Текст книги "Когда боги глухи"

– Подонки это, – сказал Казаков.

– Теперь ездят по всему миру, покупают дворцы, личные самолеты…

– Зачем ты мне все это говоришь? – в упор посмотрел на него Казаков. – Уж как-нибудь я поездил по миру и знаю, как живут перебежчики и подавшиеся на Запад диссиденты. Чужие они для всех! Никому не нужны, и рано или поздно почти каждый плохо кончает. Ты мне так расписываешь прелести заграничной жизни, что приходит на ум: не собираешься ли и ты здесь остаться?

– Ты что, сдурел! – Найденов сделал вид, что обиделся. – У меня там жена, дочь… выпьем за нашу Родину!

И снова в его голосе Казаков уловил фальшивые нотки. И еще он заметил, что тот хотя и пьет как лошадь, а не заметно, чтобы сильно опьянел: светлые глаза чистые, движения расчетливые, может быть, лишь несколько замедленная реакция. Вадим Федорович решил больше не пить, а когда Игорь Иванович лез чокаться, пригубливал рюмку и снова ставил на стол. Это не понравилось хозяину. Он разлил водку по рюмкам и недовольно заметил:

– Не по-русски, Вадик, пьешь: надо пить до дна. Может, позвонить девочкам? – сменил тему Найденов. – Я тут кое с кем познакомился. Да ты не бойся, у меня тут тихо.

– Я не боюсь, но твои девочки меня совсем не интересуют.

– Тут все делается просто, – рассмеялся Найденов. – Снял трубку, позвонил – и через полчаса красотки здесь!

– Хорошо ты устроился! – сказал Вадим Федорович. – А как же дочь Жанна, жена?

– Они далеко…

В прихожей раздался мелодичный звонок.

– Мои коллеги пожаловали, – поднялся со стула Найденов.

Вернулся он… с Куртом Ваннефельдом, и вид у хозяина был обескураженный. Только сейчас Вадим Федорович вспомнил, что совсем забыл про встречу с журналистом в гостинице, он взглянул на часы: без пятнадцати десять!

– Встретил знакомого, сто лет не виделись, – еще не сообразив, каким образом очутился здесь Курт, стал объяснять Казаков.

– Внизу ждет такси, – сказал Курт. – Ты забыл: мы приглашены к вашему консулу.

– Консулу? – удивился Вадим Федорович.

Он ничего не понимал: какой еще консул? Никто его никуда не приглашал… Он хотел сказать об этом Ваннефельду, но, встретив его красноречивый взгляд, промолчал. Происходило что-то непонятное: Курт в квартире Найденова… С какой стати? Как он сюда попал?..

Он хотел спросить об этом у приятеля, но тот подмигнул ему и кивнул на дверь: мол, надо поскорее отсюда сматываться!

Игорь Иванович подошел с двумя рюмками.

– На посошок, Вадим, – предложил он. Он с трудом выжал из себя кривую улыбку.

Рюмку перехватил Курт и молча выплеснул содержимое на пол.

– За это ведь можно и по морде… – зло округлил глаза Найденов и поставил свою рюмку на тумбочку.

Но Курт уже отворил дверь и почти силком вытолкнул Вадима Федоровича из квартиры.

В парадной они столкнулись с двумя девушками с ярко накрашенными губами и подведенными голубым глазами. Обе белокурые, высокие, у одной роскошный бюст и чувственные губы. В машине Курт сказал:

– Твой знакомый – плохой человек. Я знаю его, он из радиостанции, которая ушатами льет помои на вашу страну. А до этого он был в Штатах, наверняка связан с ЦРУ.

– Как ты нашел меня? – спросил Казаков.

– Я увидел, как ты садился с ним в такси… Ну а адрес узнать, сам понимаешь, это уже дело техники.

– Спасибо, Курт, – помолчав, сказал Вадим Федорович.

Только сейчас он понял, от какой страшной опасности избавил его западногерманский журналист. Как ловко Найденов прикинулся своим, советским, с международной выставки! Прямо-таки соловьем заливался, вспоминал про жену, дочь, Андреевку… Но ведь и тогда, за столом, у Вадима Федоровича мелькнула мысль, что в его поведении было что-то настораживающее…

– Зачем ты водку выплеснул? – поинтересовался он.

