Текст книги "Герои. Новая реальность (сборник)"

Рожок позади надрывался, псы лаяли не переставая.

Тропа вдруг исчезла совсем. Несколько шагов вслепую – и мы оказались на огромной поляне. От нее во все стороны лучами разбегались тропки, такие же заросшие, как и наша. И еще там были древние камни, вросшие в землю, покрытые мхом и плющом. Возможно, с письменами, а может, мне показалось. Камни выстраивались в узор, прихотливый и в то же время невероятно простой. Несколько кругов, каждый вложен в следующий и пересекается с другими. Цветок с четырьмя лепестками.

Добравшись до центра поляны, Кристина вдруг остановилась.

– Что-то не так?

Вместо ответа она протянула руку:

– Дай мне ножницы. Скорее!

Чехол был при мне: даже после прыжка из голубятни он каким-то чудом уцелел и, к слову, изрядно расцарапал мне бедро. Я снял его с пояса и подал Кристине.

Она вынула ножницы и, раскрыв, вонзила одним концом в центр круга.

Я покачал головой:

– Пустое. Она говорила… да ты и сама видела: они не боятся железа.

– Не железа, – коротко ответила Кристина. – Креста.

И правда, разведенные концы ножниц образовывали крест… как, догадался я, и рисунок, созданный из камней.

– Клянусь кровью Господа Распятого!.. – прошептал я. – Думаешь?..

Она посмотрела на меня как на глуповатого ребенка, дернула плечами и побежала дальше, к одной из тропок.

Мы не успели сделать и дюжины шагов, а лай псов уже зазвучал совсем близко. Всхрапнул конь, другой ответил ему ржанием.

Вдруг собаки завизжали, раздался свист кнута, и кто-то выругался тонким детским голоском:

– Клянусь дымом Кораблей Исхода! Откуда это здесь?!

– Наш Кузнец оказался хитрым малым. – В голосе Принца досада была перемешана с удовлетворением. – Ну что ж, так даже интересней. Зовите Госпожу! В ее свите наверняка найдется кто-нибудь, способный взять след.

Мы крались прочь по тропе, стараясь не издавать ни звука. Потом, когда голоса за спиной сделались глуше и стихли, мы побежали. Тропа петляла, звезд не было видно, и только Древо все так же сияло впереди.

Лес закончился неожиданно, как будто его край отрезали невидимым ножом. Перед нами лежало посеребренное светом луны Копыто. На мысу, который вдавался в озеро, мы видели холм с Древом. Не сговариваясь, мы побежали туда – наверх, к сияющему шесту.

Мы оказались под ним ровно в тот самый момент, когда из леса на опушку вылетела погоня. Все гости и все придворные были там, на бледных скакунах, в окружении белоснежных псов с карминными ушами. Выехав из лесу, они рассыпались цепью и теперь мчались вперед с лихим посвистом; надрывались рожки, комья земли летели из-под копыт. Потом появилась колесница Госпожи в окружении свиты.

– Вверх, – тихо сказала Кристина. – Подсади меня.

На расспросы не было времени. На спасение – надежды.

Я подставил Кристине плечи и только сейчас обнаружил, что где-то по дороге она растеряла свои красные башмачки. Миг – и она, крепко обхватив Древо, уже ползла к его верхушке. Я сбросил сапоги и последовал за ней.

Дерево скользило под руками, слишком влажное и слишком холодное. Несколько раз мне казалось, я не удержусь, но – как будто невидимая сила заботилась обо мне – я переводил дыхание и снова полз. Выше и выше. Вслед за Кристиной. Понимая, что все безнадежно.

Всадники были уже у подножия холма. Они мчались, ведомые псами, а те шли по следу уверенно и неотвратимо. Из лошадиных ноздрей валил пар, гривы покачивались медленно, словно водоросли на дне озера. Госпожа ехала, выпрямившись во весь рост, – величественный ирис, цветок-погибель.

Я добрался до верхушки Древа. Кристина была уже там – опустившись на колени, балансировала на распорках – тех самых, на которых когда-то давно – весной! – покоилось еловое колесо. Она подала мне руку, я помотал головой и залез сам.

Хотя, пожалуй, мог бы этого и не делать.

