грозящий развалить пополам удар.

Сила у арапа оказалась чудовищная. Пистолет столкнулся с ятаганом и тут же с хрустом ударил по ребрам, отшвыривая назад. Дон Пабло упал навзничь, арап навис, замахнулся снова…

И отчего-то не рубанул.

Дон Пабло, не теряя времени, потянулся к укрытому в рукаве стилету.

Арап застыл неподвижной статуей, таращась удивленно на золотой амулетик, каким-то чудом не выпавший из руки Павла Севастьяновича. Долго дивиться чернокожему не пришлось. Стилет мелькнул в воздухе почти невидимым проблеском. И глубоко вонзился в шею арапа.

Инквизитор вскочил на ноги, обернулся, не обращая больше внимания на первого противника.

Филька Ворон тем временем успел уложить своей тяжеленной железякой аж двоих, но и сам попал в переплет. Четвертый и последний из нападавших сумел накинуть ему сзади на шею петлю-гарроту. Филька задыхался, лицо побагровело, он наугад бил шкворнем назад, за спину, – и каждый раз промахивался.

Дон Пабло выдернул шпагу из ножен и бросился на помощь. Удар в затылок он не почувствовал – просто тропинка полетела вдруг навстречу лицу – и, не долетев, превратилась в черное ничто…

* * *

Драгунская рота поручика Баглаевского оставалась в пяти верстах от цели путешествия Вангорского. Поручик получил приказ от Павла Севастьяновича: с места не трогаться; если же они с Вороном не вернутся до рассвета – начать прочесывание лесистых берегов, арестовывая всех подозрительных.

Баглаевский исполнять приказ не собирался. Ибо имел другой, негласный, полученный от архиепископа Феофана[14]14
  Феофан (Прокопович), архиепископ Новгородский – колоритнейший персонаж эпохи Петра Первого. Успел побывать в лоне и православной, и униатской, и католической церкви (в частности, учился в Риме, в академии иезуитов). Будучи первым по рангу иерархом русской православной церкви, реформировал РПЦ совершенно по-петровски – круто и на западный манер. Именно Феофан Прокопович с 1719 по 1736 г. де-факто руководил Русской инквизицией.


[Закрыть] и подтвержденный генерал-прокурором… Дон Пабло недооценил русскую инквизицию. Бутафорская фигура обер-инквизитора отца Макария служила вывеской, а настоящим делом занимались совсем иные люди.

Едва солнце коснулось вершин деревьев, драгуны выступили берегом Сеймела-йоки.