– Не исключено, что твой соотечественник что-то подсыпал тебе в рюмку… Иначе зачем ему было выходить на кухню, если бутылка стояла на столе?

– Консул – это тоже липа? – улыбнулся Вадим Федорович, хотя внутри ощущал сосущую пустоту.

– Липа! – рассмеялся Курт. – У вас есть еще хорошее выражение – развесистая клюква!

– Яблоко от яблони далеко не падает… – задумчиво проговорил Казаков.

– Русская поговорка?

– Причем бьет не в бровь, а в глаз!

– У вас на все случаи жизни есть поговорки и пословицы, – сказал Курт.

* * *

Бруно фон Бохов был точен: ровно в семнадцать раздался в номере телефонный звонок. Вадим Федорович схватил трубку. Курт Ваннефельд тоже приблизил ухо к аппарату. В руках блокнот и шариковая ручка.

– Кажется, я нашел нужного вам человека, – поздоровавшись, сообщил Бруно. – Не знаю, видел ли он вашего отца, но его фамилия ему известна.

– Огромное вам спасибо, – обрадованно ответил Казаков.

– Немедленно спускайтесь вниз, я жду вас в сером «фольксвагене».

Курт быстро написал в блокноте: «Спроси, куда надо ехать».

Вадим Федорович спросил, но Бруно коротко повторил:

– Я вас жду.

Курт Ваннефельд не поехал с вечерним в Берлин. Узнав про сегодняшнюю встречу с Бруно, он решил остаться и уехать из Мюнхена вместе с Казаковым.

– Мне все это не нравится, – заявил он, пряча блокнот в карман желтой кожаной куртки. Светлые с рыжинкой волосы на затылке стояли торчком, серые глаза смотрели на Вадима Федоровича с тревогой, – Я знаю этих ребят из бывших нацистов, они способны на все. Думаю, что они не забыли твои статьи о Леониде Супроновиче. Я имею в виду русских эмигрантов.

Курт сам перевел статью Казакова и опубликовал в своей газете, перепечатали материал и другие западногерманские газеты.

Он подошел к окну и, укрывшись за тяжелой портьерой, взглянул на площадь перед гостиницей.

– Он один в машине? – спросил Казаков.

– Черт, отсюда номера не видно! – с досадой заметил Ваннефельд. Он круто повернулся к приятелю: – Вот что, Вадим, постарайся немного задержать его… Споткнись, что ли, или якобы ногу подверни. Я на нашей журналистской машине поеду следом. Не думаю, чтобы они решились на что-то серьезное, но как это у вас? Береженого бог бережет!

Вадим Федорович кивнул и направился к двери.

– Лучше я первый, – сказал Курт. – Если они захотят задержать тебя, скажи, что мне и вашему консулу известно про эту встречу.

– Зачем я им? – пожал плечами Казаков.

– Советский журналист попросил у правительства ФРГ политического убежища… – с пафосом произнес Курт. – Звучит ведь, верно?

– Как я понял из разговора с ним, Бруно Бохову совсем ни к чему, чтобы его имя попало на первые полосы ваших газет, – сказал Вадим Федорович.

– Ты ему об этом на всякий случай напомни, – подсказал Курт.

– Мне кажется, ты все преувеличиваешь, – заметил Казаков.

– Эти люди на все способны, – повторил Курт и, хлопнув его по плечу, быстро вышел из номера.

Немного погодя Вадим Федорович закрыл на ключ с большим деревянным набалдашником на цепочке номер, спустился вниз – Курта нигде не было видно, – отдал ключ портье и выскользнул через вертящуюся стеклянную дверь на залитую солнцем площадь. У парадной стоял темно-синий «мерседес». Шофер равнодушно взглянул на Вадима и отвернулся, челюсти его мерно двигались, жуя резинку. Казаков осматривался, выискивая глазами серый «фольксваген». Серебристый жук стоял у выезда на улицу. В сверкающем поднятом окне отпечатался строгий профиль Бруно фон Бохова.

Вадим Федорович, памятуя совет Курта, хотел было сделать вид, что поскользнулся, но, встретившись с холодным внимательным взглядом бывшего абверовца, вдруг растерялся и упустил подходящий момент. Бруно перегнулся со своего сиденья и распахнул перед Казаковым дверцу.