Стоило мне встать на колени рядом с Кристиной, как я понял: долго нам не продержаться. Даже если бы внизу сейчас не бесновались псы и не гарцевали всадники, все равно мы были обречены.

Ветер вмиг выдул остатки тепла из-под куртки – так отряхивает от крошек передник богатая хозяйка. Пальцы мои замерзли и онемели. Все тело болело.

Мы не спустимся вниз, даже если охота Принца вернется в замок. Попросту не сможем.

Никто и ничто не спасет нас.

Я посмотрел на Кристину. Ее лицо вытянулось, все черты обострились. Губы изогнулись в пугающей усмешке.

– Вставай, – сказала она. – Пора возвращаться домой.

Наверное, этого следовало ожидать. Такая ночь кого угодно свела бы с ума. А твердый характер надламывается скорее. Этого, повторил я себе, следовало ожидать. Да и какая разница…

– Не понимаешь? Взгляни на них, – велела мне Кристина. – Ну же!

Всадники метались вокруг столба и сквернословили. Кружились растерянные псы. Колесница Госпожи стояла чуть поодаль, но я видел бледное гневное лицо, искривленные губы, кнут в руке.

– Почему? – прошептал я одними губами.

– Это все Древо. Они не видят нас… и эта сука тоже не видит.

Я покачал головой и повторил:

– Почему ты думаешь, что это нас спасет? Мы не продержимся здесь и часа…

– Нам и не нужно, – сказала Кристина. Лицо у нее сделалось просветленным, такие бывают у провидцев и безумцев. – Вставай!

Я медлил, но она уже выпрямилась во весь рост и властно протянула мне руку:

– Я поверила тебе там, на голубятне. Теперь твой черед, Кузнец.

Я засмеялся и встал рядом с ней.

– Вверяю тебе свои душу и тело, дочь Сапожника!

В последний момент я бросил один-единственный взгляд вниз. Госпожа по-прежнему стояла в колеснице, волосы развевались на ветру, словно знамя. Она смотрела прямо на меня, и в ее глазах был лед, была бездна, было обещание мести.

Она не видела нас, но знала, что мы там. Точно знала о том, что мы собираемся сделать.

Мы прыгнули вместе. Все, о чем я думал: не выпустить руку Кристины из своей! Казалось, наши ладони срослись, и я чувствовал биение ее сердца.

Мир тек сквозь нас черным ледяным потоком, и от его стремительности захватывало дух. А мы… мы были откованным мечом – двумя заготовками, наконец-то слившимися воедино.

Я ждал удара, боли, хруста костей. Ничего этого не было. Воздух вокруг нас плавно и нехотя загустел, уплотнился… и я вдруг понял, что падение замедляется. Наугад я взмахнул ногами – раз, другой, пока наконец не сообразил, что мы уже в воде, мы плывем – и надо выныривать, ведь воздуха в легких надолго не хватит.

Что-то вспыхнуло вдруг в левом глазу, я задохнулся от боли. Повязка соскользнула и канула в глубине, напоследок коснувшись моей щеки. Прощальный жест.

Последний подарок Госпожи. Позже я обнаружил, что зрение вернулось ко мне – то, обычное зрение, каким я владел всегда. Я не окривел, не ослеп и не сошел с ума. Но это все было потом, а пока я взмахнул руками и устремился вверх.

Было холодно и темно, но совершенно не страшно. Мы вынырнули – и оказались возле самого берега. Как вскоре выяснилось – возле юго-западного.

Никто за нами не гнался. Холм по ту сторону Копыта был темен, и даже Древа отсюда было не различить. По небу неслись курчавые облака, в их прорехах сверкали драгоценными каменьями звезды, но луны не было. Да и откуда она могла там взяться в эту пору?

До кузницы было рукой подать. А там я раздул огонь и достал теплые шкуры, мы сбросили задубевшую одежду, вытерлись сухим полотенцем и легли рядом. Мы растерли друг друга, и, хотя все ее тело было в ссадинах, Кристина вздрогнула только один-единственный раз: когда я коснулся двух лиловых синяков у нее на бедрах. Должно быть, решил я, они появились после того, как мы упали с голубятни и катились вниз по склону холма. Я и сам был весь в синяках.

Потом, чуть передохнув, я натаскал воды в лохань и нагрел. Заодно нашел для Кристины хоть какую одежку. Все, что было на ней, мы бросили в огонь… все, кроме потерявшихся где-то по дороге башмачков из алой кожи.

Прежде чем швырнуть в пламя свое платье, Кристина достала из кармана и протянула мне несколько золотых.

– Откуда они?

– Разве ты не видел, что весь коридор между залом и кухней был усыпан ими? – удивилась Кристина.

Я ждал, что они вот-вот рассыплются в прах или превратятся в горсть палых листьев, как это обычно происходит в легендах, однако золотые оставались золотыми. Я хотел было отдать их Кристине, но та покачала головой.

– Ты – муж, тебе и распоряжаться ими.

– Муж?

– Стоя на верхушке Древа, ты произнес старинную клятву. Или, – спросила она, гордо вскинув голову, – ты не рад?

Я был рад – изумлен, но рад, а вот она, похоже, ни капли.

– Ты не понимаешь, Джон, – сказала она устало. В лохани хватало места для двоих, но я не спешил присоединяться к ней: ждал, пока догорит платье, и смотрел, как Кристина, погрузившись по самую шею, трет пемзой руки. – Ты многого не знаешь.

– Ну так расскажи мне. Иначе – чего стоят эти монеты и моя клятва? Хочешь, я освобожу тебя от нее?

Она молчала и терла руки. Молчала и терла.

– Моя мать умерла много лет назад, – промолвила она наконец. Промолвила так тихо и так глухо, что я сперва решил, будто мне послышалось. – Отец женился на другой. Я ее ненавидела. Отец знал, но… поступил так, как поступил. Он думал, со временем я привыкну. Он ошибся. Мачеха не любила меня, наверное, чувствовала, как я к ней отношусь. Однажды мне посоветовали… была женщина… она дружила когда-то с моей матерью, иногда приглядывала за мной, когда я была маленькая… вот она-то и посоветовала. Нет, я ее не виню. Я сама этого хотела, просто не знала как. Теперь – знала. Не было ни страха, ни сомнений. Я сказала мачехе, что в старом сундуке, который мы держали на чердаке, на самом дне спрятаны мамины украшения. Она поверила. Отец горевал по матери, даже тогда, полгода спустя после новой свадьбы; мачеха, конечно, ревновала. В общем, дальше все было просто. Хватило двух ударов. Крышка-то тяжелая, но с первого раза только перебила шею. Она хрипела и царапала сундук ногтями, поэтому я ударила еще. Никто ничего не узнал. Решили: несчастный случай.

В этот момент я вздрогнул и отвел взгляд. Платье в огне наконец рассыпалось с легким шорохом. Кристина не обратила внимания, она смотрела на свои руки и говорила, говорила…

– Отец женился в третий раз. Вот тогда-то я все поняла. Она – та подруга матери – давно положила на него глаз. Ее муж умер, остались две дочери. Обычная история. Думаю, поначалу она любила меня, по-своему, но любила. Любила до того, как я последовала ее совету. Теперь-то она боится меня. Боится, что я расскажу… а что мне рассказывать? Что я убила свою мачеху? Отец о чем-то начал догадываться, но не желал верить. Нынешняя жена понемногу настроила его против меня. Когда мы переехали сюда и мне нашлась работа в замке лорда Харпера, я даже была рада. Ты не представляешь, что это такое: после всего жить с ней в одном доме!..

Кристина рассказывала и терла руки, а я сердцем чувствовал: о многом она умолчала. О многом, но не о главном. На ее долю выпало немало страданий, о которых, возможно, я услышу в свой срок. Если окажусь достоин ее доверия.

Пока же довольно и того, что сказано.

– Теперь я знаю, – промолвил я. – И не отказываюсь от своей клятвы.

Она вдруг заплакала. Вскинув руки, ударила ими по воде так, что брызги полетели во все стороны. Зашипело пламя в очаге, взметнулось выше.

Я обнял ее за плечи и молчал. Она содрогалась в рыданиях и все била кулаками по воде. Наконец с вызовом и надеждой протянула их мне:

– Посмотри, может, я сошла с ума?

Но она не сошла. Не в этот раз.

Руки Кристины до локтей были как будто забрызганы крупными рыжими веснушками. Раньше их там не было.