– Вы долго копались, – недовольно заметил он, бросив взгляд на площадь, уставленную машинами.

– Неужели все так… секретно? – задал наивный вопрос Вадим Федорович.

– Кому хочется ворошить давнее прошлое? – недобро усмехнулся Бруно. – Разве только вам, журналистам, нравится это дело.

– Вам бы тоже, наверное, на моем месте захотелось все узнать о своем отце? – сказал Казаков.

Бруно как-то странно искоса взглянул на него.

– У меня нет отца, – уронил он.

Казаков и представления не имел, что Карнаков-Шмелев – родной отец Бруно и Гельмута. Он даже предположить не мог, что Игорь Найденов в самом близком родстве с Боховым. Гельмут ничего ему про это не рассказал.

«Фольксваген» скоро выбрался из городской толчеи на пригородное шоссе. Вадим Федорович украдкой бросал взгляды на заднее окно, но среди следующих за ними машин «БМВ» Курта Ваннефельда не увидел, хотя и минуты не сомневался, что приятель где-то близко. Бруно не очень гнал машину, и, наверное, Курт просто держится на приличном расстоянии.

– Вы понимаете, что я делаю это не ради вас, – сухо заговорил Бруно. Вообще, в нем мало что осталось от приветливого и радушного хозяина виллы. – Меня попросил помочь вам Гельмут.

– Куда мы едем? – спросил Казаков.

– Тут близко загородный ресторанчик с отелем, там вы встретитесь с нужным вам человеком, – ответил Бруно. – Я не уверен, что он многое вам сообщит, скорее всего, то, что вам уже известно… Разумеется, он не назовет свою фамилию и никаких документов от него вы не получите.

– Но скажет он хотя бы правду?

– В этом вы можете быть абсолютно уверены, – сказал Бруно. Повернул голову к Вадиму Федоровичу, внимательно посмотрел на него сквозь зеленоватые защитные очки: – А вы не очень-то похожи на своего отца – полковника Кузнецова.

– Я больше похож на мать, – ответил Вадим Федорович.

Скоро Бруно свернул на узкую дорогу, обрамленную подстриженным кустарником. Свою юркую машину поставил на чистенькой стоянке. Небольшой трехэтажный отель с рестораном внизу примыкал к фруктовому саду, за ним угадывалось небольшое озеро, скрытое молочным туманом. Других построек поблизости было не видно. Отель стоял на холме, и отсюда хорошо просматривалось широкое шоссе с белой разделительной полосой. Большой красочный щит с улыбающимся поваром в высоком белом колпаке и с овальным блюдом на вытянутой руке приглашал проезжающих заглянуть в ресторан, где всегда можно вкусно закусить и выпить. Вадим Федорович на всем обозримом пространстве «БМВ» Курта не заметил. Или приятель чертовски осторожен, или упустил их, хотя вряд ли это могло случиться: Бруно ни разу не превысил дозволенную скорость, не пытался от кого бы то ни было оторваться.

Они поднялись по каменной лестнице на третий этаж. Портье за дубовым барьером проводил их почтительным взглядом, – по-видимому, он знал Бохова. В полутемном коридоре с белыми дверями по обе стороны ни души. Шаги идущего впереди Бруно скрадывала красная ковровая дорожка. У двери с номером «двадцать восемь» Бохов остановился, взглянул на часы и три раза негромко постучал.

– Вам лучше разговаривать без свидетелей, – заявил он и отступил от двери.

Еще тогда, когда они оказались в пустынном коридоре, в сердце Вадима Федоровича стала закрадываться тревога: во-первых, он не был уверен, что Ваннефельд, случись что, выручит его, во-вторых, ни в холле, ни на этажах им не встретился ни один человек, не считая молчаливого портье. Когда они поднимались по лестнице, Казаков заметил, что тот как-то поспешно поднял трубку белого телефона. И потом, эта гнетущая тишина… Неужели, кроме них и человека в номере, больше никого нет в отеле?..

Дверь без скрипа отворилась, и на пороге выросла высокая фигура… Игоря Найденова.