– Чем больше я тру, тем отчетливей они проступают. – Она сказала это таким спокойным голосом, что мне сделалось страшно. – И вот еще. – Она протянула мне правую руку ладонью вверх. Там ясно проступали две полосы.

Мозоль.

И мы оба твердо знали, рукоять какого ножа оставила его.

Этого следовало ожидать. Ни Принц, ни Госпожа не прощают и не забывают. Но все-таки мы были живы и мы вернулись в мир людей.

– В конце концов, – сказал я Кристине, – это всего лишь веснушки и мозоль. Есть немало тех, кто заплатил дороже, вспомни хотя бы о Томе. Что же до клятвы… решать тебе. Я возьму тебя к себе в дом, но ни в чем неволить не стану.

Я знал, на что обрекаю себя, однако не мог поступить иначе. Пожалуй, в этом было поровну отчаяния и себялюбия. Поступи иначе – вовек не избавился бы от презрения к себе.

Она посмотрела на меня и покачала головой. Потом молча взяла за руку и заставила опуститься в лохань.

Конечно, поутру Роб посмеивался, а мастер Вилл ворчал, дескать, в кузне беспорядок и водой все залито, но оба они были искренне рады за нас.

Я переговорил с Сапожником; сыграли свадьбу. Как ни уговаривала Кристина, я не решился использовать ни монеты из дворца Госпожи. Зарыл их в заветном месте, как бы на черный день, хотя твердо знал: вовек не бывать такому дню, вовек не случиться такому горю, чтобы я захотел расплатиться Принцевым золотом.

Остались мы у мастера Вилла, ни о чем другом тот и слышать не желал.

– У Сапожника своя семья. Да и живет-то он, по сути, не в собственном дому. Конечно, Эйб Близнец – человек хороший, попросите – не откажет. А все-таки вам, молодым, делать там нечего, – заявил мастер – и нахмурился так, что я сразу понял: вовсе не в том причина, что Сапожник живет в доме Близнеца. – Вот что, Джон, не мое это дело, не стану я лезть к тебе в душу с расспросами. Но учти: с Королевой шутки плохи. Чует моя душа: ушли вы оттуда не как добрые гости со званого пира. А если вы прогневили Королеву…

Он склонил седую голову и долго-долго смотрел в пламя печи. Я же глядел на мастера во все глаза и удивлялся: мы ведь никому и полусловом не обмолвились о том, что с нами случилось. Впрочем, мастер был человеком мудрым, а дед его – тот, что жил в Большой Лесной, – сказывали, когда-то знался с народом холмов.

– До весны-то, думаю, время есть, – сказал наконец мастер. – Может, и дольше. Но только хорошо бы вам обоим накрепко запомнить: рано или поздно они найдут вас. Будьте готовы.

Я не стал ни отнекиваться, ни прикидываться дурачком, дескать, о чем вы, мастер Вилл?.. Просто спросил:

– Разве можно к такому подготовиться?

Он сердито зыркнул на меня и отрезал:

– Кое к чему – и можно, и нужно.

Вот так и вышло, что мастер начал учить меня премудростям, о которых сам он узнал от отца, а тот – от деда из Большой Лесной. Я не пренебрегал ничем: ни высушенным четырехлистным клевером, ни рассыпанной перед порогом чечевицей, ни заговоренной заячьей лапкой. Они не избавляли от кошмарных снов, но вселяли в меня уверенность.

Что же до Кристины, то она не верила ни в один из заговоров. Талисманы носила, чечевицу исправно рассыпала, но только чтобы я не тревожился. Первые несколько недель любой громкий звук заставлял ее вздрагивать. Кристине все казалось, будто кто-то ходит вечерами у нашей двери, заглядывает в окна… потом она успокоилась.

Осень иссякла, и потянулась зима – долгая и снежная. Та наша ночь сделалась чем-то призрачным, небывалым.

Теперь Кристина любила подолгу сидеть возле окна, задумчиво глядя на заснеженную дорогу и на холмы там, вдали. Будущее материнство придало ей величественности, сделало неуловимо похожей на Госпожу, какой та явилась мне в колеснице.

Мы жили славно. Эта наша зима – словно воспоминание о несбыточной мечте, словно нечаянный бесценный подарок. Такой уже никогда не будет.

Мы жили славно – и я старался ни словом, ни жестом не потревожить Кристину. Дивнее всех див, которые мы видели в холмах, было то, что открывалось мне сейчас: доверие моей жены. Кристина была похожа на дикий цветок, простоявший на морозе так долго, что, кажется, уже и не раскроется никогда; и вот в тепле, на свету он наконец распускает лепестки… Что по сравнению с этим все чудовища, все превращения и золото всего мира – пыль, пустота.

Конечно, я заботился о ней. Конечно, берег.

И в то утро, когда увидел в снегу возле калитки след, не сомневался ни минуты, рассказывать или промолчать.

Странный это был след: будто дите малое ходило. Дите да не дите. Одна ножка обута в башмачок, другая… с копытцем.

Позже-то я, конечно, сомневался: может, и стоило ей рассказать. Хотя – ну чем бы это помогло?! Да и не был я до конца уверен. Вдруг кому-то из деревенских взбрело в голову шутку пошутить? Они ведь наверняка приметили и чечевицу, и талисманы, и то, что я всегда старался оказаться дома до заката.

Только не верилось мне в шутки деревенских. Были среди них и недалекие, и жадные, и зануды, – всякие. Злых не было.

Ну, вбил я в след гвоздь, присыпал сверху снегом. На всякий случай.

И все-таки промолчал.

Через пару дней и забыл. Работы в кузнице хватало, неделя выдалась тяжеленькая. Мастер Вилл подался в Большую Лесную проведать сестру, мы с Робом были одни на хозяйстве, а из замка Харпер как раз пришел заказ, серьезный да денежный. Мы как раз товар на телеги грузили, когда я увидел: бежит по дороге Дороти, дочка нынешней Сапожниковой жены. Ну, бежит и бежит – мало ли. У нас работы невпроворот, некогда на девиц заглядываться.

Потом Роб тронул меня за плечо:

– Эй, посмотри-ка.

Я обернулся.

Дороти бежала, отчаянно размахивая руками и высоко вскидывая ноги; снежная пыль вилась вокруг нее мошкарой, сверкала на солнце. Деревья стояли в пышных белых шапках, и весь мир словно тонул в слепящей белизне. Я приставил ладонь козырьком – и различил наконец еще одну фигуру. Кто-то мчался вслед за Дороти.

Я перевел взгляд на девушку: та побледнела, глаза навыкате, рот распахнут, но крика нет, лишь сдавленный хрип.

– Это кто ж ее так напугал?

Роб только покачал головой. Он сразу заприметил то, на что я и внимания не обратил.

– Пойдем, – сказал он. – Думаю, тут без нашей помощи не обойдется.

Но шагнул он не к калитке, а к поленнице. Раскачал, вытащил из колоды топор и лишь тогда вышел на дорогу.

Теперь мы оба видели того, кто гнался за Дороти. Это был Сапожник, весь растрепанный, одетый так, словно выскочил на двор, позабыв обо всем. Точнее, это о теплом плаще он позабыл, а вот нож – широкий, каким раскраивают кожи – зачем-то с собой взял.

– Держи. – Роб сунул мне в руки топор и пояснил: – Я успокою дочку, а ты поговори со своим тестем.

Он ловко бросился ей наперерез, схватил в охапку и велел угомониться. Дороти его не слышала. Она была сейчас похожа на охваченную ужасом кобылу, которая готова мчаться на край света, бежать до тех пор, пока сердце не лопнет. Девица взбрыкивала, норовила ударить Роба по голени и при этом тихонько, едва слышно стонала.

Тут и Сапожник подоспел.

– Держи ее, Роб! – прохрипел он и неожиданно остановился. Уперся руками в колени, согнулся и тяжело, рвано задышал. Пар из его рта валил непрерывным потоком, как будто вытекала из тела душа.

– Вы бы нож бросили, мастер Сэм, – сказал я как можно мягче. – Ни к чему он вам.

Он посмотрел на меня тусклым взглядом. Потом на нож. Потом на Дороти.

Выпрямился – с таким выражением на лице, как будто это было самое трудное и мучительное, что ему приходилось делать в жизни.

– Держи ее покрепче, Роб, – сказал Сапожник. – А ты, Джон, попытайся, конечно, попытайся… но я уже сам пытался, и Гэйл нам с Дороти помогала, да только не желают они слезать, вот что. А желают они… – он громко сглотнул, – желают украсть мою доченьку. Вот что. Но ты попытайся, Джон.