– Рад тебя, земляк, снова видеть, – улыбаясь, сказал он и отступил в сторону, приглашая войти.

Казаков резко обернулся, но в коридоре Бруно не было. Только что стоял рядом и исчез, будто сквозь пол провалился. Закричать или повернуться и бежать было стыдно и нелепо, да, наверное, это ничего бы и не дало.

– Этот долдолоб Ваннефельд так неожиданно вчера умыкнул тебя, – между тем добродушно говорил Найденов, закрывая на ключ дверь, – а нам нужно еще многое сказать друг другу… Все-таки мы оба родом из одного поселка, который, как рассказывали, твой дед основал.

Стены номера были отделаны панелями под красное дерево, в углу тумба с телевизором, две широкие кровати рядом, разделенные тумбочкой, вделанный в стену платяной шкаф, низкий бар с подсветкой и холодильник. На полированном журнальном столике – бутылка виски, банки с пивом, закуска, предусмотрительно пододвинутые два кресла.

– Прямо какой-то детектив, – оглядывая комнату, спокойно заметил Вадим Федорович… – Не хватает только красотки-соблазнительницы и парочки гангстеров в шкафу.

– Грета привезла красотку, да твой дружок все испортил, – осклабился Найденов.

– Ты имеешь в виду Ваннефельда? Так он знает, с кем я должен был встретиться и куда поехать, – на всякий случай сказал Казаков. – И наш генеральный консул в курсе. Можешь сообщить об этом своему шефу. Кстати, куда он смылся? Тут выпивки на троих хватит.

– Виски, пива? – тут же подхватил Найденов.

– Я не буду пить, Игорь, или как там тебя, – сказал Вадим Федорович. – Ничего из вашей затеи не выйдет. Так что сразу давай к делу. Зачем я вам понадобился? Надеюсь, уговаривать меня остаться в прекрасном «свободном» мире ты не будешь? Да и какой прок тут от меня? У вас своих безработных журналистов хватает… В твою вшивую радиоконтору я и под расстрелом бы не пошел, там подонков тоже полно.

– Ну зачем же так? – добродушно заметил Игорь Иванович, наливая себе в хрустальный широкий стакан немного виски. – Кто не разделяет твои убеждения, значит, подонок?

– А кто ты? – угрюмо посмотрел ему в глаза Казаков. – На твои убеждения мне наплевать, пожалуй, их у тебя вообще нет, но вот так сыграть на человеческих чувствах, как это ты сделал, может только подонок! Как ты заливал про родину, жену, дочь!..

– А если бы я тебе сказал, что я перебежчик и работаю на радиостанции «Свободная Европа», ты стал бы со мной разговаривать?

– Мне и сейчас противно с тобой говорить, – ответил Казаков. – Короче, что вам нужно? И учти – насчет консула и Курта я не придумал. Так что бояться мне нечего, да и вы не такие идиоты, чтобы пойти на громкий скандал. Курт ведь ни перед чем не остановится, чтобы вывести вас на чистую воду.

– Не пугай, Вадик, – усмехнулся Найденов. – Мы у себя дома. Если уж кому следует мандражировать, так это тебе. Только не столь уж ты значительная личность, чтобы из-за тебя копья ломать! Кто ты? Один из тысяч и тысяч. И журналист ты, по сравнению с нашими, хреновый. Пишешь, что тебе говорят, а наши ребята из-под земли могут добыть сенсацию. А ты – мелочь. Какая ты сенсация?

– Хорошо говоришь, – усмехнулся Вадим. Его совсем не задели эти примитивные оскорбления.

Найденов отхлебнул виски. Нынче он пьет маленькими глотками, по-европейски. На нем отлично сшитый, стального цвета с блеском костюм, синяя рубашка без галстука, на пальце золотой перстень. Темно-русые волосы, на губах играет легкая добродушная улыбка, а в светлых глазах – ледок. И руки выдают его: пальцы нервно сжимают толстый хрустальный стакан.

Казаков недоумевал: за каким чертом он все-таки им понадобился? Может, Курт и прав: тогда на квартире Найденова и могли с ним, нетрезвым, сотворить какую-нибудь провокацию, но сейчас, когда он в курсе, кто они такие, чего им от него нужно? А что-то нужно, раз привезли сюда и закрыли в номере… И почему вежливый, обходительный Бруно препоручил его, Вадима, Найденову?