Роб пыхтел и вполголоса ругался. Дороти била его ногами, все штанины были уже в снегу.

– Давай же, Джон, – прохрипел он. – Башмачки, Джон, сними с нее эти растреклятые башмачки.

Тут-то я наконец понял. А следовало бы давно сообразить: ну с какой бы это радости Дороти взбрело в голову идти по снегу в красных кожаных башмачках? Они хороши только для пира и для плясок… или для того, чтобы приманить жертву к своей хозяйке.

Я отшвырнул топор и упал на колени, попытался ухватить Дороти за ногу, попытался стащить башмачок. Тот сидел как влитой. А когда я стал дергать сильней, его носок вдруг распахнулся и превратился в оскаленную пасть. Сотня тонких и острых зубов пронзила мою ладонь, я закричал и отдернул руку. Дороти тотчас ударила меня вторым башмачком в лоб, я упал.

– Джон, скорее! – рявкнул Роб. – Еще немного – и она вырвется.

– Вы не снимете их, – спокойно сказал мастер. – Так – не снимете. Положи ее, Роб, прижми посильнее к земле, вот что.

Он отложил нож, взял топор.

Роб уже повалил Дороти в сугроб и сел сверху, прижав ей ноги к земле.

Мастер Сэм подступился к ним с топором в руках. Он занес его над головой, но вдруг вскрикнул и выронил. Упав на колени, Сапожник начал раскачиваться из стороны в сторону:

– Не могу, не могу, не могу, не могу…

Я поймал взгляд Роба. Поднял топор, отряхнул от снега.

Хватило двух ударов. Дороти наконец закричала – так тонко и надрывно, что оглохни я в тот миг – счел бы это высшей милостью.

Роб бросил мне пояс, я снял свой и перетянул оба обрубка. Велел мастеру Сэму бежать за Горбатой Шейлой, которая знала толк в целительстве. Потом услышал позади сдавленный вскрик – обернулся.

У калитки стояла Кристина и, закусив ладонь, смотрела на нас… нет, мимо нас, и в глазах ее плескался такой ужас, что я было решил: вся Принцева свита явилась по наши души.

Рядом ахнул Роб.

Я проследил за его взглядом. Нет, не было ни Принца, ни его свиты. Ничего не было. Только алые вмятины на белом снегу да отпечатки башмачков – тянутся вдаль, к Копыту и к холмам…

– Значит, они еще вернутся, – подытожил мастер Вилл, когда приехал в Малую Лесную и узнал о случившемся. – У Госпожи долгая память и очень много времени. Видишь как…

Мы снова остались в кузнице одни: мастер и я, и в тот вечер он был чернее тучи.

– Кристину искали там, где она жила прежде. То, что Дороти увидела башмачки первой и надела их, – конечно, случайность. На ее месте могла быть Гэйл… или их мать… или сам Сапожник взял бы их в руки… сложно гадать, да и ни к чему. Дороти повезло, что он был рядом и что вы с Робом подвернулись под руку. И что Робу хватило ума не тянуть кота за хвост.

– Повезло? – переспросил я с горькой усмешкой.

– Повезло, – с нажимом повторил мастер Вилл. – А тебе, Джон, лучше бы подумать о себе да о Кристине. Пока мое слово еще что-то значит, вы останетесь в деревне. Но легче ни вам, ни нам не станет. Подумай: может, тебе есть куда уехать, не сейчас – тогда, когда она родит. До конца лета как-нибудь продержимся… Но ты подумай.

Я все понимал и дал слово мастеру, что позабочусь об этом.

Кристина родила до срока: недели за две перед Бельтайном. Схватки начались внезапно, мы успели послать за Горбатой Шейлой, хотя я до последнего мига отказывался верить. Пять с половиной месяцев – слишком рано, а значит, дитя или явилось бы на свет мертвым, или умерло вскоре после родов.

Но все обошлось. Малышка была здоровенькой, крепенькой, одно загляденье. Повитуха только руками разводила, дескать, родились вы, милые, под счастливой звездой. Мастер Вилл впервые за последние полгода улыбался, Роб хлопал меня по плечу, старый Сапожник, за одну зимнюю ночь поседевший, теперь места себе не находил от радости.

Кристина смотрела на всех нас спокойно и устало. Не удивлялась. Не радовалась. Должно быть, роды вымотали ее до предела.

И все же была в ней какая-то неимоверная, нечеловеческая стойкость. После родов она как будто разом успокоилась, и тени, которые тревожили ее душу, отступили. Я думал – навсегда.

Кристина сделалась мягче и добрее, и я никогда прежде не видел, чтобы она с таким теплом, с такой любовью относилась к кому-нибудь. Девочка занимала все ее мысли.

В ночь Бельтайна Кристина не желала ничего слышать: останусь дома и все тут. Мастер Вилл едва уговорил ее: к нему в гости как раз наведалась сестра с дочкой, и та, сама мать двух сорванцов, пообещала приглядеть за малюткой.

– Прыгать через пламя вам ни к чему, – сказал мастер, – а вот пройти между кострами и очиститься – ой как не помешает.

Больше он не добавил ни слова, но оба мы поняли, что дело не только в недавних родах.

Костры пылали жарко, пламя дотягивалось до самых небес. В ночном воздухе были разлиты покой и свобода, хотелось петь, лететь, кричать от счастья. Отовсюду раздавались смех и взволнованные, громкие разговоры. Некоторые пары уже покидали верхушку холма – внизу, за чертой света, едва заметные, проступали силуэты шалашей.

Мы с Кристиной присоединились к хороводу, и, танцуя, я вдруг почувствовал, что впереди у нас много долгих и счастливых лет. Несмотря ни на что. Вопреки всему.

Потом мы отправились к проходу между двумя кострами – к Вратам Огня. Через них проходили по одному, а остальные стояли по эту сторону и подбадривали друг друга шутками. Горячий дух овевал лица, окрашивал их багряными сполохами.

Наши взгляды встретились, и она, подавшись всем телом ко мне, прижалась губами; вокруг добродушно смеялись.

– Перед тем как возвращаться, – шепнула она, – задержимся в шалаше. Мастер Вилл поймет, как думаешь?

Потом она пошла в черный проем между кострами: тонкая, ловкая, молодая. Пламя, казалось, взлетело еще выше, она пошатнулась от неожиданности, но кто-то по ту сторону подал ей руку.

Я поспешил вслед за Кристиной. Огонь не пугал меня, и я не в первый раз проходил Врата. Миновав их, я какое-то время постоял, чтобы глаза привыкли к темноте.

Потом огляделся.

На поляне по эту сторону никого не было. Парочки, миновав Врата, как правило, надолго здесь не задерживались и спешили к шалашам.

Я позвал – никто не ответил. Я бросился ее искать – сперва к шалашам, все еще надеясь, что это такая игра, шутка, – хотя и знал: такие шутки не в ее обычае.

Но ведь кто-то подал ей руку! Кто-то, стало быть, видел Кристину после того, как она миновала Врата.

Потом мне взбрело в голову, что мы разминулись и Кристина, не дождавшись меня, отправилась домой. Я прибежал в кузницу – мастер Вилл, мрачнея, выслушал мой рассказ и вместе со мной пошел обратно к холму.

До самого утра мы бродили вдоль Копыта и выкликали ее имя. Некоторые из деревенских присоединились к нашим поискам. Без толку. Как будто ее никогда и не было.

Я расспрашивал всех и каждого, не видели ли они кого-нибудь странного, не заметили ли чего необычного. Несколько человек рассказали, что ближе к рассвету к кострам пришла величественная женщина, которую они никогда прежде не видели. Дождавшись своей очереди, она разбежалась и прыгнула через пламя – и пропала, клялись они, едва оказалась над ним. Словно растаяла. Некоторые из них говорили, будто слышали потом ее смех – торжествующий, счастливый.

– Как будто она наконец освободилась, хотя ума не приложу, кто осмелился бы ее пленить, – добавил Эйрик Бондарь.