– Убей бог, не понимаю, что вам от меня нужно, – вырвалось у Казакова.

– Давай лучше поговорим о литературе, – сказал Игорь Иванович. – Ты задумал написать книгу о своем папаше-чекисте? – Он криво улыбнулся: – Плохой он был контрразведчик! Мой отец у него под носом в Андреевке целую агентурную сеть создал перед войной, а твой папаша прошляпил.

Это была неправда: когда Карнаков-Шмелев стал проявлять активность, Ивана Васильевича Кузнецова в Андреевке уже не было, он находился в Испании.

– И тут, в Германии, он погорел, – продолжал Найденов. – Его обложили, как волка в берлоге. Что ему оставалось делать? Вот и взорвал ящик толу.

«Ага, вот где тут собака зарыта! – дошло наконец до Вадима Федоровича. – Им почему-то стал поперек горла мой отец! Вернее – книжка о нем».

– Я располагаю другими сведениями, – заметил он. – Кузнецов – настоящий патриот и герой.

– В таком случае мой отец тоже не лыком шит! – рассмеялся Найденов. – И патриот, и герой, и удачливый разведчик. Твоего-то папашу разорвало на куски тут, в Германии, а Карнакова так и не удалось чекистам сцапать!

– Кто же тебе мешает о нем книжку написать? – усмехнулся Вадим Федорович. – Или у него тоже руки в крови советских людей, как у покойного Леонида Супроновича?

– Ладно, хватит темнить, – сказал Игорь Иванович. – Пиши чего хочешь и про кого хочешь… Можешь в свою книжонку моего отца вставить и даже меня… Ты ведь уже один раз описал мой светлый образ в годы оккупации? Вывел таким гнусным пащенком, помогающим своему папаше-карателю… Правда, имя другое придумал.

Вадим Федорович только подивился про себя: не думал он, что Игорь Найденов узнает себя в образе сынка жестокого карателя. Ему и в голову не приходило, что он вообще когда-нибудь книгу прочтет!

– Не вздумай, Казаков, упомянуть в своей книжке Бруно фон Бохова, – продолжал Найденов. – И больше не вынюхивай ничего ни здесь, ни в Берлине.

– А что, чует кошка, чье мясо съела? – сказал Казаков.

– Бруно фон Бохову наплевать, что ты напишешь, – помолчав, заметил Игорь Иванович. – Просто он не любит, когда его благородное имя треплют в печати. Вот такая у него слабость: не терпит излишней популярности! Можешь ты это понять?

– Почему же он мне сам об этом не сказал? – спросил Вадим Федорович.

– Он поручил это дело мне.

– Я пишу художественное произведение, – проговорил Казаков. – И все фамилии, кроме Кузнецова, будут изменены… Так что твой шеф может быть спокоен.

– Зачем же ты домогался разрешения посмотреть архивы? – забрасывал его вопросами Найденов. – Зачем хотел встретиться с бывшим гестаповцем? И какого черта рыжий Курт Ваннефельд собирает для тебя документальный материал?

– Сам ты хреновый журналист, если не понимаешь, что для литератора любой факт – находка! – отомстил ему Казаков.

– Документальных фактов у тебя не будет, – заметил Найденов. – Будь добр, отдай мне записную книжку, которая у тебя в правом кармане куртки.

– А этого не хочешь? – Вадим Федорович не удержался и показал ему кукиш.

В следующее мгновение Найденов перехватил его руку, рванул на себя и попытался заломить за спину. Вадим Федорович – он сидел напротив – вывернулся, вскакивая со стула на ноги, коленом опрокинул столик. Желтое виски забулькало из узкого горлышка плоской бутылки на ковер, банки с пивом покатились по полу. Выпрямляясь, Вадим Федорович нанес Найденову прямой удар в подбородок и тут же получил ответный в скулу. Из глаз брызнули искры. Дрались молча, ожесточенно. Игорь все норовил применить силовой прием, но Казаков ловко ускользал. Один раз от сильного неожиданного удара он очутился на мягкой кровати, но успел ткнуть подскочившего Найденова ногой в грудь, и тот отлетел к окну. Они были примерно одного роста, да и силы их были равными, но скоро Вадим Федорович почувствовал, что начинает задыхаться, сердце гулко колотилось в груди. У Найденова тоже вырывалось дыхание с хрипом, а из уголка губы тянулась тоненькая струйка крови.