Через несколько дней разразилась гроза, какой, по словам старожилов, не видывали в этих краях вот уже лет сто. Она бушевала трое суток, не утихая ни на миг, только усиливаясь. Деревья ломались словно соломинки, крыши срывало с домов, они летели по воздуху и падали в Копыто; само Копыто вышло из берегов, и весь западный тракт превратился в болото. Над пущей стоял несмолкаемый вороний грай, хотя ни одна птица не осмелилась бы в эти дни подняться в небо. Посреди этого бесконечного кошмара только Майское Древо стояло недвижно, словно ось, вокруг которой вращается весь мир.

«Ведьмина свадьба», – шептались старухи и творили знаки, отводящие беду. Старики не шикали на них, как это делали обычно, а молча подбрасывали в очаг поленья.

И все же беда не обошла Малую Лесную стороной. На исходе третьего дня стало известно, что приемные дочки Сапожника, Гэйл и Дороти, в полдень вышли, чтобы справить нужду… «вышли» – хотя точней было бы сказать «вышла»: теперь Гэйл носила Дороти на закорках. Старый мастер Сэм задремал, жена его готовила стряпню – и вдруг вороний грай раздался прямо над их домом. Помимо птичьих криков, говорил потом Сапожник, слышалось и другое. Лай псов, звяканье сбруи, цоканье подков. Смех. Свист кнута. Колокольцы, какие обычно вплетают в свадебную повозку.

Потом Дороти и Гэйл закричали.

Их нашли на дороге: исцарапанных, с перьями в волосах. С выклеванными глазами.

Мы все сбежались в дом Сапожника, хотя – чем мы могли помочь? Да, его приемные дочки остались живы… только на сей раз никто и словом не обмолвился о том, что им повезло.

– Это все ведьмина свадьба, – сказала Горбатая Шейла. – Известно ведь: когда в холмах женихаются, человеку за порог ступать ни в коем разе нельзя. – Она ласково поцеловала в лоб каждую из сестер, зашептала: – Ну-ну, тихо, тихо, все, все, все прошло, вы дома, милые, дома…

Горя в тот вечер все хлебнули полной чашей, но только и этого было мало. Кто-то – кажется, Берни Одноухий, – примчался с известием, что на перекрестке, среди поваленных деревьев, нашли человека.

– Живого?!

– Живого!

Мужчины побежали туда, прихватив на всякий случай рогатины да топоры.

На перекрестке мы различили в сумерках две фигуры, которые, завидев нас, принялись махать руками. Это были Саймон Кроличий Хер и Эйрик Бондарь. Выждав два дня в замке лорда Харпера, они решили возвращаться в деревню и вот, на перепутье, наткнулись на завернутого в овечью шкуру – вы гляньте! – старика. Ну вылитый наш Эйб Близнец!..

Подоспел кто-то со светильником. Действительно, в черной овечьей шкуре, спеленутый, лежал сухожилый морщинистый старик. Лицом – один в один Эйб.

Заслышав над собой голоса, он разлепил тонкие веки, обвел нас взглядом загнанного ребенка. Приметив меня, усмехнулся, почти злорадно.

– То, чего ты желал, – сказал тихо, но отчетливо, – тем и владей. А то, чем владеешь, рано или поздно придет к твоему порогу.

Он снова закрыл глаза, успокоенный и усталый. Мы не сразу поняли, что старик мертв. Когда несли его в шкуре к дому Эйба, край ее развернулся, руки старика, сложенные на груди, соскользнули – и из правой выпал в грязь маленький колпак.

Шутовской колпак в желтую и зеленую клетку. С серебряными бубенцами.

Эйб похоронил своего брата тем же вечером. Они не виделись целых полвека – ровно с тех пор, как тот, еще ребенком, пропал однажды ночью. Просто исчез из кроватки.

Я задержался в тех краях еще на три месяца – слишком долго, но раньше мне было не сыскать кормилицы для дочки и работы для себя. Я уехал – и думал, что начну новую жизнь. Прошлое осталось позади.

Я так думал.

Я думал, им меня не сыскать.

Ей меня не сыскать.

Там, куда я уехал, вера в Господа Распятого была крепче, а о старых порядках почти забыли. Я видел в том добрый знак. Я искал такое место, где забывать легко.

Здешний кузнец умер на исходе лета, его подмастерье оказался расторопным малым, но еще слишком мало знал, чтобы заменить мастера. Я знал всего лишь чуть больше его, но и этого хватило, чтобы со мной захотели иметь дело. Этого – и поручительства мастера Вилла.