– Объявляю ничью, – услышали они насмешливый голос Бруно.

Он стоял у двери и смотрел на них. Стройный, худощавый, в светлом костюме и галстуке в горошек, он действительно сейчас напоминал судью на ринге.

Вадим Федорович на миг расслабился и в то же мгновение очутился в железных объятиях Найденова, левая рука Игоря ловко вытащила из кармана записную книжку. Хватка сразу ослабла, и Казаков, подняв с пола опрокинутый стул, поставил его и уселся. Скула горела, правый глаз слезился. Надо отдать должное Найденову – он старался не бить в лицо, зато все тело гудело от его мощных ударов по корпусу и груди.

– Ишь, перевернули все вверх дном, – все тем же насмешливым тоном произнес Бруно. – Это что, у вас, русских, так принято отмечать встречи земляков?

Нажал на кнопку у двери, и скоро появился портье. Окинув взглядом комнату, достал из шкафа метелку, совок и быстро все убрал и расставил по местам. Ни слова не говоря, бесшумно удалился.

«Где же ты, Курт? – мысленно взывал к приятелю Вадим Федорович. – Ох как ты мне сейчас нужен!»

– Ваш приятель-журналист не приедет, – будто прочитав его мысли, сказал Бохов. – Ему сейчас не до вас.

– И все-таки я не понимаю: зачем вам понадобилась вся эта канитель? – пощупав припухшую скулу, проговорил Казаков. – Неужели из-за записной книжки?

– Мы не любим, когда посторонние суют нос в наши дела, – сказал Бруно.

– Я хочу знать подробно, как, где и когда погиб мой отец, – возразил Казаков. – Разве это для меня постороннее дело?

– В эту войну погибли все мои близкие, – продолжал Бохов. – Я с таким же правом могу обвинить в бесчеловечной жестокости вас, русских, англичан, американцев, бомбивших наши города с мирным населением. Ваш отец был разведчик, и он знал, на что идет, забравшись в самое логово противника. Могу сказать, что умер он мужественно. Не каждый способен на подвиг. И надо полагать, задачу он свою в Берлине выполнил, если на розыски его подпольной группы были брошены все силы.

– Где его могила?..

– Мы, немцы, до сих пор не знаем, где могилы наших известных фельдмаршалов, генералов, расстрелянных и повешенных после покушения на Гитлера, – тяжело ронял слова Бруно.

– У меня свои проблемы, – вставил Казаков.

– Не надо трогать могилы мертвых, – сказал Бруно. – Я тоже не знаю, где затерялась в России могила моего отца.

Найденов сидел за столиком и тянул из стакана виски, иногда бросал исподлобья на Казакова неприязненные взгляды. У него была разбита нижняя губа, круглый подбородок стал квадратным. Честно говоря, после такого удара он должен был очутиться в нокауте, однако выстоял, видно, неплохо где-то натренировали его. Помнится, в детстве Игорек Шмелев не отличался силой и ловкостью. И храбрецом не был. Бывало, как начнется драка, так он сразу отходил в сторонку. Издали посмотреть на дерущихся любил.

– Вадим, скажи честно: ты ведь завидуешь тем, кто живет за границей? – миролюбиво заговорил Найденов. – Ты поездил по белу свету; и можешь сравнить, как люди живут у вас, в СССР, и за рубежом. Вы кичитесь своими успехами, якобы лучшей в мире социалистической системой, а в магазинах ничего отечественного не покупаете – давитесь в очередях за импортными товарами… Что на тебе надето русского? Куртка – западногерманская, полуботинки – финские, рубашка – чешская… Разве что исподнее, которое не видно. Разве можно сравнить зарубежный магнитофон или транзисторный приемник с отечественными? А телевизоры? Да что ни возьми, все у вас делают хуже. А ты хоть задумывался: почему такое положение? Нет конкуренции, на предприятиях работают неквалифицированные рабочие, директора заводов и фабрик не могут уволить пьяниц и бездельников. Как же, тут же вступится профсоюз! А ручонки по понедельникам у работничков трясутся – вот и лепят брак. Не зря же стараются покупать машины, холодильники, бытовую технику, собранную в середине месяца, потому что в конце все делается тяп-ляп, лишь бы план выполнить, иначе премии не будет…

– Я думал, ты убежал из СССР по идейным убеждениям, – как говорится, яблоко от яблони… А ты просто мещанин, обыватель, которого иностранные витрины с ума сводят. То-то и толкуешь все время про шмотки и транзисторы…

– Бытие определяет сознание, – ухмыльнулся Игорь Иванович. – Так ведь утверждал ваш великий идеолог Маркс?

– «Худая та птица, которая гнездо свое марает», – говорят у нас в народе, – сказал Вадим Федорович. – . И еще: «В какой народ придешь, таку и шапку наденешь».

– Я пословицы тоже знаю: «Любит и нищий свое хламовище», – усмехнулся Найденов. – Не самостоятельно ты мыслишь, а по шаблону.

– Прибереги свое красноречие для очередной антисоветской передачи, – сказал Казаков. – Вот уж они у вас все делаются по одному шаблону.

– Все-таки слушаешь? – рассмеялся Игорь Иванович.

– Пустой разговор, – вмещался Бруно. – Я тоже вспомнил русскую пословицу: «Каждый кулик свое болото хвалит». – Он повернулся к Казакову и холодно взглянул на него: – Боритесь на здоровье с недостатками, вы боретесь с ними, как и с пережитками прошлого, вот уже седьмой десяток лет, а толку что-то мало… Бушмен, который ходит в Африке голым, не променяет свой шалаш из пальмовых листьев на небоскреб в Нью-Йорке… Каждому свое.

– Я предпочитаю квартиру с кондиционером здесь, чем вонючую коммуналку в Москве, – вставил Найденов.

– Вы, Бруно, правильно сказали: каждому свое… – начал Вадим Федорович. – Так на воротах концлагерей было написано.

– Так сказано в Библии, – усмехнулся тот.

– Я ведь вам не навязываю свои убеждения, идеи, – продолжал Казаков. – Зачем же меня агитировать?

– Вы не нужны нам, Вадим Федорович, – рассмеялся Бруно. – У нас достаточно преданных людей, которые нам служат верой-правдой. И я вас не агитирую, а предупреждаю: не суйте носа в наши дела. Пишите повести-романы, но не лезьте туда, куда вход запрещен. – Бохов бросил выразительный взгляд на Найденова, коротко распорядился: – Отвези нашего милого гостя в гостиницу.

* * *

В номере его ждал расстроенный Курт Ваннефельд.

– Меня задержал на шоссе полицейский патруль, якобы за превышение скорости, и промариновали в участке два часа, – мрачно заявил он.

– Ничего нового и я не узнал, – вздохнул Вадим. – Разве что убедился в том, что Бруно и Найденов – одна компания.

– Они братья, – спокойно заметил Курт. – У них один отец – Карнаков Ростислав Евгеньевич, тот самый резидент фашистской разведки, о котором ты упоминал в своей статье, разоблачающей Супроновича.

– Что же ты мне раньше-то не сказал? – воскликнул Казаков.

– Я думал, ты знаешь об этом… Да, честно говоря, я и сам узнал недавно от знакомого чиновника из военного ведомства.

– Вот почему они против моей книжки!

– Они не простят и мне, что я вмешался, – сказал Курт. – И никто не напечатает в ФРГ мою статью о Бруно фон Бохове.

– Присылай к нам в АПН.

– И на другой же день меня вышвырнут из журналистики… У нас такие номера, Вадим, не проходят!

– Ну а мне-то можно использовать твои материалы?

– Как говорят у вас в России, на здоровье!..

* * *

Все записки, копии документов из чемодана исчезли. Уже в Ленинграде Вадим Федорович обнаружил, что фотопленки засвечены. Впрочем, он этого и ожидал, потому и принял кое-какие меры: по его просьбе Курт самые ценные документы переснял своим крошечным фотоаппаратом, а маленький ролик с пленкой Казаков предусмотрительно носил с собой в потайном кармане.